Текст книги "Хрустальное счастье"

Винсен нагнулся к ней, слегка коснувшись руки.

– Ты хочешь вернуться сейчас? – прошептал он.

Она ему не ответила. Добраться до Валлонга, чтобы лечь и заснуть, – этого она желала больше всего на свете. Но об этом не могло быть и речи. Шестью годами раньше, когда хоронили Шарля, она думала, что умрет. В момент, когда бросала цветок на фоб сына, она упала в обморок, и ее пришлось унести. Она все еще упрекала себя в той слабости, убежденная, что должна подавать пример всей семье. Они все ей доверяли, действуя с учетом ее мнения, и это не потому, что ей восемьдесят пять, и она беспомощна, как тряпичная кукла.

Чтобы набраться сил, она посмотрела на профиль Винсена. Красивые черты лица, тонкие и четкие, большие серые стальные глаза, обрамленные черными ресницами, волевая челюсть: полная копия отца, с обаянием в придачу. Почему Магали не сумела сделать его счастливым? Любая женщина боролась бы за такого мужчину, но не она. Сначала ей это удавалось лучше всех, но через некоторое время она сложила оружие.

Незаметно Клара искала молодую женщину глазами. Та держалась немного в стороне, опустив голову, занятая разглядыванием своих черных туфель лодочек. Она, казалось, чувствовала себя неуютно в этой одежде, как и обычно, когда надевала деловой костюм. Клара хотя и ненавидела синие джинсы, должна была признать, что Магали была великолепна и умудрялась походить на Мэрилин Монро – в облегающей синей ткани, в мужской рубашке, застегнутой не на все пуговицы и небрежно завязанной на талии. Но проблема была не только в том, что она придерживалась стиля одежды своего идола, она употребляла также транквилизаторы, виски, сигареты. И Винсен упорно находил ей оправдания!

Последние из желающих выразить соболезнования окружали Готье и Шанталь. Поцелуи, пожатия рук, вздохи. Кошмар уже заканчивался. Маленький Филипп присоединился к своим родственникам, покоящимся на кладбище. Рабочие терпеливо ждали, когда семья удалится.

– Пойдем, все закончилось, – сказал Винсен.

Властным жестом он взял бабушку за локоть, чтобы повести к воротам. От него она принимала то, чего не позволила бы остальным. Он довел ее до «Мерседеса», который стоял у самого выхода, помог ей устроиться на переднем сидении, положил трость ей в ноги.

– Я схожу за Магали, – произнес он. Она тоже не могла вернуться пешком.

– Извините, Винсен… Мне отвезти детей? Хелен стояла около него с озабоченным видом.

– Да, спасибо… Попробуйте их немного отвлечь по дороге, я думаю, они получили свою долю горя за день… А дома покормите их раньше нас, ладно? Мне кажется, кухарка все для них приготовила.

Девушка покачала головой и опустила глаза. Светло-пепельные волосы, коротко подстриженные, ореолом окружали ее красивое лицо. Он спросил себя, сколько ей могло быть лет. Двадцать три? Двадцать четыре? Он и не заметил, как она изменилась, облагородилась. Приехав из Ирландии несколько лет назад, чтобы сидеть с их детьми, она за несколько месяцев выучила французский и вместо того, чтобы вернуться в Дублин, осталась в семье. Энтузиастка Клара взяла ее на полный рабочий день.

– Спасибо, Хелен, – сказал он мягко.

Он удивился, заметив, как она покраснела и потом резко отвернулась.

Что могло ее так взволновать? Он всегда вел себя очень любезно с ней, сознавая ту роль, какую она играла в воспитании детей, в то время как Магали дремала или ходила по барам. Он надеялся, что она не чувствует своей вины в несчастном случае с Филиппом. В принципе, трех взрослых было бы достаточно, чтобы присматривать за семью детьми. Сирил и Виржиль были уже большими, почти подростками, и могли сами за собой следить. Предполагалось, что Хелен занималась самыми маленькими, к тому же она всегда справлялась со своей задачей, и должно было произойти действительно ужасное стечение обстоятельств, чтобы Филипп исчез так, что этого никто не заметил. В тот день Мадлен сообщила, что она будет следить за внуками, Винсен это хорошо помнил. Дети ее дорогого Готье, единственные, которые для нее что-то значили. Однако она обращала внимание только на кружево своего вечного вязания.

