Текст книги "Изумруды Кортеса"

Глава IX,

в которой рассказывается о том, как Кортес поручил Сикотепеку вести тайное расследование, и что рассказали служанки доньи Каталины о дружеских привязанностях своей госпожи, и к каким выводам пришел Кортес, выслушав их рассказ

Сикотепек вышел из заточения в тот же день, договорившись с доном Эрнаном о союзе и взаимопомощи для скорейшей поимки убийц Окитенкатля и Куаутекле, судя по всему также причастных к гибели доньи Каталины.

Губернатор много размышлял о странных обстоятельствах смерти своей супруги. Ему было прекрасно известно, что она умерла вовсе не от приступа астмы и что той ночью ему не пришлось прикладывать усилий, пытаясь привести ее в чувство. Черные отметины на ее шее, разорванный ворот и, наконец, изумруд, найденный на постели, были, по мнению Кортеса, неоспоримыми доказательствами того, что его жену задушили.

Несмотря на то что губернатор пришел к такому страшному выводу, он ничем не выказал своих подозрений и предпочел, чтобы окружающие пребывали в уверенности, будто на шее погибшей остались следы рук ее мужа. Он надеялся, что преступники, решив, что их не собираются разыскивать, успокоятся и утратят бдительность.

Губернатор поделился своими соображениями только с Гонсало де Сандовалем, с которым его связывала близкая дружба. Кроме того, Сандоваль был одним из тех немногих, кому Кортес полностью доверял. Если среди заговорщиков и впрямь были высокопоставленные лица, то в деле могли оказаться замешаны даже ближайшие сподвижники Кортеса, и чем ближе к нему они стояли, тем страшнее могли быть последствия их предательства. Сандовалю же губернатор верил, как самому себе, – человек редкостного благородства, наряду с Педро де Альварадо он был для Кортеса вне подозрений. Конечно, его доверие к Тонатиу несколько пошатнулось после злополучного празднества у главного святилища в Мехико, когда Альварадо распорядился перебить лучших воинов Монтесумы, но это касалось оценки его Кортесом только как военачальника. Дружба их осталась прежней, и неудивительно, что самые теплые отношения связывали этих двух людей – храброго, открытого Альварадо и благородного, великодушного дона Эрнана.

При все том Кортес не стал делиться своими подозрениями с Альварадо, которому ни в малейшей степени не были присущи дипломатичность и такт, и потому он своим прямодушием мог лишь испортить это деликатное дело и безнадежно запутать тонкие нити едва начавшегося расследования.

Губернатор освободил Сикотепека, чтобы тот как мог помогал раскрытию совершенного убийства, опираясь на помощь своих соплеменников. Сикотепек получил свободу при условии, что он будет слушаться Кортеса, сообщать ему обо всем, что намеревается предпринять, и не будет причинять никакого ущерба жизни и имуществу испанцев. Кортес снабдил его собственноручно подписанными охранными грамотами на случай опасности, но строго-настрого предупредил, что эти документы следует использовать только в случае крайней необходимости, потому что от его выдержки и благоразумия зависит успех их предприятия.

Освободив индейца, губернатор принялся размышлять, как организовать расследование таким образом, чтобы не возбудить подозрения знатных особ Новой Испании и не задеть их честь нескромными вопросами. Даже если в деле и были замешаны важные лица, все же подавляющее большинство влиятельных людей никакого касательства ко всей этой истории не имели, и потому нельзя было допустить, чтобы пострадала их честь и они оказались в унизительном положении подозреваемых в измене императору. Потому-то Сикотепек мог оказаться здесь очень полезным: у него была возможность кое-что разузнать о господах через индейцев их энкомьенды – слуги многое знали о своих хозяевах, но нечего было рассчитывать, что они будут откровенны с испанцами.

Губернатор, памятуя о словах Сикотепека, утверждавшего, что заговорщики намеревались повредить ему посредством кражи королевской собственности, предположил, что наиболее удачная возможность для этого предоставляется в связи с отправкой золота в Испанию. Потому он строжайше наказал Сандовалю держать в тайне все, что касалось подготовки этой ответственной миссии.

