Текст книги "Гаргантюа и Пантагрюэль – III"
Автор книги: Франсуа Рабле
Жанр: Зарубежная старинная литература, Зарубежная литература
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Глава XXXIII.
О том, какое средство от рогов прописывает лекарь Ронлибилис
– В то время, – сказал Рондибилис, – когда Юпитер наводил порядок в своем олимпийском доме и когда он составил календарь для всех богов и богинь, установив для каждого особое время года и особый праздничный день, распределив места для оракулов и места для паломничества, определив, какие кому надлежит приносить жертвы…
– Может, он действовал, как Дентевиль, епископ Осерский? – спросил Панург. – Доблестный сей святитель любил хорошее вино, как и всякий порядочный человек, поэтому он особенно заботился о виноградной лозе, прародительнице Бахуса, и особенно за нею ухаживал. И вот, к великому его прискорбию, несколько лет кряду виноград у него погибал – то от заморозков, то от дождей, то от туманов, то от гололедицы, то от утренников, то от града и от всяких прочих стихийных бедствий, совпадавших с днями святого Георгия, Марка, Виталия, Евтропия, Филиппа, с праздниками Креста Господня, Вознесения и так далее, каковые приходятся на то время, когда солнце вступает в знак Тельца, и отсюда преосвященный владыка вывел заключение, что перечисленные мною святые суть святые – градопобиватели, мразонасылатели и виноградогубители. Тогда он решился перенести их праздники на зиму, между Рождеством и Богоявлением, почтительно и благоговейно предоставив им посылать в это время град и мороз сколько ихней душе угодно, ибо в это время года мороз не только не вреден для винограда, но, напротив, явно полезен. А вместо них он велел праздновать дни святого Христофора, Иоанна Предтечи, святой Магдалины, Анны, Доминика, Лаврентля, то есть перенес середину августа на май, ибо в это время года мороз не страшен, и все прохладительных напитков изготовители, сливочного сыра варители, беседкостроители и вина охладители тогда нарасхват.
– Юпитер, – продолжал Рондибилис, – позабыл про беднягу Рогача, который был тогда в отсутствии. Рогач на ту пору находился в Париже и вел в суде кляузный процесс одного из арендаторов своих и вассалов. Не могу вам сказать, когда именно он узнал, что его обошли, но только он прекратил хлопоты в суде, как скоро на него свалилась новая забота: а вдруг его отчислят за опоздание, и, собственной персоной представ пред великим Юпитером, он распространился о прежних своих заслугах, об одолжениях и любезностях, которые он в свое время ему делал, и убедительно попросил Юпитера не оставить его без праздника, без жертвоприношений и чествования. Юпитер оправдывался и доказывал, что все бенефиции уже розданы и штат заполнен; со всем тем мессер Рогач выказал такую назойливость, что в конце концов Юпитер принял его в штат, занес в список и установил для него на земле праздник, чествование и жертвоприношения.
Так как во всем календаре не осталось больше пустых и вакантных мест, то день его праздновался одновременно с днем богини Ревности. Ведению его подлежали люди женатые, особливо женатые на красавицах; жертвы ему были назначены такие: подозрение, недоверие, свара, надзор, подглядыванье и слежка за женами, при этом каждому женатому был дан строгий наказ бояться и чтить своего бога, праздновать его день с особой торжественностью и приносить ему все названные жертвы под страхом и под угрозой навлечь на себя его немилость; а кто достодолжных почестей ему не воздаст, тех-де мессер Рогач лишит помощи своей и заступления: перестанет их призревать, перестанет бывать у них в доме, будет чуждаться их общества, как бы они его ни зазывали, предоставит им вариться в собственном соку вместе с их женами, не послав им ни единого соперника, и вечно будет их сторониться как еретиков и святотатцев, по примеру других богов, которые поступают так с теми, кто их недостаточно чтит, а именно: Бахус – с непочтительными виноградарями, Церера – с хлебопашцами, Помона – с садовниками, Нептун – с мореходами, Вулкан – с кузнецами, и так далее. Напротив, тем, кто с надлежащею торжественностью будет праздновать его день, кто устранится от всяких занятий и забросит все свои дела ради того, чтобы следить за женой, утеснять ее и из ревности дурно с нею обходиться согласно положению о жертвоприношениях, было дано твердое обещание, что мессер Рогач взыщет их своими милостями, будет вечно к ним благосклонен, будет их посещать, дневать и ночевать у них в доме и не оставит их ни на мгновение. Вот и все.
