Текст книги "Приключение собаки"

Глава XIII. Весь экипаж поет хором, а капрал поневоле отправляется в одинокое плавание

Мистер Ванслиперкен находился в своей каюте вместе с своим возлюбленным псом. Лейтенант, по-видимому, чрезвычайно был недоволен: недоволен вдовой Вандерслуш, недоволен всем экипажем, недоволен собакой и самим собой. Но все же таки к собаке он относился более снисходительно, так как сознавал, что если есть на свете живое существо, питающее к нему хотя слабую привязанность, так это собака, которая еще сверх того ненавидит положительно всех, что также увеличивает ее цену в глазах лейтенанта. – Да, бедная моя собака, – ласково шептал он, гладя ее по голове, – они хотят во что бы то ни стало лишить тебя жизни, сжить тебя со света, но твой господин защитит тебя и не даст в обиду, будь покойна!

Снарлейиоу, точно поняв смысл его слов, поднялся на задние ноги и, положив передние лапы на колени своего господина, стал ластиться к нему. При этом Ванслиперкен заметил, что один глаз у его собаки вспух и совершенно закрылся. Присмотревшись поближе, он с ужасом убедился, что глаз этот был выбит вон, вероятно, метлой, которой угощала собаку Бабэтт.

– Будь она здесь, эта проклятая девка, я бы так ее угостил, что она у меня всю жизнь бы не забыла! – заскрежетал Ванслиперкен зубами по адресу толстой служанки. – Бедная, бедная моя собака, – продолжал он и поцеловал отвратительного пса в распухший глаз, и чего не было с ним с самого детства, случилось теперь: Ванслиперкен заплакал над своей собакой, которая по своим качествам не стоила даже веревки, на которой следовало ее повесить.

Немного успокоившись, лейтенант позвонил и потребовал теплой воды, чтобы промыть глаз своего любимца. На зов явился капрал ван-Спиттер, так как после утренних приготовлений и событий бедняга Костлявый не вставал с своей койки.

Вернувшись с теплой водой, капрал не преминул доложить еще раз, в каких оскорбительных выражениях пел про командира и адмирала Джемми Декс; и крошечные глазки Ванслиперкена сверкнули злобой.

На это капрал не мог ничего ответить, но было несомненно, что Декс оскорбительно отзывался о своем начальстве. А г. Ванслиперкен питал сильную ненависть к Джемми то, что его все любили и что он весел и забавлял весь экипаж; лейтенант же не мог простить, чтобы кого-нибудь любили и чтобы кто-нибудь способствовал счастью и веселию других, а на этот раз он еще чувствовал необходимость сорвать на ком-нибудь свою злобу и потому, расспросив кое о чем капрала, отпустил его, приказав прислать к нему одного из его солдат, чтобы примачивать глаз Снарлейиоу, а сам надел шляпу, захватил свой рупор и поднялся наверх.

Убедившись, что ветер неблагоприятный, и что часа через два совсем стемнеет, Ванслиперкен решил, что выйдет в море завтра утром, а сегодня он еще сумеет наказать Джемми Декса. Но теперь являлся вопрос, мог ли он это сделать? Был ли Джемми Салисбюри по закону боцман или нет? Он в действительности получал содержание только помощника боцмана, но в судовых документах числился боцманом, следовательно, офицерским чином, а получал он содержание помощника ввиду личных выгод командира. Положение было затруднительное; тем не менее Ванслиперкен решил подвергнуть Джемми порке, если только это ему будет возможно сделать.

Мы говорим: «если это будет возможно», так как в те годы, когда во флоте допускался полный произвол начальства, и никакие жалобы подчиненных не принимались морскими властями, на субординацию экипажа тоже трудно было рассчитывать. На больших военных судах, в противовес экипажу, находился сильный отряд сухопутных солдат, которые могли во всякое время поддержать власть командира, в крайнем случае даже силой оружия, но на мелких судах было совсем другое дело. На судах, которыми командовал лейтенант Ванслиперкен, не раз происходил бунт, и он знал по опыту, что с экипажем не всегда легко совладать. Так, однажды его экипаж, забрав все шлюпки, в полном своем составе покинул его. Добравшись до берега, его люди определились на службу на другие суда; к счастью, дело это не имело для них никаких дурных последствий; власти не придали ему никакого значения.

