Текст книги "Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха"

Авиационное подразделение «Рихтгофен», уменьшавшееся, словно шагреневая кожа, постоянно передвигалось, стараясь не подвергаться атакам противника: Гюиз, Каппи, Стене, Марвиль… В каждом новом месте Геринг и его люди получали новости из тыла, и эти вести оказывались еще тревожнее, чем обстановка на фронте: 3 октября принц Максимилиан Баденский был назначен канцлером, и, по некоторым слухам, он якобы при посредничестве Швейцарии обратился к Соединенным Штатам с предложением начать переговоры о перемирии. Болгария только что капитулировала без боя, после чего ожидалось падение Турции и распад Австро-Венгрии. Из самой Германии постоянно поступали тревожные известия: 26 октября Людендорф подал в отставку, 28 октября немецкий флот отказался выйти в море для того, чтобы с честью погибнуть, и восстал. Советы матросских и солдатских депутатов захватили Киль и другие порты на севере Германии. Волнения моментально охватили армейские части, расквартированные поблизости. Тем временем во Франции отступающие немецкие пехотные части, проследовав через расположение базы эскадрильи «Рихтгофен» в Марвиле, принесли новости о неудержимом наступлении союзников на широком участке фронта, а когда подтвердилось, что французы и американцы во многих местах форсировали реку Мёз, в журнале боевых действий эскадрильи «Рихтгофен» появилась запись об очередном отступлении:

«7 ноября. Напряженные бои на восточном берегу реки Мёз. Противник опять продвинулся на восток. Необходимо эвакуироваться с аэродрома Марвиля. Отходим на своих грузовиках в направлении Теланкура. Аэродром западнее города находится в ужасном состоянии, взлетная полоса усеяна бугорками, покрытых травой участков крайне мало, казармы умеренной комфортности. Дожди и облака».

8 ноября. Занялись оборудованием аэродрома и казарм. Пасмурно. Плотная облачность».

Но в журнале боевых действий подразделения в тот день остались незафиксированными другие, более важные события: на улицах Берлина произошло несколько стычек, солдаты стреляли в своих офицеров, в Компьенском лесу проходили переговоры между маршалом Фошем и немецкой комиссией по заключению перемирия под руководством Маттиаса Эрцбергера. А потом, вечером того же дня, в Марвиль пришла новость, которая была обнародована только на следующий день: кайзер Вильгельм намерен отречься от трона, а король Баварии Людвиг III за два дня до этого бежал из дворца…

Утром 9 ноября, когда в Берлине была провозглашена республика, а в Мюнхене запестрели красные знамена, Геринг собрал своих офицеров и сказал им, что, несмотря на растерянность политиков и штабов, эскадрилья «Рихтгофен» непременно должна сохранять единство. Если часть атакуют солдаты-предатели, подразделение будет защищаться с применением оружия. Дух коллективизма явно не угас: в ту ночь офицеры истребительной эскадрильи «Рихтгофен» стояли на часах вместе со своими подчиненными, их командир тоже был с ними.

На следующий день в подразделение из штаба 5-й армии поступили противоречивые приказы: отступать на Дармштадт, оставаться на месте, сдаться американским войскам… Геринг решил выполнить приказ, с которым был согласен сам: имущество отправится в Дармштадт наземным маршрутом, а самолеты вылетят туда. Но из-за тумана в тот день не представилась возможность взлететь, а на следующий день, утром 11 ноября, штабной офицер доставил новый приказ верховного командования: снять с самолетов вооружение и перегнать их в Страсбург для передачи французам. Прибывший офицер уточнил, что невыполнение приказа может помешать переговорам о перемирии. Посоветовавшись с ближайшими соратниками – Боденшацем, Удетом, Левенхардтом и Лотаром фон Рихтгофеном[14]14
  Младший брат Красного Барона. Его кузен Вольфрам тоже в конце войны служил в эскадрилье «Рихтгофен».


