Текст книги "Протекционизм и коммунизм"

Человек, занимающий любое место в правительственной иерархии, не должен скрывать, что по отношению к обществу и по важнейшему пункту нашей темы не должен скрывать, что он занимает совершенно иное положение, нежели остальные граждане.

Между государственными функциями и, скажем, частной промышленностью имеется и нечто общее, и нечто отличное. Общее заключается в том, что там и тут удовлетворяются потребности общества. Промышленность, вообще хозяйство, уберегает нас от голода, холода, болезней, незнания и невежества. Государство уберегает нас от войны, беспорядка, несправедливости, насилия. Все это – услуги, оказываемые в обмен на вознаграждение.

Теперь об отличии. Каждый свободен принимать частные услуги или отказываться от них, принимать их в той или иной степени и части, обговаривать цену. Я никого не могу заставить покупать мои брошюры и книги, читать их, платить издателю то, что ему действительно положено.

Но все, что касается государственных услуг, заранее предусмотрено законом. Не я определяю, что и сколько я должен платить за обеспечение моей безопасности. Чиновник дает мне ровно столько, сколько предписывает ему давать мне закон, и я плачу за эту услугу ровно столько, сколько опять-таки предписывает закон. Мое свободное решение здесь полностью отсутствует.

Поэтому важно знать, кто принимает такой закон.

Подобно тому, как в самой природе человека продавать как можно больше товаров, постараться сбывать самое худшее, но по самой высокой цене, так и тут позволительно думать, что нами управляют плохо и дорого, ибо те, кто имеет привилегию продавать, так сказать, правительственные товары, имеют также и привилегию определять количество, качество и цену таких товаров³.

Вот почему при наличии обширной организации, которую именуют правительством и которая, как все организации, всегда стремится к собственному росту и расширению, нация, представленная своими депутатами, сама решает, по каким пунктам, в какой мере и за какую цену она намеревается быть управляемой и администрируемой.

Если же, пренебрегая этим обстоятельством, нация позволяет правителям выбирать самих себя, то весьма вероятно, что вскоре ею будут управлять произвольно и бездарно, и ее ресурсы будут исчерпаны.

Поэтому люди пусть и противоположных, но крайних взглядов могут и, видимо, хотят сказать нации: «Мы запрещаем тебе делать представителями чиновников». Подобное было бы абсолютной несовместимостью.

Что до меня, то я тоже был бы готов разговаривать с нацией примерно таким же языком, но только и единственно в качестве совета, рекомендации, ибо я отнюдь не уверен, что имею право превращать совет в запрет. Разумеется, если всеобщее голосование свободно, оно, помимо всего прочего, может быть и ошибочным в смысле избрания тех или иных личностей. Но разве следует отсюда, что в целях предотвращения ошибок мы должны лишить выборы их свободы?

Но зато мы имеем полное право, поскольку нам поручено составить и принять избирательный закон, обеспечить независимость чиновников, избранных представителями, поставить их на равную ногу с коллегами, исключить всякие выходки и посягательства со стороны начальников этих чиновников и так отрегулировать положение этих последних на весь срок действия их мандата, чтобы не было причинено никакого ущерба общественному благу.

Такова цель первой части моего предложения.

Я думаю, что ее осуществление все регулирует и все примиряет.

Уважается право избирателей.

Касательно чиновников, уважается право гражданина.

Исчезает интерес, который некогда побуждал чиновников стремиться занять депутатское кресло.

Вообще ограничивается число тех, кто в личных целях хочет стать депутатом.

Обеспечивается независимость тех, кто стал депутатом.

В целом сохраняется право и ликвидируются злоупотребления, карьеризм и корысть.

Повышается уровень опытности и просвещенности в самой Палате.

Одним словом, принципы соединяются с полезностью.

Но если не нужно устанавливать никаких несовместимостей до выборов, то они совершенно необходимы после выборов. Обе части моего предложения взаимосвязаны, и я скорее сто раз возьму обратно свое предложение, чем соглашусь на принятие его лишь наполовину.

§II. Могут ли представители стать должностными лицами?

Во все времена, когда вставал вопрос о парламентской реформе, чувствовалась необходимость закрыть депутатам возможность делать карьеру на государственной службе.

