Текст книги "Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)"

Он умолк. Меркер, держа в пальцах папиросу, с любопытством смотрел на него.

– Продолжайте, – сказал он наконец.

– Первое, что мне захотелось сделать, – это увидеть вас собственными глазами. Я поехал в Лион, куда вы официально прибыли на открытие памятника… не помню уж, какому великому человеку. Я вас видел; я слышал вашу речь. Я убедился в полном нашем внешнем сходстве и в том, что у нас одинаковый голос. Но тогда я был немного худее вас; несколько месяцев усиленного питания, и я сравнялся с вами. В то же время я совершенствовался в английском языке, так как узнал, что вы блестяще владеете им. Слава богу, я сам очень хорошо знал его; моя мать воспитывалась в Лондоне и с детства научила меня говорить по-английски. Я также тщательно стал изучать политическую жизнь за последние годы и старался приобрести познания по японскому искусству, потому что вы, кажется, знаете его в совершенстве?

– Это неправда, – сказал Меркер. – Мне создали такую репутацию, но это преувеличено. Мне оно нравится, но у меня нет времени заняться им, и я ничего толком не знаю.

– Тем лучше, потому что это очень трудно, – сказал Бержан. – Короче говоря, я старался изо всех сил и, заметьте, без всякой уверенности в том, что когда-нибудь решусь поехать повидать вас и предложить вам такое невероятное сотрудничество. Иногда я говорил себе, что я просто сумасшедший, и не думал об этом целыми днями… по крайней мере, старался больше не думать. Но это постоянно возвращалось и владело мной. Я становился честолюбив… за вас. Моя жизнь казалась мне все более и более серой, пресной и скучной. Мне представлялось, что, не предлагая вам своей помощи, я предаю наше общее с вами дело… Все, что я говорю вам, очень запутанно и странно… но и мои мысли были такими же… Что делать? Наше с вами положение такое необычайное… И наконец, месяц тому назад, я вдруг решился. Я взял отпуск по болезни и уехал. Приехав в Париж, я остановился здесь. Я знал этот квартал, так как жил здесь во время своих кратких наездов в Париж. В последний раз это было четыре года назад. Теперь я приехал ночью и, решив свидеться с вами как можно скорей, сбрил бороду, чтобы вы с первого же взгляда были поражены нашим сходством; затем выкрасил брови и усы, чтобы это сходство не бросалось в глаза всем, и для этого же увеличил свой рост высокими каблуками. После всего этого я написал вам мое первое письмо и только тогда сразу понял, что мне очень трудно будет встретиться с вами. Я не мог ни пойти к вам, ни попросить вас принять меня, ни объяснить в письме, в чем дело. Если бы кто-нибудь, кроме нас, узнал бы нашу тайну – тогда еще это была только моя тайна, – ничего нельзя было осуществить; то, что я просил у вас, было очень необычайным. Я это знал и мучился. Мои первые ожидания у решетки церкви мне показались бесконечными. И все-таки какое-то странное чувство давало мне надежду. Хотите знать какое? Я говорил себе: «На его месте я бы непременно пришел». И в конце концов я оказался прав, так как вы пришли. С минуту они оба молчали.

– Итак, – медленно сказал Меркер, – вы мне предлагаете действительно это? И вы могли хоть секунду подумать, что я соглашусь потерять всеобщее уважение, стать смешным, разбить карьеру из-за проведения в жизнь какой-то нелепой фантазии, которая, если бы я имел безумие поддаться ей, была бы изобличена в первую же минуту!.. Это фарс, дорогой мой, мелодрама… Все, что хотите… но только что-то неосуществимое… к несчастью… – прибавил он точно против воли.

– Вы говорите, к несчастью? – спросил Бержан.

