Текст книги "Икона"

Мать повела сына к врачу. Доктор Свобода из чешского посольства оказывал помощь сотрудникам всех коммунистических миссий. Он был хорошим и добросовестным врачом и через несколько минут заверил мать, что у её ребёнка всего лишь лёгкий приступ малярии. Он сделал мальчику инъекцию и дал ещё таблеток для ежедневного приёма.

Лекарство не подействовало. За два дня состояние ребёнка ухудшилось. Температура поднялась, озноб усилился, он кричал от головной боли. Посол разрешил обратиться в главный госпиталь Найроби. Поскольку мать не говорила по-английски, с ней поехал муж, второй секретарь посольства Николай Ильич Туркин.

Доктор Уинстон Муа тоже был превосходным врачом и, вероятно, знал тропические болезни лучше чешского доктора. Он тщательно осмотрел мальчика и, выпрямившись, улыбнулся.

– Плазмодиум фальципарум, – объявил он. Отец озадаченно нахмурился. Он хорошо владел английским, но это была латынь. – Это разновидность малярии, к сожалению, не поддающаяся лечению препаратами с хлоро-хинной основой, которые прописал мой уважаемый коллега доктор Свобода.

Доктор Муа сделал внутривенную инъекцию сильного антибиотика. Казалось, это помогло. Но через неделю состояние мальчика стало прежним. Мать была на грани истерики. Обвиняя во всём иностранную медицину, она требовала, чтобы её с сыном отправили в Москву, и посол согласился.

В Москве мальчика сразу же поместили в закрытую клиническую больницу КГБ. Это оказалось возможным, поскольку второй секретарь посольства Николай Туркин в действительности был майором из Первого главного управления КГБ.

В хорошо оборудованной клинике были и специалисты по тропической медицине – ведь сотрудники КГБ работали во всех уголках земного шара. Поскольку состояние мальчика внушало опасения, его медицинская карта попала сразу же к главному врачу отделения профессору Глазунову. Он прочитал присланные из Найроби заключения и распорядился провести компьютерные томографические и ультразвуковые исследования, которые являлись тогда последними достижениями диагностической техники и потому были практически недоступны в СССР.

Результаты его встревожили. Они показали наличие воспалительных процессов в различных внутренних органах. Профессор был мрачен, когда пригласил госпожу Туркину к себе в кабинет.

– Я знаю, что это за болезнь, по крайней мере я уверен, что знаю, но она неизлечима. При помощи сильных антибиотиков ваш мальчик сможет продержаться ещё месяц. Дольше – маловероятно. Я сожалею…

Рыдающую мать вывели из кабинета. Полный сочувствия ассистент объяснил ей, что было обнаружено. Это редкая болезнь, фактически нехарактерная для Африки, обычно она встречается в Юго-Восточной Азии. Эту, как правило, смертельную болезнь обнаружили американцы во время вьетнамской войны. Впервые её симптомы проявились у пилотов американского вертолёта. Расследование показало, что, когда машина зависала над покрытыми водой рисовыми полями, лопасти винта, вращаясь, поднимали в воздух мелкие капли воды и пилоты вдыхали их, а вместе с ними и микроб, устойчивый против всех известных антибиотиков. Русские знали об этом, потому что хотя сами в то время и не делились своими открытиями, но, подобно губке, впитывали все познания Запада. Профессор Глазунов получал все материалы по своей специальности, опубликованные на Западе.

В долгом телефонном разговоре, прерываемом рыданиями, госпожа Туркина сообщила мужу, что их сын скоро умрёт. От мелиоидозиса… Майор Туркин записал название. И пошёл к своему начальнику, возглавлявшему резидентуру КГБ, полковнику Кулиеву. Тот проявил сочувствие, но на просьбу подчинённого отреагировал резко отрицательно:

– Обратиться к американцам?! Ты с ума сошёл!