Никто не знает изнанку жизни своих господ лучше прислуги, и всегда найдутся добровольные шпионы, которые будут следить за каждым шагом своих хозяев в тайной надежде когда-нибудь выгодно воспользоваться своей осведомленностью. Зная это, Кортес решил расспросить сестер Ану и Виоланту Родригес о привычках доньи Каталины, о том, куда она ходила, что видела, кого принимала у себя и с кем встречалась и беседовала вне дома.

Как-то вечером губернатор призвал служанок к себе, чтобы поговорить с ними наедине. Он был очень предупредителен и любезен с девушками, осведомился, все ли у них в порядке, не терпят ли они в чем-нибудь нужды и как они видят свое будущее теперь, после кончины их госпожи. Девушки, которые вначале встревожились, узнав, что их ожидает такая аудиенция, скоро успокоились и прониклись доверием к своему господину. Они охотно отвечали на вопросы, давали подробные и разумные ответы. Тон беседы стал совершенно идиллическим, как вдруг Кортес как бы невзначай осведомился:

– Скажите-ка мне, в ночь смерти доньи Каталины она была одна в своей спальне? Не посещал ли ее тайком кто-нибудь?

Этот вопрос поразил сестер, и они не сразу нашлись, что сказать. Обменявшись испуганными взглядами, они пролепетали нечто невразумительное, не решаясь дать прямой ответ. Девушкам было непонятно, зачем губернатор спрашивает об этом. Они действительно знали о своей госпоже кое-что, чего не знал и сам Кортес, и подумали, что его скорее волнует вопрос о супружеской верности доньи Каталины, а вовсе не обстоятельства ее смерти. Служанки были уверены, что их госпожа умерла от астмы, им и в голову не приходило, что слухи о ее насильственной смерти, не говоря уж о намеках на виновность Кортеса, могли иметь под собой какое-то основание. Потому-то они недоумевали, зачем Кортесу потребовалось учинять расследование у еще не остывшего трупа своей супруги и почему он подозревает, что у нее были тайные возлюбленные.

Дон Эрнан принял колебания служанок за попытку утаить истину и в гневе ударил кулаком по столу, чем окончательно привел их в смятение.

– Как вы смеете молчать, когда ваш господин задал вам вопрос?

В ответ девушки разразились слезами и в страхе прижались друг к другу, так и не сумев вымолвить ни слова. Кортес понял, что хватил через край, и постарался утешить их ласковыми словами, предложил им платок, чтобы утереть слезы, и попросил их присесть.

Когда они немного успокоились, губернатор повторил свой вопрос, однако девушки решительно отрицали, что у их госпожи были близкие отношения с кем-либо из мужчин. Только когда дон Эрнан повысил голос и строго потребовал говорить всю правду, поскольку речь идет о возможном убийстве и потому особую важность имеют любые сведения о частной жизни госпожи, Виоланта, поняв, что дело действительно серьезное, решилась отвечать.

– Этот самый Тристан постоянно докучал госпоже еще на Кубе, но она никогда не обращала внимания на его домогательства, – нерешительно произнесла девушка. – Если я и упоминаю об этом, то лишь потому, что ваша милость настаивает на том, что все, касающееся знакомств доньи Каталины с посторонними людьми, может иметь важное значение. Но вы ни в коем случае не должны думать, что у госпожи с доном Тристаном были предосудительные отношения, – нет, никогда, даже в мыслях моя госпожа не допустила бы такого.

– Без сомнения. – Дон Эрнан сделал вид, что не придал большого значения словам девушки, чтобы вновь не напугать ее, и с деланной небрежностью поинтересовался: – А как они познакомились?

– Дон Тристан прибыл на Кубу незадолго до нашего отъезда сюда, в Новую Испанию, и очень подружился с доном Хуаном, через которого и познакомился с доньей Каталиной.

Губернатор разъярился, узнав, что его свояк имеет отношение к этому делу, и твердо решил вызвать его с Кубы и потребовать объяснений, хотя сам же накануне запретил ему появляться в Мексике даже на похоронах сестры. Отослав служанок, он позвал Сандоваля, рассказал ему о результатах своих изысканий и попросил его глаз не спускать с Тристана, но так, чтобы никто ничего не заподозрил, поскольку никоим образом нельзя было бросить тень на этого блестящего и знатного молодого человека – ведь покамест не было никаких доказательств того, что он имел отношение к смерти доньи Каталины.

