Текст книги "Торговец зонтиками"

18

Назавтра я с нетерпением ждал обеденного времени – надеялся, что в назначенный час за дверью кто-нибудь да возникнет.

Где найти слова, чтобы описать, как меня интриговало молчание графа де Порселе! Неужели это Франсуа посоветовал ему меня опасаться? Или тут просто дело случая?

Покончив с едой, я услышал стук в дверь. Слава богу! Сейчас новый клиент войдет и сделает такой большой заказ, что оплата позволит достаточно долго удовлетворять все мои потребности!

Зря надеялся: молодой человек явился с пустыми руками, и это не предвещало ничего хорошего.

– Меня прислал к вам граф де Вогез.

– И что же от меня угодно вашему хозяину?

– Господин граф желает, чтобы вы починили сапоги его людей, которые – я о сапогах – пришли в довольно жалкое состояние.

– Сколько там пар?

– Моя тележка полна до краев. Нагружая ее, я насчитал шестьдесят три пары.

– Шестьдесят три! – невольно повторил я за ним, озадаченный масштабами работы.

– Именно шестьдесят три. К тому же ремонт требуется срочный, господин граф хотел бы получить от вас выполненный заказ максимум через четыре дня, не позже.

– Понимаю. Готов, раз уж такова воля вашего хозяина, горбатиться день и ночь, но поскольку, обслуживая господина графа первым, мне придется на время забыть о других клиентах, я вынужден попросить прибавки к обычной стоимости работы.

– Вам заплатят сколько скажете.

Я помог молодому человеку разгрузить тележку, и, когда мы с разгрузкой покончили, половина мастерской оказалась завалена обувью. Целая гора сапог! С отрогами на кухне и на складе материалов. Обозревая эту гору, я думал о постигшем меня в последние дни хроническом отсутствии клиентов и о том, как только что умышленно солгал посыльному заказчика.

Во второй раз сбылось записанное мной в книге предсказание. Решительно, я на пути к тому, чтобы превратиться в могущественного авгура[7]7
  В Древнем Риме авгур был прорицателем, жрецом, толковавшим волю богов по пению и полету птиц. Впоследствии авгурами стали называть всех носителей каких-то редких и ценных знаний, недоступных никому другому.


[Закрыть], только ведь точно знаю, что могущество мое условно и что я всего-навсего обычный сапожник, от которого отвернулись клиенты.

19

Все следующие дни я на самом деле корпел над починкой сапог и до того увлекся, что почти забыл о грозящей опасности. Если сапожник хорошо делает свое дело, это приносит ему такое удовлетворение, он переживает одну за другой столько маленьких побед, что вряд ли вам удастся встретить моего собрата по ремеслу, почитающего себя несчастным человеком.

Но все-таки… Коли уж я вспомнил о несчастьях… До сих пор не было никаких вестей о трех бородачах, хотя я знал от Эмиля, что никуда они из Арля не убрались, так и живут в трактире. Наверное, мечтают стать королями и хозяевами Прованса, а для начала – трактира, сразу же как запишут свое будущее на странице книжки, которая, по их мнению, всемогуща.

Ко мне нежданно-негаданно вернулась усталость первых дней – будто сатанинская книга вычерпала из тела всю энергию. Впрочем, не меньше истощило меня и претворение в жизнь второго прогноза – опять же словно книга потребовала для этого еще больше сил. А если усталость, которую я ощущаю при каждом действии книжки, зависит от того, на что я посягнул, каков, так сказать, размах? Или от точности, с какой предсказание исполнено? Даже при том, что все это и многое другое было мне пока неведомо, чувство, будто я стал понимать, как именно действует книжка, будто знаю теперь, как ею управлять, как экономно ее использовать, быть с нею в союзе, не проходило.

Мои размышления прервал стук в дверь. Три удара невероятной силы. Опасаясь худшего, я осторожно открыл.

И опешил, увидев перед собой графа де Порселе собственной персоной. В сопровождении двух охранников.