Основывались на соображении, которое и в самом деле весьма убедительно. Управляемые выдвигают своих представителей, следить, контролировать, ограничивать, а при необходимости обвинять тех, кто ими управляет. Чтобы выполнить эту миссию, нужно, чтобы эти избранники полностью сохраняли свою независимость по отношению к властям. Если же власти просто будут назначать в качестве представителей свои кадры, то вся эта институция рухнет или не состоится. Такое соображение, вернее возражение, имеет, следовательно, конституционный характер.

Возражение нравственного свойства не менее сильно и убедительно. Ведь поистине печальное зрелище видеть, не оправдывая, один за другим, оказанного им доверия, продают, ради теплого местечка, и свои голоса, и интересы своих избирателей.

Поначалу надеялись примирить все и вся посредством перевыборов. Опыт показал неэффективность такого паллиативного средства.

Поэтому общественное мнение горячо высказалось за этот второй аспект несовместимости, и статья 28 Конституции есть не что иное как свидетельство победы общественности.

Но во все времена общественное мнение также выступало и за то, чтобы из понятия несовместимости было сделано одно исключение, а именно: если мудро запретить депутатам какие-либо, так сказать, нижестоящие должности и занятия, то совсем иначе надо поступать с правительствами, посольствами и со всем тем, что именуется высоким политическим положением.

Поэтому во всех планах парламентской реформы, которые выдвигались и принимались до Февраля – в плане г-на Гогье, в плане г-на де Рюмилли, как и в плане г-на Тьера – то если в статье 1-й смело и отважно отстаивался сам принцип, то в статье 2-й непременно говорилось об исключении.

По правде сказать, мне кажется, что никому и в голову не приходило, что дело может обстоять как-то иначе.

А поскольку общественность, верно ли она рассуждает или нет, в конечном счете всегда одерживает верх, статья 79 законопроекта о выборах представляет всего лишь повторную манифестацию ее победы.

Эта статья гласит:

«Статья 79. Оплачиваемыми государственными должностями, которые могут занимать в порядке исключения из статьи 28 Конституции члены Национального собрания в течение срока полномочий Собрания того или иного созыва и по выбору исполнительной власти, являются следующие:

министр;

помощник государственного секретаря;

главнокомандующий национальной гвардии Сены;

генеральный прокурор кассационного суда;

генеральный прокурор апелляционного суда Парижа;

префект Сены».

Общественное мнение не меняется в один день. Поэтому я не надеюсь на успех моего обращения к Национальному собранию. Оно не вычеркнет эту статью из закона. Но я выполняю мой долг, так как предвижу (ах, если бы я ошибся!), что эта статья превратит наше отечество в руины и обломки.

Конечно, я не настолько уверен в собственной непогрешимости и знаю, что встречу критику моей мысли со стороны мысли общественной. Поэтому я позволю себе сослаться на убедительные примеры, пройти мимо которых невозможно.

Депутаты-министры. Но ведь это же воспринято от англичан! Именно из Англии, этой колыбели представительного правления, пришел к нам столь иррациональный и противоестественный альянс. Надо, однако, заметить, что в Англии весь представительный режим служит лишь хитроумным способом удерживать власть в руках нескольких парламентских семейств. По самому духу британской Конституции было бы абсурдно закрывать депутатам доступ к власти, поскольку эта Конституция как раз и нацелена на предоставление им власти. Тем не менее мы скоро увидим, какие отвратительные и ужасные последствия имело для самой Англии такое отклонение от обыкновенного здравого смысла.

С другой стороны, основатели американской республики сразу и мудро отвергли этот элемент политических смут и конвульсий. В 89-м году наши отцы сделали то же самое. Так что моя мысль – не сугубо личная, она не есть ни беспрецедентное новшество, ни нечто, не подкрепленное заслуживающей доверия практикой.