– Ты меня ждал? Извини меня, дорогой. Магали только что к ним подошла, держа в одной руке сумку и шляпу, а в другой – носовой платок, которым вытирала виски.

– Какая жара! Черт возьми, я ненавижу похороны…

– Ты знаешь кого-то, кто их любит? – пробормотал он, открывая ей заднюю дверь.

Сев за руль, он посмотрел на бабушку, убедился, что с ней все в порядке, и тронулся.

– Кто повезет Готье и Шанталь? – спросила Клара.

– Ален, – ответила Магали.

В зеркало заднего вида, Винсен увидел, как она откинулась на спинку сидения и поднесла руки ко рту. Она считала возможным глотать транквилизаторы даже по утрам. Их взгляды встретились в зеркале, и она произнесла отчетливо:

– Мне нужно отвлечься.

Немного алкоголя, чтобы запить таблетку и как можно быстрее вызвать состояние, которое успокоило бы ее. Таким образом она пыталась забыть свою тоску и комплексы.

– На этот раз мне тоже, – вздохнула Клара. Приехав в Валлонг, они увидели Мари, которая приехала первой и ждала их. Винсен воспользовался этим, чтобы завести Магали в кабинет первого этажа и закрыть за собой дверь.

– Будь добра, Маг, сделай сегодня над собой усилие, не пичкай себя лекарствами, я не хочу, чтобы ты устроила спектакль.

Она смотрела на него, немного удивленная его напором, так как он ненавидел сцены.

– Не беспокойся, – ответила она недовольным тоном, – я буду вести себя смирно.

– Да нет, я беспокоюсь! И даже очень сильно. Ты это отлично знаешь, мы говорили об этом тысячу раз.

– Тебе за меня стыдно?

Этим вопросом Магали каждый раз пыталась его задеть. С того самого момента, как они поженились, начались проблемы. Они должны были остаться любовниками, беззаботными, счастливыми. Она была такого скромного происхождения, что ему пришлось бороться со всей семьей – в частности со своим отцом, – чтобы ее приняли. То, что он выбрал себе в жены служанку, должно было задеть Морванов. И она считала, что они все относились к ней свысока, несмотря на их псевдолюбезность. Потому что она боялась их, она ненавидела их всех.

– Конечно, нет, – ответил он, взяв ее под руку.

Кончиками пальцев он нащупал шпильку, которая держала ее пучок, и вытащил ее. Каскад длинных рыжих волос тут же упал на плечи молодой женщины.

– Тебе очень идет черный цвет, ты очень красивая. Я не хочу, чтобы ты себя губила, вот и все. Если бы ты меньше пила, ты бы больше доверяла себе.

– Как раз наоборот!

– Нет, дорогая, нет…

От нее исходила такая чувственность, что он ощутил огромное желание обнять ее, но было не то место, не то время, и он спросил себя, как у него могло возникнуть желание заняться любовью в такой день.

– Я люблю тебя, – сказал он грустным голосом.

Забеспокоившись, она нахмурила брови, прикоснулась к нему, тогда как он хотел отстраниться. Потерять Винсена было самым ужасным из того, что могло с ней произойти, но она никогда не смогла бы стать такой, как он хотел: уважаемой супругой парижского судьи, элегантной бездушной дамой. Ей это не удалось, и она отказалась. И в то время, как он жил в Париже, куда она не желала с ним ехать, она множила глупости здесь. Он принимал судей в особняке своей бабушки на авеню Малахов, а она соблазняла лаборанта в аптеке в Авиньоне, чтобы добыть лекарства, которые ей отказывался выписывать врач. Ужасный тип, к тому же грубый, жалкий, но он давал ей все, что она захочет.

– Что ты еще проглотила сейчас в машине? – спросил он, гладя ей волосы.

– Чтобы забыть.

– Забыть?

Он в упор посмотрел на нее, не понимая. Она почувствовала раздражение от всей этой неправдоподобной любезности, которую он проявлял к ней, ко всему миру.

