Текст книги "Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле"

Глава 8
Время дилетанта

По мнению европейцев, они наблюдали за игрой в бумеранг молодого одаренного любителя, когда увидели, к своему ужасу, что он поразил себя. Они были потрясены, как столь неопытный человек может играть с таким смертельным оружием.

Дин Ачесон о командовании президента Кеннеди, которое привело к провалу операции в заливе Свиней, июнь 1961 года

Я не понимаю Кеннеди. Он что, действительно такой нерешительный?

Н.С. Хрущев своему сыну Сергею после операции в заливе Свиней

Это был первый теплый день в Вашингтоне, отличная погода для прогулки президента Кеннеди с Дином Ачесоном по Розовому саду Белого дома. Кеннеди предложил Ачесону пройтись, объяснив, что нуждается в немедленном ответе. Президент был без пиджака, а Ачесон, как всегда, в пиджаке и галстуке-бабочке. Единственная уступка, на которую он пошел в связи с теплой погодой, – шляпа-котелок, которую нес в руке.

Бывший государственный секретарь Трумэна ожидал, что Кеннеди будет расспрашивать о том, что сейчас происходит в НАТО, или о его берлинских проектах, поскольку на следующий день Ачесон летел в Европу, чтобы информировать союзников о положении дел. Однако Кеннеди сказал, что у него на очереди есть более неотложное дело. «Давайте сядем здесь, на солнышке, – сказал президент, указав Ачесону на деревянную скамейку, стоящую на солнце. – Вам что-нибудь известно о кубинском плане?»

Ачесон признался, что даже не слышал о том, что есть какой-то кубинский план.

Тогда Кеннеди в нескольких словах обрисовал ситуацию, которую хотел обсудить. Армия из 1200–1500 кубинских эмигрантов, прошедших подготовку под руководством ЦРУ в Гватемале, вторгнется на остров. С воздуха им организуют прикрытие бомбардировщики В-26, пилотируемые эмигрантами. Как только кубинские эмигранты закрепятся на береговом плацдарме, 7900 повстанцев и другие противники Кастро поднимут восстание на острове. Не используя американские войска и авиацию, США намеревались свергнуть Фиделя Кастро и установить проамериканский режим. План был подготовлен правительством Эйзенхауэра, но подвергся изменениям в первые недели правления Кеннеди. За подготовку, планирование и поставку оружия и боеприпасов отвечало ЦРУ.

Ачесон даже не пытался скрыть тревогу. «Я надеюсь, – сказал он, – что президент не рассматривает всерьез этот сумасшедший план».

«Не знаю, всерьез или нет, но такой план есть, и я обдумываю его, и это абсолютно серьезно, – ответил Кеннеди. – Я не могу принять решение, но уделяю этому плану самое серьезное внимание».

На самом деле президент дал добро на реализацию плана почти месяц назад, 11 марта 1961 года. Окончательный вариант он утвердил 5 апреля, всего за два дня до беседы с Ачесоном. Он внес всего две важные поправки – изменил место высадки и гарантировал, что поблизости будет аэродром тактической авиации для поддержки с воздуха.

Ачесон заявил, что ему не надо ни с кем советоваться, чтобы понять, что 1500 кубинцев Кеннеди не идут ни в какое сравнение с 25 тысячами кубинцев Кастро. Он заверил Кеннеди, что подобное вторжение может иметь пагубные последствия для престижа Америки в Европе и для отношений с Советами по Берлину, поскольку можно получить ответную агрессию. Кеннеди конечно же не хотел давать Советам предлог совершить нечто подобное в Берлине.

Они еще немного поговорили, и Ачесон покинул Розовый сад, не обменявшись с президентом никакой информацией, кроме кубинского плана. Ачесон, улетев в Европу, выбросил из головы кубинскую проблему, поскольку «она походила на какую-то дикую идею».

Он был уверен, что возобладает здравый смысл.

Западногерманский канцлер Конрад Аденауэр был настолько озабочен проблемой установления отношений с Кеннеди, что попросил своего друга, Дина Ачесона, прилететь в Бонн, чтобы обсудить стратегию поведения перед его визитом в Соединенные Штаты, куда он должен был отправиться через несколько дней.

