Текст книги "Пришельцы ниоткуда"

Человек – а я включаю в это понятие хиссов, синзунов и всех им подобных – все-таки удивительнейшее создание! Мы были обречены, надежды не оставалось никакой, но нам даже в голову не пришло сложить оружие. Едва показался панцирь первого мислика, как я выстрелил. Он погиб, даже не успев начать излучение. Мы выжидали с бьющимся сердцем; больше никто не появлялся. Оставаться на площади было вдвойне опасно: во-первых, здания продолжали рушиться, во-вторых, мислики здесь просто могли взлететь и раздавить нас. Мы отступили по уже разведанной крытой улице, бросив последний взгляд на гору обломков, под которой были погребены «Ульна-тен-Силлон» и Акейон. Здесь, в узком проходе, нам нужно было следить только за тем, что происходило впереди и сзади. Миновав дом, возле которого мы останавливались, мы оказались на второй площади. Она кишела мисликами, встретившими нас яростным излучением, но все их попытки были тщетными. Нам пришлось буквально перескакивать через тела мисликов, и тут я убедился, что это была другая порода, отличная от мисликов с Седьмой планеты Кальвено: местные были более широкими, более короткими, иной формы, и излучение их имело не фиолетовый цвет, а скорее индиговый.

Несколько часов мы шли по улицам мертвого города, не находя ни одной открытой двери или хотя бы такой, которую можно было взломать.

По неизвестной причине, прежде чем погибнуть, жители города тщательно закупорили свои дома. Единственной интересной находкой была очень низкая шестиколесная машина, попавшаяся нам в нескольких километрах от первой площади. Я уже собирался детально ее осмотреть, когда на нас снова напали мислики. Их были сотни, и они скользили в двух-трех футах над поверхностью. Даже подбитые нашими термическими пистолетами, они продолжали лететь по инерции, и нам стоило немалых трудов избегать столкновения. Затем мислики переменили тактику. Теперь они атаковали так быстро и так внезапно, что нам пришлось броситься ниц и открыть настоящий заградительный огонь, безбожно расходуя боеприпасы. Через несколько минут вся улица и ближайшие закоулки были нагреты до такой температуры, что ни один мислик уже не мог там появиться, и атака захлебнулась.

Мы печально присели на трехступенчатое крыльцо какого-то дома. Воздуха оставалось на три часа – всего на три часа. Уже сказывалась усталость; сквозь прозрачный шлем я видел запавшие глаза и измученное лицо Ульны. Мы лишь изредка обменивались короткими фразами.

Я прекрасно знаю, что в романах герои обычно выбирают для нежных признаний самые отчаянные ситуации, но могу тебя уверить, что нам было не до этого. Так мы сидели долго. Я даже задремал.

Вдруг Ульна резко меня встряхнула:

– Мислики! Они возвращаются!

На этот раз они возвращались ползком, огибая горы металлических трупов. Решив, что двум смертям не бывать, мы подпустили их как можно ближе и начали расстреливать в упор. Один мислик успел взлететь; мы с трудом увернулись, он с ходу проломил дверь, которая была у нас за спиной. Ульна бросилась в дыру, я – за ней. Мы очутились в обширной комнате с бесформенными обломками в тех местах, где, видимо, когда-то стояла мебель. Напрасно искали мы лестницу или лифт, чтобы проникнуть в верхние этажи. Если они и существовали, то, наверное, давно обрушились. Зато мы обнаружили ход в низкий подземный туннель, где я мог идти только согнувшись. Вскоре стало ясно, что этот туннель тянется параллельно улице, только расположен под ней. Мы продолжали идти по нему, не обращая внимания на боковые ответвления: все они, как мы убедились, вели в такие же помещения, как те, через которые мы проникли сюда, – голые или заваленные совершенно бесполезными для нас обломками. В тот момент мне было явно не до археологических изысканий!

Затем, почти неощутимо, туннель пошел под уклон. Мы не обратили на это внимания и продолжали двигаться как во сне, пока я с размаху не налетел на металлическую дверь. Дальше пути не было. Но на этой двери я впервые увидел барельеф – огненное колесо или стилизованное изображение солнца.

Только теперь, когда идти дальше было некуда, мы почувствовали всю тяжесть усталости. Вот уже десять часов, как мы были на ногах, и воздуха у нас оставалось всего на час.