– Что я спала, когда Филипп утонул! – вырвалось у нее. – Ты думаешь, другие так не думают? Я вижу это в глазах Шанталь! Я была там. Но я спала.

– Никто тебя не упрекает.

– Прямо нет, вы не такие, вы скрытные…

– Кто это «вы»?

– Твоя семья! Если бы Мари была на моем месте, или Шанталь, или даже твоя бабушка, они бы уследили! Они безупречны в любых ситуациях, эти Морваны, разве нет? В то время как я всего лишь маленькая безрассудная горничная, вот что они говорят друг другу, не правда ли? И ты тоже, эта мысль наверняка промелькнула в твоей голове! Если бы этот несчастный случай произошел с одним из наших детей, это бы меня тоже не разбудило!

– Прекрати, – умолял он.

– Почему? Ты боишься, что меня услышат? Ведь здесь и у стен есть уши, дорогой, это дом твоей семьи, вспомни! И она не всегда безупречна, твоя семья!

– Ну все, достаточно.

Он схватил ее за запястья и неосторожно толкнул в кресло, она упала.

Если бы она начала плакать, ее невозможно было бы потом часами остановить.

– Смерть Филиппа всех нас выбила из колеи, – сказал он очень быстро, – и каждый чувствует себя виноватым. Даже Ален, которого там не было.

– Но я, я там была! – резко вскрикнула она. – И когда я поняла, что очень хочу спать, я предупредила эту идиотку Мадлен! О, ты не обязан верить мне на слово, ты можешь пойти и спросить у нее!

С недоверием он смотрел на нее в упор, не находя, что ответить. После небольшой паузы она продолжила, задыхаясь:

– Ты знаешь Мадлен, она нянчится всегда с детьми Готье и только с ними! Поль здесь, Филипп там, другие для нее не существуют. Я сказала ей, что собираюсь спать, я ей сказала! В любом случае, Филипп, она его слишком опекала, она хотела, чтобы он оставался около складного стула, на котором сидела. Ты представляешь, как он хотел там остаться?

Мадлен ни о чем этом не говорила. После смерти своего внука она отупела, съедаемая печалью, и никто ее не спрашивал. Винсен худо-бедно восстановил хронологию драмы. Хелен была первой, кто заметил исчезновение Филиппа. Она безуспешно его искала, в то время как Сирил побежал к овчарне, чтобы предупредить Алена. Тот шел вдоль реки пока не обнаружил тело маленького мальчика, которое медленно плыло по течению. Он нырнул, зная, что пришел слишком поздно, вытащил его из воды, упорно пытался вернуть к жизни. Что касается остальных: Магали спала, Мадлен вязала, но никто не высказал прямого обвинения, даже Готье.

– Ты ее предупредила, ты уверена? – спросил он медленно.

Магали покачала головой, и он увидел, что глаза ее полны слез.

– Она, конечно, не захочет признать это… К тому же мои слова ничего не значат, я ничто! Я говорю это тебе, а ты сомневаешься, представь, что подумают остальные!

Она говорила с такой горечью, что он вдруг почувствовал себя неудобно. Он подошел к креслу, встал перед ней на колени.

– Я тебе верю, – пробормотал он. – Но надо все это забыть…

Растерявшись, он не знал, что еще ей предложить. Упреки Мадлен не воскресят маленького мальчика и будут только мучить Готье и Шанталь.

– Конечно, – ухмыльнулась она, – ты защищаешь свой клан, а я не являюсь его частью. Проще, если все будут думать, что это моя ошибка.

– Но это неправда, никто никогда не…

– Ой, перестань, ладно? Я давно научилась вас понимать! У нас кошку называют кошкой. У вас же все молчат. Выслеживают, подозревают, но молчат!

Она занервничала, ее подбородок затрясся. Винсен задумался – не возненавидела ли она его вместе со всеми Морванами.

– Я не совсем безответственная, даже если и делаю глупости, – добавила она прерывисто. – Но я не выношу, когда ты меня осуждаешь!

На этот раз она на самом деле заплакала, и он ощутил внезапное сочувствие к ней.

– Магали, любовь моя… – начал он.