Легионы немцев, выйдя на воскресную прогулку, прохаживаясь по дорожкам под цветущими фруктовыми деревьями по берегу Рейна, в то время как Аденауэр вместе с Ачесоном мчался мимо них в «мерседесе» из аэропорта домой. Канцлер гордился высокоскоростными двигателями удачно разработанных немецких автомобилей, которые стали настоящим экспортным хитом, и Ачесона плотно прижало к спинке сиденья, когда водитель Аденауэра увеличил скорость, чтобы не отставать от ехавшего впереди джипа. Солдат, сидевший в открытом кузове джипа, указывал направление движения с помощью жезлов. Если он указывал жезлом вправо от себя, это был знак водителю Аденауэра продолжать движение в крайнем правом ряду, вдоль тротуара. Если он вытягивал левую руку с жезлом, это означало, что водитель канцлера должен сместиться в крайний левый ряд. Ачесон с мрачной улыбкой заметил, что «старик просто замечательно проводит время».

Небольшая группа соседей Аденауэра собралась, чтобы поприветствовать прибытие легендарной пары политиков в дом канцлера в Рёндорфе, поселке на берегу Рейна. Восьмидесятипятилетний Аденауэр взглянул на зигзагообразную лестницу, поднимавшуюся по склону холма, высотой примерно тридцать метров, от улицы до двери его дома, и сказал своему шестидесятисемилетнему гостю: «Мой друг, вы уже не так молоды, как тогда, когда мы встретились впервые, поэтому я убедительно прошу вас не подниматься слишком быстро». – «Вы очень любезны, господин канцлер, – улыбнувшись, сказал Ачесон. – Если я почувствую усталость, то могу взять вас за руку?» – «Вы смеетесь надо мной?» – спросил Аденауэр. «У меня даже в мыслях этого не было», – с улыбкой ответил Ачесон. Добродушное подшучивание было живительным эликсиром для охваченного тревогой Аденауэра.

Большую часть дня Ачесон потратил на то, чтобы успокоить Аденауэра, которого нашел «до смерти взволнованным, до крайности обеспокоенным» отношениями с Кеннеди. Более всего Аденауэр был обеспокоен тем, что Кеннеди замышляет за его спиной заключить мирный договор с русскими по ряду вопросов, без учета германских интересов и оставив на произвол судьбы жителей Берлина. Серьезную озабоченность вызывал у него новый всплеск враждебности со стороны американцев, спровоцированный шокирующими подробностями, описанными в недавно изданной книге Уильяма Ширера «Взлет и падение Третьего рейха», и предстоящим судебным процессом над военным преступником Адольфом Эйхманом в Израиле.

Кроме того, Аденауэр сказал, что встревожен сообщениями о том, что правительство Кеннеди сменило свою стратегию сдерживания с опорой на ядерное оружие на новую стратегию «гибкого реагирования». В этой стратегии придавалось большее значение обычному вооружению в случае непредвиденных обстоятельств в Берлине. Хотя подобное изменение политического курса могло оказать значительное влияние на безопасность Западной Германии, правительство Кеннеди не посоветовалось и не известило Аденауэра и других западногерманских коллег.

Приводя доводы против нового стратегического курса, Аденауэр даже не мог представить, что основным создателем и сторонником этой стратегии был Ачесон. Аденауэр был убежден, что Запад может сдержать Москву только в том случае, если Хрущев будет уверен, что один неверный шаг по Берлину приведет к ядерному ответу со стороны Соединенных Штатов. Аденауэр опасался, что Москва будет внимательно следить за каждым изменением в политике Соединенных Штатов, рассматривая его как приглашение проверить решимость американцев. Хотя в тот день Ачесон не сказал этого Аденауэру, но он не согласился с его мнением, поскольку сомневался, что любой американский президент стал бы когда-нибудь рисковать миллионами американских жизней ради Берлина, – и он считал, что Хрущев думает точно так же.

Вместо этого Ачесон сосредоточил усилия на том, чтобы убедить Аденауэра, что Кеннеди настроен столь же решительно, как его предшественники, защищать свободы Западной Германии и Западного Берлина. Ачесон сообщил Аденауэру некоторые детали плана, разработанного правительством Кеннеди на случай непредвиденных обстоятельств в Берлине, и о скептицизме Кеннеди в отношении намерений русских. «Вы сняли камень с моей души», – вздохнув с облегчением, сказал Аденауэр.

Однако Ачесон был вынужден огорчить Аденауэра, лишив его надежды на то, что сбудется самая несбыточная мечта западногерманского канцлера. В настоящее время Кеннеди отказался от плана, который рассматривал Эйзенхауэр, по размещению американских подводных лодок, оснащенных ракетами «Поларис», под контроль НАТО, тем самым создав альянс четырех ядерных держав. Вместо этого Кеннеди передал в распоряжение НАТО пять подводных лодок, оснащенных ракетами «Поларис», но под командованием американцев и с такими ограничительными условиями по их использованию, что это никак не соответствовало желанию Аденауэра, чтобы средства ядерного устрашения были более удобными в использовании и более доступными.