Как Вашингтон, как Франклин, как авторы Конституции 91-го года, я не могу не видеть в допуске депутатов в правительство причину, всегда чреватую сумятицей, волнениями, нестабильностью. Я даже не думаю, что можно вообразить себе более разрушительную комбинацию всех сил и всей действий правительства или, если угодно, более жесткую и неудобную подушку в изголовье постели монархов или президентов республик. Ничто на свете не представляется мне более способствующим пробуждению духа партийности, фракционной борьбе, коррумпированности средств информации и публикации, денатурализации печати и устных выступлений; ничто иное так не вводит в заблуждение общественность, которую сначала возбуждают, а потом депопуляризируют специально для нее истинное и популяризируют ложное, чинят помехи управлению страной, возбуждают ненависть на национальной почве, провоцируют внешние войны, разрушают государственные финансы, заставляют, так сказать, изнашиваться и терять уважение правительства, вынуждают падать духом и буквально портят тех, кем управляют, сеют повсюду ложь, одним словом, и портят, выводят из строя весь механизм представительного режима. Я не знаю никакой другой социальной раны, которая могла бы сравниться с этой, и я полагаю, что если бы сам Господь ниспослал бы нам через одного из своих ангелов Конституцию, то было бы достаточно, чтобы Национальное собрание включило в нее эту несчастную статью 79, и тогда божественный дар превратился бы в бич нашего отечества.

Именно это я собираюсь показать и доказать.

Предупреждаю, что моя довольно пространная аргументация будет развертыванием некоего силлогизма, основанного на предпосылке, которую давайте считать признанной всеми: «Люди любят власть. Они обожают ее с таким рвением, что для завоевания или сохранения ее они могут пожертвовать всем, даже покоем и благополучием своей страны».

Никто не станет заранее оспаривать эту истину, основанную на наблюдениях везде и всегда. Но когда я, идя от одного следствия к другому, подведу читателя к моему общему заключению, а именно: правительственные посты должны быть закрыты для представителей, избранных народом, – может получиться так, что, не будучи в силах порвать ни одного звена всей цепи моих рассуждений, читатель вернется к вышеназванному исходному пункту и скажет мне: «Нет, вы не доказали привлекательности власти».

Ну, что ж! Я упорно настаиваю на моем тезисе, якобы лишенном доказательств. Доказательств! Откройте наудачу любую страницу истории человечества! Ознакомьтесь с древней или новейшей историей, церковной или мирской, задайте себе вопрос, откуда берутся все эти расовые, классовые, национальные, семейные войны. Вы всегда будете получать один и тот же ответ: из жажды власти.

При всем при том, разве не применяется закон с какой-то слепой неосторожностью, когда власть сама предлагает людям кандидатуру, задача которой – контролировать, критиковать, обвинять и осуждать саму эту власть? Я отношу сказанное не к каким-то отдельным людям, а к человеку вообще, когда он, в силу безрассудного закона, оказывается в неопределенном положении между долгом и интересом. Несмотря на самые красноречивые хвалы насчет чистоты, беспристрастности и бескорыстности судей я не хотел бы иметь пусть даже совсем небольшое достояние в стране, где судья может конфисковать его в свою пользу. Таким же образом меня не устраивает министр, который вынужден говорить самому себе: «Нация обязывает меня отчитываться перед людьми, которые очень хотят заменить меня кем-нибудь из своих и так и делают, когда обнаруживают у меня пусть даже мелкий промах». Вот и попробуйте доказать вашу невиновность перед такими судьями!

Но жалеть приходится, конечно, не отдельного министра, а всю нацию. Начинается жестокая борьба, в жертву которой приносится все – покой нации, ее благополучие, нравственность и даже глубинные национальные идеи, правомерность и справедливость которых подвергаются сомнению.

Оплачиваемые должностные обязанности, которые, в порядке оговорки об исключении из статьи 28 Конституции, могут исполняться членами Национального собрания в течение срока полномочий Собрания данного созыва, притом исполняться людьми, выбранными исполнительно властью, – эти должности равноценны рангу министра.

О! Здесь кроется огромная опасность, настолько ощутимая, что если бы даже мы не имели в этом отношении никакого опыта и судили о ней априорно, на основе простого здравого смысла, мы ни на минуту не усомнились бы, что такая опасность существует.