С этих пор у дона Эрнана возникло подозрение, не Тристан ли та самая «знатная особа» из числа изменников, о которых Сикотепек рассказал ему, что они тайком составляли заговор против губернатора и самого императора. Впрочем, были у дона Эрнана и серьезные сомнения в этом, поскольку дон Тристан совсем недавно прибыл с Кубы и вряд ли успел стать известен туземцам, тем более что он не был ни военным, ни законником. Эти две категории испанцев главным образом и вступали в общение с индейцами, потому что именно они распределяли их по энкомьендам. Более вероятным казалось предположение, что дон Тристан – возможный убийца супруги Кортеса, ведь он был в числе приглашенных на праздничный ужин, по окончании которого вполне мог пробраться в опочивальню доньи Каталины и намеренно или случайно убить ее, столкнувшись с сопротивлением, которое она оказала ему в ответ на его любовные домогательства (если, конечно, девушки сказали правду и таковые действительно имели место). Все эти грустные мысли терзали душу дона Эрнана, который никак не мог согласовать две версии: гнев отвергнутого любовника и коварство изменника и заговорщика.

Сандоваль с тяжелым сердцем выслушал распоряжение своего господина не спускать глаз с побочного сына герцога Медины Сидонии. Но тяготило его не это поручение, поскольку он готов был приглядывать за Тристаном и без особого приказа Кортеса, а неотвязная мысль о том, что ему, быть может, удалось бы предотвратить гибель доньи Каталины, если бы он иначе повел себя в тот раз, когда стал свидетелем вызывающего поведения Тристана после мессы.

Сандоваль думал, что донья Каталина могла остаться жива, если бы он тогда как следует проучил Тристана за его наглость. Но настойчивые просьбы супруги Кортеса и ее сестры доньи Франсиски убедили его не поднимать бурю в стакане воды и умолчать об этом происшествии, чтобы о нем не узнал Кортес. Все эти сомнения причиняли Сандовалю ужасные страдания. Получив указания Кортеса, со смятенной душой он отправился разыскивать каталонца, но, впрочем, вел себя крайне осторожно и расспрашивал окружающих так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Пока Сандоваль пытался установить местонахождение Тристана, Кортес призвал капитана своей гвардии Антонио де Киньонеса и велел ему незамедлительно отправиться на Кубу, чтобы доставить Хуана Суареса. Губернатору не терпелось расспросить его о Тристане. Кортес не стал делиться с Киньонесом своими подозрениями, поскольку тот вообще не был в курсе дела. Он только посоветовал капитану обмануть бдительность дона Хуана и склонить его к поездке уговорами, ни в коем случае не применяя силу, – ведь на Кубе, которой управлял Веласкес, Киньонес не мог опереться на авторитет дона Эрнана, а скорее наоборот, вполне мог угодить в застенок как слуга Кортеса.

– Я оставляю на ваше усмотрение способ, которым вы заманите сюда моего свояка, – напутствовал Киньонеса Кортес, – могу только посоветовать вам пригласить его на торжественные похороны его сестры. Скажите ему, что месса пройдет в главном храме – бывшем капище, что уже почти перестроено и вскоре станет самым большим собором в Новой Испании.

Капитан Киньонес немедля поскакал в Веракрус, чтобы как можно скорее отплыть на Кубу. Меж тем Сандоваль не мог обнаружить в Койоакане никаких следов каталонца. Только на следующий день ему удалось узнать, что Тристан переехал в Тескоко. Когда он добрался туда, ему посоветовали поискать Тристана в Сочимилько. Три дня Сандоваль безуспешно разыскивал его и наконец повстречал одного из своих сослуживцев, который принялся уверять, что Тристан в Койоакане и собирается приобрести себе дом в Мехико, поскольку мексиканская столица благодаря усилиям Кортеса начала вновь отстраиваться и потихоньку поднималась из руин.