– Молодой человек! – начал граф. – Не стану скрывать, до чего я разгневан. Во-первых, из-за вас погибли двое моих людей…

– Сударь! Я могу вам все объяснить! – попытался ответить я, но напрасно, граф меня не слушал.

– Молчать! – Он повысил голос и сделал шаг вперед. – Я и до сих пор сомневался в вашей невиновности, но несколько минут назад мне сообщили, что после смерти часовых вы еще и приняли большой заказ. Вас видели за разгрузкой повозки, прибывшей из-за границ бастиона и набитой сапогами. Надо ли вам напомнить, что вы пользуетесь моим покровительством исключительно в обмен на верную службу?

С этими словами господин де Порселе вошел в мастерскую, наклонился к груде обуви, поднял с пола пару сапог, изучил ее и швырнул обратно, в общую кучу.

– Ах вот что… На них знак графа де Вогеза! – воскликнул мой покровитель, указывая пальцем на обувную гору. – Стало быть, вы и в самом деле работаете на моего врага! Хоть я и имею право немедля вас наказать, буду милосерден – но исключительно из уважения к вашему покойному отцу, которому – заметьте! – вы с этих пор второй раз обязаны жизнью. Даю вам два дня и две ночи на то, чтобы перебраться вместе со всеми вашими пожитками за пределы моих укреплений, после чего здесь вы будете объявлены persona non grata[8]8
  Нежелательное лицо (лат.).


[Закрыть]. Прощайте, молодой человек!

Граф мигом развернулся, вышел из мастерской и двинулся со своими охранниками вверх по улице.

А я, убитый произошедшим, рухнул на стул.

20

Думал, впереди еще четыре спокойных дня, только потом возникнет опасность для жизни, ан нет, теперь понятно, что осталось всего два.

Похоже, мне все-таки не удалось распознать истинных возможностей книги. Любое предсказание сначала приводило к победе… кажущейся победе, ведь всякий раз она немедленно оборачивалась катастрофой и я становился единственной жертвой этой катастрофы.

Интересно, предполагал ли торговец зонтиками, наделяя столь грозным оружием простого сапожника, что вверяет шпагу ребенку?

Дважды сев на мель после двух предсказаний, я стал осознавать, чем рискую. Употреблю, к примеру, глагол не в том времени или пропущу предлог – и жизнь моя окажется под угрозой, а то и нагрянет какое-нибудь стихийное бедствие… Нет уж, решил я, лучше запечатаю наглухо злосчастную книжку и больше никогда не впишу туда ни строчки! Но… но буду все-таки бережно ее хранить, ведь даже и представить страшно, что может случиться, когда она, не дай бог, попадет в руки моих преследователей, особенно – если они обращаются со словами так же неумело, как с мылом…

Однако сейчас требовалось уладить куда более срочные дела. Поразмышляв, я пришел к такому выводу: разумнее всего использовать оставшиеся до изгнания дни на работу над заказом графа де Вогеза. Тогда, по крайней мере, я буду изгнанником с полными карманами.

Два дня и две ночи я, преодолевая желание хотя бы вздремнуть, провел за починкой обуви графских солдат. А закончив работу, отвел всего часок на сон и опять взялся за дело.

Поскольку неизвестно точное время, когда охранники графа де Порселе вышвырнут меня за ворота бастиона и путь назад, в мастерскую, станет мне навеки воспрещен, зачем идти на риск? Только дурак в моем случае рискнул бы очутиться с той стороны крепостных стен без манускрипта! Ну я и сшил из тонкой кожи пояс, широкий и достаточно длинный, чтобы дважды им обернуться, а к поясу приделал карман достаточной величины, чтобы вместить книжку. В кармане я смогу вынести ее под рубашкой и не привлечь ничьих взглядов, из кармана я не уроню ее на землю и не потеряю.