– Товарищ полковник, если янки выявили эту болезнь, да ещё семь лет назад, у них может что-то быть против неё.

– Но мы не можем просить их об этом, – возразил полковник. – Следует помнить о национальном престиже.

– Речь идёт о жизни моего сына! – воскликнул майор.

– Довольно! Можешь идти.

Махнув рукой на свою карьеру, Туркин отправился к послу. Дипломат не отличался жестокостью, но растрогать не удалось и его.

– Контакты между нашим МИДом и госдепартаментом редки и ограничиваются лишь государственными вопросами, – сказал он офицеру. – Между прочим, полковник Кулиев знает, что вы здесь?

– Нет, товарищ посол.

– Тогда ради вашего дальнейшего продвижения по службе я не стану говорить ему об этом. И вам тоже лучше промолчать. Но ответ: нет.

– Если бы я был членом Политбюро… – начал было Туркин.

– Но вы не член Политбюро. Вы – майор, тридцати двух лет, служите своей стране в Кении. Мне очень жаль вашего мальчика, но я ничем не могу помочь.

Спускаясь вниз по лестнице, Николай Туркин с горечью думал о том, как ежедневно из Лондона в Москву доставляют самолётами лекарства для поддержания жизни в теле генсека Юрия Андропова. Майор вышел на улицу с определённым намерением где-нибудь выпить.

* * *

Попасть в британское посольство было не так легко. Стоя напротив набережной, Зайцев видел не только большое коричневато-жёлтое здание, но и верхнюю часть колоннады портика, прикрывающей огромные резные деревянные двери. Но войти туда было невозможно. Вдоль здания с ещё закрытыми ставнями шла железная стена с двумя широкими воротами для машин: одни – «въезд», другие – «выезд». Они тоже были сделаны из гофрированного железа, автоматически открывались и закрывались. Справа имелся вход для пешеходов, но его перегораживала двойная решётка. На тротуаре стояли на посту два русских милиционера, проверявших каждого, кто пытался войти. Зайцеву и в голову не приходило подойти к ним. Да и за первой решёткой шёл проход, упиравшийся во вторые зарешечённые ворота. Между ними стояла будка службы безопасности посольства, в которой сидели русские охранники. Они спрашивали входящих, по какому делу те пришли, сообщали о них в здание посольства. Слишком много жаждущих получить визу пыталось пробраться в здание через эти ворота.

Бесцельно бродя вокруг посольства, Зайцев вышел на узкую улочку позади него, где находился вход в отдел выдачи виз. Было семь утра, и оставалось ещё три часа до того момента, когда откроются двери, а очередь уже растянулась на сотню метров. Было очевидно, что многие простояли всю ночь. Зайцев медленно направился обратно. На этот раз милиционеры окинули его долгим и внимательным взглядом. Испугавшись, Зайцев, шаркая ногами, побрёл по набережной, чтобы переждать, пока не откроется для посетителей посольство и не приедут дипломаты.

Около десяти начали появляться первые англичане. Их машины притормаживали перед воротами «въезд», ожидая, когда ворота с грохотом распахнутся, чтобы снова закрыться, после того как машина проедет во двор. Зайцев наблюдал, стоя в стороне. У него мелькнула мысль подойти к какой-нибудь машине, но у всех стекла были подняты, а милиционеры находились совсем близко. Люди, сидящие в автомобилях, примут его за просителя и не опустят стекла. А его арестуют. Милиция обнаружит у него документ и сообщит господину Акопову.

Леонид Зайцев не привык сталкиваться со столь сложными проблемами. Он не знал, как поступить, и в то же время находился во власти навязчивой идеи. Ему хотелось отдать эти листы бумаги людям со смешным флагом. Поэтому все длинное жаркое утро он наблюдал, выжидая.