– Я говорю, к несчастью… Да! Конечно, я говорю – к несчастью. Если бы ваше предложение было приемлемым – конечно, я принял бы его. Это само собой очевидно. И это была бы самая большая услуга, которую кто-либо мог оказать мне. Несмотря на все мои усилия, несмотря на то, что я очень быстро работаю и никогда не отдыхаю больше, чем это строго необходимо, мне никогда не удается сделать самому все то, что хотелось бы сделать. Поглощенный без передышки бешеной работой, я не живу. У меня нет ни минуты для личной жизни. Единственно, что стоит запомнить из того, что вы заставили меня прочесть, – это рабство знаменитого человека, никогда не принадлежащего себе. Конечно, было бы прекрасно, неоцененно – иметь двойника, который бы перевоплотился в вас, когда вам нужно только где-нибудь присутствовать и представительствовать. Я часто мечтал освободиться от этой официальной чепухи, которая просто приводит меня в отчаяние, поглощая бесполезно большую часть моего времени.

Бержан улыбнулся:

– Вот я и предлагаю вам способ…

– Вы мне предлагаете какую-то безумную шутку, которую вы придумали от безделья и одиночества. Вы сами себя уверили в осуществимости этой химеры. У вас есть оправдание в нашем необычайном сходстве… Я чувствую, что вы честный и искренний человек, иначе я мог бы подумать, что кто-нибудь из моих соперников или врагов, желающих занять мое место, устроил эту фантастическую историю, в надежде, что я попадусь на эту удочку и погибну…

– Это было бы слишком хитроумно, – спокойно заметил Бержан. – Я думаю, вы хорошо оцениваете положение…

– Не настаивайте! – прервал его Меркер, вставая.

– Нет, буду настаивать. Если вы слушали до сих пор меня, послушайте еще. Я слишком хотел иметь с вами это свидание, чтобы оно могло так окончиться… Вы принуждены будете согласиться, потому что то, что я вам предлагаю, вполне осуществимо… Мне кажется, вы себе все это не так представляете, как это есть на самом деле. Конечно, если бы я был агентом вашего врага и предал вас, выдав нашу тайну, в то время когда я вас бы заменял… это навредило бы вам. Но на самом деле ведь это не так! Вы оказываете мне честь не считать меня таким… и в этом вы совершенно правы. Вы знаете, что я не провокатор… А кроме того, легко проверить все то, что я рассказывал… Единственно, что вам мешает принять мое сотрудничество, которое для вас было бы неоценимым, – это боязнь, что нас могут открыть. Так это невозможно. Подумайте хорошенько: во-первых, явная несообразность такого предположения – никто не рискнет заподозрить истину, до того она будет смела; а во-вторых, я, хотя бы для начала, буду заменять вас только в официальных торжествах. И вы сами будете появляться на другой день или даже через несколько часов… Если бы даже возникло подозрение, хотя оно, клянусь вам, невероятно, вы его сейчас же рассеете.

– Но как вы хотите, чтобы вас, несмотря на наше исключительное сходство, сразу же не разоблачили, не установили вашу личность?.. Повторяю: это, может быть, очень удачный литературный прием, но…

– Простите! Как я уже сказал – я изучал этот вопрос. Конечно, это неоднократно использованный литературный прием, но это не только литературный прием. В истории можно найти много совершенно поразительных примеров такого необычайного сходства. У Плиния, книга вторая, глава двадцать третья, и Валерия Максима, книга вторая, глава пятнадцатая, сказано, что Сура, бывший проконсулом Сицилии, встретился раз с бедным рыбаком, изумительно похожим на него. У них были одинаковые черты лица, одинаковое сложение, те же движения, такой же голос, смех, и, наконец, они оба заикались. По свидетельству того же Плиния, книга седьмая, глава тринадцатая, у Страбона, отца великого Помпея, был повар – вылитый его портрет, которого он мог выдавать за себя. Можно привести множество подобных примеров. Наиболее типичный – это случай, произошедший в шестнадцатом веке с Мартином Гэром. Вы знаете?

– Не очень хорошо, – сказал Меркер.