– Избавь меня он твоих речей! – она оттолкнула его. – Ты никогда не бываешь искренним, ты слишком хорошо воспитан для этого! Единственный, кто непосредствен, кто любезен, – это Ален! По крайней мере, он меня уже долгое время не упрекает…

– Ну, тогда тебе надо было выходить замуж за него! – ответил Винсен.

Как только он произнес эту фразу, он тут же пожалел об этом. Он знал пристрастия своего кузена, и не было никакого повода ревновать к нему. Конечно, Ален всегда был близок Магали, был ее другом. Он первым заметил, что она пьет, забирал ее иногда вечерами до смерти пьяную. Он ухаживал за ней не осуждая ее, занимался спокойно детьми вместо нее. И к тому же Ален жил рядом с ней круглый год, в то время как он работал в Париже. Да, Винсен испытывал иногда некое неудобство, когда думал об их близких отношениях, и некую горечь, когда он видел своих сыновей и дочь прыгающими с радостными криками на шею Алену.

– Тебя никогда здесь нет, Винсен… Ты предпочел карьеру, это не моя ошибка!

– Это ты не захотела поехать со мной, – сказал он спокойно.

– К твоей бабушке? Только и мечтаю об этом!

– Нет, если бы ты приехала, мы бы могли жить, где угодно. Там, где тебе хотелось бы. Я живу на авеню Малахов только потому, что я один.

– И очень счастлив быть один! Клара заботится о тебе лучше, чем это делала бы я, правда? Она дает ужины в честь господина судьи! Еще с твоим отцом она любила устраивать званые вечера, она их обожает!

Он с трудом переносил, когда она вспоминала о Шарле, и напрягся. Несмотря на все усилия, ему не удалось забыть, как она радовалась кончине его отца. Тогда она думала, что Винсен откажется от своего поста в Париже, что он больше не будет чувствовать себя обязанным стать великим судьей, и не понимала его упрямства.

– Она всех вас превратила в детей, – продолжала Магали. – Даже меня она хотела взять под свое покровительственное крылышко! Огромное спасибо!

Чтобы обратить его внимание на свои слова, она бросила шляпу в другой конец комнаты.

– Вам следует одеваться так, моя крошка, держаться так, не говорить этого… И ты еще спрашиваешь, почему я поселилась здесь?

Ему нечего было ответить, после каждой ссоры с ней он чувствовал себя немного опустошенным. Она открыла сумку, нашла флакон с таблетками, открыла его, но он поспешил к ней и выбил его из рук.

– Ты издеваешься надо мной? – прорычал он. – Ты будешь это делать у меня под носом?

В ярости он подошел к корзинке для бумаг и вытряхнул туда все таблетки.

– Ты не будешь рыться в помойке, я надеюсь? Он подошел к ней, взял за руку, пытаясь заставить ее подняться.

– Сейчас ты пойдешь со мной, мы присоединимся к остальным. А если ты не в состоянии вести себя спокойно, иди в кровать!

В злости Винсена было что-то неожиданное, почти приятное. Ей казалось, что он всегда был слишком любезен, просто идеален, и подсознательно она хотела его как-нибудь спровоцировать, чтобы он отреагировал. И когда он открыл дверь, она прислонилась к нему.

– Поцелуй меня сначала, – прошептала она.

– Оставь меня в покое! – ответил он, отодвигая ее.

После нескончаемого дня, за которым последовал мрачный вечер, Валлонг обрел спокойствие ночи. К десяти часам все поднялись наверх спать, и только Ален остался в библиотеке на первом этаже. Он хотел найти там какую-нибудь книгу. Он знал, что в своей комнате в овчарне он не заснет, желания же идти к Жану-Реми на мельницу у него не было. Около него он мог бы немного утешиться, но предпочел один противостоять гибели маленького Филиппа.

Расположившись в глубоком кожаном кресле темно-коричневого цвета, он листал альбом, посвященный художникам Возрождения. Когда семья была здесь – и в особенности Винсен, – он редко бывал дома. В овчарне, где уже несколько лет все было оборудовано для ведения сельского хозяйства, он устроился на втором этаже. В течение нескольких месяцев он работал не покладая рук, чтобы переделать старый сенной сарай в большую удобную комнату с низким потолком и неприкрытыми балками, где он мог бы спрятаться, когда хотел. Конечно, там было немного жарко летом, немного темно, но, по крайней мере, там он чувствовал себя дома.