Короче говоря, Кеннеди, как следовало из отчетов КГБ того времени из Парижа и других мест, хотел, чтобы любой берлинский конфликт был местного масштаба и не перерастал в мировую войну. Отсюда следовало, что Соединенные Штаты должны были не только отказаться от опоры на ядерное оружие в любом противоборстве по Берлину, но и категорически выступать против идеи о владении НАТО ядерным оружием.

В конце дня, не отступая от традиции, Аденауэр пригласил гостя в розарий поиграть в бочче[29]29
  Бочче – итальянская игра в шары, известная со времен Римской империи. Она чем-то похожа на боулинг, керлинг и бильярд. Еще в древние времена метание камней было одним из самых популярных развлечений человечества, о чем свидетельствуют найденные археологами изображения. Центром бочче являются Италия и Франция, эти страны до сих пор борются за право называть себя родоначальниками игры. Бочче распространено на всех континентах, от Северной Америки до Австралии.


[Закрыть].

Аденауэр снял пиджак, оставив галстук, закатал рукава рубашки и начал игру, бросив меньший шар, джек-болл. После этого они по очереди бросали шары, стараясь, чтобы их шары были как можно ближе к джек-боллу.

Когда Ачесон был близок к победе, канцлер изменил правила игры и стал отбивать джек-болл от шаров Ачесона.

В ответ на возражение Ачесона Аденауэр, улыбнувшись, сказал: «Сейчас вы в Германии, а в Германии я устанавливаю правила».

Ачесон улыбнулся, радуясь, что его миссия достигла цели. Он сумел успокоить Аденауэра, заранее сообщив ему неприятные известия. Теперь Аденауэр появится в Вашингтоне более спокойным, и благодаря Ачесону первое совещание Аденауэра с Кеннеди будет более многообещающим.

Однако не в силах Ачесона было повлиять на два события, которые омрачили визит Аденауэра: исторический запуск советского корабля-спутника в космическое пространство и поражение США на Кубе.

В тот день, когда Аденауэр вылетел в Вашингтон, Хрущев отдыхал на даче в Пицунде, куда ему регулярно поступали самые свежие новости о планируемом на следующее утро запуске первого человека в космос. Кроме того, он начал готовиться к намеченному на октябрь XXII съезду Коммунистической партии Советского Союза.

Позже Хрущев объяснил свои частые поездки в Пицунду, куда ездил не только отдыхать, но и размышлять: «Бывают задачи, которые не решишь правильно, если как следует над ними не подумаешь. Даже куры не вдруг яйца кладут. В серьезных делах торопиться незачем». Пицунда была для него тем местом, где он мог отдышаться от напряженного темпа истории и собственноручно написать несколько страниц. Там, прогуливаясь в сосновой роще и по берегу моря, он выстраивал свою речь, произнесенную на ХХ съезде партии в 1956 году, в которой разоблачил культ личности Сталина. Хрущев любил приводить гостей в реликтовую сосновую рощу, многим деревьям в которой он даже дал имена, и хвастаться небольшим спортивным залом и плавательным бассейном со стеклянной крышей и стеклянными стенами, раздвигающимися нажатием кнопки[30]30
  Бассейн, с закачиваемой прямо из моря водой, имеет размеры 24,6 на 11,0 метра, а также необычную конструкцию и расположение. Самое ценное – это раздвигающаяся, подобно гармошке, при помощи электропривода, передняя стена, обращенная к морю. Вода в бассейне, облицованном белой мраморной плиткой, в отличие от многих других подобных систем, переливается через край, удаляясь через специальный фальшьбортик, который играет роль слива. Сделано это для того, чтобы у человека, плавающего в бассейне, создавалось ощущение, что он плавает в море.


[Закрыть].

О том, насколько большое значение придавал Хрущев отношениям с Кеннеди, свидетельствует тот факт, что среди прочих дел этим утром он принял Уолтера Липпмана, знаменитого американского журналиста, которому на тот момент было семьдесят один год, и его супругу Хелен. Это было связано не только с большим влиянием Липпмана на родине и его общением с Кеннеди, но и с тем, что в его статьях неизменно чувствовалось, что он доброжелательно настроен к Советскому Союзу.

В связи с запуском в космос у Хрущева был напряженный график, и он распорядился сообщить Липпману, что их встречу придется отложить. Липпман в это время уже сидел в кабине следующего в Рим самолета, который разгонялся по взлетной полосе в Вашингтоне. В наспех написанном сообщении советскому послу Меньшикову Липпман нагло написал – «невозможно».