– Вот в двух словах в чем дело: Мартин Гэр женился очень молодым на Бертранде де Рольс и жил с ней в деревне, на юге Франции. Когда ему минуло двадцать два года, он совершил какую-то мелкую кражу и бежал, не сказав даже жене куда. Восемь лет не было никаких вестей от него. Затем появился человек, называвший себя Мартином Гэром и до того похожий на него, что все признали его без всяких колебаний, начиная с его четырех сестер и его жены – Бертранды де Рольс, которая опять стала жить с ним, как с мужем. Прошло несколько лет; у Мартина Гэра произошла с одним из его дядей ссора на денежной почве. Дядя стал утверждать, что этот вернувшийся человек не настоящий его племянник, и хотел заставить Бертранду признать, что человек, с которым она жила, не ее муж. Но она ответила, что ей-то лучше знать, чем кому-либо другому, и что «это был либо ее муж, либо черт в его коже». И все-таки это был не он! В один прекрасный день в деревне появился человек с деревянной ногой и заявил, что он настоящий Мартин Гэр, что он возвращается из армии и потерял ногу при осаде Сен-Лорана. Он потребовал восстановления в правах. Обоим Мартинам Гэрам сделали очную ставку. Они были поразительно похожи между собой и обзывали друг друга самозванцами. Тогда привели четырех сестер Гэра и Бертранду де Рольс. Они, как и в первый раз, без малейшего колебания признали в вернувшемся человеке Мартина Гэра, сознались в своей ошибке и заявили, что второй-то и был настоящим Мартином Гэром, их братом и мужем. Тогда ложный Мартин Гэр, тот, который вернулся первым, признался, что он солгал и что на самом деле он был Арнольдом де Тилем. Его повесили.

Вам же, Клод Меркер, не придется возвращаться и требовать восстановления в правах, ведь если я буду действовать, то только с вашего согласия… Хотите еще другие примеры?.. Целый ряд исторических загадок и знаменитых судебных процессов основаны на сходстве. Не стоит перечислять все случаи. Был же Лжедмитрий. Было дело об ожерелье из-за сходства Марии-Антуанетты с девицей Николь Легэ. В Англии было необычайное дело Тайшборна, где одному хитрому мяснику удалось выдать себя за потонувшего в море наследника старинной семьи. До самой последней минуты, даже когда судьи признали его виновным, мать утонувшего продолжала утверждать, что самозванец был ее сыном. В Англии же вскрылась недавно страшная тайна Друса Портланда, основанная на сходстве между высокопоставленным лицом и торговцем мебелью. Это была настоящая сенсация, со всеми аксессуарами захватывающего романа: двойная жизнь – то купец, то герцог, подземелья, фальшивые бороды, парики, мнимые похороны, гроб, наполненный свинцом, тайный брак, и все это поддерживалось чьими-то взносами.

Видите: я хорошо изучил этот вопрос. Все эти примеры доказывают, что мое предложение вполне осуществимо. Я сам вначале колебался: не безумие ли то, что я задумал?..

– Но, – прервал его Меркер, – я понимаю совершенно ясно – если допустить, что ваш план осуществим, – всю выгоду его для меня; но вам-то что в этом?

– Видно, что вы совсем не знаете, что значит скучать в маленьком провинциальном городке, – сказал с легкой горечью Бержан. – С тех пор как я начал думать об этом, моя жизнь стала совершенно невыносимой. Меня пожирало это нелепое честолюбие «за вас», о котором я вам только что говорил. Сам по себе я ничто; но, принимая участие в вашей жизни, в вашей славе, я таким образом становлюсь чем-то… дублером знаменитого человека!.. правда, только дублером, но в течение нескольких часов мое самолюбие будет удовлетворено, чего я сам по себе никогда не смогу добиться, так как у меня нет ни имени, ни состояния, ни способностей, ни энергии… Я средний человек, я это знаю… но этот средний человек внешне похож на вас. Моя единственная удача, мое единственное достоинство – это то, что я похож на вас и что я вообразил себе, что могу что-нибудь извлечь из этого… Заметьте, я считаю себя достаточно умным, чтобы не наделать оплошностей, которые могли бы все выдать.