Он попробовал сосредоточиться на репродукции одного из творений Тициана, которая располагалась на развороте альбома. Это Шарль купил великолепную коллекцию книг, посвященных живописи. Шарль, чья эрудиция и образование были безукоризненны, и которому Ален в молодости в какой-то степени поклонялся, даже если и не любил его. Впоследствии он научился его бояться. А много позже – ненавидеть.

Это была репродукция «Введения во храм», картина находилась в Венеции. Во время своих путешествий по Италии Жан-Реми часто посещал музеи. После возвращения он мог часами рассуждать о той или иной подробности, пытаясь увлечь своим энтузиазмом Алена. Но тот остерегался высказывать свое мнение, сознавая, что не слишком хорошо разбирается в живописи. Если талант или знания Жана-Реми его и впечатляли, он никогда этого не показывал.

Шум шагов в холле заставил его резко поднять голову. Через несколько секунд Готье толкнул дверь и облегченно вздохнул, обнаружив своего брата.

– Именно тебя я и надеялся найти… Закрывая ставни, я заметил, что внизу горит свет… Шанталь удалось заснуть, но я за нее беспокоюсь…

– Она сильная, она выберется, – ответил Ален.

– Что ты читаешь?

– Не важно. Если хочешь поговорить, я рад, что остался.

Готье упал в кресло, поставил локти на колени, и сжал голову руками.

– Если бы ее там не было, я думаю, что…

– Ты говоришь глупости!

– Нет… Это на самом деле тяжело, знаешь.

В тишине, которая последовала, Ален встал и подошел к брату.

– Если я могу что-то сделать, скажи мне. Ты хочешь, чтобы я позаботился о Поле? Ты должен увезти отсюда Шанталь.

– Она никогда не согласится уехать от могилы Филиппа. В любом случае, не сейчас. Может быть, позже.

Готье выпрямился и поднял глаза на брата.

– Что касается меня, я бы отдал что угодно, лишь бы удрать, уйти в работу, больше не покидать больницу. И мне бы тоже хотелось поплакать.

– Давай. Со мной ты ничем не рискуешь.

– Если я начну, я не смогу остановиться… Черт возьми, я думаю, что начинаю бояться этого дома!

– Валлонг здесь ни при чем, я не суеверен.

Они обменялись долгими взглядами, думая об одном и том же. Двадцать лет назад, когда они были детьми, Шарль убил их отца выстрелом из револьвера. Именно здесь, с другой стороны холла, в кабинете, куда Ален никогда не заходил.

– Забавно, – пробормотал Готье, – когда мы были мальчишками, мы веселились здесь, как сумасшедшие. И на речке тоже. Была война, но нам было наплевать…

Ален покровительственно положил руку на плечо брата. В десять лет он играл не с ним, а с Винсеном, и вдруг пожалел, что не обращал внимания на младшего брата. Кузены дружили парами, Ален и Винсен, Готье и Даниэль. С высоты своих тринадцати лет Мари смотрела за ними, разрешая их споры или навязывая им свою волю. В том самом месте, где утонул Филипп, они плавали дни напролет, и чтобы выгнать их из воды, нужно было, чтобы пришла сама Клара.

Ален сжал плечо Готье. Тот уцепился за эту несильную боль, чтобы остановить охватывающее его отчаяние.

II

Париж, зима 1967 – 1968

Прилипнув носами к витрине, Лукас, Тифани и Лея, не отрываясь, смотрели на автоматы. На всех тротуарах бульвара Осман группы изумленных детей были приклеены к стеклам универмагов, которые соревновались в изобретательности, создавая рождественскую феерию. Немного поодаль Сирил и Виржиль пытались казаться безразличными, как если бы в тринадцать лет игрушки их уже совсем не интересовали.

– Не волнуйтесь так, – любезно сказал Винсен, – их никто не унесет, не уничтожит…

Хелен изобразила печальную улыбку, но не смогла снять напряжение. Следить за детьми в Париже было слишком тяжелой ответственностью для нее, как она часто повторяла после их приезда. Ее тревога казалась такой искренней, что Винсену удалось освободиться на несколько часов, чтобы пойти с детьми в Галерею Лафайет.