Допустим, вы не имеете ни малейшего представления о представительном режиме. Вам переправляют на луну и говорят: «Среди народов, населяющих этот мир, имеется один, который не знает, что такое спокойствие, безопасность, мир, стабильность». «Он никем не управляется?» – спрашиваете вы. «О нет, это самый управляемый народ во вселенной, – отвечают вам. – Вы тщетно будете искать такого же управления на всех планетах, исключая, быть может, землю. Власть, стоящая над этими людьми, огромна, она ужасно тяжела для них и обходится очень дорого. Пять шестых людей, получающих хоть какое-то образование, являются государственными чиновниками. Но в конце концов управляемые, то есть население, получили драгоценнейшее право. Они время от времени избирают своих представителей, которые разрабатывают и принимают все законы, сами раскрывают или закрывают государственный кошелек и заставляют власть согласовывать свои действия и свои расходы с их решениями». «О, какой прекрасный порядок, какая мудрая экономность должны воспоследовать из столь простого механизма! – восклицаете вы. – Конечно, этот народ должен был найти или найдет, пусть даже ощупью, ту самую точку, отправляясь от которой правительство сотворит наибольшее количество благ с наименьшими затратами. Но почему же вы говорите, что этот народ – при таком-то великолепном режиме! – постоянно живет в сумятице и всяких волнениях?» «Вам надо знать, – отвечает ваш чичероне, – что хотя жители луны, эти самые лунатики, очень любят быть управляемыми, еще больше любят управлять. Поэтому они вписали в свою восхитительную Конституцию маленькую статью, затерявшуюся среди множества других статей. Вот ее смысл: к своему праву изгонять министров представители народа добавляют право заменять их другими министрами. Следовательно, если в парламенте образуются партии, ясно очерченные оппозиционные блоки, коалиции, которые, поднимая шум и гам, преувеличивая или вообще ложно преподнося те или иные проблемы, депопуляризируют и сваливают правительство с помощью специально сформированного с этой целью большинства, то руководители этих партий, оппозиционных блоков и коалиций сами становятся министрами. А пока эти новые люди, разнородные по взглядам и характерам, спорят между собой, деля портфели, смещенные министры, ставшие простыми представителями, затевают свои интриги, образуют новые альянсы, оппозиционные блоки, коалиции». «О, осподи!» – восклицаете вы. – Если дело обстоит так, то я совершенно не удивлен, что история этого народа представляет собой историю каких-то жутких и постоянных судорог».

Но вернемся с луны и будем счастливы, если прихватим с собой хоть каплю здравомыслия. И поблагодарим всякого из правого крыла, кто учтет это при третьем чтении нашего избирательного законопроекта.

Да, я рассуждаю априорно. Но уже можно связать мои суждения с реальными фактами, которые мы видим воочию.

Во Франции восемьдесят с лишним парламентов нижестоящего уровня. Их называют генеральными советами. Отношения префекта к генеральному совету во многом похожи на отношения министра к Национальному собранию. С одной стороны, человек, имеющий мандат народа, решает от имени народа, как, в какой мере и какой ценой народом будут управлять. С другой, агент исполнительной власти изучает все то, что должен сделать представитель власти, дает свое согласие на те меры, которые считает исполнимыми и обеспечивает их исполнение. Такая практика повторяется сотню раз в год, повторяется открыто, на наших глазах, и чему она нас учит? Конечно, сердца генеральных советников бьются в унисон с сердцами представителей народа. Правда, среди них очень немногие не стремятся стать префектами, подобно тому как депутат может стремиться стать министром. Но в общем эта идея не приходит в голову советникам по простой причине: закон не делает ранг советника ступенькой в префектуру. Так что и честолюбивые люди (а честолюбивы они почти все) добиваются лишь того, чего реально могут добиться. Перед абсолютной невозможностью огонь желания, не подпитываясь горючим, гаснет. Скажем, дети плачут, желая получить в руки луну, но когда до них доходит, что это никак не получится, они забывают о своем желании. Это относится и к тем взрослым людям, которые говорят мне: неужели вы надеетесь вытравить амбицию из человеческого сердца? Нет, конечно, не надеюсь и даже не хочу этого. Зато очень и очень можно повернуть амбицию на другой путь, убрав неосторожно положенную приманку на прежнем пути. Вы напрасно будете врывать в землю шест в каком-нибудь парке развлечений, никто по нему не полезет, если наверху не будет привязан подарок или приз.