– Вы ничего не говорите о деньгах, – сказал Меркер, прямо глядя ему в глаза.

– Не стоит! Я знаю, что вы сделаете все, что надо. Вы будете оплачивать мое существование здесь, ведь оно будет и вашим. А кроме того – но уверяю вас, это совсем второстепенный вопрос, так как я в этом отношении совершенно спокоен, – вы богаты, и я буду пользоваться вашим богатством. И если все пойдет так, как нам хочется, а иначе и быть не может, вы мне обеспечите спокойную старость…

– Итак, – продолжал он, и голос его задрожал от легкого волнения, – вы согласны! Клянусь вам, нам это удастся… Я в этом уверен, повторяю вам! И думаю, что это и позволяет мне с такой уверенностью говорить с вами… Мне кажется, что я говорю сам с собой… Я не стесняюсь, не конфужусь… вы меня за это простите… Итак, решено: вы согласны!

– Я… я не знаю… – сказал Меркер. – Откровенно говоря, меня это очень соблазняет… Уже одна необычайная смелость вашего проекта могла бы соблазнить меня. Я люблю риск, если есть за что рисковать… Я очень точен, ясен и уравновешен. Но это вовсе не значит, что я отказываюсь от романтизма в жизни или в замыслах. Вы, конечно, обдумали и отделали все детали осуществления вашего предложения. Можете вы их изложить мне?

– Конечно: прежде всего, мы должны с вами в течение некоторого времени – двух, а может быть, и трех недель – «репетировать», чтобы я мог вполне усвоить ваши манеры и ваши обычные жесты. Для этого вы будете жертвовать часом или двумя, когда у вас будет свободное время. Вы должны рассказать мне с точностью, как вы держите себя в публике, ваше отношение к людям, находящимся рядом с вами на официальных торжествах, и те фразы, которые вы обычно говорите… Думаю, что я мог бы начать с какого-нибудь банкета, конечно, не представляющего особого значения. На таких официальных трапезах всегда бывает целый ряд людей, которые вас совсем или почти совсем не знают.

– Да. По-моему, нет более отвратительного способа терять время. Это входит в круг тех деяний – для меня совершенно не нужных, – которые налагаются на человека, стоящего у власти, тем, что я называю представительственным заблуждением. В таких случаях вы являетесь центром, к которому сходятся пятьдесят, шестьдесят или сто мелких честолюбий, откровенно принимающих личину преданности. В каждом возражении, в каждой красноречивой формуле о бескорыстии трепещет та же подразумеваемая фразочка, которая в конце концов и обнаруживается, иногда грубо, а иногда ловко замаскированная, в зависимости от темперамента собеседника: «Я этого хочу!».

– Ну и скептик же вы! – произнес слегка смущенный Бержан.

– Да, я скептик по отношению к идеям, когда они этого стоят… Но вы видите, что я с вами просто думаю вслух… Это нелепо, но, повторяю, я не могу заставить себя не относиться к вам с интимной бесцеремонностью. Наше исключительное сходство мешает мне видеть в вас совершенно чужого человека. Насколько вам оно дает уверенность, настолько меня оно делает доверчивым. Я не могу удержаться, чтобы не говорить с вами как с самим собой… Хотя мне не свойственна такая доверчивость… До сих пор я высказывал ее только одному человеку… единственному моему другу, к которому я отношусь без всякого скептицизма… Вы говорили, что начнете с банкета? Хорошо!

– Я тоже, видите, хочу привыкнуть… Я не очень застенчив… но все-таки гораздо меньше буду стесняться, если будет сто человек, чем перед одним или двумя, в каком-нибудь частном деле. Я выучу то, что надо будет говорить… Вы много говорите?

– Нет, – сказал Меркер. – Я молчалив. – Он засмеялся и добавил: – Не забывайте, что я очень мало ем и пью только воду.