[Закрыть], – Геринг согласился отправить в Страсбург пять самолетов, а остальные, как и было предусмотрено, в Дармштадт. Пять самолетов вылетели в Страсбург, и летчики, следуя указаниям Геринга, при посадке опрокинули все машины через носовую часть, сделав их непригодными к использованию. Остальные самолеты полетели в Дармштадт, но четыре пилота заблудились в тумане и сели в Мангейме. Аэропорт этого города находился под контролем революционного совета рабочих и солдат, которые конфисковали все бортовое вооружение для собственных нужд. Узнав об этом, Геринг отправил в Мангейм эмиссаров с ультиматумом: или оружие будет возвращено незамедлительно, или его самолеты совершат налет на аэродром и разгромят его. Революционеры сразу же все отдали, и самолеты вернулись в Дармштадт, где и были приведены в негодность. В тот вечер Геринг записал в журнале боевых действий своей эскадрильи:

«11 ноября. Заключено перемирие. Эскадрилья перелетела в Дармштадт при плохой погоде. Со времени своего формирования истребительная эскадра сбила 644 вражеских самолета. Наши потери: погибли 56 офицеров и младших командиров и 6 рядовых, получили ранения 52 офицера и младших командиров и 7 рядовых».

Это был некролог эскадрилье «Рихтгофен»… Официальная демобилизация состоялась несколько дней спустя в Ашаффенбурге неподалеку от Франкфурта. Этот городок, как и многие другие, балансировал между революцией и анархией: солдаты, матросы и рабочие-большевики, став властителями улиц, оскорбляли офицеров и срывали с их мундиров награды. Толпа, которая еще вчера приветствовала своих героев, теперь встречала их с враждебностью и угрюмостью. Как можно было оставаться равнодушными к такой внезапной перемене? Церемония демобилизации проходила во дворе какой-то типографии, после чего рядовые разошлись, а офицеры собрались в ближайшей таверне. «Им следовало бы вернуться в свои семьи, – вспоминал Боденшац, – но они явно не решались уходить, словно опасались того, что их ждало по возвращении. В этой новой Германии, странной, пугающей и побежденной, все мы чувствовали себя иностранцами и, как все иностранцы, старались держаться вместе. […] Помню, что настроение Германа балансировало на грани цинизма и ярости. Он заявил, что намерен эмигрировать в Южную Америку и навсегда проститься с Германией, но потом вдруг заговорил о великом крестовом походе, который должен вернуть родине потерянное ею величие. […] А затем в какой-то момент он поднялся на небольшое возвышение со стаканом в руке и начал говорить […] об эскадре “Рихтгофен”, о подвигах, мастерстве и смелости летчиков подразделения, которые прославили его на весь мир. “Только в Германии сегодня ее имя марается в грязи, ее подвиги забыты, ее офицеры оскорблены”, – заключил он. А затем яростно высказался о революционерах, которые разрушали страну, позорили армию и всю Германию. […] “Но мы сумеем побороть эти силы, которые пытаются сделать нас рабами, и победа будет за нами, – добавил он, – те самые качества, что прославили эскадру "Рихтгофен", пригодятся в мирное время, как годились во время военное”. Потом он поднял свой стакан и сказал: “Господа! Предлагаю тост за Родину и за эскадру "Рихтгофен"!” Он выпил и разбил стакан о пол. И все мы последовали его примеру. Многие из нас плакали, и Герман в том числе».