– Xa-xa-xal – засмеялся Карпалим. – Это средство еще проще, чем кольцо Ганса Карвеля. Черт возьми, как же не поверить в этакое средство! Женская натура именно такова. Молния разрушает и сжигает только твердые, прочные и устойчивые тела, предметов же мягких, полых внутри и податливых она не трогает: она вам сожжет стальную шпагу, а бархатных ножен не повредит, превратит в пепел кости, а покрывающего их мяса не заденет, – так же точно и женщины выворачиваются наизнанку, пускаются на хитрости и обнаруживают дух противоречия во всех тех случаях, когда им что-либо не дозволяется и воспрещается.
– Некоторые наши ученые богословы, – вставил Гиппофадей, – справедливо замечают, что первая женщина на земле, та самая, которую евреи назвали Евой, вряд ли соблазнилась бы плодом познания, когда бы плод сей не был запретным. И точно, вспомните, что коварный искуситель, заговорив с нею, начал прямо с его запретности, и тайный смысл его речей был, думается, таков: «Именно потому, что тебе это воспрещено, ты и должна от него вкусить, иначе ты не женщина».
Глава XXXIV.
О том, что женщины обыкновенно влекутся ко всему запретному
– Когда я проказил в Орлеане, – сказал Карпалим, – то самым блестящим риторическим украшением и самым убедительным аргументом, которым я располагал для того, чтобы заманить дамочек в свои тенета и вовлечь их в любовную игру, являлось живое, явное и возмутительное доказательство, что мужья их ревнуют. Выдумал это не я. Об этом написано в книгах, это подтверждают законы, всевозможные примеры и доводы, наконец повседневный опыт. Как скоро такая мысль втемяшится женам, они не успокоятся, пока не наставят мужьям рогов, – клясться не стану, а вот, ей-Богу, не вру, – даже если бы им пришлось для этого последовать примеру Семирамиды, Пасифаи, Эгесты, жительниц острова Мандеса в Египте, которых превознесли Геродот и Страбон, и прочих им подобных сучек.
– То правда, – молвил Понократ, – я слыхал, что однажды к папе Иоанну Двадцать Второму, посетившему обитель Куаньофон, настоятельница и старейшие инокини обратились с просьбой – в виде особого исключения разрешить им исповедоваться друг у друга, ибо, по их словам, нестерпимый стыд мешает им признаваться в кое-каких тайных своих пороках исповеднику-мужчине, а друг с другом они будут, мол, чувствовать себя на исповеди свободнее и проще. «Я охотно исполнил бы вашу просьбу, – отвечал папа, – но я предвижу одно неудобство. Видите ли, тайна исповеди не должна быть разглашаема, а вам, женщинам, весьма трудно будет ее хранить». – «Отлично сохраним, – объявили монахини, – еще лучше мужчин». В тот же день святейший владыка передал им на хранение ларчик, в который он посадил маленькую коноплянку, и попросил спрятать его в надежном и укромном месте, заверив их своим папским словом, что если они сберегут ларчик, то он исполнит их просьбу, и в то же время строго-настрого, под страхом того, что они будут осуждены церковью и навеки отлучены от нее, воспретив его открывать. Едва папа произнес этот запрет, как монахини уже загорелись желанием посмотреть, что там такое, – они только и ждали, чтобы папа поскорей ушел и чтобы можно было заняться ларчиком. Благословив их, святейший владыка отправился восвояси. Не успел он и на три шага удалиться от обители, как добрые инокини всем скопом бросились открывать запретный ларчик и рассматривать, что там внутри. На другой день папа вновь пожаловал к ним, и они понадеялись, что прибыл он нарочно для того, чтобы выдать им письменное разрешение исповедоваться друг у друга. Папа велел, однако ж, принести сперва ларчик. Ларчик принесли, но птички там не оказалось. Тогда папа заметил, что монахиням не под силу будет хранить тайну исповеди, коль скоро они так недолго хранили тайну ларчика, по поводу которой им было сделано особое наставление.