– У меня обыкновенный аппетит, – заметил Бержан, – и я пью вино… не много, но с удовольствием… Но я обойдусь без него, будьте спокойны… Вижу, мне придется начать курить. Мне врач когда-то запретил курение из-за сердца, но я снова легко привыкну… Итак, буду продолжать: не думаю, чтобы мы могли и дальше жить в этом отеле; здесь недостаточно комфортабельно для вас, и потом, это могло бы представить ряд практических неудобств. Я сниму квартиру, лучше всего на первом этаже, и скажу, что у меня есть брат, который много путешествует и иногда навещает меня. Братом будет другой из нас. В первое время я буду вам не очень полезен, но когда я совсем привыкну, то буду в состоянии заменять вас каждый раз, когда вам не нужно будет «морально» присутствовать где-нибудь. Я скоро разучу мою роль, вы можете положиться на мое прилежание, а если представится неожиданное затруднение – я сумею его обойти… Техника замены одного другим не сложна. Вы ведь не живете в министерстве?

– Нет, я живу один и очень скромно, вот уже пятнадцать лет, в одной и той же квартире, на улице Лилль… У меня всего один лакей.

– Прекрасно! Когда я вам буду нужен, вы выйдете от себя и на некотором расстоянии возьмете экипаж, чтобы добраться до нашей общей квартиры. Я вас жду. Я одет так же, как вы – Клод Меркер, – такое же черное пальто, такой же котелок и строгий галстук. Я ухожу и занимаю ваше место. Вы остаетесь дома, вы свободны, вы становитесь мной, и, если это надолго и вы тоже хотите выйти, вы подкрашиваете усы и брови, изменяете прическу, делаете прямой пробор вместо зачесанных назад волос, надеваете ботинки с высокими каблуками, желтое пенсне, клетчатое пальто, фетровую шляпу, галстук лавальер. Это будет мой обычный костюм. И пока я Меркер, вы Бержан. Я надеюсь, что скоро буду иметь возможность давать вам несколько дней свободы подряд – для спокойной работы. Но как только мы начнем нашу работу – нужно будет сейчас же отослать вашего лакея. Он хорошо знает ваши привычки. Его могут поразить какие-нибудь детали, когда мне придется заменять вас на вашей квартире. Новый лакей, который будет по очереди видеть нас, примет наши привычки, не подозревая, что они принадлежат двоим разным людям. Может быть, он будет считать вас капризным, вот и все… Итак, вы согласны! – закончил он с воодушевлением.

Меркер задрожал, как будто очнулся от сна:

– Нет! Нет! Нет еще!.. Я хочу подумать… Я не отказываюсь… И зачем мне, в конце концов, отказываться? Зачем не воспользоваться случаем, который дает мне возможности несравненные, каких еще не было ни у одного человека. Послушайте, Бержан, я ничего не решаю. Я хочу посоветоваться с одним другом, о котором я вам только что говорил.

– Но подумайте, если кто бы то ни было узнает…

– Только не он! Я верю ему, как самому себе. Я не решусь обмануть его, и, кроме того, у нас ничего не выйдет, если мы не посвятим его. Он слишком хорошо меня знает… А затем, я так хочу!.. Ведь рискую я, а не вы.

Он снова стал властным, почти грубым Меркером, которому никогда никто не смел возражать.

– Хорошо, – пробормотал Бержан. – Я понимаю… вы, может быть, хотите таким образом принять меры предосторожности против меня. Я ничего не могу возразить, и, так как я изложил вам все совершенно откровенно, у меня нет колебаний, раз вы так уверены в вашем друге…

– Половина первого, – вдруг сказал Меркер. – Я ухожу. Вы получите мой ответ через три дня.

Он ушел. Бержан задумался. Он чувствовал, что не заснет. Вдруг он заметил на столе забытый Меркером портсигар. Он взял папиросу и закурил ее, чтобы, на всякий случай, приучиться.

В воскресенье утром пришло письмо; он вскрыл его с сильно бьющимся сердцем. В письме было только одно слово: «Согласен».