Вооружившись терпением, Сандоваль возвратился в город, откуда он начал розыски, но его усилия и на этот раз не увенчались успехом. Тогда он направился к Кортесу, чтобы доложить ему о своей неудаче, и, войдя в его резиденцию, столкнулся с доньей Франсиской, которая, несмотря на смерть своей сестры, продолжала оставаться в дворцовых покоях, отведенных ей доном Эрнаном.

Заметив его огорченный вид, девушка заботливо осведомилась, в чем причина его грусти. Вначале Сандоваль отвечал уклончиво, но под конец уступил настойчивым расспросам дамы, к которой он питал сердечную склонность, и признался ей, что искал и не смог найти Тристана, умолчав, впрочем, о том, что заставило его заняться поисками.

Узнав о том, что заботило храброго капитана, девушка очень обрадовалась: она могла помочь ему.

– Поистине, дон Гонсало, мне кажется, что сам Господь послал меня вам навстречу в этот час, – произнесла она.

– Поверьте, дорогая сеньора, что я благословляю небо всякий раз, когда мне выпадает счастье увидеть вас, – галантно ответствовал ей Сандоваль, полагая, что девушка просто пытается приободрить его этими ласковыми словами.

– Благодарю вас за вашу любезность, – зардевшись, отвечала она. – И, отвечая вам тем же, я могу сообщить, как отыскать дона Тристана, потому что не далее как сегодня утром я кое-что услышала о нем от человека весьма к нему близкого.

– Что вы говорите, донья Франсиска? – воскликнул, воспрянув духом, дон Гонсало.

– Да-да, вы не ослышались. Дон Тристан в эту минуту должен быть на пути в Веракрус – это мне поведала некая дама, чье имя я не могу вам открыть, так как это касается чужих тайн.

– Это точные сведения? – осторожно поинтересовался капитан, еше не веря своему счастью.

– Я не думаю, что эта сеньора, моя близкая подруга, могла солгать, когда разговор касался такой важной и деликатной темы. Признаюсь вам, я была очень опечалена до того, как встретила вас, потому что, похоже, этот кабальеро отбыл с намерением вовсе не возвращаться, несмотря на кое-какие обещания, данные им своей… – донья Франсиска запнулась и, поколебавшись, поправилась, – то есть, я хотела сказать, моей подруге.

Появление губернатора положило конец их беседе. Дон Эрнан сердечно обнял возвратившегося Сандоваля, от которого не имел известий с тех пор, как тот отбыл на поиски Тристана. Они учтиво простились с молодой дамой, и Сандоваль подождал, пока она удалится в свои покои, которые находились этажом выше, прежде чем сообщить новости своему господину. Донесение Сандоваля еще более укрепило дона Эрнана в его подозрениях, и он поспешил отдать капитану следующее распоряжение:

– Поезжайте за ним, дорогой друг, отправляйтесь завтра же и постарайтесь вернуть его в Койоакан по-хорошему. Но при малейшем подозрении, что он собирается бежать, не колеблясь хватайте его и везите прямо сюда, надев на него кандалы.

Глава X,

в которой рассказывается о том, как Киньонес отправился на Кубу в поисках Хуана Суареса, как искусно он сумел убедить его вернуться в Мексику, о том, как поражен был капитан встречей с Сандовалем, и о некоторых других событиях

Итак, Киньонес по приказу губернатора отправился на Кубу, чтобы сделать все возможное для возвращения Хуана Суареса в Мексику. Капитан не знал, по какой причине Кортес желает всеми правдами и неправдами добиться приезда своего свояка в столицу Новой Испании, и даже предполагал, что устроить это несложно, поскольку, несмотря на испорченные отношения, они все же были родственниками и оставались таковыми и после смерти доньи Каталины; кроме того, насколько было известно Киньонесу, поводов для соперничества и зависти у них не было никаких. Эти размышления не покидали капитана, пока он скакал в Веракрус, чтобы там сесть на корабль, отплывающий на Кубу. При этом, будучи образцовым солдатом, Киньонес и не думал подвергать сомнению правомерность решений Кортеса.

