Текст книги "Миссия в Ташкент"

Глава X
В Троицком

Я оставался несколько дней на метеостанции, пытаясь сделать все, чтобы попасть в Ташкент. Однажды через Юсуп-хану проехал Гарибальди. В целях безопасности мы старались сохранять наши дела в секрете от других, поэтому, несмотря на то, что мы все днем обедали вместе, ни Мерц, ни Эдвардс не знали, кто он, и что он был в горах вместе со мной. На метеостанции нас хорошо и вкусно кормили, что было удобно, вот только хлеб здесь не был таким же вкусным, каким был хлеб, который пек Гарибальди. Советский хлеб делался из смеси кукурузы и других злаков, и подозреваю, что на какую-то часть он состоял из древесных опилок. Здесь у нас был роскошный керосин для освещения. В нашем же домике в горах мы освещали комнату с помощью кусочка ваты, опущенного в плошку с хлопковым маслом. Позднее так поступали все в Ташкенте, когда, как это часто тогда бывало, выключали электрическое освещение. Однажды сюда в Юсупхану прибыло несколько охотников на четырех верблюдах. Эта была группа из некой коммерческой компании, которая намеревалась подстрелить кабанов и другую дичь для продажи в городе. Один из этих людей оказался полковник Юсупов, с которым я встречался 7-го ноября и который, конечно, знал меня. Я потом не виделся с ним до нашей новой встречи в Бухаре десять месяцев спустя. У нас здесь было много снега и было очень холодно и ветрено. Температура опустилась ниже нуля по Фаренгейту[41]41
  То есть ниже минус 17° по Цельсию (Примечание переводчика.)


[Закрыть]. Фактически здесь было гораздо холоднее, чем на пасеке в нашей укрытой со всех сторон горами долине, находящейся выше этого места на три тысячи футов. Пока мы были на метеостанции, до нас дошли слухи о беспорядках в Ташкенте. Новости заключались в том, что большевики свергнуты. Я не поверил в это, но мои компаньоны были на вершине счастья и уже предвосхищали радости свободной нормальной жизни с ее множеством удовольствий.

Через неделю проживания я выехал в семь часов утра 17-го января при температуре шестнадцать градусов по Фаренгейту[42]42
  Минус 9° по Цельсию (Примечание переводчика.)


[Закрыть] и резком ветре. В Юсупхане я зарегистрировался как сотрудник метеорологической станции и был на дорогу снабжен очень плохим по качеству хлебом, который составлял мой рацион питания в качестве советского работника. Мне повезло, что я не поддался своему первоначальному желанию выкинуть сразу этот ужасный продукт, так как всего несколько недель спустя, когда этот хлеб, не улучшившийся от хранения, был единственным, что у меня оставалось из еды.

Я ожидал, что меня могут обыскать по дороге, поэтому оставил свой дневник и некоторые другие свои бумаги Эдвардсу. Я надеялся при удобном случае получить их позже назад. Однако они все были сожжены, и второй раз я восстанавливал все свои бумаги по памяти, как только я услышал, что они уничтожены. Возможно, я придавал слишком большое значение секретности. Я никогда не позволял себе говорить кому-то, кто я, если это не было абсолютно необходимо. Таким же образом я не лез в дела других людей, не претендовал на близкое знакомство с ними и не обсуждал их дела. Позже я был весьма раздосадован, услышав от своих друзей в Ташкенте, что Эдвардс написал своей жене в письме, что я прибыл в Юсупхану со сломанной ногой. Все в Бричмулле знали, что австриец сломал в горах ногу, и что местный доктор его лечил. Если вдруг обнаружилось бы, что этим «австрийцем» был я, многих людей могли расстрелять. Я никому не говорил, что собираюсь остановиться в Юсупхане, а говорил Ишану, что собираюсь в Ходжикент, так что, если бы даже какие-то факты в дальнейшем и открылось, то люди на метеостанции в Юсупхане остались бы вне подозрения. Окажись сообщение Эдвардса к его жене перехваченным, нас бы всех схватили и, конечно, расстреляли. Я никогда больше снова не разговаривал с Эдвардсом, хотя однажды проходил мимо него на улице и узнал его, несмотря на его маскировку. Он меня в моей не узнал. Однажды я видел его жену. Позже они оба расстались со своими жизнями, возможно, из-за отсутствия такой вот предельной осторожности.