В Германии той поры царил такой беспорядок, что для того, чтобы доехать до Мюнхена, надо было проехать через Берлин. Когда демобилизовавшийся в звании капитана Геринг в поисках работы приехал в столицу вместе с Эрнстом Удетом в середине декабря 1918 года, их пригласили на собрание Общества защиты демобилизованных офицеров в Берлинскую филармонию, где по поручению правительства выступил генерал Георг-Ханс Рейнхардт, военный министр Пруссии. Он призвал собравшихся не порывать связей с армией, постараться пережить тяжелые времена и пообещал принять всех желающих в военизированные формирования, создававшиеся для защиты правительственных зданий от мятежников и экстремистов. Рейнхардт пришел на собрание уже в униформе новых отрядов, принятой в упрощенном варианте: эполеты заменили скромные голубые нашивки на рукаве. Обращаясь к офицерам, генерал сказал, что эти нашивки ему не очень-то по душе, но придется потерпеть некоторое время. Однако Геринг, всегда придававший чрезмерное значение военной символике, не стерпел. Он попросил слова и, не дожидаясь приглашения, вышел на сцену. Геринг был в полной форме офицера кайзеровской армии, с белыми эполетами, на которых сверкали капитанские звезды, с орденом «За заслуги» на голубой с золотом ленте, повязанной вокруг шеи, с полным набором Железных крестов и другими наградами. И при общем молчании пораженной публики сказал, обращаясь к Рейнхардту: «Ваше превосходительство, эти голубые нашивки вам не к лицу! Лучше бы вы повязали черную ленту в знак скорби по германской армии. […] Мы, офицеры, выполнили свой долг на войне! Долгих четыре года мы рисковали жизнью ради отечества, а теперь они плюют на нас и лишают нас последнего, что у нас осталось, – наших званий и наград! Позвольте мне заявить, что не народ виноват в нашей беде. […] Винить надо тех, кто нанес удар в спину нашей славной армии, – тех людей, которые думают только о захвате власти и о том, чтобы обогатиться за счет народа!» Затем Геринг сказал, что день расплаты придет и что предатели будут изгнаны из Германии, и призвал всех трудиться ради этого дня и готовиться к нему.

Излишне говорить, что слова Геринга были встречены бурей аплодисментов. Но оба раза, когда публично произносил импровизированные речи, капитан Геринг выразил негативное отношение к обоим политическим течениям, которые в то время боролись за власть в Германии: в Ашаффенбурге высказался против революционных советов рабочих и солдатских депутатов, в Берлине – против социалистического правительства Эберта… Однако во время второго своего выступления Геринг ввел в обращение обостривший политическую борьбу в Германии на целое десятилетие миф об «ударе в спину», согласно которому германская армия проиграла войну не на полях сражений, а из-за предательства левых внутри страны. Действительно, внешний враг не сломил кайзеровские войска, а союзные армии не оккупировали Германию. Но утверждение, что страна могла бы еще долгое время продолжать борьбу в деморализованном и нестабильном состоянии, в каком она оказалась в ноябре 1918 года, свидетельствовало о непонимании ситуации либо было просто нечестностью, и Геринг, с его опытом и связями, должен был это четко сознавать. И вот это самое ослепление положило начало многим бедам в будущем…

Вернувшись в Мюнхен, Герман Геринг увидел, что после поражения мать его ведет такую же трудную жизнь, как и все остальные соотечественники. Но ему пришлось вскоре покинуть родной дом, поскольку его активно разыскивали… Дело было в том, что в начале 1919 года советы рабочих и солдат, тайно поддерживаемые большевиками, захватили власть в Мюнхене и принялись устанавливать в городе режим террора, направленный прежде всего против офицеров бывшей императорской армии. Над Герингом, примкнувшим к образованному из ветеранов подразделению «Добровольческого корпуса», которое выступало против власти новых, коммунистических правителей Мюнхена, нависла угроза уничтожения, но ему удалось найти неприступное убежище. Мы помним капитана Бьюмонта, английского летчика, который за два года до описываемых событий пользовался гостеприимством офицера 27-й истребительной эскадрильи лейтенанта Геринга. Так вот, случилось так, что Фрэнк Бьюмонт возглавил миссию союзников, которая осуществляла надзор за расформированием подразделений немецкой военной авиации. Штаб-квартира этой миссии разместилась в гостинице «Четыре времени года» в Мюнхене, где Бьюмонта и посетили в начале февраля 1919 года Геринг и Удет. Английский офицер, чем бы он ни занимался, был благодарным человеком, и он предложил им на месяц приют, питание и свою личную защиту, а затем помог тайно выбраться из Мюнхена, связав их с людьми из подразделения «Добровольческого корпуса», которое обосновалось в окрестностях Дахау. Несколько дней спустя это подразделение атаковало красные бастионы Мюнхена, разбив их из пушек, а затем взяло в свои руки власть во всей Баварии…

Геринг лично в этих боях не участвовал. Он искал для себя работу, но никак не мог ничего найти. Попытавшись снова установить контакт с Марианной Маузер, своей возлюбленной из Маутерндорфа, получил лишь короткую записку от ее отца: «Что ты можешь предложить моей дочери теперь?» Ответ Германа был еще короче: «Ничего».