Ясно, что если какая-то систематическая оппозиция, какая-то полубелая и полукрасная коалиция создается внутри генерального совета, то она может изгнать префекта, но не может поставить на его место одного из своих заправил. Однако ясно также, и опыт это показывает, что ввиду такой невозможности подобные коалиции практически в советах не создаются. Префект предлагает свои планы, совет обсуждает их, изучает, определяет их ценность с точки зрения общего блага. Какой-то план одобряется как соответствующий местным нуждам, а иной принимается из личного интереса. Закон не может переделать человеческую натуру, зато избиратели могут выбрать людей с подходящей для них натурой. Но уже то хорошо, что предложения префекта не отвергаются систематически и постоянно, единственно ради того, чтобы навредить ему, чинить ему помехи, свалить его, поставить на его место другого. Такая бессмысленная война, издержки которой несет в конечном счете вся страна, война, часто вспыхивающая в наших Законодательных собраниях, если взглянуть на их историю и на их современную жизнь, никогда не наблюдалась в департаментских советах. Но хотите, чтобы наблюдалась, так, ради опыта? Тогда создавайте эти маленькие парламенты по образцу большого. Введите в закон о генеральных советах маленькую статью примерно такого содержания: «Если та или иная мера, хорошая или плохая, предложенная префектом, отклоняется, префект смещается со своего поста. Тот из членов совета, который руководит оппозицией, назначается на его место и распределяет между своими сотоварищами все важные департаментские должности, связанные с получением общего дохода, сбором прямых и косвенных налогов и т. д.».

И вот я спрашиваю каждого из моих девятисот коллег, осмелится ли он проголосовать за такую статью. Не думает ли он, что тес самым преподнесет стране ужасающий подарок? Можно ли придумать лучший подарок, если желают, чтобы страна агонизировала в тисках фракций? Разве не очевидно, что одна-единственная статья такого рода полностью перевернет дух, характер и стиль работы генеральных советов? Неужели не ясно, что эта сотня учреждений, где сегодня царят спокойствие, независимость и беспристрастность, превратятся в арены борьбы и всяческих интриг? Неужели не очевидно, что тогда любое предложение, исходящее от префекта, не будет рассматриваться по существу и увязываться с общественным благом, а станет полем битвы личных интересов, где каждый будет стремиться лишь к успеху, к победе своей партии. А теперь допустим, что в департаменте имеются газеты. Разве не приложит каждая из воюющих сторон всех своих усилий, чтобы перетянуть их на свою сторону? И разве полемика между этими газетами не будет еще пуще разжигать страсти в самом совете? Разве все обсуждаемые там вопросы не будут искажены и извращены для читающей публики? И вот наступают выборы. Как проголосует такая заблудшая и обманутая публика? Неужели вы не видите и не предвидите, что коррупция и интриги, подхлестываемые пылом борьбы, не будут знать пределов?

Такие последствия пугают вас и потрясают. Представители народа, вы лучше отдадите на сожжение правую руку, чем проголосуете за столь абсурдную и анархичную организацию генеральных советов. Так как же вы поступите? Вы упрямо намереваетесь принять применительно к Национальному собранию всеуничтожающий бич, некий растворитель всего и вся, который вы с ужасом и отвращением отвергаете применительно к департаментским собраниям. Вводя статью 79, вы хотите торжественно провозгласить, что тот самый яд, который вы остерегаетесь вводить в вены страны, вы введете в самое ее сердце, в сердце всего общества.

Вы говорите: это совсем иное дело; полномочия генеральных советов весьма ограничены, дискуссии в них не имеют особого значения, политикой они не занимаются, они не дают законов стране, и в конце концов префектура не есть лакомый кусок, вызывающий вожделение.

Неужели вы не понимаете, что каждое ваше так называемое возражение только лишний раз доказывает мою правоту, светлую как ясный день? Да что там толковать! Неужели борьба будет менее ожесточенной и принесет стране меньше зла, потому что арена борьбы станет шире, поле боя и само его зрелище более видимыми, страсти более горячими, цель борьбы более заманчивой, орудия войны более мощными, более сокрушительными и более способными ввести в заблуждение великое множество людей? Если бывает досадно, когда общественность заблуждается насчет какой-нибудь проселочной дороги, то разве не досаднее в тысячу раз, когда она заблуждается в вопросах мира или войны, равновесия или банкротства, общественного порядка или анархии?