Мы ехали вдоль дороги на Искандер, теперь покрытой глубоким снегом. К счастью, Иван знал, что его родственник – комиссар из Искандера – этим утром путешествовал по обычной дороге, идущей вдоль левого берега реки Чирчик. Поэтому мы, чтобы избежать встречи с ним, выбрали другую дорогу, идущую по правому берегу реки, но днем мы пообедали в его доме в Искандере. Там мы взяли бричку Ивана и в ней поехали в его дом в Троицком. На следующий день 18 января мы собирались ехать в Ташкент.

Я попросил передать Матвеевым мою просьбу, приютить меня снова на несколько дней. Я не хотел приходить к ним до наступления сумерек, и, принимая во внимание мою больную ногу, хотел как можно меньше времени провести, слоняясь по улицам Ташкента, пока не станет достаточно темно, чтобы идти к ним в дом. К тому моменту я мог уже немного ходить, прихрамывая, но я не хотел давать сильную нагрузку своей ноге. Можно было бы переждать время в чайхане, но это, вероятно, могло создать лишние проблемы и, к примеру, привести к ненужным и опасным беседам. Поэтому мы решили выехать в два по полудню, что позволяло, как мы прикинули, прибыть в Ташкент в нужное время.

Утром Иван сказал мне, что в Ташкенте возникли сильные разногласия между большевиками и левыми эсерами, или, если называть последних полным и редко используемым именем, левыми социалистами-революционерами. И как оказалось, эти разногласия впоследствии привели к более серьезным событиям.

Эти события отразились и на делах этого небольшого села. Политики в Троицком были забавными, впрочем, склонными к проявлению ожесточения. Крестьян фактически мало интересовала политика. В конечном итоге в России после революции осталось только две легально действующие политические партии, почти неразличимые для простого смертного. Это были большевики и эсеры. Эмиссары каждой из этих партий наезжали в село и агитировали за вступления в свою заслуживающую доверия партию. В результате один конец сильно вытянутого села считал себя принадлежащим к эсерам, а другой конец был за большевиков. Правительство в Ташкенте послало людей разоружить левых эсеров в Троицком. Левые эсеры из Ташкента предупредили своих сторонников в Троицком, чтобы они спрятали свое оружие, так как его собирались у них изъять. Утром прибыло двадцать пять большевистских солдат. У них был список левых эсеров села, про которых было известно, что у них есть оружие. В этот список входила и семья Ивана. Обыскивали все село на предмет поиска оружия, в особенности дома помеченных людей. Мы видели, что они идут по улице, заходя в отдельные дома один за другим. У меня в этот раз с собой почти не было имущества – только небольшая стопка сменных рубашек, зубная щетка, материалы для письма, фотокамера и проч. Я взял эти вещи и спрятал их на крутом берегу реки, которая протекала в паре сотен ярдов позади дома. Я завел лошадь Ивана в воду и стал ее поить. Но на самом деле солдаты искали не лошадей. Иван сказал, что у него нет винтовки, так как он продал ее три года назад, и иногда брал взаймы винтовку у киргизов в горах. Они удовлетворительно восприняли эту историю. Я увидел, как они показывают на меня, и Иван рассказал мне, что он объяснил им, что я австриец, который живет у него, смотрит за его лошадьми и делает другую работу. К нашему облегчению солдаты затем отправились в другой дом. Весь день у въезда в село стоял большевистский пост и всех обыскивал. Поэтому мы не могли отправиться в путь, а на следующий день пост был снят, и мы выехали из Троицкого на санях Ивана в два часа дня.

Проехав приблизительно десять верст, мы встретили сани, ехавшие со стороны Ташкента. Возница спросил нас, куда мы направляемся. Мы ответили, что мы собираемся «в город». Он сказал нам, что там идут бои, и что в город въехать невозможно. Иван хотел повернуть назад. Я не хотел и слышать об этом на основании свидетельства только одного человека, который сам не въезжал в город. Поэтому мы отправились дальше, встретив еще одного с той же историей. Вскоре мы услышали раскаты артиллерии, а чуть позже, когда подъехали ближе, и звуки ружейных выстрелов. Затем мы встретили несколько человек, которых действительно завернули назад. Они рассказали нам, что на Саларском мосту стоит пост солдат Красной армии, которые останавливают всех проезжающих. Они либо арестовывают их и держат для дальнейших допросов, либо заворачивают назад. Тут уж мы повернули и поехали назад к дому Ивана в Троицком, встретив по дороге обоз с солдатами, разоружавших крестьян, который возвращался в Ташкент.