Этого было явно мало, но так оно и было: капитан Геринг не имел права на военную пенсию, а кроме как обращаться с оружием, делать больше ничего не умел. После своей резкой речи в Берлине он полностью лишился возможности продолжить военную карьеру в будущем рейхсвере. Всего за восемь месяцев Герман Геринг рухнул с вершины славы и благополучия в пропасть безвестности и нужды…

III
Блуждания

На помощь безработному капитану пришла немецкая самолетостроительная промышленность. Несмотря на то что Версальский договор еще не был подписан, уже было известно, что Германия лишится права возродить свою военную авиацию, однако запрет никоим образом не коснется авиации гражданской. Поэтому производители истребителей времен мировой войны быстро переориентировались, а Фоккер оперативно выпустил гражданскую версию последней модели своего биплана D VII и решил показать его в Копенгагене, где в апреле 1919 года устраивалась большая авиационная выставка. А кто мог лучше всех представить самолет и выполнить демонстрационные полеты, как не бывший командир эскадры «Рихтгофен». Ведь разработчики фирмы прекрасно знали его как летчика-испытателя! Когда к нему с этим предложением обратился Антон Фоккер, Геринг не стал колебаться ни секунды. «Я согласился, – вспоминал он, – но при условии, что этот самолет после проведения салона станет моей собственностью. Фоккер не возражал, и я начал немедленно готовиться к вылету. Поскольку предстояло лететь над Балтийским морем, а у меня, естественно, спасательного жилета не было, я надел на грудь накачанную велосипедную камеру и поднялся в воздух. В 18 часов того же дня я приземлился в Копенгагене».

Там капитана Геринга приняли очень тепло. В Скандинавии продолжали высоко ценить асов воздушного германского флота. И как во времена расцвета его славы, Геринга сразу же засыпали просьбами дать автограф. С ним также связались руководители датской гражданской авиации, планировавшие установить авиационное сообщение с Германией и соседними скандинавскими странами. Для этого они намеревались закупить пять новых самолетов типа «биплан». Тут Геринг неожиданно для самого себя превратился в предприимчивого торгового агента: он моментально сумел убедить датчан в прекрасных летных качествах «Фоккера» D VII. Но еще более убедительным стал его показательный полет: ни один летчик другой национальности не решился исполнить фигуры высшего пилотажа, которые продемонстрировал Герман Геринг. Потом он скромно сказал: «В военное время я был в лучшей форме […], а в сравнении с воздушными боями, которые я вел над Фландрией, эти безобидные полеты в весеннем небе показались мне детской игрой». Возможно, это было сказано для красного словца: когда он летел над портом Копенгагена на низкой высоте, в винт его самолета попала чайка, и винт разлетелся на куски… Самолет начал пикировать, но Герингу удалось выровнять его в самый последний момент и приземлиться в планирующем полете на прибрежную песчаную косу. Зрители, решившие, что это новая фигура высшего пилотажа, горячо зааплодировали Герингу и тут же дали ему прозвище Безумный Летчик. Радостные представители фирмы «Фоккер» немедленно предоставили ему запасной винт… и новый самолет в качестве подарка!