Найроби, 1983 год

Как и все советские дипломаты, Николай Туркин имел ограниченные средства в иностранной валюте. «Ибис гриль», «Бистро» Алана Бовва и «Карнивор» из-за высоких цен были ему не по карману. Он направился в кафе «Торн три» на открытом воздухе при отеле «Нью-Стэнли», что на улице Кимати, выбрал столик под большой старой акацией и, заказав водку и пиво, сел и стал ожидать официанта, при этом все глубже погружаясь в отчаяние.

Спустя полчаса мужчина приблизительно его возраста, покончив со своим пивом, которое он пил у стойки бара, слез со стула и направился к столику. Туркин услышал, как тот произнёс по-английски:

– Эй, веселей, приятель, может, ничего и не случится.

Русский поднял голову. Он немного знал этого американца. Кто-то из посольства США. Туркин работал в управлении "К", принадлежавшем Первому главному управлению, в контрразведке. Его работа заключалась не только в слежке за советскими дипломатами, но и в том, чтобы не спускать глаз с западных дипломатов в поисках человека, подходящего для вербовки. Поэтому он имел возможность свободно общаться с дипломатами других стран, включая и западных, – свобода, недоступная для любого рядового сотрудника посольства.

Но именно поэтому ЦРУ заподозрило, кем являлся Туркин в действительности, и завело на него тоненькое досье. Однако ухватиться было не за что. Этот человек являл собой истинное порождение советского режима.

Со своей стороны, Туркин подозревал, что этот американец – из ЦРУ, ибо его учили, что практически все американские дипломаты служат в ЦРУ. Американец сел и протянул руку:

– Джейсон Монк. Вы Ник Туркин, верно? Видел вас на прошлой неделе на приёме в саду британского посольства. У вас такой вид, словно вам только что сказали, что вас переводят в Гренландию.

Туркин изучающе смотрел на американца. Густые волосы цвета спелой кукурузы падали ему на лоб, и он обаятельно улыбался. В глазах его не было заметно хитрости; может, он вовсе и не агент ЦРУ? У него вид человека, с которым можно поговорить. В другое время Туркин, помня всё, чему его научили в течение многих лет, вёл бы себя по-другому – вежливо, но сдержанно. Сейчас же ему было просто необходимо с кем-нибудь поговорить. Он открыл рот и излил, что было у него на душе. Американец проявил не только интерес, но и сочувствие, даже записал название «мелиоидозис» на картонной подставке для пива. Они расстались далеко за полночь. Русский вернулся на охраняемую территорию посольства, а Монк – в свою квартиру на Гарри-Туку-роуд.

* * *

Селии Стоун, тоненькой, темноволосой и хорошенькой девушке, было двадцать шесть лет. Она занимала пост помощника пресс-атташе в британском посольстве в Москве – её первый пост за границей, который она получила через два года после окончания Гиртон-колледжа в Оксфорде, где специализировалась по русскому языку. И она считала, что имеет все основания наслаждаться жизнью.

В тот день, 16 июля, она вышла из огромных дверей главного подъезда и посмотрела в сторону автостоянки, где стоял её маленький «ровер». Находясь внутри территории посольства, она видела то, чего Зайцев не мог увидеть из-за железной стены. Селия стояла на верхней из пяти ступеней, ведущих вниз к стоянке, асфальт перемежался лужайками с небольшими деревьями и кустами, а также клумбами с яркими цветами. Глядя поверх железной ограды, она видела на другом берегу возвышающуюся громаду Кремля, его пастельные краски: жёлтый, красноватый, кремовый и белый тона, сияющие золотом луковицы куполов многочисленных соборов, возвышающихся над зубцами красно-кирпичных стен, окружавших крепость. Это было величественное зрелище. По обе стороны от крыльца, на ступенях которого стояла Селия, спускались пандусы, по которым имел право подъезжать только один посол. Простые смертные парковались ниже и поднимались пешком. Однажды молодой дипломат испортил себе карьеру: в проливной дождь он въехал на своём «жуке»-"фольксвагене" по пандусу и оставил его под крышей портика. Через несколько минут приехал посол и, увидев, что подъезд заблокирован, вышел из своего «роллс-ройса» внизу и прошёл остаток пути под дождём. Он промок, и это его совсем не забавляло.