Решив вопрос в таком смысле, Ванслиперкен стал обсуждать, когда ему будет удобнее подвергнуть Джемми наказанию, теперь ли, пока он еще стоял в порту, или после, когда они выйдут в море? Обсудив, что в случае серьезного возмущения весь экипаж может покинуть куттер, если они будут вблизи берега, лейтенант решил выполнить свое намерение лишь тогда, когда они будут уже в открытом море.

Между тем солдат, ходивший за теплой водой для примочки глаза Снарлейиоу в матросскую казарму, сообщил там, что собаке вышибли глаз, и странно было видеть, с какой радостью была принята всеми эта весть. Причиной же тому было не столько злорадство, сколько то обстоятельство, что этот факт явился как бы доказательством того, что эта собака была такая же, как и всякая другая. Матросы рассуждали так: если ей можно вышибить глаз, то, значит, можно и убить; если можно уничтожить один из ее членов, то можно уничтожить ее самое вконец. А дьяволу еще никто никогда не выбивал глаза, следовательно, этот пес – не дьявол!

Янсен прибавлял в заключение: «Эта собака, как видно собака, и больше ничего!»

Обсудив вопрос о наказании Джемми со всех сторон, Ванслиперкен вернулся в свою каюту и сообщил о своих намерениях своему поверенному и фактотуму, капралу ван-Спиттеру. Но при всех своих высоких качествах тот не обладал даром хранить доверенные ему тайны и не замедлил сообщить о намерениях своего начальника одному или двум из своих излюбленных солдат, те передали другим, а другие третьим, – и в конце концов весть о том, что Ванслиперкен намеревается подвергнуть порке Джемми Декса, облетела весь куттер. На баке собрался весь экипаж.

– Выпороть Джемми! – воскликнул Билль Спюрей. – Да ведь он офицер!

– Конечно, он офицер, – заметил другой матрос, – и ничем не хуже самого Ванслиперкена, хотя у него и нет галунов на шляпе!

– Я того мнения, – проговорил Кобль, – что в следующий раз он вздумает выпороть и мистера Шорта!

– Да! – сказал Шорт.

– Неужели мы допустим, чтобы Джемми был выпорот?

– Нет! – решил Шорт.

– Не будь этих нищих солдат и их проходимца капрала! – заметил один из матросов.

– Уж не объявит ли он, что это бунт? – заметил Спюрей.

– Mein Gott! Выпороть офицера – это тоже бунт! – сказал Янсен.

– Да, правда, – заметили несколько человек, – если кто-либо из этих солдат посмеет наложить руку на офицера, то это уже будет бунт, и Джемми может призвать весь экипаж к себе на помощь!

– Конечно, – сказал Джемми, – а до того я еще сыграю штуку с этим капралом!

– Что даром языки-то чесать, ребята, лучше решим сейчас же, что делать! Обадиа, подай-ка умный совет!

В ответ на это Кобль сплюнул табачную слюну и, откашлявшись, сказал:

– Я того мнения, что лучший способ вывести из беды одного человека, это – впутаться всем в нее! Как видите, Джемми попался впросак, распевая старую песню, в которой весьма основательно пробирают адмирала и командира за то, что они послали судно в непогоду да еще в пятницу в такой день, когда ничто не может заставить ни одно христианское судно выйти в море. Но если посылка ко всем чертям живого адмирала может считаться нарушением дисциплины, против этого я, пожалуй, спорить не стану. Но тот адмирал и командир, которых проклинал Джемми, давно иссох в гробу хуже сушеной трески, а может и никогда не жил на свете. Так какой же это бунт, братцы? Да и проклинал-то их вовсе не Джемми, а та девушка Полли, о которой поется в песне. Но предположим, что и это против дисциплинарного устава! Так тут уж все мы будем виноваты заодно. Это поразит и смирит нашего шкипера, а вместе с тем даст ему понять, каково вообще положение дел, и что ему следует дважды подумать, прежде чем решиться на такое дело!

– Все это очень хорошо, Оби, но только ты не сказал нам, что же мы должны сделать.