На следующий день, 20-го, мы весь день слышали винтовочные выстрелы, и пошли слухи, что эсеры выигрывают и побеждают большевиков. Эсеры села Троицкого собрались на митинг, на котором было выпито много крепких напитков, а затем также было решено убить всех большевиков, проживавших на другом конце села. Спрятанное оружие достали и стали готовиться к осуществлению задуманного. Большевики услышали об этом и убежали прятаться в киргизское село, расположенное в пяти милях от Троицкого, а к эсерам вскоре вернулась рассудительность. Затем они решили послать человека в Ташкент, чтобы узнать, что происходит там, прежде чем начинать новое наступление на большевиков. На следующий день, 21-го, вернулся человек с новостью, что больше нет таких людей, как большевики и эсеры, а все объединились в одну коммунистическую партию, которая будет так называться вплоть до уничтожения Белой гвардии, которая пытается вернуть прежний режим. Не с о стоявшие ся убийцы и их намечаемые жертвы расцеловались и сделались друзьями и образовали отряд для борьбы против контрреволюционеров, которые отступили в горы. Бедные жители Троицкого оставались в сильном недоумении и не знали, чему верить. Я слышал множество споров. Из них выяснилось, что вещь, которая спасет их от нынешней тирании, называлась «Конституционная ассамблея» (Учредительное собрание). Никто не знал, что это за зверь такой, пока какой-то умник не объяснил им, что это просто другое название Старого Режима. Я был в замешательстве от того, что эти крестьяне действительно были настроены определенно против него.

Причины нелюбви крестьян к большевистскому режиму легко объяснялись декларируемой программой и реальными устремлениями. Каждый человек должен был делать свою работу. Некоторые были шахтерами, некоторые железнодорожниками, некоторые фабричными рабочими, выполняющими разную работу. Некоторые служили в разного рода пакгаузах и складах, некоторые были актерами или музыкантами, некоторые были солдатами, а некоторые управляли правительством в его разных ветвях власти, а некоторые были крестьянами. Идеи, которые преподносились крестьянам в Троицком, состояли в том, что все эти люди, выполняющие разные задачи, работают приблизительно от восьми до десяти часов в день. Когда буржуазные паразиты были ликвидированы, было решено, что достаточно будет работать только четыре часа в день, а остаток двадцати четырех часовых суток будет оставаться для отдыха, досуга и получения удовольствия. Но к настоящему моменту большая доля времени рабочих использовалась для содержания паразитов, которые сейчас и ликвидируются. Отпадет необходимость в деньгах; продукты разных часов работы будут просто обмениваться. Крестьянин будет выполнять честно дневную работу, а в конце жатвы будет оставлять себе достаточно еды, чтобы содержать себя и свою семью до следующего урожая. Излишки, которые будут у него появляться, если он будет честно выполнять свою дневную работу, у него будут отбираться в пользу других рабочих. В свою очередь продукты их труда будут поставляться крестьянам, например, им будет поставляться уголь, предоставляться проезд по железной дороге, фабричные ткани или другие товары, театральные или кинематографические билеты и так далее. Идеи выглядели привлекательными, и по мере того, как крестьяне ими заинтересовывались, на самом деле пытались внедрять их в практику. Группы большевиков навещали село Троицкое, когда я там был, и увозили муку и другие продукты, сверх необходимых семье, без всякой оплаты. Если бы все крестьяне охотно делали, что от них хотели, схема могла работать, но здесь вмешивалась человеческая природа. Человек видел, что он, работая не покладая рук, в конце концов имел не больше своего соседа, который ленился. Поэтому в 1919 году большинство посевных площадей на самом деле перестали обрабатывать. У самого Ивана было несколько полей, расположенных на некотором расстоянии от его родной деревни в горах, за которыми он ухаживал, в то время как земля около Троицкого была заброшена. Он обычно тайно ночью отправлял муку своим родным, чтобы комиссар Искандера не изъял лишнее. Подобная ситуация возникла в других частях России в 1932 году, когда у крестьян забрали все излишки их урожая, превышающие их собственные потребности.