Бержан весь задрожал, его лицо прояснилось; ему показалось, что он начинает новую жизнь. Он сделал движение плечами, точно сбросил с себя какую-то тяжесть – тяжесть долгих лет серенькой жизни бедного чиновника, пригвожденного к обыденной работе, без всяких надежд, без волнений, без ожиданий. Он подошел к мутному зеркалу шкафа посмотреть на себя… посмотреть на лицо Клода Меркера в своем лице.

Затем вернулся к столу, взял лист бумаги и написал письмо к себе, в провинцию, своему начальнику.

«Господин директор!

Честь имею покорнейше просить вас принять мою отставку. Состояние моего здоровья заставляет меня…»

И от охватившего его возбуждения его рука действительно дрожала, как у лихорадочного больного.

Глава III
Репетиция

После второго свидания с Клодом Меркером Рауль Бержан нанял маленькую квартиру из трех комнат, кухни и узкого коридора; она находилась в спокойном доме на острове Сен-Луи, на набережной против левого берега Сены, на углу одного тихого переулка. Вход в квартиру был из-под ворот, не доходя до помещения привратницы, и таким образом можно было, хотя бы отчасти, избежать ее профессионального любопытства. Окна двух первых комнат выходили на набережную; окна третьей комнаты, которая была на углу, и окна кухни выходили в переулок; так как они находились невысоко от земли и были без решеток, а только со ставнями, то ими, при случае, можно было воспользоваться как дверью, минуя привратницу.

Бержан, у которого, по его собственному признанию, была сильная склонность к романтизму, очень понравились особенности этой квартиры, и он быстро учел все выгоды, какие они могут представить. Действительно, это были лучшие условия, при которых можно было удобнее всего сохранить тайну его смелого заговора с Клодом Меркером. Они заключали в себе высшую предосторожность и гарантию безопасности, которая сразу восхитила его. И хотя Меркер нашел сначала, что остров Сен-Луи расположен слишком далеко от центра его общественной деятельности, но скоро сам пришел к тому же заключению. Бержан нанял на свое имя квартиру в три комнаты и на деньги, полученные от Меркера, просто и комфортабельно обставил ее. Через две недели после их первой встречи у ограды церкви Сен-Жермен-ле-Пре он уже поселился в ней.

И вот тут-то, в средней комнате этой квартиры, самой большой комнате, из которой Бержан сделал что-то вроде рабочего кабинета-гостиной, собрались в один из декабрьских вечеров Меркер, Бержан и доктор Вотье.

Когда, за несколько времени до этого, Меркер познакомил Вотье со странным предложением человека, так похожего на него, доктор искренне удивился и долго обдумывал… Затем поднял глаза на Меркера и сказал:

– А почему бы нет?.. Да! Почему бы нет?.. Надо очень осторожно отклонять от себя все странное и необычайное, только потому, что это что-то странное и необычайное… Предложение, сделанное тебе, пожалуй, единственный способ, чтобы такой выдающийся человек, как ты, стал чем-то более значительным, чем просто выдающийся человек… Да, получить такую, почти волшебную возможность раздваиваться; иметь если не вдвое больше времени, чем у всех людей, то, во всяком случае, на треть больше. Все ненужное в твоей жизни уйдет от тебя, если ты сдашь ее другому. Он поможет тебе нести бремя, взяв на себя ту часть, которую тебе не необходимо нести самому. Таким образом, ты можешь еще продержаться… Я говорю – продержаться. Ты сгораешь! Если ты не будешь отдыхать, то, каковы бы ни были твои силы, энергия, способность к борьбе, ты не будешь в состоянии продолжать твою изнурительную работу. Есть очень банальная, но абсолютная истина: силы человека не безграничны. Тебе нужно время для отдыха, иначе, может быть, и даже наверное, явится вдруг неизбежный, изнуряющий перерыв из-за болезни или переутомления. Требуя от самого себя слишком многого, ты рискуешь когда-нибудь не получить ничего. Случайно остроумная выдумка этого человека дает тебе возможность отдохнуть: это исключительный, чудесный, невероятный случай! Воспользуйся им или, по крайней мере, постарайся воспользоваться. Это, конечно, совершенно необычайный случай… необычайный, но в нем нет ничего низменного, ничего дурного, ничего такого, что может повредить другому человеку. Это протест – который, правда, останется неизвестным – это твой протест против напрасной потери времени, связанной с твоим положением. А кроме того, по-моему, такие люди, как ты, – единственные судьи своих поступков. Чтобы вести к благу свое дело, ты можешь свободно пользоваться всеми способами, какие тебе нужны.

