Текст книги "Протекционизм и коммунизм"

Эта коалиция абсурдна и одиозна, но она побеждает. Питт уходит, Норт приходит. Однако личные амбиции достигли такой точки, что невозможно положить конец правительственному кризису. Он длится уже два месяца. Палаты рассылают послания, граждане направляют петиции, король в замешательстве – ничто не помогает. Депутаты, которые считают себя кандидатами в министры, не отказываются от своих притязаний. Георг III подумывает даже сбросить с себя корону, слишком тяжелую для него, и я думаю, что именно из-за всего этого его постигла жестокая болезнь. По правде сказать, есть от чего потерять голову.

На какой-то миг достигается согласие. Фокс – министр, Норт и Питт – в оппозиции. Но вот снова кризис, снова трудности. Питт побеждает и, несмотря на ярость Фокса, возглавившего другую оппозицию, удерживается на своем месте. Фокс совсем разнуздывается и сыплет грубыми ругательствами. «Я сочувствую, – отвечает ему Питт, – положению моего уважаемого оппонента, мне жаль его мучений по поводу ошибочных надежд, разрушенных иллюзий, разочарования, но я не простил бы себе, если бы такое поведение, такая всепожирающая страсть возбудили во мне иное чувство, нежели жалость. Я предупреждаю, что все эти люди не в силах вызвать во мне гнев, даже презрение».

Не буду продолжать. По правде сказать, эта история не имеет конца. Я привел известные имена, но не для того, чтобы получить постыдное удовольствие как-то опорочить этих крупных деятелей. Просто я подумал, что, ссылаясь на них, я сам буду более убедителен в моем рассказе. Если неосторожный закон позволил так низко пасть людям типа Питтов и Фоксов, то что уж говорить об Уолполах, Бёрке, Нортах?

Особенно следует заметить, что сама Англия была игрушкой и жертвой этих коалиций. Одна коалиция ведет к разорительной войне, другая к унизительному миру, третья проваливает справедливый план репараций в пользу Ирландии, предложенный Питтом. А ведь от скольких страданий, от какого стыда освободил бы этот план Англию и все человечество!

Грустное зрелище наблюдать, как эти государственные деятели вечно противоречат друг другу и занимаются неприглядными пререканиями. Четэм, находясь в оппозиции, провозглашает, что малейший признак успеха Франции в торговле есть ущерб и несчастье для Великобритании. Четэм, будучи министром, заключает мир с Францией и проповедует, что процветание какого-нибудь одного народа есть благо для всех других народов. Мы привыкли видеть в Фоксе защитника французских идей. Таким он и был, когда с нами воевал Питт. Но когда Питт заключал с нами договор 1786 г., Фокс без всяких обиняков твердил, что состояние войны естественно и нормально в отношениях между обеими странами.

К великому сожалению, такие вариации, служащие коалициям лишь в качестве стратегических маневров, всерьез принимаются народами. Они, народы, поочередно умоляют о пришествии либо мира, либо войны, что на руку сменяющим друг друга лидерам, каждый из которых быстро приобретает популярность. В этом заключается серьезная опасность коалиций.

Можно небезосновательно утверждать, что подобные маневры сильно дискредитировали себя в Англии и к ним уже в течение нескольких лет не осмеливаются прибегать тамошние государственные деятели. Это доказывает лишь то, что разрушительные последствия этих маневров раскрыли, наконец, глаза народа, который, научившись на собственном опыте, теперь отвергает их. Я хорошо знаю, что человек по природе прогрессивен, что он всегда в конце концов просвещается, если не благодаря дару предвидения, то во всяком случае благодаря приобретаемому опыту, и что любая институция, имеющая, так сказать, врожденный порок, теряет со временем способность творить зло, ибо до этого натворила слишком много зла. Так неужели нам следует создавать такую Институцию? Не надо думать, что Англия давно избавилась от такого бича. Мы видели, что она до сих пор терпит на себе его жестокие результаты.

В 1824 г., когда финансы Англии находились в почти безнадежном состоянии, ловкий министр Хаскиссон подумывал о большой реформе, которая тогда была очень непопулярна. Хаскиссону пришлось ограничиться несколькими экспериментами, чтобы подготовить и просветить общественность.