Царившая в Дании атмосфера явно понравилась капитану Герингу, и он решил остаться там после окончания авиационного салона. Гранд-отель «Мариенлист», центр модного тогда курорта, предложил ему катать на самолете клиентов, а за работу – жилье, питание и солидное вознаграждение. Конечно, работа эта была сезонной, но от этого не становилась менее приятной…

После дня полетов вдоль побережья Геринг приземлялся на пустынный пляж, подруливал на самолете к самой террасе отеля, закатывал машину хвостом вперед в зал для игр через большую стеклянную дверь и привязывал хвост самолета к бильярдному столу… Двадцать семь лет спустя он все еще смеялся над этим: «Представляете себе это зрелище! Из-под балкона прекрасного отеля торчат крылья, двигатель и шасси немецкого самолета.

К несчастью, каждый день приходилось выкатывать его оттуда ранним утром, чтобы иметь возможность взлететь до появления на пляже купальщиков […], и поэтому клиенты отеля просыпались, как по сигналу, от мощного рева двигателя!»

Немецкий ас зарабатывал деньги: на разных аэродромах он предлагал желающим совершить первый в их жизни полет за 50 крон; Геринг также присоединился к «летающему цирку» датских летчиков, предложившему ему 2500 крон и столько шампанского, сколько он сможет выпить, всего за два дня воздушной акробатики над городом Оденсе. То, что он выпил первую бутылку перед началом выступлений, казалось, ничуть не повлияло на его технику пилотирования, даже наоборот. Но выпивка после посадки – совсем другое дело: перебор со спиртным и последовавшие за этим выходки вынудили его сменить лучший номер гранд-отеля на худшую камеру полицейского комиссариата Оденсе. Наутро все уладилось, и комитет по организации праздника города предложил ему 50 крон за каждую «мертвую петлю», которую он выполнит над городом. До десятой петли на аэродроме царило веселье, потом, начиная с двадцатой, стала чувствоваться некоторая озабоченность, после исполнения же пятидесятой петли руководство комитета начало предчувствовать катастрофу… Но Геринг великодушно ограничился половиной заработанной им суммы! А потом наступил тот памятный день, когда он вместе с четырьмя другими бывшими пилотами эскадрильи «Рихтгофен» выполнил ряд фигур высшего пилотажа, вызвавших восторг у жителей Копенгагена. Вечером того же дня некая прекрасная датчанка привела его к себе домой… «Мы провели ночь в ванне шампанского», – написал потом Геринг своему приятелю Боденшацу. Позже тот так прокомментировал эти слова: «Я все еще не знаю, следовало ли мне понимать его буквально, и, естественно, ни разу не посмел его об этом спросить». И сделал все-таки такой занятный вывод: «Почти целый год он прожил, словно чемпион мира по боксу. Зарабатывал больше денег, чем мог потратить, и мог заполучить любую девицу».

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается: ночные похождения наделали много шума, почти не скрываемая связь с замужней женщиной добавила новых сплетен, а после того июньского дня 1919 года, когда он узнал условия заключения Версальского мира, Геринг перестал быть гвоздем программы устраивавшихся в городе ужинов. Тогда он пришел в ярость и закричал в присутствии двух десятков пораженных гостей: «Настанет день, и мы вернемся, чтобы подписать другой договор!» Осенью 1919 года датчане с исключительной вежливостью попросили его попытать счастья в другой стране…

В середине декабря Герман Геринг вылетел в Швецию. Посадив свой «фоккер» неподалеку от Линчёпинга – при этом он сломал шасси самолета, – безработный пилот добрался до Стокгольма поездом. Прибыв в столицу Швеции, он предложил свои услуги авиакомпании «Свенска люфттрафик», которая намеревалась установить регулярное воздушное сообщение между основными городами страны. В то время в Скандинавии опытных летчиков было немного, и воздушный ас капитан Геринг ожидал, что его встретят с распростертыми объятиями. Но, возможно, потому, что его репутация воздушного акробата и распутника уже достигла Швеции, руководство фирмы «Свенска люфттрафик» встретило его довольно прохладно и согласилось нанять лишь в качестве «пилота-контрактника» – что-то вроде пилота, перевозящего пассажиров по их просьбе. Зарплату ему предложили небольшую, но Геринг в то время стал эксклюзивным торговым агентом в Швеции немецкой фирмы «Хейнекен», производившей парашюты, снабженные системой автоматического раскрытия купола, что было по тем временам новинкой. Таким образом, жизнь в Швеции обещала стать приятной, к тому же во время войны шведы испытывали определенную симпатию к Германии, а поражение и экономический кризис в этой стране эти симпатии только усилили. И Геринга, чья репутация героя давно уже преодолела Балтийское море, благосклонно принял местный высший свет. Конечно же для человека, привыкшего к опасной военной жизни, к воздушным боям и к высшему пилотажу, несколько провинциальный и пуританский образ жизни в Стокгольме мог показаться скучноватым. Но все изменил случай, да так, что превзошел все ожидания Геринга…