Машинально я взглянул на барометр, укрепленный на запястье моего скафандра: атмосферное давление уже не было нулевым, и термометр показывал двести шестьдесят пять градусов по абсолютной шкале. Значит, мы были в зоне, недоступной для мисликов. И здесь имелся воздух, но в ничтожных количествах. Его не хватило бы даже для того, чтобы пустить в ход легкие компрессоры, укрепленные у нас за плечами. Тем не менее это был добрый знак: быть может, за металлической дверью атмосфера не так разрежена!

Мы начали лихорадочно осматривать дверь. В ней не оказалось ни замка, ни скважины, но я уже был знаком с более совершенными системами дверных запоров. Терпеливо, сантиметр за сантиметром мы ощупывали поверхность двери, поочередно нажимали на каждый луч солнца, пытались их повернуть. Все тщетно. Прошло уже полчаса. Медленно, неотвратимо стрелка манометра кислородных баллонов приближалась к нулю.

Мы уже потеряли последнюю надежду, когда дверь вдруг со скрежетом распахнулась. Мы закрыли ее за собой; путь нам преграждала вторая, точно такая же дверь.

– Мы в шлюзовой камере, – пробормотала Ульна. – Быть может, за этой второй дверью есть воздух?

Мы попытались вспомнить, при каких обстоятельствах открылась первая дверь, и вскоре нам это удалось: нужно было нажать на верхний луч и слегка отвести его влево. И вот мы очутились в темной комнате, где барометр показывал почти одну эллийскую атмосферу. Я включил анализатор – трубки покраснели одна за другой: кислорода достаточно, ядовитых газов нет. Осторожно отвинтив окошечко своего шлема, я сделал первый вдох. Воздух был сухим и свежим, вполне пригодным для дыхания. Если мы и не были спасены, то, во всяком случае, получили отсрочку.

Зал был голым, пустым и, видимо, не имел другого выхода, кроме той двери, через которую мы вошли. Прежде всего мы поспешили освободиться от громоздких скафандров, тяжело давивших на усталые плечи. Совершенно измученные, мы растянулись рядышком на полу, погасили лампы и мгновенно уснули.

Видимо, я спал беспокойно, потому что во сне откатился к противоположной стенке. Пытаясь отыскать лампу, я долго шарил в темноте руками, наконец сел и ухватился за какой-то рычажок на уровне своей головы. Он подался – и случилось чудо: в глубине комнаты словно открылась вторая дверь, и на фоне светлого прямоугольника возник человеческий силуэт! Он был небольшим, и я видел только общие контуры, не различая отдельных черт. Затем он так же внезапно исчез, а на его месте появился огненный шар, и в моих ушах зазвучало странное слово.

– Ульна, – крикнул я, – проснись!

Огненный шар исчез, теперь я видел звездное небо. Потом появилось изображение планеты; сначала это был вид с очень большой высоты, но постепенно планета приближалась. Перед нашими глазами проплывали горы, леса, океаны, равнины, и странный голос все время повторял: «Сифан, Сифан, Сифан!..» Я понял, что так называется эта планета.

Но вот вращение планеты приостановилось, и мы увидели тот же самый город, только залитый лучами солнца; он назывался Герсея. Площади его были заполнены машинами и живыми существами, которых с большой высоты мы не могли как следует рассмотреть.

Затем на экране – это был экран – возникло изображение окрестных полей с рядами пурпурных растений, похожих на эллийское деревце синисси, а еще, по словам Ульны, на арборский кустарник трен-техор. По синей дороге мчалась шестиколесная машина, вроде той, которую я хотел осмотреть, когда на нас напали мислики. Мы принялись следить за ней. Дорога поднималась все выше в горы, к обсерватории, сооруженной на самой вершине, – во всяком случае, мы приняли это здание за обсерваторию. Пока сменялись изображения, слышался голос диктора, но мы, разумеется, не понимали ни слова. Объектив приблизился к машине. Из нее вылезло двуногое четверорукое создание с круглой головой; лица мы не смогли рассмотреть. Существо вошло в здание.