Членом парламента был тогда один молодой человек, отличный экономист, сразу понявший все величие и значение этой реформы. Он был всего лишь простым депутатом, доступ в правительство ему был закрыт, и ему оставалось только помогать Хаскиссону в его трудном начинании. Но в английском законодательстве тоже имеется фатальная статья 79. И сэр Роберт Пиль – ибо это был именно он, тот самый молодой человек, – сказал самому себе: «Реформа хороша, но проведу ее я и только я». Однако для этого нужно было стать министром. А чтобы стать министром, нужно было свергнуть Хаскиссона. Чтобы свергнуть его, нужно было его депопуляризировать. Чтобы его депопуляризировать, нужно было чернить и хулить дело, которым он чистосердечно восхищался. Этим очернением и занялся сэр Роберт.

Хаскиссон умер, не реализовав свою идею. Финансы изнемогали. Надо было приложить поистине героические усилия. Рассел внес билль, предполагавший и по сути начинавший реформу. Сэр Роберт не преминул яростно восстать против билля, и он был провален. Лорд Джон Рассел посоветовал королю – настолько тяжела была ситуация – распустить парламент и обратиться к избирателям. Сэр Роберт заполонил всю Англию протекционистскими аргументами, противоречащими его убеждениям, но соответствующими его намерениям. Старые предрассудки взяли верх. Новая Палата прогнала Рассела, и в правительство вошел Пиль с чрезвычайной миссией не допустить никакой реформы. Как видите, он не побоялся пойти очень длинным и весьма окольным путем.

Но сэр Роберт рассчитывал на помощь, которая не замедлила оказаться под рукой: отчаянное положение общества. Поскольку реформа задерживалась его же усилиями, дело с финансами, естественно, становилось все хуже и хуже. Все бюджеты завершались страшнейшим дефицитом. Так как продукты питания не могли проникать в Великобританию извне, страна была охвачена голодом, а вместе с ним, как это всегда бывает, разгулом преступности, всякими дебошами, болезнями, высокой смертностью. Отчаяние! Ничто другое так не меняет умонастроения народа. Общественное мнение, подкрепленное деятельностью одной могущественной лиги, потребовало свободы. Дело дошло до той самой точки, до которой хотел добраться сам сэр Роберт. И вот тогда, предавая собственное прошлое, своих бывших единомышленников, свою парламентскую партию, он в один прекрасный день провозглашает себя приверженцем политической экономии и сам проводит реформу, которую, к несчастью Англии, он же и затянул на целых десять лет с единственной целью – показать всем величие и славу реформы. Славу он получил, но отречение от всех своих прежних друзей и некие угрызения совести обошлись ему дорого.

У нас тоже есть своя конституционная история, или, иначе говоря, история войны за портфели, войны, которая будоражит и часто портит целую страну. Много об этом я говорить не буду, да и то, что скажу, будет лишь воспроизведением того, о чем люди уже читали, исключая, пожалуй, некоторые имена и некоторые детали этой, так сказать, театральной постановки.

Особое внимание читателя я хочу обратить не столько на печальную и достойную сожаления сторону маневров парламентских коалиций, сколько на самое опасное последствие таких маневров, а именно на популяризацию, пусть на какое-то время, несправедливости и абсурда и депопуляризацию самой истины.

Однажды г-н де Виллель заметил, что государству открыт кредит и оно может занять денег под 4 с половиной процента. В то время у нас был очень большой долг, процент с которого составлял 5. Г-н де Виллель надумал предложить кредиторам государства следующее: не трогайте пока что капитал, а берите только процент, как это ныне принято во всех сделках, или же забирайте ваш капитал; я готов вам его вернуть. Что может быть более разумного, более правильного и справедливого и сколько раз Франция тщетно просила и требовала прибегнуть к столь простому способу?

Однако в Палате имелись депутаты, желавшие стать министрами. Вследствие такого желания их роль естественным образом заключалась в том, чтобы показать, что г-н де Виллель заблуждается полностью и во всем. Они разругали конверсию с таким шумом и ожесточением, что и вся Франция не пожелала иметь ее ни за какую цену. Это означало отнять несколько добавочных миллионов у налогоплательщиков, то есть, так сказать, вынуть у людей все внутренности. А когда добряк г-н Лаффит, у которого финансовый опыт возобладал над духом коалиционной солидарности, довольно-таки осторожно промолвил: «В конце концов конверсия имеет и хорошую сторону», – его тотчас обозвали ренегатом, и Париж не пожелал видеть его и дальше своим депутатом. Сделать непопулярным разумное и притом небольшое снижение ставки процентов, которые получают рантье, – ничего себе! Поскольку коалиции применили такой силовой прием, они будут применять его и в будущем. Мы и сейчас еще расплачиваемся за этот урок и, что много хуже, не собираемся делать из него выводы.