– Итак… ты думаешь, я должен согласиться?

– Да! А кроме того, если я и скажу тебе «нет» – ты все равно согласишься. Ты уже это решил. Я не сомневаюсь, что мое мнение для тебя ценно, но рядом с твоим оно ничто. Дорогой мой, я говорю тебе, как всегда, все, что думаю… И прибавляю, что если бы ты не был таким – ты не был бы Клодом Меркером… Но все же… все же совершенно ясно, что такое мнение, как твое, так и мое, имеет значение лишь при одном условии, если это оригинальное замещение логически возможно. Я хочу сказать: необходимо, чтобы сходство между тобой и Раулем Бержаном было совершенным, абсолютным… А этот вопрос один только я могу решить, потому что вы меня одного посвятили в ваш план. Похож ли на тебя этот человек так, как вы оба это думаете? Только кто-нибудь третий, видя вас вместе, может решить этот вопрос. Опыт с зеркалом, который ты проделал, дает большие надежды, но его недостаточно. Манеры, позы, жесты могут, несмотря на близкое сходство, не быть похожими. Сумеет ли Бержан точно подражать тебе? Я буду руководить им, исправлять ошибки и указывать на детали, которые ты, конечно, и сам не знаешь. В течение этих нескольких недель, которые остаются до его «дебюта» и моего отъезда, я его, если можно так выразиться, подготовлю. А если нам не удастся добиться полного совершенства, придется отказаться… Но, судя по тому, что ты мне о нем говорил, он добьется… А кроме того, ваш план до того необычен, что не может возникнуть никаких подозрений; для этого нужно, чтобы твой двойник сделал какую-нибудь грубейшую ошибку или захотел предать тебя.

– Ни того ни другого нечего бояться, – живо сказал Меркер. – Это умный и серьезный человек. Он сделает все возможное, чтобы удовлетворить свое честолюбие, то есть быть мной… И если подумать хорошенько – ему есть из-за чего стараться. Представь себе только ту жизнь, которую он вел в провинции, и ту, которую ему придется вести здесь. Что касается измены… Нет! Это решительно невозможно, ведь это до того противоречит его явному интересу. И затем, если он меня выдаст… ну… так я во всем признаюсь… Я расскажу всем, что меня заставило пойти на такой обман. Уверен, что мой авторитет еще больше вырастет оттого, что я посмел совершить это.

– Возможно… Но не наверное… Может случиться, что получится такой скандал, от которого ты погибнешь, хотя есть способы заранее гарантировать себя… Впрочем, оставим это. Действительно, предательство совершенно невероятно, если только он рассказал тебе правду о своем прошлом.

– Я все разузнаю… Мне будет легко это проверить окольным путем. Нет! Нет, он искренен, я это чувствую, я могу ему довериться, как самому себе.

Вотье ничего не ответил. Он решил изучать Бержана не только со стороны его сходства с Меркером, но и с моральной стороны. И после этого разговора Меркер написал Бержану: «Согласен».

Двойные зеленые бархатные занавеси на окнах были тщательно задвинуты, в камине ярко пылал огонь, а три большие лампы без абажуров освещали комнату. Доктор Вотье сидел в кожаном кресле, наблюдая за Меркером и Бержаном; они стояли перед ним, оба одинаково одетые, и разговаривали.

– Добились! – пробормотал Вотье. – Или, по крайней мере, скоро добьетесь.