– Уважаемый учитель, как же я рад вас видеть! Я слушал вас с великим удовольствием и за все благодарю Бога. Мы с вами не встречались с тех самых пор, как вы вместе с нашими старинными друзьями, Антуаном Сапорта, Ги Бугье, Балтазаром Нуайе, Толе, Жаном Кентеном, Франсуа Робине, Жаном Пердрие и Франсуа Рабле, разыгрывали в Монпелье нравоучительную комедию о человеке, который женился на немой.
– Я был на этом представлении, – сказал Эпистемон. – Любящему супругу хотелось, чтобы жена заговорила. Она и точно заговорила благодаря искусству лекаря и хирурга, которые подрезали ей подъязычную связку. Но, едва обретя дар речи, она принялась болтать без умолку, так что муж опять побежал к лекарю просить средства, которое заставило бы ее замолчать. Лекарь ему сказал, что в его распоряжении имеется немало средств, которые могут заставить женщину заговорить, и нет ни одного, которое заставило бы ее замолчать; единственное, дескать, средство от беспрерывной женской болтовни – это глухота мужа. Врачи как-то там поворожили, и этот сукин сын оглох. Жена, обнаружив, что он ничего не слышит и что из-за его глухоты она только бросает слова на ветер, пришла в ярость. Лекарь потребовал вознаграждения, а муж сказал, что он и правда оглох и не слышит, о чем тот просит. Тогда лекарь незаметно подсыпал мужу какой-то порошок, от которого муж сошел с ума. Сумасшедший муж и разъяренная жена дружно бросились с кулаками на хирурга и лекаря и избили их до полусмерти. Я никогда в жизни так не смеялся, как над этими дурачествами во вкусе Патлена.
– Возвратимся к нашим баранам, – сказал Панург. – Ваши слова в переводе с тарабарского на французский означают, что я смело могу жениться, а о рогах не думать. Ну да это вилами на воде писано. Уважаемый учитель! Я очень боюсь, что из-за множества пациентов вам не удастся погулять у меня на свадьбе. Но я на вас не обижусь.
– Вы неверно цитируете, – заметил Рондибилис, – второй стих читается так:
Если у меня вдруг заболеет жена, я первым делом, как нам предписывает Гиппократ[27]27 Афоризмы, II, XXXV
[Закрыть], посмотрю ее мочу, пощупаю пульс, а также нижнюю часть живота и пупочную область.
– Нет, нет, – возразил Панург, – это ни к чему. Раздел De ventre inspiciendo[28]28 «Об осмотре чрева» (лат.)
[Закрыть] относится только к нам, законоведам. Я бы ей закатил хорошую клизму. Словом, у вас дела найдутся поважней, чем моя свадьба. Уж лучше я вам на дом пришлю жареной свининки, и вы будете вечным нашим другом.
Тут Панург приблизился к Рондибилису и молча сунул ему в руку четыре нобиля с изображением розы.
Рондибилис взял их, не моргнув глазом, а затем сделал вид, что озадачен и возмущен.
– Э, э, э, сударь, это вы зря! – сказал он. – А впрочем, большое вам спасибо. С дурных людей я ничего не беру, зато хорошим ни в чем не отказываю. Всегда к вашим услугам.
– За плату, – вставил Панург.
– Ну, конечно, – подтвердил Рондибилис.
Глава XXXV.
О том, как смотрит на трудности брачной жизни философ Труйоган
Засим Пантагрюэль обратился к философу Труйогану:
– Ныне, о верный наш подданный, факел вручается вам. Настал ваш черед ответить на вопрос: жениться Панургу или нет.
– И то и другое, – отвечал Труйоган.