Селия Стоун сбежала вниз по ступеням, кивнула охраннику у ворот, забралась в свой ярко-красный «ровер» и включила мотор. Когда машина подъехала к воротам «выезд», они уже раздвигались. Она выехала на Софийскую набережную и свернула налево к Большому Каменному мосту, направляясь на ленч с репортёром из газеты «Сегодня». Она не заметила оборванного старика, который, с трудом волоча ноги, бросился было вслед за её машиной. Она также не знала, что её «ровер» был первым автомобилем, выехавшим в то утро из посольства.

Большой Каменный мост – самый старый мост через Москву-реку. В старину пользовались наводными понтонными мостами, их строили весной и разбирали зимой, когда лёд становился достаточно прочным, чтобы по нему можно было ездить.

Мост так велик, что перекрывает не только реку, но и Софийскую набережную. Чтобы подняться на него с набережной, водитель должен повернуть ещё раз налево и проехать с сотню метров до того места, где мост сравнивается с берегом, а затем, сделав полный разворот, въехать на наклонную часть моста. Но пешеход может подняться по лестнице с набережной прямо на мост. Так Заяц и сделал.

Он уже стоял на пешеходной части моста, когда мимо проехал красный «ровер». Заяц замахал руками. Сидевшая в машине женщина удивлённо посмотрела на него и проехала дальше. Заяц отправился на безнадёжные поиски. Но он помнил номерной знак и видел, как на северной стороне моста «ровер», повернув влево, влился в поток машин на Боровицкой площади.

Селия Стоун направлялась в паб «Рози О'Грейди» на Знаменке. Эта совершенно немосковская таверна действительно была ирландской, и здесь можно было подчас обнаружить в канун Нового года ирландского посла, если ему удавалось сбежать с официальных дипломатических приёмов. В этом пабе также можно и пообедать. Селия Стоун предпочла встретиться с русским репортёром именно здесь.

Она без труда нашла место для парковки сразу же за углом: всё меньше и меньше русских могли позволить себе иметь машину и покупать для неё бензин. Поставив машину, Селия пошла пешком. Как всегда, когда около ресторана появляется явный иностранец, бездомные и нищие сбегаются со всех сторон, чтобы попросить на хлеб.

Перед отъездом в Москву она, как молодой дипломат, получила инструкции в министерстве иностранных дел в Лондоне, но реальность все равно каждый раз потрясала её. Она видела нищих в лондонском метро и на улицах Нью-Йорка, бродяг, которые непонятным образом опустились на низшую ступень социальной лестницы. Но в Москве, столице государства, на которое наступал настоящий голод, эти несчастные с протянутыми руками, просящие денег или хлеба, ещё не так давно были крестьянами, солдатами, служащими и торговцами. Ей вспоминались документальные кадры телевидения из стран третьего мира.

Вадим, огромного роста швейцар из «Рози ОТрейди», увидел её издалека и бросился вперёд, с силой оттолкнув нескольких нищих соотечественников, чтобы важный валютный клиент мог свободно войти в частный ресторан.

Возмущённая зрелищем унижения несчастных своим же соотечественником. Селия пыталась протестовать, но Вадим, отгородив её своей большой мускулистой рукой от протянутых к ней ладоней, распахнул дверь ресторана и втолкнул её внутрь.

Контраст между пыльной улицей с голодными нищими и пятьюдесятью посетителями, дружески беседующими между собой за ленчем с мясом и рыбой, потрясал Селию. Имея доброе сердце, молодая женщина всегда ощущала неловкость, когда завтракала или обедала в ресторанах. Царящий на улицах голод лишал её аппетита. Перед симпатичным русским репортёром такой проблемы не стояло. Он изучил меню с закусками и остановился на креветках.