– Ахти! Главного-то я и не сказал! Так вот, я того мнения, что мы должны все хором, все до единого, спеть, да еще не раз, эту самую песню, и теперь же, сейчас! Проклясть и выругать этого адмирала раз двадцать. Ванслиперкен услышит, конечно, и подумает про себя: «Они это недаром поют», – и призадумается. – Что вы на это скажете, Джек Шорт, ведь вы у нас старший офицер?

– Так! – сказал Шорт и одобрительно кивнул головой.

– Ура, ребятушки! – воскликнул Билль Спюрей. – Так валяй, Джемми, затягивай! А вы, братцы, тяните за ним, да погромче!

И вот весь экипаж в полном составе запел песню, о которой шла речь. Когда были пропеты два первых стиха, капрал ван-Спиттер в сильном волнении явился в каюту Ванслиперкена, который с озабоченным видом подводил счета и отчеты, и заявил, что на «Юнгфрау» настоящий бунт.

– Бунт! – воскликнул лейтенант и схватился за свой палаш, висевший тут же на крюке у него под рукой.

– Yaw mynheer![18]18
  Да, мингер


[Закрыть]. Слышите, что теперь поет весь экипаж? Послушайте только!

Ванслиперкен прислушался; до слуха его доносились ясно слова: «Будь ты проклят, старый скряга, адмирал порта»…

– Boy! Boy! Boy! – залаял Снарлейиоу.

– Да ведь это весь экипаж! – воскликнул лейтенант, бледнея.

– Об этом я и явился вам доложить! Все поют, кроме капрала ван-Спиттера и его солдат! – Капрал приложил руку к козырьку.

– Заприте дверь, капрал! Затворите ее плотнее! Это уж в самом деле бунт! И это умышленно! – крикнул Ванслиперкен, вскочив со стула.

– Это просто, «tyfel»[19]19
  чертова


[Закрыть], эта песня! – заметил капрал.

– Я должен узнать зачинщиков, капрал! Как вы думаете, сэр, не сумеете ли вы услышать, что они будут говорить между собой, когда пропоют эту песню? Они, наверное, будут совещаться, и нам таким образом удастся узнать кое-что!

– Как вам известно, мингер, мне не так-то легко спрятаться и остаться незаметным! – возразил капрал, оглядывая свою громоздкую фигуру.

– Все они там на носу?

– Да, мингер, все до одного!

– Там есть эта маленькая шлюпка на корме, постарайтесь взобраться в нее и затем подтянуться с нею к носовой палубе! Тогда вы услышите все, что они будут говорить, не будучи замечены ими!

– Постараюсь, мингер! – сказал капрал и вышел из каюты.

Но не всегда подслушивал один капрал, были и другие, которые иногда занимались тем же. На этот раз Костлявый, выбравшийся на часок из своего гамака, подслушал весь разговор лейтенанта Ванслиперкена с его доверенным капралом. Между тем последний вышел на заднюю палубу и нашел ее совершенно пустой. Подтянув шлюпку к подзору и затем постепенно погрузив туда свое грузное тело, он, выждав некоторое время, с трудом принудил шлюпку идти против сильного прилива, наконец добрался до шкива и стал укорачивать канат, придерживавший шлюпку, привязал его к рым-болту, не будучи никем замечен, и прижался, не смея пошевельнуться, из боязни, чтобы его не увидели.

Но и Костлявый не зевал; он следил за каждым его движением, и в то время, когда капрал сидел на средней банке[20]20
  скамейке


[Закрыть] лицом к корме и прислушивался к тому, что говорилось на баке куттера, распростертый плашмя на носу Костлявый перерезал ножом канат, державший шлюпку, и в то же время, спустив с борта ногу, оттолкнул шлюпку, которую тотчас же подхватило течением и завертело, унося вперед. В это время отлив шел с быстротой пяти-шести миль в час, и прежде чем капрал успел сообразить, что случилось, его уже далеко отнесло течением и в темноте вскоре совершенно скрыло из вида.

Правда, капрал кричал и звал на помощь, и люди на баке слышали его крик. Но Костлявый успел уже предупредить их о том, что он сделал, так что они не обратили внимание на крик, а напротив, потирали руки от удовольствия при мысли, что капрал очутился, как медведь, на льдине среди моря. Большинство долго оставалось наверху, чтобы узнать, что станет делать и говорить «шкипер», когда узнает об исчезновении капрала.