– Мне скоро надо будет вернуться во Дворец правосудия, – сообщил он. – Вы поедете на метро? Сирил знает дорогу наизусть, вам надо только следовать за ним.

Сирил и Лея, которые жили на авеню Малахов, будучи парижанами, были шустрее своих кузенов.

– Это пребывание пойдет им на пользу, – добавил Винсен.

Он одним глазом следил за своими дочерью и сыном, удрученный тем, что у них был слетка деревенский вид. Уже давно он настоял на их приезде в Париж, по крайней мере, на школьные каникулы. Естественно, Магали наотрез отказалась покидать Валлонг, не слушая доводы мужа, и он уехал 26 декабря, взяв с собой Хелен и детей.

– Вы тоже должны воспользоваться поездкой, – любезно предложил он. – Посмотрите памятники, музеи, сходите в театр…

Она снова улыбнулась ему, на этот раз уже веселее, но отрицательно покачала головой.

– Я чувствую себя здесь потерянной, этот город внушает мне страх. И потом тут ваши дети.

– И что?

– Я обещала вашей жене не спускать с них глаз.

– Моей жене на них плевать! – вырвалось у него. Она была удивлена злостью, внезапно нахлынувшей на него, он ведь всегда держал себя в руках.

– Вы несправедливы, – пробормотала она. – Магали очень беспокоится за них.

– Да, это она может! Пример, который она им подает, прискорбен. Они могут подумать, что у нее сонная болезнь, последствие помутнения разума и галлюцинаций. Если бы вас не было рядом с ними, я бы не смог их там оставлять.

Комплимент так взволновал ее, что она отвернулась к витринам. В любом случае она не должна была смотреть на него, она знала его лицо наизусть, так же как все нюансы его взгляда и улыбки. Она знала, что он все еще был влюблен в Магали, что он приходил в отчаяние при виде того, как та погибала от алкоголизма, но что он не позволил бы утянуть себя в этот ад. Она знала, что никогда не осмелится увидеть в нем не только хозяина, к тому же она теряла самообладание, когда он говорил ей больше десяти слов.

– Мы увидим Поля на Сен-Силивестер? – спросила она, в конце концов.

– Конечно! Мы всегда собираемся вечером 31-го, он придет со своими родителями.

До сих пор она не осмеливалась задать этот вопрос, но часто думала о маленьком мальчике. Он стал самым младшим ребенком в семье после гибели Филиппа, и она надеялась, что он справился с этим горем.

– У него все хорошо, – сказал Винсен. – Шанталь старается не слишком его опекать и доверяет его нам время от времени по четвергам, чтобы он мог видеться со своими кузенами. Знаете, мне было лет двенадцать, когда мне сообщили, что моя сестра Бет погибла в Равенсбрюке и… Если быть честным, это возраст, когда все быстро забывается.

Несмотря ни на что, Хелен, в конце концов, внимательно посмотрела на него и заметила две маленькие морщинки в уголках рта, грусть его улыбки, усталый вид.

– Итак, Поль придет в канун Нового года, – продолжил он, – и мы все поцелуемся в полночь. Я начну с вас, согласны?

Это была всего лишь шутка, но, тем не менее, она почувствовала, что вся покраснела.

– Ладно, мне надо идти, – добавил он.

Он подошел к Сирилу и Виржилю, которые снова о чем-то спорили.

– Мальчики, поручаю вам довезти всех до дома, уже поздно. Первый, кто не подчинится Хелен, будет иметь дело со мной.

Оба подростка кивнули головой, он всегда ждал еще некоторое время, чтобы быть уверенным, что не будет никаких возражений после его ухода. Их скрытое соперничество приводило часто к гомерическим схваткам, за которыми следовали бесконечные обиды, но если в Валлонге это было допустимо, то здесь это не должно было происходить. Винсен подал последний многозначительный знак Виржилю, потому что это был его сын, и он не хотел, чтобы проблемы исходили от него.