Затем я отправился к слуге графа де Вогеза – сказать, что все готово, и попытаться выудить из него оплату. Грохоча пустой тележкой, мы с этим самым слугой добрались до западных ворот бастиона графа де Порселе, но лицо моего спутника часовым было уже знакомо, и они не разрешили ему войти на территорию крепости. И приближаться к сапожной мастерской тоже отныне запретили.

Графский слуга остался у караульной будки, а мне пришлось тащиться домой одному, хоть и с повозкой, и заполнять ее тоже без всякой помощи.

Прежде чем с этим было покончено, я раз двадцать зашел в мастерскую и вышел оттуда с сапогами в обнимку, зато, стоило выкатить нагруженную обувью тележку за ворота, мне была без промедления вручена оплата: пятьдесят экю. Теперь я обладал настоящим богатством – в целом у меня набралось больше сотни!

И тут я сообразил (надо, кстати, сказать, идея мне понравилась), что надо дойти с готовым заказом до резиденции графа де Вогеза, взять там у слуги опустевшую повозку напрокат, уложить в нее, вернувшись в мастерскую, свои личные вещи и вывезти их из крепости. А верну тележку потом, когда не будет нужна.

Все получилось наилучшим образом. Я – в последний раз – пришел домой, погрузил инструменты, материалы и кое-какую мебель, после чего навсегда покинул место, где отец когда-то ценой неимоверных усилий заработал себе право спокойно заниматься своим ремеслом.

Что мне оставалось за пределами бастиона, кроме как, навеки распрощавшись с графской защитой и с графским покровительством, поискать себе приют в каком-нибудь квартале для бедных…

21

Я проснулся и сразу же почувствовал, до чего больно колются вылезающие из убогого тюфяка соломинки. И что еще хуже – как мучительно эти уколы напоминают об оставленной дома за неимением в повозке свободного места пуховой перине. Впрочем, и без того не придумаешь ничего тягостнее для подобного мне любителя поспать, чем пробудиться от никак уж не мелодичного «пения» петуха. Однако с некоторых пор я каждое утро просыпался именно под пронзительные крики злополучной птицы и, весь трепеща, садился – будто руки и ноги, очнувшись от сна еще до мозга, сами торопились занять вертикальное положение одновременно со своим владельцем.

После нескольких дней изматывающего блуждания по дорогам, на которых то и дело случалось вытягивать тележку из очередного ухаба, я нашел себе и кров и дом у приятного на вид улыбчивого фермера по имени Жан. Я тщетно пытался узнать его фамилию, на каждый вопрос он неизменно отвечал: зовите меня просто Жан. Придравшись к слову, я решил называть его Простожаном.

У Простожана имелись жена и два сына. Все они жили на уютной маленькой ферме среди полей, простиравшихся вдоль дороги на Марсель. В этих краях, куда ни кинь взгляд, – пестрые холмы да поля проса, ячменя и лаванды.

Сыновья Простожана – великаны Шарль и Матье – были прямо-таки природой созданы для работы на ферме: плечи шириной с ворота, руки едва ли не толще моих ляжек.

Мы с Простожаном заключили выгодное для обоих соглашение: он предоставляет мне кров, поселив под крышей амбара, я вместо оплаты жилья чиню обувь семьи, седла лошадей, упряжь быков и всю бесчисленную утварь, какая только найдется на ферме. С течением лет профессия приучила меня, помимо ремонта сапог или там башмаков, самостоятельно справляться с починкой любых инструментов, которые каждый день нужны сапожнику, и поддерживать их в нормальном состоянии. Так, я овладел приемами работы с металлом, деревом, камнем и управлялся с ними с тою же ловкостью, с какой резал, шил или прибивал кожу, с тех пор я мог починить жернов, ножницы, лопату, плуг…

Простожан относился ко мне как к третьему сыну, приглашал за семейный стол столько раз в день, сколько садились они сами. Впрочем, он и трудиться меня заставлял наравне с родными своими детьми, чтобы, как говорилось, я не дармоедничал и отрабатывал свой хлеб и кров. А заметив, например, что петуху больше не удается выдернуть меня из постели, он, не скрывая злорадного удовольствия, «доверил» мне утренний уход за коровами.