Когда самолет с Липпманами приземлился, Хрущев решил, что стоит встретиться с ними, но ничего не говорить о планируемом на следующее утро запуске в космос первого космонавта Юрия Гагарина.

Первоначально планировалось запустить человека в космос 1 мая, но после трагической гибели 23 марта во время тренировки лейтенанта Валентина Бондаренко, космонавта, которого предполагали первым запустить в космос[31]31
  Автор ошибается. В тройку кандидатов на роль первого космонавта вошли Юрий Гагарин, Герман Титов и Григорий Нелюбов. (Примеч. ред.)


[Закрыть], Хрущев распорядился ускорить запуск. Советы слишком спешили отправить человека в космос, стремясь опередить американцев, и это, возможно, стало причиной смерти Бондаренко, наступившей после того, как в перенасыщенной кислородом атмосфере сурдокамеры возник пожар. Советы не сообщали подробности этого трагического случая. Они не сообщили о смерти космонавта, а его лицо на фотографиях советской космической команды было заретушировано. Информация об этой трагедии на долгие годы была засекречена.

Не сломленный неудачей Хрущев установил дату запуска советского аппарата на 12 апреля, желая опередить США, поскольку ему было известно, что американцы планируют 5 мая запустить в космос астронавта Алана Шепарда на «Меркурии». В случае успешного запуска Хрущев не только творил историю, но и получал крайне необходимую политическую поддержку. Если бы миссия Гагарина провалилась, Хрущев скрыл бы все доказательства запуска.

Ни о чем не подозревающие Липпман с женой прибыли на дачу Хрущева в 11:30 утра и до вечера гуляли, купались, ели, пили и вели беседы.

Липпман гордился, что имеет доступ не только к лидеру США, но и к мировым лидерам, а теперь он встречался еще и с коммунистическим лидером на его черноморской даче. Прежде чем получить колонку в газете, он был советником Вудро Вильсона и делегатом Парижской мирной конференции, результатом работы которой стал Версальский мирный договор. Благодаря Липпману общеупотребительным стало выражение «холодная война». Это он советовал Вашингтону признать советскую сферу влияния в Европе. Интерес Москвы к Липпману был столь велик, что агенты КГБ в Соединенных Штатах завербовали его секретаря, Мэри Прайс, чтобы собирать информацию о его источниках и людях, вызывавших его интерес.

Во время прогулок высокий ширококостный Липпман возвышался над невысоким, коренастым Хрущевым. Однако во время игры в бадминтон Хрущев в паре с сопровождавшей Липпмана в поездке по Советскому Союзу довольно полной дамой из Министерства иностранных дел одержал победу над более спортивными Липпманами, которых он поразил своей необычайной ловкостью, быстротой и реакцией. Хрущев несколько раз с силой посылал волан, явно целясь в голову соперникам.

Во время обеда к ним присоединился заместитель Хрущева Анастас Микоян. Основной темой беседы, длившейся три с половиной часа, был берлинский вопрос, из чего Липпман, как до него посол Томпсон, сделал вывод, что для советского лидера нет ничего более важного, чем будущее Берлина.

Чиновники из Белого дома, Государственного департамента и ЦРУ перед отъездом проинформировали Липпмана, чтобы он смог запустить пробный шар от их имени. Липпман спросил, почему Хрущев считает, что решение берлинского вопроса не терпит отлагательства. Почему бы не договориться о пятидесятилетней паузе, во время которой Соединенные Штаты и Советский Союз могли бы уделить внимание другим вопросам, касающимся их отношений, и создать атмосферу, более способствующую решению этой сложной проблемы?

Когда Хрущев в резком тоне отказался от очередной отсрочки решения вопроса, Липпман попросил, чтобы он мотивировал свой отказ.

Решение, ответил Хрущев, должно быть принято до того, как «гитлеровские генералы с их двенадцатью натовскими дивизиями получат ядерное оружие из Франции и Соединенных Штатов». Прежде чем это произойдет, сказал Хрущев, он хочет с помощью мирного договора установить нынешние границы Польши и Чехословакии и обеспечить существование Восточной Германии. В противном случае, заметил Хрущев, Западная Германия будет втягивать НАТО в войну, нацеленную на объединение Германии и восстановление ее довоенной восточной границы.

Липпман делал заметки в уме, а его жена дословно записала беседу. Они оба пытались остаться трезвыми, несмотря на то что Микоян все время подливал им в бокалы армянское вино и водку, пока Хрущев не сжалился над ними.