– Господин Бержан, – продолжал он громко, – вы делаете поразительные успехи. Это наша пятая репетиция, и вы уже почти совершенно одно лицо с Меркером… Да, почти что… Только не забывайте такого характерного для Меркера жеста, когда он вдруг слегка пожимает плечами и откидывает голову назад, хмуря брови… а руки держит в карманах пиджака… Да, да, вот так! Не забывайте делать этот жест время от времени, когда будете слушать собеседника. А затем привыкните быть более резким в движениях, Меркер всегда резок. Он мало жестикулирует, обратите на это внимание, у вас есть склонность к жестам, гораздо больше, чем у него; у Меркера жест порывистый и четкий. Старайтесь также, когда говорите, отчетливее вбивать слова. У вас голос более мягкий, более музыкальный, чем у него.

– Хорошо, – сказал покорно Бержан.

Меркер взял папиросу и закурил. Бержан сделал то же.

– Прекрасно, – одобрил его Вотье. – Ваши движения совершенно тождественны… Теперь садитесь оба передо мной и будем втроем разговаривать… Господин Бержан, заметьте это движение Меркера: он кладет левую ногу на правую и наклоняется корпусом вправо… Не совсем так, он делает это резче. На этот раз хорошо. Не забывайте, что он всегда сморкается левой рукой. Это, конечно, все детали, но ничем не надо пренебрегать… Быть может, среди людей, с которыми вам придется встречаться, будет тонкий наблюдатель… Впрочем, уверяю вас, успех обеспечен. Я умею наблюдать: почти невозможно отличить вас одного от другого. Конечно, для меня есть разница, быть может, она была бы и для всякого, наблюдающего за вами, когда вы вместе. Но, видя вас порознь, ни один непредубежденный человек не усомнится, что видит одно и то же лицо… Я даже не уверен, что и предубежденный человек может заметить разницу… Господин Бержан, господин Бержан, послушайте, не принимайте такого мечтательного вида. У Клода Меркера никогда не бывает мечтательного вида. Он часто бывает молчалив, в особенности там, где вы его должны будете заменять… В таких случаях у него бывает озабоченный вид, но никогда нет блуждающих глаз и приятной полуулыбки, дающей такое мягкое выражение вашему лицу. Вы обратите на это внимание, не правда ли? Простите за эти постоянные уроки, но…

– Я вам бесконечно благодарен, – почтительно сказал Бержан. – Единственное мое желание – это быть достойным той чести, которую оказывает мне господин Меркер, соглашаясь на мое скромное сотрудничество.

– Поговорим немного о банкете, – прервал его Меркер – Я вам дал, Бержан, список приглашенных и описал тех, кому вам придется сказать несколько слов.

– Я все знаю наизусть, – сказал Бержан, – а сейчас я учу речь, которую должен буду произнести… На следующей нашей репетиции я скажу ее, а вы будете так добры поправить мне интонации.

– За обедом вы кашлянете несколько раз, – прервал его доктор Вотье. – Этим можно будет объяснить глухой голос, который у вас, пожалуй, будет от волнения на первом вашем выступлении.

– Если с вами заговорят о вопросах, выходящих из указанных мной рамок, вы скажете только: «Мы об этом еще поговорим».

Вотье засмеялся.

– Слышите, господин Бержан, эту четкую интонацию, обрывающую и сажающую на место всяких просителей и нахалов: «Мы об этом еще поговорим!»

– В качестве просителя, – сказал Меркер, – вас, Бержан, будет, наверное, осаждать некто Буфремон. Знаешь, Вотье, наш товарищ по лицею. Он будет там, потому что он лезет всюду. Это толстый, бритый малый, с розовыми щеками, черными усами и блестящей лысиной; элегантный, в орденах и важный. У него мания напоминать мне о тысячах мелочей из воспоминаний детства, к которым я совершенно равнодушен или о которых я совсем забыл… Правда, – добавил он, – у меня в голове столько вопросов, требующих немедленного разрешения, что из моей памяти улетучились все мелкие детали прошлого. Я бы не мог даже вспомнить, как звали наших преподавателей.