Заяц, все ещё упорно продолжая свои поиски, обошёл Боровицкую площадь, надеясь увидеть красный «ровер». Он заглядывал во все улочки справа и слева, не мелькнёт ли там красное пятно, но ничего не увидел. В конце концов он вышел на большую улицу, примыкавшую к дальней стороне площади. К его изумлению и радости, он обнаружил автомашину всего в двухстах метрах, за углом, недалеко от паба.

Ничем не отличающийся от терпеливой толпы нищих, Зайцев занял позицию недалеко от «ровера» и стал ждать.

Найроби, 1983 год

Прошло десять лет с тех пор, когда Джейсон Монк был студентом Виргинского университета, и хотя утратил связь со многими, кого тогда знал, он всё ещё помнил Нормана Стайна. Их связывала странная дружба – невысокого, но крепко сбитого футболиста из фермерского округа и совсем неатлетического сына доктора-еврея из Фредериксберга. Свойственные обоим чувство юмора и склонность к иронии сделали их друзьями. И если Монк обладал способностями к языкам, то Стайн был почти гением в области биологии. Он блестяще окончил университет на год раньше Монка и сразу поступил на медицинский факультет. Они поддерживали отношения, лишь посылая друг другу поздравления к Рождеству. Года за два до того, как Монк получил назначение в Кению, он случайно встретил в Вашингтоне своего друга, который в одиночестве сидел за столиком в ресторане, кого-то, видимо, поджидая. Им удалось поговорить полчаса, пока не появился компаньон Стайна. За это время они сумели обменяться новостями, хотя Монку пришлось солгать, сказав, что он работает на госдепартамент.

Стайн стал врачом, специализировался по тропической медицине, получил учёную степень и теперь радовался новому назначению с большими возможностями для исследовательской работы в армейском госпитале Уолтера Рида.

Полистав телефонный справочник, Джейсон Монк из своей квартиры в Найроби позвонил ему. На десятый звонок ответил заспанный голос:

– Да?

– Привет, Норман. Это Джейсон Монк.

Последовала пауза.

– Прекрасно. Где ты?

– В Найроби.

– Прекрасно. Найроби. Конечно. И который там теперь час?

– Середина дня.

– Ну а здесь пять этого чертового утра, и мой будильник поставлен на семь. Я полночи не спал из-за ребёнка. Зубы режутся. Ради Бога, ты не мог выбрать другое время, приятель?

– Успокойся, Норм. Скажи мне кое-что. Ты когда-нибудь слышал такое слово – «мелиоидозис»?

Опять наступила пауза. В голосе Нормана, когда он заговорил снова, не было и следа сонливости.

– Почему ты спрашиваешь?

Монк рассказал ему. Но не о русском дипломате. Он сказал, что есть мальчик пяти лет, сын одного знакомого. Кажется, мальчик обречён. Он слышал что-то о том, что у дяди Сэма имеется некоторый опыт в изучении именно такой болезни.

– Оставь мне твой номер телефона, – сказал Стайн. – Я поговорю кое с кем и перезвоню тебе.

Телефон Монка зазвонил только в пять часов дня.

– Если… может быть… что-то, – путался в словах врач. – Это нечто совершенно новое, ещё в экспериментальной стадии. Мы сделали несколько тестов, результаты кажутся положительными. Пока. Но препарат ещё даже не показывали ФДА55
  Управление по контролю за качеством пищевых продуктов, медикаментов и косметических средств – Food and Drug Administration.


[Закрыть]. Не говоря уже о разрешении на производство. Мы ещё не закончили его испытания.

То, что описывал Стайн, очевидно, был самый первый антибиотик – сефалоспорин. В конце восьмидесятых он будет выпускаться под названием «сефтазидим». А в то время его обозначали как С3-1. Сегодня это обычно применяемое при мелиоидозисе лекарство.

– Он может дать побочный эффект, – продолжал Стайн. – Мы пока мало что знаем.