На секунду экран погас, потом снова возникло изображение солнца; на наших глазах оно медленно краснело и угасало. И тогда мы поняли, что перед нами разворачивается история гибели этого мира. Тот, кто приехал на машине, видимо, был ученым или крупным государственным деятелем, потому что мы видели, как он выступал на советах, управлял странными машинами, отдавал приказы войскам и наконец рухнул в своем прозрачном скафандре, задавленный надвигающимися мисликами. Но до этого мы увидели, как он регулирует крохотные аппаратики и закрывает двери, украшенные символом пылающего солнца – этот барельеф мы узнали сразу. В последнем кадре фильма один из этих странных индивидов приподнимал каменную плиту, расположенную как раз под рычажком, на который я случайно нажал.

Разумеется, едва миновало первое потрясение, как мы принялись искать эту плиту и нашли ее без труда. Под ней располагалась винтовая лестница. Облачившись на всякий случай в скафандры, мы спустились по ней и оказались в обширной комнате, залитой мягким зеленоватым светом. Через металлическую дверь мы проникли во второй зал, затем в третий, четвертый, пятый – там была целая анфилада! И если первый оказался пустым, то остальные были наполовину заставлены массивными металлическими ящиками, открыть которые нам не удалось. Наконец дверь последнего зала вывела нас к подножию другой винтовой лестницы. Через четверть часа подъема мы добрались до шлюзовой камеры и очутились под прозрачным куполом башни, уже за пределами города. Двойная дверь-шлюз позволяла выйти наружу, но мы ею не воспользовались: вокруг кишели мислики.

Так для нас началась странная жизнь, продолжавшаяся целый земной месяц. Воздуха теперь было достаточно: кроме того, Ульна обнаружила, что вместо трех запасных коробок с провиантом она взяла всего две, зато третья оказалась со спрессованной пищей. Одной этой коробки нам хватило бы на год с лишним, но воды было всего на два месяца. Дело в том, что в ранец скафандра вмонтирован маленький хитроумный аппарат, который позволяет выделять воду из сжиженных или отвердевших газов на мертвых планетах, но фильтр каждого аппарата работает не более месяца. И все же теперь мы могли надеяться на прибытие спасательной экспедиции, так как строго следовали инструкциям Суйлика.

Теперь, когда непосредственная опасность миновала, Ульна дала волю скорби. Я, как мог, пытался ее утешить: ксилл очень прочен, возможно, Акейон жив, и, если это так, хиссы освободят его из плена одновременно с нами. Убедить ее мне, увы, не удалось. Но действительность оказалась еще более невероятной!

Делать нам было нечего – только есть, спать и ждать. Мы снова и снова просматривали фильм о гибели Сифана, пока не запомнили во всех подробностях каждый кадр, и не раз благословляли изобретательность гения, построившего это убежище, чтобы сохранить память о своем народе. Из прозрачного купола я наблюдал за мисликами. Они быстро заметили нас, но, убедившись, что их излучения бессильны и разбить купол невозможно, так же быстро перестали обращать на нас внимание.

Защищенный прочной прозрачной сферой, я целыми днями вел свои наблюдения, словно студент-биолог, изучающий под микроскопом новых микробов или неведомых насекомых. Правда, работал я в гораздо более неблагоприятных условиях, потому что был лишен возможности экспериментировать. Целый месяц, пока длилось наше заключение, мы тщетно пытались понять смысл движений мисликов. Пожалуй, можно сказать, – я даже в этом уверен, – что мы с Ульной узнали о них больше, чем кто бы то ни было во всем мироздании, за исключением разве что самих мисликов. И, несмотря на это, к концу месяца мы знали о них так же мало, как и раньше. Нам не удалось подметить ничего похожего на организованную деятельность в нашем смысле слова, ничего похожего на инстинкты или хотя бы на обычный тропизм. И в то же время по опыту пребывания на острове Санссин я знал, что они обладают разумом, пусть и не имеющим ничего общего с нашим, а также чувствительностью, более понятной для нас.

Очевидно, у мисликов есть органы чувств, хотя невозможно даже представить, что это такое. Во всяком случае, они никогда не натыкались на прозрачный купол, разве что в самом начале, когда пытались его разбить. Они явно ощущали наше присутствие, и вскоре мы начали отличать «знакомых» мисликов от «чужих», которые зря тратили на нас излучение. Некоторые обосновались в мертвом городе: мы различали их по особому рисунку на панцирях.