Я утверждаю, что статья 79, применяется ли она к генеральным советам или к Национальным собраниям, есть искусно организованный беспорядок, организованный по одной и той же модели, в первом случае в малом масштабе, во втором – в масштабе огромном.

Однако прервем монотонность наших рассуждений и обратимся к чужому опыту.

В Англии король (или королева) всегда выбирает своих министров из членов парламента.

Мне неизвестно, зафиксирован ли в этой стране письменно принцип разделения функций. Но я твердо знаю, что даже тень этого принципа не проявляет себя в фактах. Вся исполнительная, законодательная, судебная и даже духовная власть принадлежит и служит одному классу – олигархическому классу. И если этот класс как-то обуздывается, то делается это силой общественного мнения; кстати сказать, именно так произошло совсем недавно. А до сих пор английский народ не управлялся, а эксплуатировался, о чем свидетельствуют два миллиарда налогов и двадцать два миллиарда долгов. Если же с некоторых пор финансы страны приведены в кое-какой порядок, то так получилось отнюдь не благодаря смешению властей, а благодаря общественности, которая, даже будучи лишена конституционный средств и способов борьбы, пользуется большим влиянием, а также благодаря обыкновеннейшей осторожности эксплуататоров, которые остановились в тот самый момент, когда из-за своей алчности могли провалиться в пропасть вместе со всей нацией.

В стране, где все ветви власти суть лишь одна и одинаковая эксплуатация в пользу отдельных парламентских семейств, неудивительно, что министерские посты открыты для членов парламента. Удивительно другое, а именно, что такая ситуация установилась именно в Англии, а еще удивительнее, что подобную странную организацию хочет скопировать для себя народ, претендующий на то, чтобы управлять самим собой и притом управлять хорошо.

Как бы там ни было, какой результат получился для самой Англии?

Вряд ли читатель ждет от меня полной истории коалиций, будораживших Англию. Для этого пришлось бы рассказать обо всей конституционной истории этой страны. Но все-таки я напомню некоторые основные моменты.

Вот становится министром Уолпол. Образуется коалиция. Ею заправляют Палтени и Картерет от вигов-диссидентов (которых Уолпол не сумел пристроить тоже в качестве министров) и Уиндхем от тори; подозреваемые в якобинстве, они обречены на почетную, но бесплодную роль служить подмогой всем оппозициям.

Именно в этой коалиции первый из Питтов (после лорда Четема) начинает свою блестящую карьеру.

Поскольку во Франции якобинский дух был еще жив, это давало повод к различным комбинациям в случае враждебных проявлений с нашей стороны. Поэтому Уолпол проводит политику мира. Следовательно, оппозиция хочет проводить политику войны.

«Покончить с коррупцией, которая подчинила себе парламент и волю правительства, заменить во внешних отношениях более гордой, более достойной политикой робкую и исключительно миролюбивую политику Уолпола», – такова двуединая цель коалиции. Я предоставляю самому читателю поразмышлять о том, как называли коалиционеры Францию и как относились к ней.

Нельзя безнаказанно играть патриотическими чувствами народа, сознающего, что он сильный народ. Коалиция много и громко разговаривает с англичанами об их унизительном положении, и в конце концов они поверили в это. Они, тоже громко, призывают к войне. И война вспыхивает по поводу так называемого права на досмотр (военных кораблей и торговых судов).

Уолпол любит власть не меньше своих противников. Вместо того чтобы уйти, он сам намеревается вести операции. Он направляет в парламент билль о субсидиях, коалиция отклоняет билль. Она хотела войны и отказывает в средствах вести ее. Ее расчет таков: война без достаточных ресурсов будет неудачной и опустошительной, и тогда мы скажем: «Это промах самого министра, который начал ее, сам того не желая». Когда коалиция кладет на одну чашу весов честь страны, а на другую – возможность собственного успеха, то честь страны оказывается гораздо легче.

Эта комбинация удалась. Англии не повезло в войне, и Уолпол ушел. Дела взяла в свои руки оппозиция, исключая Питта, но, составленная из разнородных элементов, она никак не может договориться внутри самой себя. Во все время этой междоусобицы Англия терпит поражение за поражением. Образуется новая коалиция. Душой ее становится Пиль. Он обрушивается на Картерета. Когда он был вместе с ним, он хотел войны. Теперь, выступая против него, он хочет мира. Он называет его «отвратительным министром», «предателем», упрекает его в субсидировании войск Ганновера. Спустя несколько лет они снова дружат и заседают рядышком в совете министров. Питт говорит о Картерете: «Я с гордостью заявляю, что своим нынешним положением я обязан его покровительству, его дружбе, его урокам».