Заинтересованность крестьян в революции заключалась в том, что она дала им землю. Их главнейший интерес теперь состоял в том, чтобы предотвратить возвращение прежних, изгнанных хозяев, дальнейший раздел земли и слишком сильное вмешательство государства в их дела.

Была установлена универсальная оплата труда в девятьсот рублей в месяц независимо от того, какая делается работа. Это, на мой взгляд, приводило к курьезным результатам. Например, врачам в больнице платили столько же, сколько и нянечкам, но последние, будучи «рабочими» и членами профсоюза, имели множество льгот финансовых и других, которых врачи не имели.

Правительство на самом деле понимало, что необходимо платить что-то крестьянам за продукты, которые у них отбирались. Однако плата была непропорционально низкой по сравнению с ценами на товары, которые они хотели купить, и поэтому они не желали продавать свои продукты. Следовательно, требовалась насильственная реквизиция, и это приводило к трениям между городом и деревней. Потребность в большем количестве еды, чем выдавалось по норме, приводило к такому явлению, которое большевиками называлось «спекуляцией», то есть к тайной покупке товаров людьми, у которых были деньги. Ваши девятьсот рублей позволяли купить то, что полагалось по продуктовой карточке и, возможно, немного еще чего-то в кооперативных магазинах, но этого было недостаточно, а при этом часто продажа в магазине заканчивалась, когда подходила ваша очередь.

Это привело к отходу от чистого коммунизма после некоторого сопротивления и в некоторых случаях с молчаливого согласия преобразовалось позднее в Новую Экономическую Политику. Однако это произошло уже после 1921 года, когда я уже покинул страну. Реальные и наиболее сильные изменения в сельскохозяйственной политике произошли в 1925 году, когда крестьянину позволили нанимать работников в помощь себе.

А вот что происходило в Ташкенте во время всем известных «Январских событий». Военным комиссаром был молодой двадцатитрехлетний человек по фамилии Осипов[43]43
  Константин Павлович Осипов (1896–1919) – военный министр
  Туркестанской республики, возглавивший антисоветский мятеж в Ташкенте в январе 1919 года. (Примечание переводчика).


[Закрыть]. Я знал его по документам, но никогда не разговаривал с ним. Он был как раз тем человеком, кто препятствовал посылке моего курьера в Кашгар. Мною уже упоминалось выше, что Дамагацкий в ответ на мои настойчивые просьбы пообещал, что я могу послать сообщение в Кашгар, и что некий полковник Иванов согласился отправиться с ним. Его бумаги были оформлены, подписаны и завизированы печатями у Дамагацкого, но ему не разрешалось отправиться в путь без разрешения военных властей, а Осипов не только отказал ему в этом, но еще грубил и угрожал Иванову, когда он пришел к нему за таким разрешением. Я заявил протест Дамагацкому за оскорбление предложенного мною курьера, которого Дамагацкий сам же и одобрил. Это было в октябре и свидетельствует, что в это время Осипов был чистейшим большевиком.

Теперь же Осипов по некоторым причинам организовал антибольшевистский мятеж. Начали его рабочие железнодорожных мастерских[44]44
  Главные железнодорожные мастерские в Ташкенте были основаны в 1900 году. В 1918 году были переименованы в Красновосточные, а в 1930 году в Красновосточный паровозовагоноремонтный завод. Сейчас Ташкентский тепловозоремонтный завод. (Примечание переводчика).


[Закрыть] и лучший большевистский полк под командованием бывшего кавалерийского унтер-офицера по фамилии

Колузаев[45]45
  Георгий Александрович Колузаев (1882–1938) – в 1917 году
  был фельдфебелем 1-го Сибирского стрелкового запасного полка, левым эсером. Был в 1917 году командиром отряда рабочих Ташкентских железнодорожных мастерских, а затем в 1918 году командиром Первого Ташкентского революционного боевого отряда. (Примечание
  переводчика).


[Закрыть]. Осипов пришел в казармы 2-го Туркестанского полка и, позвонив в Белый дом – в резиденцию Колесова, главы правительства, сказал, что в казармах возникли беспорядки, и он просит кого-нибудь из комиссаров приехать туда и помочь ему в переговорах, чтобы успокоить людей. Восемь из них поехали, включая печально известного Пашко[46]46
  Среди фамилий комиссаров Туркестанской республики, расстрелянных Осиповым во время антисоветского мятежа в Ташкенте в январе 1919 года (Четырнадцать туркестанских комиссаров), нет фамилии Пашко. Можно предполагать, что под данным псевдонимом автор имеет в виду Доната Перфильевича Фоменко, бывшего в тот момент председателем Туркестанского ЧК. (Примечание переводчика).