Двадцатого февраля 1920 года в конторе авиакомпании «Свенска люфттрафик» появился швед благородных кровей – граф Эрик фон Розен, прославившийся в начале века на весь мир своими экспедициями в Африку и Южную Америку. Граф хотел попасть в свой замок Рокельстод неподалеку от Спаррехольма, примерно в 150 км от Стокгольма, но опоздал на последний поезд… Предоставим фон Розену рассказать, что было дальше: «Поскольку мне требовалось как можно скорее попасть в Рокельстод, я обратился в авиационную компанию, где мне сказали, что погода для полетов совсем непригодна. Два самолета уже пытались взлететь, но снежная буря вынудила их вернуться. Я стал настаивать, и во время разговора мне сообщили, что у них работает бывший немецкий летчик-истребитель, некий капитан Геринг, который, возможно, согласится полететь».

Но графа при этом не известили, что несколько шведских летчиков, которым до этого предложили слетать в Рокельстод, заявили, что они не самоубийцы. Их отказ оказался предсказуем, ответ Геринга тоже можно было предвидеть: «Мне было очень трудно отказаться, даже несмотря на то, что время было уже позднее, потому что в это время года в 17 часов уже темнело. Я попросил принести карту и стал готовиться к полету – изучал карту в течение получаса, для того чтобы запомнить ее. Именно так я делал на французском фронте. […] Наконец я рассмотрел снимок замка Рокельстод, который нашел в каком-то шведском атласе культурных ценностей: я хотел, чтобы эта картинка сохранилась у меня в мозгу. Замок располагался на берегу озера, которое в это время года уже успело замерзнуть и являлось хорошей посадочной площадкой…»

В половине третьего дня фон Розен, Геринг и его механик прибыли на аэродром. Небо было еще чистым, но на юге уже виднелось нечто вроде стены из темно-серого снега зловещего вида. Два шведских летчика подошли к ним и стали отговаривать от полета, поскольку надвигалась очень мощная снежная буря. О том, что было дальше, рассказывает сам Геринг: «Я усадил сзади механика и графа фон Розена, завел двигатель и взлетел. Но уже на полпути, над городком Гестер – или что-то в этом роде[15]15
  Город Гнеста (см. карту 3 на с. 55).


[Закрыть], – буря настигла нас. Она оказалась такой сильной, что даже сегодня не могу слышать название этого населенного пункта без того, чтобы не вспомнить об ужасном буране, вынудившем нас снизиться на километр всего за несколько секунд. Самолет исполнял какой-то дьявольский танец, его постоянно тянуло вниз, мы едва не касались верхушек деревьев, потом он резко взмывал вверх. Мне с большим трудом удавалось вести его в горизонтальном полете. […] Один раз я едва не врезался в вершину какой-то горы, дважды едва не задел верхушки деревьев. Можете мне не верить, но ручка управления самолетом изогнулась. Наконец мы увидели пейзаж, который походил на тот, что был нам нужен. Буря слегка утихла. Я разглядел внизу замок на берегу белого озера, поблескивавшего льдом в последних лучах дня. Обернувшись к фон Розену, я выкрикнул название замка и сделал вопросительный жест рукой. Граф мотнул головой, и мы продолжили полет. Некоторое время спустя я увидел другой замок на берегу озера, но он явно отличался от того, что я видел на фото в Стокгольме. Я снова обернулся, чтобы спросить графа. Но тот отрицательно покачал головой. Однако теперь я хотел привести все в ясность и приземлился, чтобы расспросить кого-нибудь.