И опять новая коалиция ведет к новому правительственному кризису. Министрами становятся братья Пелхемы. Палтени и Картерет создают четвертую коалицию. Они свергают Пелхемов. Но через три дня их свергают самих. Пока парламент занят этими интригами, война продолжается, и очередной претендент, пользуясь сложившейся обстановкой, делает успехи в Шотландии. Но это не заглушает и не гасит ничьих личных амбиций.

Наконец Питт завоевывает официальное положение, довольно скромное. Несколько дней он был членом правительства. Он одобряет все, что раньше осуждал, в том числе и субсидирование Ганновера. Он осуждает все, что раньше одобрял, в том числе и противодействие праву досмотра, на котором продолжают настаивать испанцы. Это последнее обстоятельство послужило ему предлогом для еще одной войны, а сама эта война послужила предлогом для свержения Уолпола. «Опыт сделал меня зрелым, – говорит он на пороге окончания войны. – Теперь я убежден, что Испания права». Наконец в Э-ла-Шапеле подписывается мирный договор, который все ставит на свои прежние места, и в котором нет даже упоминания о праве досмотра, которое разожгло огонь войны в Европе.

Появилась пятая коалиция против Питта. Она не преуспела. За ней возникает шестая коалиция несколько особого характера: половина кабинета борется против другой половины. Питт и Фокс остаются министрами, но тот и другой хочет быть премьером. Сначала они объединяются, но почти сразу начинают борьбу друг с другом. Побеждает Фокс. Питт свергается и тотчас организует седьмую коалицию. Наконец с помощью обстоятельств (а обстоятельствами были разруха и нищета в Англии) Питт достигает своей цели. Он становится фактическим премьером. У него впереди четыре года, чтобы обессмертить свое имя, ибо Джон Буль, то бишь английский народ, начал возмущаться и восставать против всех этих мелких дрязг и битв.

По истечении четырех лет Питт уходит, став жертвой парламентских интриг. Его противники легко одерживают над ним верх, так как непрерывно бросают ему в лицо его же собственные прежние речи. Начинается нескончаемая череда правительственных кризисов. Вернув себе власть на какой-то момент, прямо посреди всех этих перипетий, Питт, полагая, что оказывает очень большую честь, даже слишком много чести, великому Фридриху, предлагает ему альянс, но получает совершенно удручающий ответ: «Очень трудно вступить в сколько-нибудь значимый союз со страной, которая из-за постоянных перемен в управлении не дает никаких гарантий прочности и стабильности».

Но оставим старшего Четэма с его последними днями его печальных битв. Пришло новое поколение, другие люди с теми же именами, другой Питт, другой Фокс, которые по красноречию и гению не уступают своим предшественникам. Однако закон не меняется. Депутаты могут становиться министрами. Поэтому и у нас будут такие же коалиции, такие же опустошения, такая же безнравственность.

Кабинет возглавляет лорд Норт. Оппозиция представляет собой букет знаменитых имен: Бёрк, Фокс, Питт, Шеридан, Эрскин и др.

Четэм в своем дебюте встретился с пацифистским правительством и, естественном, потребовал развязать войну. Второй Питт становится парламентарием во время войны; его роль – требовать мира.

Норт противостоит сыну, как Уолпол противостоял отцу. Оппозиция достигает крайней степени своей ярости. Фокс доходит до того, что требует голову Норта.

Норта свергают, создается новое правительство, в которое входят Бёрк, Фокс, Шеридан. В его состав Питт не включен. Через четыре месяца новая комбинация: в правительство входит Питт, и выходят Шеридан, Фокс и Бёрк. Как вы думаете, с кем Фокс вступает в коалицию? Да все с тем же Нортом! Удивительное зрелище! Сначала Фокс хотел мира, потому что правительство было воинственным. Теперь он хочет войны, потому что правительство пацифистское. Вот и получается, что война или мир служат всего-навсего средствами в парламентской стратегии.