Но вот к власти пришел г-н Моле. Членами Палаты стали два талантливых человека в соответствии с новым уставом, который тоже имеет свою статью 79. Эта статья прозвучала в обольстительных словах для наших двух депутатов: «Если вам удастся свалить г-на Моле, сделав его непопулярным, один из вас займет его место». И наши два соискателя, которые никогда и ни о чем не могли договориться между собой, вдруг прекрасно договорились, чтобы вылить на голову г-на Моле целый ушат поклепов и сделать его непопулярным.

Какой предмет, какую тему они выберут? Это будут вопросы внешней политики. Это почти единственная тема, по которой оба они могут как-то согласовать свое поведение, ибо во всем остальном они придерживаются взаимно противоположных политических взглядов. К тому же проблематика внешней политики чудесно соответствует цели, которую они поставили перед собой. «Правительство трусливо, оно предательски ведет себя и унижает французский флаг, а мы истинные патриоты и защитники национальной чести». Что может быть лучше, чтобы унизить своего противника и подняться самому в глазах общественности, которую всегда легко перетянуть на свою сторону, когда речь заходит о чести? Правда, если тут зайти слишком далеко и сверх меры экзальтировать массы в духе патриотизма, то это может крайне возбудить их, и дело кончится всемирным пожаром. Но в глазах коалиции даже такое – дело второстепенное. Главное – захватить власть.

В то время, о котором мы говорим, г-н Моле стал управлять Францией, уже связанной договором, в котором, если не ошибаюсь, содержалась такая статья: «Когда австрийцы покинут резиденции папских представителей, французы уйдут из Анконы». Австрийцы покинули резиденции, французы ушли из Анконы. Поступок – самый естественный и самый справедливый. Если не утверждать, что слава Франции заключается в нарушении договоров и в бросании слов и обещаний на ветер, то Моле поступил абсолютно правильно и был тысячу раз прав.

Однако именно по этому вопросу господам Тьеру и Гизо, которых поддержала введенная в заблуждение общественность, удалось свалить Моле. И как раз в этой связи г-н Тьер стал проповедовать свою доктрину касательно международных обязательств, которая сделала его совершенно невыносимым человеком, ибо была направлена на то, чтобы сделать саму Францию невыносимой для всех цивилизованных народов. Но свойство коалиций таково, что тем, кто в них входит, они чинят впоследствии помехи и строят преграды. Причина тут проста. Когда человек находится в оппозиции, он провозглашает высокие принципы, выказывает неуемный патриотизм, подчеркивает свою непреклонную преданность делу. Когда же наступает час победы и он оказывается в правительстве, он вынужден оставить весь свой декламаторский багаж за дверью и скромно и тихо продолжать политику своего предшественника. И тогда вера в него гаснет в общественном сознании. Народ видит, как продолжается и увековечивается политика, которая, как его учили, жалка и бездарна. И он, народ, с грустью говорит самому себе: люди, которые обрели мое доверие своими красивыми оппозиционными речами, никогда не оправдывают этого доверия, когда становятся министрами. И еще хорошо, если к таким словам он не добавит: теперь я буду обращаться не к всяким там ораторам, а к людям деловым.