[Закрыть]. Осипов их всех расстрелял. Затем он заявил, что большевистскому режиму наступил конец и продолжил напиваться. Ташкентская крепость была занята освобожденными бывшими венгерскими военнопленными, перешедшими на службу в Красную армию. Они оставались лояльными к большевикам, и между крепостью и казармами 2-го полка развернулась артиллерийская дуэль. Сопротивление этих венгров в крепости и явилось основной причиной поражения Осиповского восстания.

Были освобождены все заключенные из тюрем. Двое из них были мои личные друзья, и один из них после этого был в казармах, где он сам разговаривал с Осиповым, который был пьян.

Есть несколько историй, объясняющих, почему начавшийся столь успешно мятеж закончился неудачей. Железнодорожные рабочие и другие, поддержавшие это восстание, не хотели возвращения старого режима. Они хотели более умеренной формы социализма, чем большевизм. Колузаев обращался к Осипову «товарищ» – обычная принятая тогда форма обращения. Осипов ответил, что больше товарищей нет, а они остаются офицерами. После этого Колузаев повернул своих людей против Осипова, который остался только с Белой гвардией, которая примкнула к нему после того, как эту акцию начали железнодорожные рабочие.

Этот путч был плохо и наспех организованным, не было сделано попыток заранее пригласить к участию секретную армию

Гарибальди, хотя Гарибальди попросили присоединиться после того, как восстание началось. Будь он приглашен как лидер и организатор, выступление могло бы быть успешным. Бедное местное население не знало, что и делать. Большая часть, находившихся в Красной армии и боровшихся на стороне Осипова, думали, что они борются в поддержку правительства, и пострадала в дальнейшем.

После такой обычной меры предосторожности, как расстрел всех членов чека, которые находились в своей штаб-квартире, одним из первых поступков Осипова было то, что он направился в банк и изъял все деньги там – около трех или четырех миллионов рублей, значительная часть которых была в золоте. Позже большевики расстреляли кассира, который выдал эти деньги, хотя трудно представить, что еще он мог сделать.

Борьба шла в разных частях города. Несколько известных большевиков присоединилось к Осипову; среди них был Геголошвили, который арестовывал меня 21 октября. Наконец 21 января Осипов решил, что он разбит и с небольшой группой соратников (и конечно с деньгами) покинул Ташкент, бросив отряды своих сторонников, которых не предупредили об этом и которые, в конце концов, были убиты.

Большевики устроили ужасную месть за это восстание. Все люди, подозреваемые в причастности к нему, были арестованы. Арестованы были не только те, кто на самом деле был причастен к мятежу, но также и совершенно невинные люди. Я слышал множество душераздирающих историй. Достаточно было надеть шейный платок или галстук, расцененный как буржуазный, чтобы быть арестованным. Один инженер, приехавший на рождественские каникулы к своей дочери, оказался среди тех, кто был арестован и расстрелян. Другой жертвой оказался инженер Керенский, брат Керенского – лидера Февральской революции в России. Хуже всего было то, что они арестовали и расстреляли Клеберга – главу шведской миссии Красного креста по помощи немецким военнопленным, главной виной которого было ношение шейного платка. Фактически все эти арестованные числом около четырех тысяч были расстреляны самым жесточайшим образом.

Я узнал ниже описываемую историю несколько месяцев спустя от человека, которому, я так думаю, единственному удалось спастись. Я привожу ее, так как она ценна тем, что показывает, что она была возможна.