22

Вскоре на нашу местность обрушилась невиданная засуха. За несколько недель обычно черная и влажная земля сделалась светло-коричневой, а из-за возникавших то и дело пылевых бурь она выглядела словно бы изрытой. Злаки и лаванда, которым не хватало воды, больше не тянулись ввысь, они гнули головки к земле, и цвет их стеблей все менялся и менялся, становясь из зеленого желтым…

Сыновья Простожана, до начала вселенской суши пропадавшие в поле с рассвета до сумерек, сидели теперь целыми днями на террасе и смотрели, как гибнет их урожай.

В редкие вечера, когда за ужином не царило молчание, непременно заходил разговор о засухе, и больше уже ни о чем не говорили. Простожан, понимавший, что вот-вот должен начаться сбор урожая, опасался разрушительных последствий этакой суши, дождей ведь уже бог весть сколько суток не было, и фермер очень хорошо представлял себе масштаб убытков. Он потеряет все! Как его семья переживет зиму без зерна и овощей? Чем тогда кормить скотину? Сможет ли он оправдаться перед богатыми арлезианскими виконтами, ссудившими ему денег на покупку семян и пополнение стада?

Однажды вечером Простожан объявил, что я должен немедленно покинуть ферму и снова отправиться в путь – это позволит семье сберечь хоть какие-нибудь съестные припасы. Меня застали врасплох, и я ответил: в случае, если засуха продлится еще два дня, на рассвете третьего закину в повозку свое барахло и направлюсь к Марселю. А потом, в порыве безрассудного оптимизма, пообещал, что завтра же обязательно хлынет дождь. Сотрапезники, естественно, встретили мое предсказание недоверчивыми взглядами.

Вернувшись после ужина в амбар, я вынул из потайного кармана манускрипт, положил на колени и уставился на него так, будто вижу впервые и стараюсь запомнить каждый шов. Словом, я долго колебался, не решаясь развязать ремешок. Но скоро смирился с очевидным: если не решусь – Простожан и его семья разорятся, а сам я буду обречен на новые скитания.

Что было делать? Я покорно открыл книжку, достал перо, чернила и написал на пустой странице:

Лило как из ведра. Вода стекала по ложбинкам в земле и утоляла ее жажду. Растения, напившись, выпрямляли стебли. Они снова зазеленели.

23

На рассвете в амбар ворвался Простожан и разбудил меня воплем:

– Там дождь! Дождь пошел! Льет как из ведра! Как ты и предсказал! Мы спасены!

Высокий и плотный, он, несмотря на могучее телосложение, резвился как дитя, бегал взад-вперед по амбару, прыгал на одной ноге – то на правой, то на левой, танцевал…

И дождь тоже отплясывал на крыше; казалось, там происходит какой-то адский шабаш.

Я встал с постели, подошел к врезанному в крышу окошку, распахнул ставни – хотелось самому увидеть, каков он, вызванный мной дождь.

И впрямь – лило как из ведра. Вода, стекая по ложбинкам в земле, утоляла ее жажду. Растения, напившись, выпрямляли стебли. Они снова зазеленели.

Шарль и Матье, вымокшие насквозь, бегали от одного растения к другому, помогая им подняться, а заодно добавляя своими башмаками борозд в почве.

Одна радость – такая непогода!

К вечеру Шарль зарезал свинью – надо же было отпраздновать возвращение дождя. Хозяйка приготовила сочное жаркое и подала его на блюде со шкварками. Простожан украсил наш ужин добрым старым вином из выращенного на берегах Роны винограда.

24

На пятые сутки меня охватила тревога.