– Что вы говорите? – спросил Панург.
– То, что вы слышите, – отвечал Труйоган.
– А что же я слышал? – спросил Панург.
– То, что я сказал, – отвечал Труйоган.
– Ха-ха! – засмеялся Панург. – Трюх, трюх – все на одном месте. Ну как же все-таки: жениться мне или нет?
– Ни то, ни другое, – отвечал Труйоган.
– Пусть меня черт возьмет, если у меня не зашел ум за разум, – заметил Панург, – и он имеет полное право меня взять, оттого что я ничего не понимаю. Погодите, дайте мне надеть очки на левое ухо, – так мне будет лучше вас слышно.
В это самое время Пантагрюэль заметил, что к дверям залы подбежала маленькая собачка Гаргантюа, которую тот назвал Кин, оттого что такова была кличка собаки Товита. Тогда он объявил во всеуслышание:
– Наш государь идет. Встанемте!
Не успел Пантагрюэль это вымолвить, как в пиршественную залу вошел Гаргантюа; все встали и поклонились ему.
Приветливо со всеми поздоровавшись, Гаргантюа сказал:
– Милые друзья, прошу вас, доставьте мне удовольствие: не покидайте своих мест и не прерывайте беседы. Придвиньте мне кресло вот к этому краю стола. Мне хочется выпить за всех присутствующих. Ваше здоровье! А теперь скажите, о чем вы меж собой говорили.
Пантагрюэль ему ответил, что за второй переменой блюд Панург предложил разрешить проблему, следует ему жениться или не следует, что отец Гиппофадей и магистр Рондибилис уже дали ответы, а что перед тем, как королю сюда войти, держал ответ его верноподданный Труйоган, причем сперва, когда Панург задал ему вопрос: «Жениться мне или нет?» – он ответил: «И то и другое одновременно», во второй же раз изрек: «Ни то, ни другое».
Панург принес королю жалобу на бессмысленность и противоречивость этих ответов и объявил, что отказывается понимать философа.
– А мне думается, я его понял, – сказал Гаргантюа. – Это мне приводит на память ответ одного древнего философа на вопрос о том, имел ли он одну женщину, о которой шла речь: «Я ее – да, – отвечал философ, – а она меня – никогда, я ею обладал, не будучи обладаем ею».
– Так же ответила одна служанка в Спарте, – сказал Пантагрюэль. – Ее спросили, приходилось ли ей иметь дело с мужчиной. Она ответила, что ей самой – никогда, но что мужчинам иной раз приходилось иметь с нею дело.
– В таком случае, – сказал Рондибилис, – будем нейтральны в медицине и пойдем средним путем в философии, сочетая и ту и другую крайность, отрицая и ту и другую крайность и поровну распределяя время между тою и другою крайностью.
– По моему разумению, – сказал Гиппофадей, – все это гораздо яснее выражено в послании апостола Павла: «Женатые должны быть, как не женатые; имеющие жен должны быть, как не имеющие».
– Я толкую эти слова в таком смысле, – сказал Пантагрюэль: – иметь и не иметь жену, значит, иметь жену, памятуя о том, к чему она предназначена самою природою, а именно быть помощницею мужчины, радостью его жизни и спутницею его; не иметь жены – это значит не бабиться с нею, не осквернять ради нее той истинной и высшей любви, которую человек должен питать к Богу, не забывать своего долга перед отчизной, перед государством, перед друзьями и не запускать дел своих и занятий ради прихотей жены. Вот если мы так поймем выражение: « Иметь и не иметь жену», то оно уже не покажется нам бессмысленным и противоречивым.
Глава XXXVI.
Продолжение ответов Труйогана, философа эффектического и пирронического
– На словах-то вы, как на органе, – заметил Панург, – и все же у меня такое чувство, будто я очутился на дне того самого темного колодца, где, по словам Гераклита, сокрыта истина. Ни черта не вижу, ничего не слышу, ощущаю отупение всех своих ощущений, – чего доброго, меня околдовали. Попробую, однако ж, заговорить по-иному. Верный наш подданный, не вставайте с места и подождите прятать деньги в кошелек! Давайте переиграем и не будем употреблять противоречений, – сколько я понимаю, разобщенные эти члены вас раздражают.