В пути Киньонес трижды менял лошадей на почтовых станциях, выстроенных у больших дорог по распоряжению Кортеса неким Родриго Ранхелем, который поистине прекрасно справился со своей задачей. Благодаря этому Киньонес смог в три дня добраться до гавани, что расположена почти в семидесяти лигах от Мехико, и не загнать насмерть коня. Первая почта находилась в Чолуле, вторая – в Тлаксале, третья – в Халапе.

Удача улыбалась Киньонесу – он прибыл в гавань незадолго до отплытия бригантины, которая держала курс на остров Эспаньола. Не совсем по пути, но посланник Кортеса предъявил капитану корабля письмо генерала, предписывающее оказывать ему всяческое содействие, – и убедил того пристать в ближайшем кубинском порту.

После восьми или десяти дней плавания, хранимый провидением, которое, казалось, во всем благоприятствовало делам Кортеса, Киньонес благополучно сошел на землю и оказался в селении Гуанигванико, расположенном у мыса Сан-Антонио – самой западной точки Кубы, прямо напротив Юкатана. Купив в селении лошадь, Киньонес отправился в Сантьяго, где рассчитывал повстречать Хуана Суареса, владевшего в тех местах богатой энкомьендой, которая приносила ему немалый доход. Суарес безмятежно проживал здесь под покровительством Диего Веласкеса, ни в чем не нуждаясь и затевая всяческие козни против дона Эрнана Кортеса, о которых этот последний тогда толком еще не знал, хотя, конечно, догадывался, что ничего хорошего от свояка ему ждать не приходится.

Хуан Суарес не ожидал появления Киньонеса в своем доме в Сантьяго, поскольку посланец Кортеса, помня наставления генерала, явился без предварительного уведомления и вообще старался действовать без лишнего шума, чтобы его приезд в Сантьяго по возможности остался незамеченным. Именно такой совет дал ему губернатор, зная, что партия его сторонников на Кубе не пользовалась большой поддержкой, хотя, разумеется, и там были у него друзья, которые сообщали ему обо всех новостях и в случае необходимости могли оказать кое-какое содействие. Удивление Суареса скоро сменилось опасениями и страхом, когда он узнал, с какой вестью прибыл к нему посланец – ведь совсем недавно он получил письмо от мажордома Кортеса Диего де Сото с сообщением о смерти сестры и с запрещением появляться в Койоакане. Кроме того, письмо содержало и обвинения в том, что Суарес разжигал вражду между доном Эрнаном и его супругой, и хотя послание было написано де Сото, за этими строками ясно видна была рука Кортеса. Все это показалось дону Хуану в высшей степени оскорбительным, и теперь он воспользовался случаем выразить Киньонесу свое негодование.

– Отчего же такая перемена? Почему вдруг вы лично являетесь ко мне с просьбой совершить путешествие в Новую Испанию, после того как меня жестоко обидели, выдворили вон и самым унизительным образом запретили мне являться туда? – спросил Хуан Суарес.

На это Киньонес ответствовал ему в обычной своей учтивой и рассудительной манере:

– Поверьте, мой господин горько раскаивался, что сгоряча вам отправили то злосчастное письмо; теперь он желает примирения с вами, памятуя о том, что вы все же остаетесь ему родственником. Эта перемена – плод усилий брата Ольмедо, который, как вам отлично известно, всячески старается смягчить нрав Кортеса. Можно ли представить себе лучшую возможность для примирения, чем похороны вашей сестры? Тем более что церемония состоится в главном храме Мехико, который недавно был восстановлен и превращен в христианскую церковь.

Суарес колебался: казалось, он вот-вот решится принять приглашение Кортеса отправиться в Мексику – так разумны и убедительны были доводы капитана, но едва он открыл рот, чтобы сказать «да», как подозрительность вновь взяла верх и он в страхе отшатнулся от капитана, раскаиваясь в своей минутной слабости. Киньонес сумел скрыть свое разочарование и, видя нерешительность дона Хуана, решился атаковать с другого фланга, напомнив ему о существовании его второй сестры, доньи Франсиски. Как бы между прочим, он заметил, что девушка была бы рада повидаться с братом накануне своей свадьбы с Сандовалем. Эта новость несказанно поразила Суареса, ничего не знавшего об отношениях сестры с храбрым капитаном.