Естественно, первый замок, который мы увидели, и был Рокельстод… Неправильный ответ графа объяснялся очень просто: его сильно укачало, взгляд его помутился, и поэтому он ничего не мог видеть и не понял, о чем я его спрашивал. Итак, мы снова взлетели и через пять минут вернулись к замку Рокельстод. Я прикладывал так много усилий к управлению самолетом, что, несмотря на ветер и зимний холод, весь покрылся потом. Когда самолет приземлился, навстречу нам вышли две женщины». Это была жена фон Розена и служанка, и они быстро отвели графа в замок. Геринг с механиком привязали самолет к выступу скалы и последовали за ними.

Все, что происходило потом, должно было показаться Герингу раем после пребывания в аду. После того как он принял горячую ванну и выпил для согрева крепкого грога, хозяин провел отважного летчика по лабиринтам замка. Сводчатые потолки залов, старинная мебель, картины, гербы, оружие, стяги, статуи, ковры, охотничьи трофеи и древние германские символы не могли не напомнить ему о счастливых днях жизни в Фельденштейне и Маутерндорфе. Затем все уселись за стол в парадном зале, где жарко горел огромный камин, украшенный средневековыми скульптурами. Начался шикарный ужин в обществе графа и его супруги Мари. Хозяева были крайне предупредительны и явно симпатизировали Германии. А когда к ним присоединилась высокая и стройная девушка с темными волосами и огромными голубыми глазами, пребывавший в приподнятом настроении Герман Геринг почувствовал блаженство. Появление красавицы – это оказалась Карин фон Фок-Канцов, младшая сестра хозяйки дома, – заставило его на какое-то время умолкнуть из-за того, что у него перехватило дыхание. «Ее облик и ее походка пленили меня», – просто скажет потом Геринг, который, по всеобщему признанию, был довольно болтлив. Графиня Фани фон Виламович-Меллендорф, третья сестра Карин, позже описала все, что случилось за ужином, более объективно. И хотя ее рассказ выглядит слишком лиричным, она, несомненно, дала довольно точное описание того памятного вечера: «В тот вечер мы сидели за столом очень долго. Летчик-истребитель смог поделиться своими мыслями свободно и открыто. Он внезапно высказал все долго копившееся в нем возмущение […] относительно того, на что была обречена его родина. Он рассказал взволнованным слушателям об унижении его народа, поведал историю страданий прекрасной немецкой молодежи, сражавшейся до последней минуты. […] Хозяин замка поднял свой бокал с немецким вином. […] Он сказал, что хотел бы выпить за славное будущее Германии, в которое он сам и весь шведский народ твердо верили. Все торжественно встали, и хозяин дома горячо пожал руку своему гостю. Разговоры продолжились до поздней ночи. Граф фон Розен взял лютню, и присутствующие запели народные песни, чувственные, гордые и веселые. […] В первый вечер Герман Геринг мало общался с Карин, поскольку был очень взволнован».

Карта 3

Из ада в рай: полет 20 февраля 1920 г.

На самом деле эта встреча взволновала и Карин. К тому времени она уже десять лет была замужем за шведским офицером и уже родила от него сына. Графиня Карин фон Фок-Канцов совсем не любила мужа, очень скучала и мечтала о великих приключениях и страстной любви. В Швеции тогда уже перевели роман «Госпожа Бовари» – но читала ли его Карин? Впрочем, это не имело значения: эта тридцати-двухлетняя женщина, отчаянно романтическая и немного загадочная натура, увидела перед собой вынужденно покинувшего родину немца двадцати семи лет, привыкшего к героическим поступкам, патриота, красавца, умного собеседника, в буквальном смысле свалившегося с неба, и сразу же поняла, что это мужчина ее жизни. Взаимное влечение родилось мгновенно и было в каком-то смысле сродни удару молнии после грозы… «Так случилось, – заключил позднее Герман Геринг, – что мой самый сложный полет стал самым прекрасным моим приключением».