Итак, мы видели, как господа Тьер и Гизо стреляли в парламенте в г-на Моле из анконских пушек. Теперь я мог бы показать, как другие коалиции стреляли в г-на Гизо из таитянских, марокканских, сирийских пушек. Но тогда вся эта история стала бы слишком однообразной и скучной для читателя. Все время повторялось одно и то же. Два или три депутата, принадлежащие к разным партиям, часто оппозиционным друг другу, порой взаимно непримиримым, вбивают себе в головы, что они несмотря ни на что и вопреки всему должны стать министрами. Они высчитывают, что все эти партии, взятые вместе, могут составить большинство или почти большинство. Следовательно, они создают коалицию. Они не занимаются серьезными административными или финансовыми реформами во благо общества. Нет, тут у них нет согласия между собой. Да и роль всякой коалиции совсем иная – резко и грубо нападать на людей и мягко журить за злоупотребления. Пресечь злоупотребления! Но ведь это означает уменьшить, обеднить наследие, получить которое они жаждут! Наши двое или трое заводил сосредоточиваются на вопросах внешней политики. Они набивают рот словами «национальная честь», «патриотизм», «величие Франции», «преобладание». Они вовлекают в свою игру газеты, потом всю общественность, экзальтируют ее, возбуждают, перевозбуждают, будь то по поводу египетского паши, права досмотра или какого-нибудь Притчарда⁴. Они подводят нас к самой грани войны. Европа в тревоге. Повсюду растут армии, а вместе с ними – бюджеты. «Еще одно усилие! – призывает коалиция. – Надо, чтобы правительство ушло или чтобы Европа запылала». Правительство уходит, армии остаются на месте, бюджеты тоже. Один из счастливчиков-победителей входит во власть, двое других отстают по дороге и вместе с отставленными министрами образуют новую коалицию, которая затевает те же интриги и приходит к тем же результатам. Совсем еще свеженькому правительству говорят: «Теперь сокращайте армию и бюджет». Оно отвечает: «Как так? Разве вы не видите, что по всей Европе разбросано множество мест, чреватых войной?» Народ говорит: «Оно, правительство, право». И при каждом правительственном кризисе растет груз налогов; наконец положение становится невыносимым, и мнимые внешние беды уступают место бедам внутренним. Тогда министр говорит: «Надо вооружить половину нации, чтобы вторая половина могла спать спокойно». Народ или, по меньшей мере, та его часть, у которой осталось что терять, говорит: «Он, министр, прав».

Таково печальное зрелище, являемое миру Францией и Англией. И многие здравомыслящие люди волей-неволей задаются вопросом, а не есть ли представительный режим, так логично и красочно обрисованный теорией, не есть ли он по сути и по природе своей жестокая мистификация. К этой проблеме надо подходить конкретно. Без статьи 79 такой режим вполне отвечает чаяниям, которые он порождает, как показывает пример Соединенных Штатов. При наличии же статьи 79 он представляет собой для народов лишь длинную цепь иллюзий и разочарований.

А как же иначе? Люди грезили о величии, влиянии, удаче и славе. Покажите мне человека, который никогда не мечтал о подобных вещах. И вдруг ветер выборов заносит таких людей в Законодательное собрание. Если Конституция страны говорит каждому из них: «Ты входишь сюда как представитель и будешь оставаться представителем, и не более того», – то какой интерес будет у них, спрашиваю я, изматывать, устраивать подвохи, развенчивать и опрокидывать власть? Однако вместо этих слов она говорит совсем другие. Она говорит одному: «Министр нуждается в умножении своих сил, у него прочные политические позиции, и я не запрещаю тебе войти в состав его сил». Другому она твердит: «Ты храбр и талантлив; вот скамьи министров; если тебе удастся согнать их, можешь сам усесться туда».

И тогда неизбежно сыплются яростные обвинения, прилагаются неслыханные усилия, чтобы стяжать мимолетную популярность, привлекающе раскладываются, как в какой-нибудь лавке, неосуществимые принципы, атака следует за атакой или гнусная уступка за гнусной уступкой, когда приходится обороняться и отступать. Сплошные ловушки и противоловушки, притворства и разоблачения притворств, подкопы и встречные подкопы. Политика превращается в стратегию. Боевые действия переносятся за стены парламента, в разные бюро, комиссии, комитеты. Малейшее парламентское событие – скажем, избрание квестора, ведающего парламентскими расходами, – это уже некий симптом, заставляющий учащенно биться сердца от страха или от надежды. Когда, скажем, обсуждается такой важный документ как Гражданский кодекс, к нему не проявляют особого интереса, а соединяют совершенно разнородные элементы и разъединяют однородные. В каком-то одном случае дух партийности помогает создать коалицию. В другом случае скрытая или, так сказать, подпольная ловкость правительства разрушает коалицию. Когда обсуждается закон, от которого зависит благополучие народа, но который никак не связан с вопросом о доверии, зал почти пуст. Зато любой вопрос, чреватый скандалом и взрывом, обсуждается охотно, и всякий, кто его ставит, готовя почву для атаки, встречается доброжелательно. Анкона, Таити, Марокко, Сирия, Притчард, право досмотра, фортификации – все пригодно, лишь бы это послужило поводом для коалиции опрокинуть кабинет. И всегда в таких случаях нам перенасыщают стереотипными причитаниями: «Внутри страны Франция страдает и т. д., и т. п., вне страны ее унижают и т. д., и т. п.». Так это или не так – это никого не заботит. Поссоримся ли мы с Европой? Будет ли она заставлять нас вечно держать под ружьем пятьсот тысяч человек? Остановит ли та или иная наша мера движение к цивилизованности? Создаст ли такая мера препятствие для будущего управления страной? Никто об этом не думает, и всех интересует только одно: падет или победит какой-нибудь деятель?