– Как, вам ничего не известно? – Киньонес искусно разыграл удивление в ответ на заявление дона Хуана о том, что он впервые слышит о скором браке своей сестры. – Разве она не писала вам об этом?

– Я знаю только то, что знают все, а именно что этот Сандоваль волочился за ней с тех самых пор, как мы приехали в Новую Испанию, – выказал раздражение дон Хуан, попадаясь в ловушку, расставленную Киньонесом. – Она не слишком-то большая охотница писать письма, и это, кстати, очень огорчает нашу матушку.

– Так отбросьте все ваши сомнения и отправляйтесь в Койоакан вместе с вашей матушкой, и вы все втроем прекрасно проведете там время… а заодно облегчите совесть моего господина, – добавил с нарочитым смирением посланец Кортеса.

– А когда же состоится свадьба? – недоверчиво поинтересовался Суарес.

– День пока еще не назначен, хотя Сандоваль очень настойчив и всячески торопит. Тем не менее ваша сестра и брат Ольмедо полагают, что прежде необходимо отслужить заупокойную службу по донье Каталине. К тому же Кортес, для которого жених вашей сестры все равно что родной брат, – продолжал свою дерзкую ложь Киньонес, – хотел бы, чтобы их свадьба была первым венчанием в главном храме, который в самом ближайшем времени несомненно сделают центральным собором.

Эти доводы наконец убедили Суареса, однако же он не объявил своего окончательного решения и распростился с Киньонесом, пообещав дать ответ через несколько дней. Он хотел прежде сообщить новости своей матери и посоветоваться с ней. Его мать, Мария Маркаида, жила в Тринидаде, где у нее была собственная энкомьенда.

Оставим ненадолго Антонио де Киньонеса, с успехом выполняющего поручение своего господина, и обратимся к тому, что происходило с Гонсало де Сандовалем, который, хотя и по другим причинам, также прибыл в порт Гуанигванико спустя семь дней после приезда туда Киньонеса.

Получив от доньи Франсиски сведения о том, что Тристан отбыл на Кубу с намерением не возвращаться в Новую Испанию, Сандоваль поспешил за ним вдогонку, но, в отличие от Киньонеса, не стал прибегать к услугам почтовой службы Родриго Ранхеля. Храбрый капитан ни за что не хотел расставаться со своим Мотилъей.

В Веракрусе он узнал, что Тристан накануне отплыл на каравелле, которая возвращалась на Кубу после того, как освободилась от своего груза – скотины, доставленной по распоряжению Кортеса в Новую Испанию: губернатор принимал меры по налаживанию хозяйства и обработки земель.

Эта новость обеспокоила Сандоваля: встреча Тристана с Киньонесом представлялась ему крайне нежелательной. Хотя они не были осведомлены о делах друг друга, храбрый капитан полагал, что Тристан, которому не дает покоя его нечистая совесть (а в том, что каталонец замешан в преступном заговоре, Сандоваль не сомневался), может столкнуться с Киньонесом и заподозрить, что Кортес отрядил своего верного слугу для поимки его как изменника. Тогда Тристан в лучшем случае попытается скрыться, а в худшем предпримет попытку покушения на ничего не подозревающего посланника Кортеса.

Сандовалю удалось сесть на корабль только на следующий день. Он отплыл из гавани Сан-Хуан-де-Улуа на каравелле, которая направлялась в Испанию, но должна была зайти сначала в Гуанигванико, чтобы забрать пассажиров, а затем в Гавану для пополнения запасов воды перед выходом в открытый океан.

Киньонес уже седьмой день находился в Сантьяго, ожидая, когда Хуан Суарес и его мать объявят о своей готовности отправиться в Мексику, когда Гонсало де Сандоваль, тайно прибывший в город, постучался в дверь его комнаты на постоялом дворе «Вента дель Морро». Киньонес был поражен, увидев ближайшего сподвижника Кортеса. Первой его мыслью было, что Сандоваль приехал по тому же делу, поскольку времени прошло много, а Кортес так и не получил никаких известий о своем родственнике. Хотя ему казалось странным, что губернатор проявляет такое нетерпение и столь рьяно домогается скорейшего свидания с ненавистным свояком, все-таки, после первого обмена приветствиями, Киньонес счел нужным объяснить причины своего почти недельного промедления:

– Я застрял в этой дыре, и день за днем уходит на пустые разговоры, на долгие приготовления, без которых эти люди никак не могут двинуться в путь. Сначала сынок направляет письмо матери, которая живет в Тринидаде, чтобы сообщить новости, которые он узнал от меня; та отвечает, что ей очень хочется поехать в Мехико на похороны, но она не может отправиться прямо сейчас из-за каких-то неотложных дел; тогда он просит, чтобы я подождал еще три дня, а по истечении этого срока присылает гонца из Тринидада с сообщением, что он сам поехал туда, чтобы поторопить мать и помочь ей собраться – она-де в преклонных летах и неважно себя чувствует. Коротко говоря, теперь мне назначена встреча с ними завтра в два часа. Мне, право, очень жаль, что вам пришлось проделать этот долгий путь, но дон Эрнан просил меня по-хорошему уговорить его родственника приехать и ни в коем случае не прибегать к силе. Если бы я решился ослушаться его, может быть, мы бы давно уже были в Мексике.

– Вы ошибаетесь, дорогой друг, – успокоил его Сандоваль. – Я приехал вовсе не для того, чтобы вмешиваться в ваши дела и торопить вас. У меня есть свое поручение от дона Эрнана, и столь же трудновыполнимое, как ваше.

– Что же это за задание? – полюбопытствовал Киньонес, пригласив своего гостя присесть.

– Я разыскиваю дона Тристана, и в поисках его я объехал почти всю Новую Испанию, когда мне сообщили, что он отбыл сюда, на Кубу.

– Так вот, я скажу вам, что видел его не далее как прошлым вечером.

– Что вы говорите?

– Именно так. Мы повстречались в трактире, сыграли партию в кости и выпили по чарке. Я кое-что у него выиграл, – сказал Киньонес, похлопывая себя по кошельку, который носил на поясе, – но это человек, которого никак не упрекнешь в постыдной скупости, так что он достойно встретил свое поражение. А зачем он вам понадобился?

– Дон Эрнан просил меня доставить его в Койоакан. Больше я ничего не могу рассказать вам, поскольку мне велено сохранять дело в тайне. Не знаете ли вы, где его можно найти?

– Не знаю, – ответил Киньонес, но, увидев, как огорчился Сандоваль, добавил: – Впрочем, завтра я наверняка увижу его, потому что, когда он узнал, что я еду в Испанию, мы договорились, что он передаст мне письма для своих родственников.

– Вы рассказали ему, что едете в Испанию? – с тревогой переспросил Сандоваль.

– Да, – отвечал Киньонес и с удивлением переспросил: – А почему это так вас взволновало? Что у вас за дела с Тристаном?

– Неужели вы позабыли, что я просил вас держать в тайне все, касающееся отправки золота для императорского двора? Это было неразумно…

– Я ни слова не сказал о золоте! – возразил обиженный Киньонес. – И кроме того, он человек благородный, человек чести, и не только по рождению, но и по воспитанию. Это сразу заметно по его поведению и манерам.

– Дон Эрнан да и я тоже полагаем, что ему нельзя доверять, потому-то я и послан сюда, чтобы кое-что о нем разведать. Больше я ничего не могу рассказать вам без разрешения на то губернатора, но если наши подозрения подтвердятся, то может оказаться, что Тристан замешан в тяжких преступлениях, и любые сведения, сообщенные ему, могут серьезно повредить губернатору, который старается честно служить на благо императора и Новой Испании. Что еще вы рассказали ему о вашей будущей поездке за океан? – спросил Сандоваль у Киньонеса, который был поражен услышанным.

– Немногое, – задумчиво отвечал тот, пытаясь восстановить в памяти свою встречу с Тристаном и беспокоясь, не позабыл ли он каких-нибудь важных подробностей, касающихся вопросов управления новой провинцией, – только то, что мы собираемся оправляться после Рождества.

– Более чем достаточно, чтобы повредить нам, если он все же окажется не тем, за кого себя выдает, – тяжело вздохнул Сандоваль.