– А как скоро проявится этот побочный эффект? – спросил Монк.

– Понятия не имею.

– Послушай, Норм, если ребёнок обречён умереть через три недели, то что мы теряем?

Стайн тяжело вздохнул:

– Не знаю. Это против всех правил.

– Клянусь, никто не узнает. Давай, Норм, ради тех девочек, которых я знакомил с тобой.

Он услышал хохот, донёсшийся из далёкого Чеви-Чейза в штате Мэриленд.

– Попробуй только расскажи Бекки, и я убью тебя, – сказал Стайн, и в трубке наступила тишина.

Спустя сорок восемь часов в посольство на имя Монка прибыла посылка. Её доставили через международную компанию срочных перевозок. В посылке был термос с сухим льдом. В короткой записке без подписи говорилось, что во льду находятся две ампулы. Монк позвонил в советское посольство и попросил передать второму секретарю Туркину следующее: «Не забудьте, сегодня в шесть мы пьём пиво». Об этом доложили полковнику Кулиеву.

– Кто такой этот Монк? – спросил он у Туркина.

– Американский дипломат. Он, кажется, разочарован во внешней политике США в Африке. Я пытаюсь разработать его как источник информации.

Кулиев удовлетворённо кивнул. Хорошая работа, такие вещи отлично выглядят в отчётах, идущих в Ясенево.

В кафе «Торн три» Монк передал посылку. Туркин выглядел испуганным, опасаясь, что кто-то из своих увидит его. В свёртке могли быть деньги.

– Что это? – спросил он.

Монк объяснил.

– Может быть, это не поможет, но вреда не будет. Это всё, что у нас есть.

Русский застыл, холодно глядя на Монка.

– А что вы хотите за этот… подарок? – Ему было ясно, что нужно будет заплатить.

– Вы говорили правду о своём ребёнке? Или играли?

– Не играл. На этот раз не играл. Мы всегда играем, такие, как вы и я. Но не сейчас.

По правде говоря, Монк уже навёл справки в главном госпитале Найроби. Доктор Уинстон Муа в основном подтвердил все факты. «Трудный человек, но и жить трудно в этом мире», – подумал Монк и встал из-за стола. По правилам он должен был выжать из этого человека какую-то информацию, что-нибудь секретное. Но он знал, что история маленького сына не была обманом. Если бы пришлось воспользоваться этой ситуацией, лучше уж мести улицы в Бронксе.

– Берите, приятель. Надеюсь, это поможет. Никакой платы.

Монк направился к двери, но не успел пройти и полдороги, как его окликнули:

– Мистер Монк, вы понимаете по-русски?

Монк кивнул:

– Немного.

– Я так и думал. Тогда вы поймёте слово «спасибо».

* * *

Было около двух часов, когда, выйдя из «Рози О'Грейди», Селия подошла к машине. «Ровер» имел общую систему замков. Когда она отперла дверцу водителя, сработал замок и на дверце со стороны пассажира. Она пристегнула ремень, включила зажигание и почти тронулась с места, как дверца с другой стороны открылась. Она удивлённо повернулась. Он стоял рядом, наклонившись к открытой дверце. Потёртая армейская шинель, четыре медали на засаленных лентах, прикреплённые к лацкану пиджака, заросший щетиной подбородок. Когда он открыл рот, в нём блеснули три стальных зуба. Он бросил ей на колени папку. Она достаточно хорошо понимала по-русски, чтобы потом повторить его слова:

– Пожалуйста, отдайте это господину послу. За пиво.

Его вид испугал Селию. Явно это ненормальный – вероятно, шизофреник. Такие люди могут быть опасны. Побледневшая Селия Стоун выехала на улицу, открытая дверца болталась, пока от движения автомобиля не захлопнулась сама. Она сбросила это нелепое прошение – или что это было – с колен на пол к пассажирскому сиденью и поехала в сторону посольства.