На следующий день, выдавшийся погожим, Герман Геринг летел в Стокгольм с легкостью на сердце. Они с Карин дали друг другу обещание видеться, что и делали тайком в последовавшие за первой встречей месяцы, хотя возможности для этого представлялись очень редко. Справедливости ради надо отметить, что в то время Геринг много работал: как «водителю летающего такси» ему приходилось бывать во всех уголках Швеции, а также посещать Эстонию и Финляндию. Поскольку шведские летчики имели обыкновение ломать шасси своих самолетов при посадке – из восьми имевшихся у авиакомпании «Свенска люфттрафик» машин годными к эксплуатации оставались лишь две, – Геринга срочно наняли на должность инструктора, хотя зарплату увеличили не намного. Когда же наконец его личный «фоккер» был отремонтирован, Геринг возобновил полеты с выполнением фигур высшего пилотажа и имел определенный успех. А тем временем Карин приходилось исполнять обязанности супруги нелюбимого мужа и матери восьмилетнего мальчика, которого она обожала и боялась потерять в случае развода. К этому следует добавить, что здоровье ее не отличалось крепостью: Карин серьезно беспокоили слабые легкие и сердце.

Однако ни одна из этих проблем не смогла помешать Карин и Герману уехать в июне 1920 года в Мюнхен, где графиня познакомилась с семейством Герингов в полном составе[16]16
  Включая обеих сестер Германа, Ольгу и Паулу, младшего брата Альберта и старшего брата Карла Эрнста.


[Закрыть].

И там она с удивлением услышала, как Франциска Геринг строго отругала сына за то, что тот похитил жену уважаемого офицера и лишил восьмилетнего ребенка матери… Карин тоже досталось: ей было сказано, что единственное достойное решение – незамедлительно получить развод, чтобы соблюсти все приличия! Этот урок морали, преподанный женщиной, которая четырнадцать лет сожительствовала с любовником под одной крышей с мужем, мог бы возмутить, но капитан Геринг был послушным сыном, а Карин умела сохранять флегматичный вид в любой обстановке, так что согласие было вскоре установлено, а любовники провели прекрасное лето в баварских горах. Тот факт, что Карин посылала в ходе своего странствия почтовые открытки и фотографии сыну и мужу, удивил бы лишь того, кто еще не догадался о том, что история этой семейной пары была не совсем обычной…

В конце лета Карин вернулась в Швецию, где с радостью вновь встретилась с сыном Томасом, со своими родственниками и… с мужем Нильсом фон Канцов, который продолжал ее любить и терпеливо ждал ее возвращения в семью. Но его ждало разочарование, потому что Карин немедленно потребовала развода, несмотря на неодобрение родителей и сестер. Она стала умолять любовника вернуться в Стокгольм. Герман так и поступил. Вернувшись в Швецию в декабре 1920 года, он снова взялся за работу. Именно он проложил первый почтовый авиамаршрут между Германией и Швецией: Варнемюнде – Копенгаген – Мальмё. Параллельно он продолжил свою деятельность в качестве представителя немецкой фирмы, производящей парашюты, и один из его английских конкурентов, Вильям Блейк, набросал такой точный и провидческий портрет знаменитого летчика-коммерсанта той поры: «Геринг был очень способным, но несколько странным! Он считал, что может сравниться с кем угодно. […] У него была удивительная склонность к саморекламе. […] Его визитная карточка размером напоминала почтовую открытку, и в этом был он весь. Он все преувеличивал, делал из мухи слона. Ужасно любил хвастать. Полагаю, он надеялся, что ему поверят. Он очень любил вино. Мне кажется, что у него была слабость к женщинам. Он всегда стремился натворить много историй из ничего. Неплохой продавец. Но не из тех, кому можно было доверять. При всем этом он был очень умен, и в голове у него было много серого вещества». Сомнений нет, это истинный портрет нашего персонажа.