Человек, которого мы назовем условно Семенов, служил в охранке – секретной полиции во времена царизма. Он был схвачен на улице во время боев на самом деле с револьвером в руках, и его вина была несомненна. Он вместе с несколькими сотнями других был отправлен в комнату в железнодорожных мастерских. Было очень холодно, и он был одет в пальто с меховым воротником; у него были очки и подвернутые на концах усы. У него было два паспорта, один его собственный, а другой фальшивый на фамилию Попов. Во время ареста он был последним. Арестованных вызывали по шесть человек. За столами сидело шесть судей, все рабочие. Стоящий солдат говорил, что он видел арестованного до «суда» с оружием в руках, стреляющего. «Судья» приказывал расстрелять его, а его фамилия заносилась в список. Группа потом отправлялась в другую комнату дожидаться своей очереди. Семенов сказал пятерым своим товарищам, что он собирается попробовать сбежать, и попросил их для этого сказать, когда будут зачитывать фамилии из списка их группы, что он, Семенов, уже расстрелян. Попов это распространенная фамилия, а поэтому он мог надеяться, что в списках есть еще один Попов. Сам Семенов избавился от своего паспорта на фамилию Попов, закопав его в снег по пути, когда их вели по судебному двору во вторую комнату. Он оторвал меховой воротник у своего пальто, выкинул очки и выпрямил усы. То есть изменил свою внешность настолько, насколько это было возможно. Он сказал мне, что в свою бытность в полиции ему часто приходилось маскироваться. В комнате стояло что-то вроде буфета, и он спрятался за ним. Все сработало по его плану. Пятерых из его группы вызвали надлежащим образом и расстреляли. Они сказали, что Попов – шестой из их группы уже расстрелян и «судья» удовлетворился этим. А сам Семенов прятался в своем укрытии в течение нескольких дней. У него никак не подворачивался удобный случай уйти. Наконец голод, жажда и приступы боли заставили его встать и выйти. Солдаты сразу же спросили его, кто он такой и что он тут делает. Он сказал, что его фамилия Семенов, и он показал свой паспорт. Он сказал, что он только что из любопытства зашел сюда с улицы, чтобы посмотреть место, где расстреливают людей. Он просидел три месяца в тюрьме, но так как против него ничего не нашли, его освободили.

Независимо от того, правдива ли или вымышлена эта его история, бесспорным фактом остается то, что после этих коротких «судебных процессов», на которых подсудимым не позволялось даже произнести слова в свою защиту, было репрессировано четыре тысячи человек. Если бы им позволили сказать хотя бы одно слово, уверен, не был бы расстрелян швед Клеберг, который был вообще ни при чем! Имена этих приговоренных были записаны в списке, который был потерян. Несчастных завели в огромный барак, где их раздели, так как большевики хотели забрать их одежду. Затем их вывели и расстреляли с величайшей жестокостью, от подробных описаний которых я воздержусь. Фактическими палачами были главным образом венгры – бывшие военнопленные, но один русский, Толчаков, с удовольствием выполнял эту работу и лично расстрелял семьсот пятьдесят восемь человек. Он впоследствии сам лично приводил в исполнение все приговоры, и ему была положена специальная порция вина, чтобы помогать ему в этой работе! Позже, когда он захотел отдохнуть, его послали отдыхать в дом отдыха в Чарваке в горах. Главным судьей этого так называемого судебного процесса был некий мошенник по фамилии Леппа. Он был пойман на грабеже собственности своих жертв, отдан под суд, был признан виновным и приговорен к трем месяцам поражения в гражданских правах!

У одной дамы, которую я знал, одновременно были расстреляны муж и трое сыновей. Несколько женщин, которые носили еду «белым» во время мятежа, были расстреляны, но большинство женщин остались одни.

Один восемнадцатилетний юноша был захвачен с белогвардейцами и должен был быть расстрелян. Большевики обещали ему сохранить жизнь, если он выдаст имена людей, которые помогали или симпатизировали Осиповскому восстанию. Он назвал тридцать шесть фамилий, и все эти люди были расстреляны. Власти потом решили расстрелять самого мальчишку, но, в конце концов, позволили ему уйти, думая, что он сможет быть еще полезен, и в любом случае кто-нибудь ему отомстит. Бедный парень пребывал в ужасе, зная, что родственники его жертв поклялись убить его.

Геголошвили, который был пойман во время мятежа с поличным, был среди этих арестованных. Так как его жена была дружна со многими комиссарами, то ей позволили пойти и забрать тело своего мужа, чтобы похоронить его. Она нашла его без ранений. Он упал мертвый, когда его только собирались расстрелять.

Интересно, что побочным продуктом январского мятежа явились детские игры на улицах. Дети играли в уличные бои и копировали с большой достоверностью звук подлетающей пули! Я всегда думаю, что слово на языке пушту Даз для обозначения выстрела более выразительно, чем любые наши слова. Даз гораздо ближе к звуку, который слышен у мишени, в то время как наши слова «хлопок», «удар», «щелчок» и так далее представляются звуком выстрела с точки зрения стреляющего.