Мне все же удалось кое-что узнать о мисликах: они находятся в постоянном движении и никогда не спят. За одним из них мы с Ульной следили поочередно пятьдесят часов подряд, и все это время он беспрестанно выписывал зигзаги неподалеку от нашего купола. Мислики редко появляются в одиночку, но нельзя сказать, что они живут группами, потому что скопища мисликов распадаются так же легко, как возникают, и особи переползают от одной кучи к другой без всяких видимых причин. Иногда они собираются в тесные рои, до ста мисликов в каждом, и как бы сплавляются в одну металлическую массу. Такое состояние длится от нескольких секунд до многих часов. Затем масса снова распадается на отдельных мисликов. Сначала я думал, что наблюдаю за своеобразным процессом воспроизведения, однако из таких роев выходит столько же мисликов, сколько было вначале.

Затруднял наблюдения относительно слабый свет ламп: вне их лучей царила непроницаемая тьма. Кроме того, нам не хватало приборов-регистраторов. Я многое бы отдал за то, чтобы иметь в те дни при себе мой шлем с усилителем мыслей, в котором я спускался в крипту; быть может, мне удалось хоть что-то понять о природе этих чудовищ. Но мы были пленниками прозрачного купола, обреченными играть роль пассивных наблюдателей.

Тем не менее ряд соображений позволил мне создать некое подобие теории о происхождении мисликов; позднее я изложил свое мнение Ассзе, и тот нашел его достаточно обоснованным. Ты, конечно же, знаешь, что при температуре, близкой к абсолютному нулю, возникают явления сверхпроводимости и сопротивление в металлических проводниках почти исчезает. Можно себе представить, что предки мисликов, отличавшиеся от них примерно так же, как первая живая клетка на Земле отличается от нас, возникли в результате подобного явления сверхпроводимости. Какой-нибудь железоникелевый кристалл мог оказаться на мертвой планете в электромагнитном поле со сложной и ускоренной амплитудой колебаний, и в нем родилось нечто вроде электрической жизни. Если допустить эту возможность, дальнейшая эволюция мисликов станет такой же понятной, как эволюция всех земных существ. Этот кристалл мог, в свою очередь, индукционным путем создать своеобразную форму жизни в других кристаллах – с видоизменениями, накоплениями и усложнениями качеств. Правда, смертоносное излучение мисликов нельзя отнести к электромагнитным явлениям, но каждый из них окружен мощным электромагнитным полем.

На третий день, когда запасы воды приблизились к концу, нам пришлось сделать вылазку. Мы выбрали момент, когда в поле зрения остались только два мислика; я вышел первым и уничтожил их двумя выстрелами. Тем временем Ульна торопливо наполнила мешки смесью льда и твердого воздуха. После долгой возни мне все-таки удалось вскрыть один из металлических ящиков в нижнем зале: в нем оказались стопки металлических пластинок с выгравированными знаками, похожими на письменность кхмеров. Этот ящик мы превратили в цистерну для воды. Во время второй вылазки нам посчастливилось найти слева от купола глыбы чистого льда, и мы сразу наполнили ящик почти до краев. С этим нам повезло, потому что в дальнейшем мислики все время ползали вокруг башни сотнями.

Когда я думаю о фантастическом стечении множества счастливых обстоятельств, благодаря которым мы уцелели, я иной раз спрашиваю себя, уж не хранило ли нас, как говорится, провидение? Но тут же вспоминаю, что те, кому не повезло, не возвращаются и, естественно, не могут рассказать о своем невезении, хотя таких, несомненно, гораздо больше, нежели счастливчиков. Но дни шли, и я уже начал сомневаться в нашей удаче. Что касается Ульны, то она давно утратила всякую надежду и погрузилась в безысходную скорбь. Куда девалось ее былое мужество? Особенно тяжко повлияла на нее гибель брата. С отчаянием я смотрел, как она тает день ото дня, почти совсем не ест и становится все более и более бледной и слабой. Часами она сидела рядом со мной, держась за мою руку, и хотя мы оба прекрасно знали, что любим друг друга, даже в этом не было нам утешения, потому что суровая мораль синзунов запрещает говорить о любви, когда семья в трауре. Объясняться в любви синзунке, которая только что потеряла брата, было бы не просто невоспитанностью, а страшным преступлением.