Не думайте, что такая политическая извращенность охватывает в парламенте лишь низменные души, сердца, пожираемые амбициями низкой пробы, чувства и мысли расчетливых соискателей теплых и хорошо оплачиваемых местечек. Нет, она овладевает, так же и особенно, душами элитными, сердцами благородными, интеллектами могучими. А ведь чтобы укротить подобные страсти, достаточно, чтобы статья 79 имела иную формулировку, не пробуждала тривиальную мыслишку: «Ты осуществишь свои мечты о собственной удаче», – а пробуждала мысль: «Ты осуществишь свои мечты о благе народа». Лорд Четэм засвидетельствовал свою величайшую беспристрастность. Г-на Гизо никогда не подозревали в любви к золотому тельцу. Но каждый из них входил в коалиции. Что они в них делали? Делали они все, чтобы прийти к власти, а это похуже стяжательства и жажды богатства. Они афишировали чувства, которых не имели; рядились в тогу безудержного патриотизма, который не одобряли; чинили препоны правительству своей страны; проваливали очень важные переговоры; направляли газеты и общественное мнение по гибельным путям; создавали трудности для своего собственного будущего правительства и заранее готовились постыдно отречься от своих обещаний. Вот что они делали. А почему? Потому что демон-соблазнитель, прикрываясь статьей 79, шептал им в ухо слова, обольстительную силу которых он знает с самого сотворения мира: «Будь богом сам, сокрушай все на своем пути, достигни власти, и ты будешь добрым гением и благодетелем народов». И обольщенный депутат выступает с речами, излагает доктрины, совершает поступки, отвергаемые его глубинной совестью. Он внушает самому себе: «Мне надо расчистить дорогу, я пойду по ней, войду в правительство, и тогда я сумею вернуться к моим истинным идеям и принципам и осуществить их».

Так что остается совсем немного депутатов, которых не соблазняла бы перспектива оказаться в правительстве, а соблазненные отклоняются от той верной и справедливой линии, придерживаться которой вправе требовать от них их сотоварищи. Ах, если бы война портфелей, этот бич, который бытописатели в свой грустный перечень человеческих страданий, поместив его между чумой и голодом, если бы, говорю я, война портфелей не выходила за стены Собрания! Но нет, поле битвы ширится, доходит до границ страны и даже пересекает их. Воинственные массы кишмя кишат повсюду, только их главари пребывают в здании Палаты. Они отлично знают, что для получения заветного места надо начать с внешних действий, с газет, с приобретения популярности, с перетягивания на свою сторону общественного мнения и большинства избирателей. Все эти силы, выступающие за или против той или иной коалиции, по мере своего развертывания и активизации проникаются и пропитываются страстями, которые, так сказать, возвращаются и в стены парламента. Газеты по всей Франции больше не дискутируют о том о сем, они выступают адвокатами. Каждый закон, каждый шаг властей они рассматривают не с точки зрения того, хорош или плох этот закон или шаг, а единственно с позиций помощи, которую они могут оказать какому-нибудь соискателю и претенденту. У проправительственной прессы один-единственный девиз: «Все идет хорошо». У прессы оппозиционной, как у старухи на юбке из одной сатиры, начертано: «Докажите!»

Когда газеты решают обмануть публику и самих себя, получаются удивительные вещи. Вспомним хотя бы право досмотра. В течение я уж не знаю скольких лет договор о нем выполнялся, и никого это не тревожило. Но вдруг коалиции понадобился повод для своей стратегии, она раскопала этот несчастный договор и положила его в основу своих действий. Вскоре с помощью газет ей удалось внушить всем французам, будто в договоре имеется статья: «Английские военные корабли будут иметь право досматривать французские торговые суда». Нет нужды рассказывать, какой взрыв патриотизма произвел этот домысел. До сих пор непонятно, как удалось тогда избежать всеобщей войны. Я вспоминаю, как на одном многолюдном собрании метали громы и молнии против гнусного договора. Кто-то решился спросить: «Кто из вас читал его?» На его счастье у слушателей не было камней под рукой, иначе его буквально забили бы.