Хрущев время от времени, видимо чтобы Липпманы осознали это, говорил, что решительно настроен «обострить германский вопрос» в этом году. Позже Липпман сообщил своим читателям, что советский лидер был «решительно настроен окончательно урегулировать спорный вопрос по Берлину с помощью силы», чтобы остановить непрекращающийся поток беженцев и спасти коммунистическое восточногерманское государство.

Хрущев изложил Липпману свои мысли относительно Берлина, причем рассказал больше, чем ранее планировал. Вторую Пулитцеровскую премию Липпман получил за репортаж, состоявший из трех частей, о беседах с Хрущевым – он появился в 450 газетах.

Во-первых, сказал Хрущев обозревателю, он хочет, чтобы Запад признал, что «есть на самом деле две Германии», которые никогда не воссоединятся. Следовательно, США и Советский Союз должны с помощью мирных договоров официально признать три части Германии: Западная Германия, Восточная Германия и Западный Берлин. Установить статус демилитаризованного и нейтрализованного вольного города[32]32
  Вольный город (в международном праве) – самостоятельное территориально-политическое нейтрализованное и демилитаризованное образование, правовой режим которого устанавливается международными договорами и гарантируется государствами или международными организациями.


[Закрыть] для Западного Берлина.

После этого, сказал Хрущев, символические французские, британские, американские контингенты, советские войска и нейтральные войска, назначенные ООН, могли бы обеспечивать доступ и свободу. Четыре оккупирующие державы подписали бы соглашение с обеими Германиями, которые бы привели к тому же результату.

Поскольку Хрущев не был уверен, что Кеннеди согласится с его решением, он коротко обрисовал Липпману то, что назвал своей «позицией, подготовленной для отступления», или запасным вариантом.

Он готов пойти на временный договор, сроком на два-три года, в течение которых две Германии смогли бы договориться о создании конфедерации или какой-то другой формы объединения. Если бы эти два государства достигли соглашения в отведенный промежуток времени, то был бы подписан договор. Если бы им не удалось договориться, то оккупационные державы лишились бы всех прав и вывели войска.

Если США отказываются от этих предложений, сказал Хрущев Липпману, то его третий запасной вариант заключается в подписании сепаратного мирного договора с Восточной Германией, который предоставит Ульбрихту полный контроль над всеми подступами к Западному Берлину. Если союзники воспротивятся новой роли Восточной Германии, то он, сказал Хрущев, введет советские войска для установления полной блокады города.

Хрущев, чтобы несколько смягчить удар, объяснил Липпману, что не станет ускорять кризис, пока у него есть возможность встретиться с Кеннеди и обсудить эту проблему. Другими словами, он начал переговоры с президентом через обозревателя.

Взяв на себя навязанную ему роль посредника в переговорах, Липпман предложил Хрущеву пятилетний мораторий на переговоры по Берлину, сохранив на этот период текущее положение, – Липпман знал, что для Кеннеди это был бы оптимальный вариант.

Хрущев замахал руками. С берлинского ультиматума, сказал он, прошло тринадцать месяцев, и он не собирается ни соглашаться с очередной, да еще такой длительной, отсрочкой, ни оставлять нерешенной берлинскую проблему до октябрьского съезда партии.

Хрущев сказал Липпману, что не верит в то, что Кеннеди примет решение. Он одним словом подвел итог силам, стоящим за Кеннеди: Рокфеллер. По его мнению, президентом управляли большие деньги. Он считал, что, несмотря на «империалистическую сущность», у этих капиталистов возобладает здравый смысл. Если им придется выбирать между взаимовыгодным соглашением, действием Советского Союза в одностороннем порядке и войной, то, сказал Хрущев, по его мнению, группа Рокфеллеров заключит сделку.

Хрущев сказал, что готов объявить о ядерном блефе со стороны США. «По моему мнению, на Западе нет таких глупых государственных деятелей, которые бы развязали войну, понимая, что в ходе этой войны погибнут сотни миллионов только из-за того, что мы подпишем мирный договор с ГДР, который будет предусматривать особый статус вольного города для Западного Берлина с его 2,5-миллионным населением. Еще не родились такие идиоты».

В конце дня Липпманы, а не Хрущев, почувствовали усталость. Прощаясь, Хрущев по очереди сжал Липпманов в медвежьих объятиях, и они, усталые от впечатлений этого дня, разговоров и выпивки, отправились в свой гостиничный номер. Липпман не заметил ни следа усталости у Хрущева, о которой месяцем раньше говорил посол Томпсон. Однако ничто не могло больше пробудить энергию советского лидера, чем новости, которые ему сообщили на следующее утро.