В один из таких дней – если только можно говорить о днях на планете империи Мрака – мы сидели под куполом. Несколько мисликов пересекли луч моей лампы. В черном небе бледно светились продолговатые пятна далеких галактик. И вдруг ослепительный свет брызнул откуда-то с высоты, заливая город, отбрасывая резкие тени от шпилей и башен, устремленных в небо. Потом свет ударил по куполу, заставив нас вскрикнуть от резкой боли в глазах.

– Ульна, это хиссы! Хиссы!

Трясущимися руками я помог ей надеть шлем и сам приготовился к выходу. Надо было во что бы то ни стало подать знак, что мы здесь. Я вставил в магазин пистолета штук двадцать «горячих пуль», приоткрыл дверь и начал стрелять. В отличие от «теплых пуль», повышающих температуру всего на несколько десятков градусов от нуля по Цельсию, «горячие» выделяют тепло в сотни градусов и дают яркие вспышки. Я стрелял без перерыва, целясь в ближайшую кучу мисликов; когда магазин опустел, Ульна протянула мне свой пистолет. Луч прожектора ощупывал равнину. Раза два он прошелся над куполом, потом замер. Аппарат начал снижаться, очень медленно, как нам казалось, но в действительности даже слишком быстро. Свет прожектора отражался от обледенелой почвы, создавая вокруг неясные сумерки, в которых я наконец различил на высоте нескольких метров гигантскую вытянутую тень: то был не ксилл, а синзунский звездолет, «Тсалан»!

– Ульна, это твои!

Не ответив, она упала на лед в глубоком обмороке. Подхватив ее на руки, я побежал к звездолету; он уже опустился, окутанный туманом кипящего воздуха. Скользя в полужидкой каше, спотыкаясь о мертвых мисликов, я с трудом сохранял равновесие, стараясь не уронить Ульну. Двое в скафандрах подхватили ее, повели меня за собой. Мы поднялись по входной лестнице, прошли шлюзовую камеру, и я очутился в коридоре «Тсалана» лицом к лицу с Суйликом и… Акейоном!

Первая моя реакция была совершенно нелепой: я отвел Суйлика в сторону, упрекая его за то, что он прилетел, потому что для хиссов это слишком опасно. Вместо того чтобы возмутиться, он с улыбкой ответил:

– В этом весь Слер-тссемлянин! Вечно всем недоволен. Кто-то ведь должен был показать дорогу – вот я и полетел!

– Но ведь Акейон знает!.. – возразил я.

– После пережитых приключений Акейон до сих пор не может опомниться. Впрочем, он сам все расскажет.

С нас уже стаскивали скафандры. Ульну, все еще в обмороке, унесли в госпиталь, где когда-то лежал я. Ею занялся сам великий Винседом, хотя он сразу сказал, что с этим случаем справится любой студент. Когда Ульна открыла глаза, мы с Суйликом вышли, оставив ее с отцом и братом.

Четверть часа спустя все собрались в кабине управления. «Тсалан» был уже в ахуне, или, как говорят синзуны, в рр’ооре, на пути к галактике кайенов, где нас ожидали Эссина и Бейшит вместе с ксиллами. Вот что рассказал Акейон о своем необычайном приключении.

Когда на «Ульну-тен-Силлон» обрушилась башня, Акейон от толчка вылетел из кресла, ударился о переборку и потерял сознание. В таком состоянии он пролежал более трех базиков. Очнувшись, он понял, что погребен под развалинами. Акейон не слишком обеспокоился – припасов и энергии в ксилле хватило бы на несколько месяцев, – но его волновала наша судьба, и он сразу же начал думать, как освободить ксилл и принять нас на борт.

Броня ксилла выдержала, никакой утечки воздуха Акейон не обнаружил. Двигатели работали, однако приподнять всю гору обломков они не смогли. В этом и заключается неудобство маленьких ксиллов: у них высокая скорость, превосходная маневренность, но недостаточная мощность. И тогда Акейон, сознавая смертельную опасность подобного маневра, решил сразу уйти в ахун, а затем вернуться за нами.

Казалось, переход в ахун совершился нормально, разве что толчок был гораздо сильнее обычного. Но когда Акейон, почти тотчас же, совершил обратный маневр, он не вынырнул в Пространстве поблизости от только что оставленной планеты, а очутился в почти абсолютной темноте, непроницаемой даже для волн снесс. Где-то в бесконечной дали едва светилось бледное пятно какой-то галактики, вернее, скопления галактик.