Между прочим, ввязывание газет в войну портфелейи роль, которую они в ней играют, были убедительно раскрыты и показаны одной из них, причем сделано это было настолько красочно, что я позволю себе воспроизвести здесь соответствующий текст («Пресс» от 17 ноября 1845 г.):

«Г-н Пететен описывает газеты так, как он их понимает, вернее как ему нравится понимать их. Он искренне верит, что когда «Конститюсьонель», «Сьекль» и др. атакуют г-на Гизо, а «Журналь де деба» набрасывается на г-на Тьера, то эти газеты бьются между собой за чистую идею, за истину и что они движимы совестью. Неужели он в самом деле преисполнен такой веры? Оценивать прессу, как делает он, значит полагаться на собственное воображение, а не на действительность. Нам совсем нетрудно это сказать, ибо мы газетчики – газетчики не столько по призванию, сколько по обстоятельствам. Мы ежедневно видим, как печать служит человеческим страстям, соперничающим амбициям, министерским комбинациям, парламентским интригам, самым разнообразным, взаимно противоположным, далеким от всякого благородства политическим расчетам, с которыми она, печать, тесно связывает себя. Но мы редко видим ее на службе идей. Когда же, чисто случайно, какая-нибудь газета ухватывается за какую-нибудь идею, то она никогда не делает этого ради самой идеи, а всегда пользуется ею как инструментом защиты правительства или нападения на правительство. Пишущий сейчас эти строки имеет достаточно богатый опыт. Всякий раз, когда он пытался побудить газетчиков вылезти из колеи партийности и выйти в чистое поле идей и реформ, пойти по дороге оздоровительного применения экономической науки в делах государственной администрации, он оказывался одиноким и бывал вынужден признать, что вне узкого круга, очерченного четырьмя или пятью именами конкретных деятелей, в газетах невозможна никакая дискуссия, и в них нет никакой политики».

По правде сказать, я не знаю, какой еще пример, какое свидетельство нужно читателю, если он не растерялся, не устрашился перед столь потрясающим признанием!

Зло, исходящее от парламента, овладевает газетами, а через газеты овладевает всем общественным мнением. Да и как публика может не впасть в заблуждение, когда день за днем «Трибюн» и «Пресс» преподносят ей все на свете в ложном свете – ложные суждения, ложные цитаты, ложные утверждения?

Мы видели, что обычное поле министерских битв – это прежде всего внешняя политика, затем парламентская коррупция и коррупция предвыборных кампаний.

Что касается внешней политики, то все понимают, насколько опасна беспрерывная деятельность коалиций, направленная на то, чтобы разжечь национальную ненависть, возбудить патриотическую гордыню, убедить страну, будто заграница только и мечтает, как бы ее, страну, унизить, а исполнительная власть – как бы ее предать. Позволю себе присовокупить, что эта опасность, быть может, более велика именно во Франции, чем где-либо еще. А между тем наша цивилизация заставляет нас трудиться, трудиться плодотворно. Труд дает нам средства существования и обеспечивает прогресс. Труд развивается и должен развиваться в обстановке безопасности, свободы, порядка и мира.