Итак, ради Бога, нужно ли мне жениться?
Труйоган. По-видимому.
Панург. А если я не женюсь?
Труйоган. Никакой беды в том не вижу.
Панург. Не видите?
Труйоган. Нет, или меня обманывает зрение.
Панург. А я вижу более пятисот.
Труйоган. Перечислите.
Панург. Говоря приблизительно, заменяя известное число неизвестным, определенное – неопределенным… в общем, изрядно.
Труйоган. Я вас слушаю.
Панург. Я не могу обойтись без жены, черти бы меня подрали!
Труйоган. Не поминайте мерзких этих тварей.
Панург. Извольте, клянусь вам Богом. Жители моего Рагу уверяют, что спать одному, без жены, совсем не сладко, и о том же самом говорила в своих жалобах Дидона.
Труйоган. На ваше благоусмотрение.
Панург. Клянусь всеми моими потрохами, за мной дело не станет. Ну как, жениться мне?
Труйоган. Пожалуй.
Панург. И мне будет хорошо?
Труйоган. На какую нападете.
Панург. А если, Бог даст, нападу на хорошую, буду ли я счастлив?
Труйоган. В известной мере.
Панург. Подойдем с другого конца. А если на плохую?
Труйоган. Я за это не отвечаю.
Панург. Но посоветуйте же мне, умоляю вас. Что мне делать?
Труйоган. Все, что хотите.
Панург. А, вражья сила!
Труйоган. Не вызывайте злого духа, прошу вас.
Панург. Извольте, – ради Бога! Я поступлю только так, как вы мне посоветуете. Что же именно вы мне посоветуете?
Труйоган. Ничего.
Панург. Жениться мне?
Труйоган. Я тут ни при чем.
Панург. В таком случае я не женюсь.
Труйоган. Я умываю руки.
Панург. Если я не женюсь, то, значит, я никогда не буду рогат?
Труйоган. Выходит, так.
Панург. Положим, все-таки я женат.
Труйоган. Куда положим?
Панург. Я хочу сказать: предположите такой случай, что я женат.
Труйоган. Предположить все можно.
Панург. Вот вляпался-то я! Эх, кабы выругаться сейчас втихомолку, все бы легче на душе стало! Ну, ничего, запасемся терпением. Стало быть, если я женюсь, то буду рогат?
Труйоган. Говорят, случается.
Панург. Ну, а если моя жена окажется скромной и целомудренной, то я не буду рогат?
Труйоган. Как будто бы так.
Панург. Послушайте!
Труйоган. Слушаю, слушаю.
Панург. Но будет ли она скромной и целомудренной? Вот в чем вопрос.
Труйоган. Сомневаюсь.
Панург. Но ведь вы ее никогда не видели?
Труйоган. Сколько мне известно.
Панург. Как же вы можете сомневаться в том, чего не знаете?
Труйоган. Имею основания,
Панург. А если б вы ее знали?
Труйоган. Я бы еще больше сомневался
Панург. Эй, паж, золотце мое, на, держи, – я дарю тебе мою шляпу, только без очков, а ты пойди на задворки и поругайся там с полчасика за меня! Я тоже за тебя когда-нибудь поругаюсь… Да, но кто именно наставит мне рога?
Труйоган. Кто-нибудь.
Панург. А, чтоб вам пусто было! Вот я вас сейчас вздую, господин «кто-нибудь»!
Труйоган. Дело ваше.
Панург. Пусть меня утащит огнеглазый враг рода человеческого, если я не буду надевать жене бергамский пояс перед тем, как отлучиться из дому.
Труйоган. Выражайтесь учтивее.
Панург. Довольно испражняться в красноречии! Надо же наконец на что-нибудь решиться.
Труйоган. Я не возражаю.
Панург. Погодите. Так как отсюда мне вам кровопускание не устроить, то я вам пущу кровь из другой жилы. Сами-то вы женаты или нет?