В этом месте рассказ Акейона был надолго прерван чисто техническим спором, который затеял Суйлик. Хиссы начали изучать ахун задолго до синзунов и обладают в этом плане менталитетом английского коммодора по отношению к капитанам других наций. Вот что я понял:

Переход в ахун на сей раз совершился не в космосе, как обычно, а на поверхности какой-то планеты, поэтому импульс оказался слишком сильным. Частица Пространства вместе с ксиллом оторвалась от нашей вселенной, пересекла ахун – если можно «пересечь» Ничто – и врезалась в одну из негативных вселенных, между которыми наша вселенная зажата, как ветчина между двумя кусками хлеба в бутерброде.

Итак, Акейон вынырнул в Пространстве негативной вселенной, к счастью достаточно далеко от скоплений антиматерии. Некоторое время он не мог сообразить, куда попал. Счетчик радиации то и дело потрескивал, стрелка отмечала внезапные появления проникающих лучей. Такие счетчики служат для определения в Пространстве зон, где интенсивность космических лучей превышает допустимую норму. Но эти лучи резко отличались от обычных космических. К тому же космические лучи здесь, вдали от всех галактик, были бы ничтожно слабыми.

– И тут, – сказал Акейон, – я понял. Я вспомнил когда-то прослушанные лекции о теоретической возможности существования антимиров и об их особенностях. Сверхжесткое излучение, отмечаемое счетчиком, возникало в результате аннигиляции редких атомов антиматерии при столкновении с материей ксилла. Каждую секунду я мог попасть в область скопления антиматерии, и тогда – прощайте, все миры и антимиры!

Он лихорадочно начал сверять показания регистратора космической кривой, счетчика Пространства-Времени, регистратора предельной поверхности и прочих сложных приборов, необходимых для навигации в космосе и ахуне. Если бы ему удалось точно рассчитать маневр, у него еще оставались бы шансы вернуться в нашу вселенную. Несмотря на все свое мужество и хладнокровие, Акейон нервничал. Но попробуй представить его положение: он был затерян где-то в антимире, еще более чужом, чем Про́клятые галактики мисликов, и каждую секунду мог превратиться в ничто, исчезнув в чудовищной вспышке аннигиляции. Словно подстегивая его разум, счетчик радиации потрескивал все чаще.

Акейон храбро сражался с вычислительными таблицами, написанными хисскими цифрами, делал расчет за расчетом, проверял их и перепроверял. Казалось, все было верно. Тогда, стиснув зубы, он придал ксиллу необходимую скорость, перешел в ахун… и почти тотчас же вынырнул из ахуна. Но вместо того, чтобы оказаться где-нибудь в Про́клятой галактике, он очутился среди миллионов сияющих звезд какой-то молодой галактики нашего Пространства. Акейон решил, что расчет был неверным и он угодил в другую позитивную вселенную, расположенную за антимиром.

Он направил ксилл к звезде, вокруг которой вращался целый рой планет, видимых на увеличивающем экране. На одну из этих планет Акейон и сел, предварительно облетев ее кругом: она казалась пустынной, – по всей видимости, на ней существовали только растительные формы жизни. Там он провел более недели, уже утратив всякую надежду спасти нас, снова и снова проверяя сложные расчеты.

Здесь рассказ Акейона опять был прерван научной дискуссией, в которой, как мне кажется, вряд ли что-либо понял бы даже сам Эйнштейн!

На девятый день Акейон снова ушел в ахун, вынырнул, опустился на другой планете и заново проверил все расчеты. С каждым днем ему все больше казалось, что он безвозвратно заблудился в Пространстве. Наконец, по прошествии двадцати шести дней, он очутился вблизи обитаемого мира.

Акейон спикировал и сел на планете кайенов всего в нескольких километрах от того места, где Суйлик ожидал нашего возвращения. Акейона тоже спас счастливый случай, только помноженный на волю и научные знания.

На заре «Тсалан» сел на планету Ссвфт. Эссина и Бейшит были безгранично рады нас видеть. С теплым чувством смотрел я на свой ксилл – единственный аппарат, побывавший в антимире. От ударов, полученных на Сифане, на его куполе осталось всего несколько вмятин.

В тот же вечер я попросил у Хелона руки его дочери.