К сожалению, университетское образование у нас находится в вопиющем противоречии с этими требованиями нашего времени. Заставляя жить нас на протяжении всей нашей юности жизнью спартанцев и римлян, оно поддерживает в наших душах чувства, присущие детям и варварам: правление посредством грубой силы. Вид красиво шагающего строем полка, звуки фанфар, машины, изобретенные людьми, чтобы ломать и дробить себе руки и ноги, красочная поза тамбур-мажора – все это приводит в экстаз. Как варвары, мы думаем, что патриотизм означает ненависть к чужеземцу. Едва созревает наш интеллект, как он уже напичкан воинскими доблестями, великой политикой римлян, их глубокой дипломатией, силой и мощью их легионов. Мы учимся морали у Тита Ливия. Наш катехизис – это катехизис Квинта Курция. Мы с энтузиазмом принимаем в качестве идеала цивилизации нравы народа, который обеспечивал себе средства существования путем методического ограбления всего мира. Поэтому легко понять, почему мы так легко поддерживаем усилия парламентских коалиций, всегда направленные в сторону войны. Лучшей почвы для их посева и не придумаешь. Коалиции считают сущим пустяком, что в течение нескольких лет они стравливали нас с Испанией, Марокко, Турцией, Россией, Австрией и трижды с Англией. Что станет с Францией, если страну не свернут с этой дороги бедствий, причем свернуть ее придется с большим трудом и почти вопреки ее воле. Луи-Филиппо пал, но ничто не помешает мне утверждать, что он оказал миру колоссальную услугу, удерживая страну в состоянии мира. Скольких усилий стоил ему этот успех, заслуживающий благодарности народов! А почему это удавалось ему с таким трудом (и в этом – сама суть моего тезиса)? Потому что состояние мира не поддерживалось общественным мнением. Почему же так? Потому что мир не устраивал газеты. Почему не устраивал? Потому что он, мир, был некстати некоему депутату, метившему в премьеры. Почему некстати? Потому что обвинения в слабости и предательстве были, есть и всегда будут излюбленным оружием депутатов, которые тянутся к портфелям, а для этого им нужно свалить тех, у кого эти портфели в руках.

Другой пункт, по которому коалиции обычно нападают на правительство, это коррупция. В этом отношении, при предыдущем режиме, они сыграли хорошую игру. Но не превращают ли коалиции эту самую коррупцию в некую фатальность, в некую, так сказать, вечную неизбежность? Атакуемая по этой проблеме власть, когда она права, если, скажем, ее толкают на неправедную войну, сначала защищается с помощью доводов здравомыслия. Но скоро она замечает, что доводы ее не действуют и она наталкивается на глухую стену систематической оппозиции. Что ей остается? Ей остается сколотить любой ценой твердое большинство в свою пользу, противопоставляя приверженцев одного направления приверженцам направления другого. Таким было оборонительное оружие Уолпола, тем же самым пользовался г-н Гизо. Надеюсь, меня не обвинят в апологии или оправдании коррупции. Но я утверждаю: поскольку человеческое сердце таково, каково оно есть, коалиции превращают коррупцию в фатальность. Обратное утверждение было бы противоречием, ибо когда правительство действует честно, оно обязательно падет. Если же оно удерживается, значит оно кого-то подкупает. Никогда еще не было кабинета сколько-нибудь стабильного, чья стабильность не обеспечивалась бы большинством. Это относится к Уолполу, Норту, Виллелю, Гизо.

А теперь пусть читатель представит себе страну, где большие политические собрания и объединения, Палаты, электораты непрестанно обрабатываются, с одной стороны, маневрами систематической оппозиции, которой помогают газеты, сеющие ненависть, ложь и воинственные идеи, а с другой стороны, правительственными маневрами, пропитывающими продажностью и коррупцией все клетки и клеточки социального тела. Так надо ли удивляться тому, что люди честные в конце концов приходят в отчаяние? Правда, время от времени все эти заводилы начинают играть другие роли. Однако это обстоятельство лишь сметает последние остатки веры, и остается всеобщий и неискоренимый скептицизм.

Мне надо заканчивать. И закончу я одним соображением величайшей важности.

Национальное собрание приняло Конституцию. Мы должны глубоко уважать ее. Она наш якорь спасения. Тем не менее это не есть резон, чтобы закрывать глаза на опасности, скрытые в этом документе, который есть дело рук человеческих и не более того, особенно если мы хотим, на основе тщательного и беспристрастного изучения этого документа, вытравить из всех вспомогательных институций все то, что способно посеять семена зла и погибели.

Я думаю, все согласятся, что в нашей конституции кроется опасность противостояния и даже столкновения двух властей, каждая из которых считает себя соперником и ровней другой, и каждая ссылается на результаты всеобщего голосования, давшие им жизнь, той и другой. Уже сама возможность неразрешимого конфликта тревожит многих и породила две очень четкие и недвусмысленные теории. Одни подчеркивают, что Февральская революция, направленная против прежней исполнительной власти, никоим образом не желала ослабления законодательной власти, которой отводила первенствующую роль. Напротив, председатель совета министров прямо заявил, что хотя некогда правительство должно было отступать перед большинством, сегодня ему отступать вовсе не надо. Как бы там ни было, все искренние защитники безопасности и стабильности должны горячо желать, чтобы не возникало ни малейшего повода для конфликта властей и чтобы такая опасность, если она и существует, всегда оставалась лишь латентной.