Небо было беспросветно серым, даже горизонт пропал из виду, дождь невозмутимо лил и лил, даже и не думая кончаться. День за днем на полях поднимался уровень воды, какие там борозды – скоро их и не различишь, везде мокро.

Взгляд Простожана становился все более подозрительным.

– Молодой человек! – наконец обратился он ко мне, и в голосе его прозвучало обвинение. – Я не знаю, какое средство помогло тебе угадать, что пойдет дождь, не знаю даже и того, причастен ты к этому или ни при чем, но если непрерывный ливень – результат какого-то колдовства, умоляю тебя: останови потоп сию же минуту!

В ответ я мог только опустить голову.

А что я должен был сделать? Снова взяться за книгу и наслать на эти края новую засуху?

25

Рона (подобно некоторым известным мне в те времена девицам) имела дурное обыкновение по весне менять ставшую привычной постель. Иными словами – русло. Вспомнив об этом, я сразу же с тревогой подумал об Эмиле, трактир которого стоял на самом берегу. Вдруг он в опасности?

На месте было уже не усидеть, и я решил, оставив весь свой скарб на ферме, сбегать в Тренктай и разузнать, как там Эмиль. Старику наверняка требуется помощь.

Все утро я летел сломя голову к Арлю по раскисшим от дождя дорогам. Я не раз терял почву под ногами, ступив на скользкий, мокрый камень. После каждого падения я поднимался, я был весь в грязи, ноги отчаянно болели, но от этого желание скорее оказаться на берегу Роны только усиливалось.

Ливень изгнал тишину. Хоть стой в поле, хоть спрячься в нору, везде одно и то же: рев потока, журчание струящихся по земле ручьев, стук капель по крыше, а иногда и раскаты грома. Отсутствие тишины (а ее в моем случае не хватало куда больше, чем вожделенной для всех суши) начинало сводить с ума.

Добравшись до Арля с ободранными коленями и промокший насквозь, я быстро вошел в ворота, у которых теперь не было часовых. Но, начав спуск, вынужден был остановиться: Рона, затопившая всю гавань, плескалась у моих ног.

Я поднял голову и увидел вдали знакомую с детства красную черепичную крышу – она единственная выступала из воды. Вздувшаяся по причине почти недельных проливных дождей река с яростью нападала на строение со всех сторон и уносила с собой стволы деревьев, мебель, повозки…

Похоже, именно тут закончится мое путешествие.

Истерзанный, я рухнул в грязь прямо посреди дороги и, обхватив руками колени, смотрел, как медленно, но неотвратимо подступает вода. Рона всасывала в себя один за другим попадавшиеся ей на дороге камешки и росла, росла – сколько видел глаз. Несколько секунд – и река, с ее неутолимой жаждой, поглотила подошвы моих сапог и стала облизывать каблуки, мои стопы превращались в полуострова посреди потока.

Но где же обитатели трактира? Удалось ли Эмилю вовремя уйти?

На мое плечо легла твердая горячая рука.

– Ты так долго шел, чтобы промочить ноги, малыш? – спросил знакомый голос.

– Эмиль! – заорал я, вскакивая и кидаясь трактирщику на шею. – А я-то гадаю, успели вы сбежать или наводнение застало вас в трактире, и почти уже поверил в последнее!

– О нет! Чтобы утопить такого старого морского волка, как я, потребовалось бы куда больше воды!

– А что с другими?

– Идем-ка со мной, – сказал он вместо ответа, и лицо его омрачилось.

Мы с Эмилем поднялись по дороге к маленькой часовне, возведенной на холме и оставшейся не тронутой разъярившейся Роной, и я вслед за стариком зашел внутрь, где меня ожидало страшное зрелище.

На полу, плотно прижавшись друг к другу, лежали вымокшие до костей люди, мужчины, женщины, дети – все вперемешку, и все стонали. За алтарем двое мужчин складывали штабелями трупы, чтобы освободить побольше места для живых. В дверь напротив вошли двое с носилками, на них лежал юноша – не то больной, не то раненый. И вот уже он на полу.