Труйоган. Ни то, ни другое, и все вместе взятое.
Панург. Господи помилуй! Даже в пот ударило, накажи меня бык, и пищеварение сразу нарушилось! Все мои френы, метафрены и диафрагмы натянуты и растянуты на предмет сквозьрешетонивания всех ваших ответов и изречений в суму моего разумения.
Труйоган. Я этому не препятствую.
Панург. Поехали дальше! Что же, верный наш подданный, вы женаты?
Труйоган. Мне так представляется.
Панург. Вы женаты вторым браком?
Труйоган. Возможно, что и так.
Панург. А в первый раз вы были счастливы?
Труйоган. Ничего невозможного в этом нет.
Панург. А во второй раз как у вас идет дело?
Труйоган. Идет волею судеб.
Панург. Но как же именно? Скажите мне по совести: вы счастливы?
Труйоган. Вероятно.
Панург. Ах ты, Господи! Клянусь ношей святого Христофора, легче дохлому ослу пукнуть, нежели мне добиться от вас чего-нибудь определенного. Ну да я за себя постою. Итак, верный наш подданный, посрамим же князя тьмы и будем говорить только правду. Вам случалось носить рога? Когда я говорю – вам, я разумею вас, здесь присутствующего, а не вас, там, в преисподней, играющего в мяч.
Труйоган. Если не было на то предопределения свыше, то не случалось.
Панург. Клянусь плотью, я отступаюсь, клянусь кровью, я зарекаюсь, клянусь телом, я сдаюсь. Он неуловим.
При этих словах Гаргантюа встал и сказал:
– Благословенны все дела Господни! Я вижу, мир возмужал с тех пор, как я узнал его впервые. Подумать только, в какое время мы с вами живем! Значит, самые ученые и мудрые философы принадлежат ныне к фронтистерию и школе пирронистов, апорретиков, скептиков и эффектиков? Ну, слава тебе. Господи! Право, теперь легче будет схватить льва за гриву, коня за холку, быка за рога, буйвола за морду, волка за хвост, козла за бороду, птицу за лапки, а уж вот такого философа на слове никто не словит. Прощайте, милые друзья!
Сказавши это, он направился к выходу. Пантагрюэль и другие хотели было его проводить, но он воспротивился.
Когда Гаргантюа покинул залу, Пантагрюэль обратился к гостям:
– У Платона в Тимее считали приглашенных, как скоро начиналось собрание, мы же, наоборот, сосчитаем в конце. Раз, два, три… А где же четвертый? Где же наш друг Бридуа?
Эпистемон сказал, что он был у него, но не застал дома. За ним приехал пристав Мирленгского парламента и объявил, что сенаторы срочно требуют его для личных объяснений по поводу одного вынесенного им приговора. В связи с этим обстоятельством он выехал накануне, дабы явиться в указанный срок и не подвергнуться взысканию за неявку.
– Любопытно мне знать, в чем состоит дело, – сказал Пантагрюэль. – Бридуа отправляет должность судьи в Фонбетоне вот уже более сорока лет. За это время он вынес более четырех тысяч окончательных приговоров. Две тысячи триста девять вынесенных им приговоров были обжалованы проигравшими дело в верховный суд Мирленгского парламента. Все его решения были признаны в высшей инстанции правильными, утверждены и оставлены в силе, апелляции же отклонены и оставлены без последствий. И вот если теперь его, на старости лет, вызывают лично, его, который всю жизнь свято исполнял свои обязанности, значит, с ним стряслась беда. Во имя торжества справедливести я хочу всемерную оказать ему помощь. Мне ведомо, что зло в мире все растет и растет, ныне законные права нуждаются в особой защите, а посему, во избежание могущих быть неожиданностей, я намерен обратить на это дело сугубое внимание.
Тут все встали из-за стола. Пантагрюэль поднес гостям дорогие и почетные дары, как-то: перстни, разные драгоценные вещи, посуду золотую и серебряную, и, горячо поблагодарив их, удалился в свои покои.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