Он пошел к Опере и вдруг почувствовал, что поднялся ледяной ветер. Небо затянуло полными снега тучами, и он подумал, какая погода была сейчас на юге. Скучала ли Магали одна там или, наоборот, пользовалась ситуацией и пила с утра до вечера? И как все должно было измениться там? Надо бы позвонить Алену, узнать новости. Мысль не из самых приятных. Его кузен не делал никаких комментариев, ему удавалось сохранять нейтральный голос, сообщая о последних глупостях Магали, но у него определенно было свое мнение о положении дел. Тот факт, что Ален считал его плохим мужем или плохим отцом, выводил Винсена из себя. Он и так уже, чтобы сохранить семью, делал все возможное на протяжении многих лет.

«Нет, я не должен был ее бросать, никогда Магали не дошла бы до такого состояния, если бы я был рядом».

Однако пить она начала еще до его назначения в Париж. Он помнил, как обсуждал это с Одеттой, которая и ввела его в курс дела. Эта смелая женщина была единственной родственницей Магали, одновременно и тетей, и крестной матерью, она долгое время работала в Валлонге кухаркой. Вплоть до свадьбы, которая очень огорчила ее, лишив работы. Так как Клара находила невозможным держать Одетту в служанках после того, как та вошла в некоторой степени в семью. Бедная Одетта должна была наряжаться по-праздничному, играть роль, которая ей не подходила, и хорошо выглядеть на собраниях клана Морванов.

«Я нарвался на проклятое осиное гнездо!»

В целом он отказывался об этом думать. В любом случае, не таким образом. Он совершил ошибку, женившись на Магали против воли отца, он был обязан это признать сегодня, хотя никогда не произнес бы это вслух. Одетта говорила, что не нужно путать тряпки и полотенца. Отвратительное выражение, но в принципе вполне справедливое. Шарль всегда относился к своей невестке свысока, увеличивая, таким образом, неудобство, которое она ощущала. Он видел в ней мать своих внуков, но также и маленькую горничную, которая раньше носила передник и убиралась в домах у людей его круга. Магали терпеть не могла Шарля, в то время как Винсен его обожал, еще один конфликт между ними и еще одна причина того, чтобы приблизиться к Алену.

– Ах ты, черт, – проворчал он сквозь зубы.

Проходившая мимо пожилая дама обернулась на него, удивилась, услышав, что такой приличный мужчина чертыхается. Ибо, хоть он никогда и не замечал этого за собой, он производил впечатление на людей. Когда он заседал в суде, большинство его сотрудников выказывали поразительное уважение ему несмотря на его возраст. Наделенный острым блестящим умом, потрясающей памятью, он умел показать себя рассудительным и беспристрастным человеком. Утонченный, внимательный, он умел очаровать так же, как в свое время его отец, и щеголял той же врожденной элегантностью. Но в противоположность Шарлю он обладал неиссякаемой нежностью, которая вызывала у всех женщин желание оказаться в его объятиях. Магали раньше его страстно любила, не заботясь о его достоинствах и недостатках, довольная тем, что соблазнила такого красивого мальчика. Он был неожиданной победой для нее, она уступила ему после одного-единственного движения головой, не представляя, что он наденет ей на палец кольцо. Когда она на самом деле очутилась перед мэрией, чтобы стать мадам Винсен Морван-Мейер, ее охватила паника. И с тех пор страх не покидал ее.

Через полчаса он вышел из метро на острове Сите, прямо напротив Дворца правосудия. Он остановился на несколько секунд, чтобы взглянуть на фасад, решетки, каменные ступени. Он обожал это место, чувствовал себя здесь как дома. Почему он должен был отказаться он будущего, которое ждало его за этими стенами? Отец открыл ему королевский путь, от которого он не мог отказаться, но также не мог пожертвовать женой и детьми ради своих амбиций. Он уже долго избегал правды, настало время принять решение по поводу Магали.