– Поняв, насколько велико бедствие, мы устроили здесь больницу, а заодно и морг, – пояснил Эмиль, обводя рукой часовню. – Тех, кого не унесло наводнением, уносит болезнь.

Меня охватило такое чувство вины, какого не знал сроду. Кто, если не я, организовал массовое истребление? Неужели именно я – причина всех этих страданий и смертей? Я попытался найти себе оправдание: вполне может быть, что просто так совпало, ведь ливень, хлынувший на следующий день после записи в книге, оказался куда сильнее, чем предусматривали мои слова!

Тут я заметил, что у одного из мертвецов свисает рука, ткань его сорочки показалась мне знакомой, вроде бы видел такую раньше, – да, точно, мог бы поклясться, что видел! Осторожно обходя покойников, я двинулся к штабелю, сложенному из трупов, – и узнал одного из бородачей! Того самого, что приставил мне несколько недель назад нож к горлу. Присмотрелся к другим телам и почти сразу обнаружил двух его сообщников.

– Как видишь, твои преследователи не пережили наводнения, – сказал подошедший Эмиль. – Они заперлись в комнате с книгой и отказывались выйти, несмотря на то что вода поднималась выше и выше. Через дверь кричали, что ничего не боятся и что ливень скоро кончится. Я убрался оттуда, чтобы спасти собственную шкуру. Пару дней спустя рыбак нашел их тела, плававшие неподалеку от трактира.

Три этих утопленника стали для меня неожиданным подарком – будто в сером тумане просиял солнечный луч. Мне стало легче. Их больше не надо опасаться, они уже никогда не смогут проверить, та у них книжка или не та, и, убедившись, что подделка, пуститься за мной в погоню.

…Вошли еще двое с носилками. На этот раз с трупом. Труп сразу же свалили в общую кучу, а у меня, стоило увидеть лицо покойника, на миг остановилось сердце.

Это был торговец зонтиками.

26

Увидев, что крестник вот-вот рухнет, Эмиль, стоявший позади, поддержал меня за локти:

– Все в порядке, малыш?

– Только что узнал знакомого, – промямлил я, очнувшись. – Но мне уже гораздо лучше.

– И все же давай-ка выйдем, – потянул меня за собой трактирщик. – От этого места у меня мороз по коже.

Мы вышли из часовни. Оставаться здесь, в затопленном городе, больше было незачем: крестный жив и здоров, мои преследователи уже никому и ничем не повредят.

– Эмиль, мне придется покинуть Арль. В моей помощи нуждаются другие люди.

– Понимаю, малыш. Не забывай о себе самом и возвращайся, когда улучшится погода.

Я поспешно оставил город, надеясь попасть на ферму хотя бы до ночи, однако бежать истерзанные утренней кругосветкой ноги наотрез отказывались, и обратный путь занял вдвое больше времени.

По дороге я миновал нескольких крестьян, беспомощно смотревших, как медленно уходит под воду их урожай. Из воды торчали теперь только колосья, и казалось, что под дождем колышутся верхушки озерных растений. Стада быков, с которых струями стекала вода, – каждый по брюхо в потоке – с трудом продвигались вперед, им было совсем не просто вытаскивать копыта из вязкой грязи.

Добравшись до фермы, я сразу пошел в амбар и взобрался к себе под крышу. Наконец-то сухо! Я сел на солому и задумался. А после долгих раздумий решил: конца потопу не видно – значит, надо, пусть и неохота, снова использовать манускрипт.

Достал его и написал на чистой странице следующее:

Я открыл глаза. Ливень кончился. Безоблачное небо, едва влажная почва. На полях, сколько видит глаз, по здоровым и крепким растениям понятно, что грядет лучший за десятилетие урожай. Коровы на лугу мирно щиплют траву.

Я упрятал книжку в сшитый мной кожаный карман и снова прикрыл пояс мокрой рубахой.