Дожив до пятидесяти лет, Жан-Реми был в расцвете славы. Никогда еще его картины так не продавались по всему миру. Его популярность достигла головокружительной высоты, его всюду приглашали, чествовали, лелеяли. Но вся эта суматоха вокруг его имени, его творений не давала полного удовлетворения. Большую проблему в его существовании создавал Ален. Жан-Реми в ярости бросил тряпку, пропитанную скипидаром. Света стало слишком мало, чтобы писать, и к тому же у него пропало всякое желание. Взглянув на часы, он еще больше разозлился. Ален мог целыми днями не подавать признаков жизни, как если они были просто знакомыми. Иногда Жан-Реми от злости шел искать молодого человека среди оливок. Но он никогда не приближался ни к дому ни к овчарне. Ален дорожил своей независимостью и требовал полного молчания, на каждую попытку Жана-Реми изменить ситуацию он отвечал отказом.

– Это длится уже пятнадцать лет! – громко выкрикнул он.

Ему не следовало привязываться к Алену, это была самая большая ошибка в его жизни. Ему бы следовало убежать, уехать жить куда-нибудь в другое место, в Венецию или Севилью, цвета которых он так любил, вместо того чтобы оставаться в этой долине Боде-Прованс, где все напоминало ему об Алене.

Он критически посмотрел на картину, которую начал неделю назад. Как узнать, лишал ли его вдохновения постоянный обман, который он чувствовал? Конечно, он был несчастлив, но как только он подписывал картину, весь мир рукоплескал гению.

– Я тебе не мешаю? – спросил его Ален из-за спины.

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Ты мне всегда отвечаешь одно и то же.

– На один и тот же вопрос, да.

– Но ты работал?

– Я закончил на сегодня, уже слишком темно.

Жан-Реми повернулся к Алену и стал молча внимательно рассматривать его: казалось, что время никак на нем не отразилось, он сохранял ту же юношескую фигуру, тот же золотистый взгляд, то же лицо цыгана, что и в двадцать лет.

– Ты поужинаешь со мной?

– Да…

Будучи не в состоянии скрыть радость, Жан-Реми широко улыбнулся. Он обожал готовить при условии, что будет есть не один.

– Хочешь, позовем Магали поужинать с нами? – любезно предложил он.

– Ее надо сначала найти! Она всегда исчезает после обеда, и я слышу, как она возвращается только ночью…

После того, как Винсен увез Хелен и детей, он спал в доме, пытаясь следить за Магали, состояние которой ухудшалось с каждым днем.

– Когда дети были здесь, они были своего рода защитой для нее, – объяснил он. – Я спрашиваю себя, не захочет ли Винсен, в конце концов, забрать у нее детей.

– Его нельзя винить, – сказал Жан-Реми с нежностью.

Ален чуть было не ответил, но передумал, лишь пожал плечами. Но через мгновение все-таки добавил:

– Я понимаю, что она чувствует.

– Ты? Ты существо, менее всего подверженное депрессии из всех тех, кого я знаю! Магали позволяет себе слабости, в то время как ты кусок гранита!

– Она реагирует как женщина.

– Не обобщай, сила характера – это не вопрос пола, подумай о твоей бабушке…

Разница между Кларой и Магали была настолько огромной, что Ален невольно улыбнулся.

– Тебе тоже не хватает детей, да? – спросил Жан-Реми.

– Безумно.

– А что ты хочешь от Винсена, который их увез. Ах! Твоя семья умеет все усложнять! В принципе, ты выступаешь отцом для детей Магали, в то время как Винсен исполняет ту же роль для детей Мари в Париже. Настоящая чехарда, где никто не знает своего места. Дети, еще может быть…

– Ты смотришь и судишь со стороны, Жан… Он всегда спорил, когда они говорили о Морванах, как будто речь шла о секретной территории, касающейся его одного. Но Жан-Реми со временем узнал или догадался о многом, что касалось их. После смерти Шарля Ален ушел в себя на многие месяцы. Потом он неохотно сделал несколько признаний, постоянно повторяя фразу: «Этот мерзавец хладнокровно убил моего отца». Шарль стал мишенью для его ярости, которая помогала не думать об Эдуарде, как о чудовище. История с Юдифью потрясла бы кого угодно, и Ален не мог вынести, что приходится сыном тому, кто спровоцировал драму. Пока он мог думать, что Шарль несправедливо ненавидел его, он чувствовал себя правым, сильным в своих протестах, но узнав правду, он был вынужден невольно проявить снисходительность.