Мистер Ванслиперкен часа два поджидал возвращения капрала, и не дождавшись его, сам пошел наверх. Заметив это, матросы проворно и без шума юркнули вниз. Во время стоянок в портах лейтенант всегда стоял одну вахту сам, и в эту ночь первая очередь была его. Ванслиперкен обошел кругом все свое судно, глядя через борт, не увидит ли шлюпки и капрала ван-Спиттера, но его нигде не было видно, и ему сразу пришло на мысль, что его унесло. Эта мысль чрезвычайно смутила его: он не знал, что ему теперь делать. Для него было ясно, что капрала успеет унести через весь Зюйдер-Зее, прежде чем он найдет его; а между тем Ванслиперкен не мог без него уйти в море; капрал был его главной опорой и поддержкой, его правой рукой в хозяйственных делах. Это была незаменимая утрата для лейтенанта, но поразмыслив и убедившись, что, разгласив о пропаже капрала, он ничем не помог бы делу, он решил пойти и лечь в постель, не сказав никому ни слова, и выждать для расследований момента, когда ему доложат поутру о том, что шлюпку унесло. Порешив таким образом, лейтенант ушел в свою каюту и лег спать.

Глава XIV. На сцену выступают новые действующие лица, а о капрале по-прежнему ничего не слышно

Поутру, на рассвете, Обадиа Кобль рапортовал по начальству, что утеряна шлюпка, и мистер Ванслиперкен немедленно поднялся наверх, вооружившись зрительной трубой, чтобы убедиться, не видать ли где шлюпки, но ее нигде не было видно. Тогда лейтенант поднялся на марс и долго исследовал горизонт во всех направлениях, но и оттуда ничего похожего на шлюпку или капрала не было видно. Судя по тому волнению, какое замечалось во всех движениях шкипера, экипаж понял, что Ванслиперкен участвовал в затее капрала. Тем не менее, спустившись на палубу с марса, он потребовал, чтобы к нему послали капрала, которого, конечно, нигде не оказалось, и Ванслиперкен сделал вид, что крайне удивлен его исчезновением. Относительно шлюпки он как будто говорил, что ее унесло приливом, и, не теряя времени, решил сейчас же сняться с якоря, поискать, сколько возможно, пропавшую шлюпку и идти в Портсмут, как гласило предписание. В продолжение целого дня он плавал по Зюйдер-Зее и, наконец, скрепя сердце, взял курс на Англию, весьма огорченный и обескураженный тем, что остался без своего верного союзника и наперсника, через посредство которого он узнавал о всем, что делалось среди экипажа; а главное, теперь приходилось отложить наказание Джемми, так как без капрала солдаты боялись шевельнуться, опасаясь экипажа, более многочисленного и смелого. В результате в течение трех дней, которые они были в море, Ванслиперкен безвыходно сидел в своей каюте, почти не показываясь наверху и запираясь на все замки на ночь, так как не был уверен в своей личной безопасности. Прибыв в Портсмут, он вручил командиру порта привезенные им письма и получил приказание, заменив новой унесенную шлюпку, без промедления выйти в море – преследовать контрабанду.

Мы говорили, что у лейтенанта Ванслиперкена не было ни родных, ни друзей на английском берегу. Но это относилось ко времени его службы в английском флоте до восшествия на престол короля Вилльяма III. После же того он переселил сюда в одно из предместий Портсмута свою матушку, жившую небольшой пенсией от голландского правительства. Когда-то эта женщина занимала какую-то маленькую должность в дворцовом штате и, как говорят, была в свое время очень красива и не скупа на ласки; теперь же она была почти безобразная, старая женщина, сгорбленная, скрюченная, но сохранившая все свои способности, как в расцвете лет; ничто не могло укрыться от ее подслеповатых маленьких глазок, и хотя она с трудом ковыляла, но не держала прислуги и всю домашнюю работу справляла сама, будучи слепа, как ее сын. Неизвестно, какого рода преступление лежало у нее на совести, но что она некогда совершила какой-то тяжелый проступок, было несомненно. Однако, ни малейшего раскаяния не было в душе старухи, ничего, кроме страха наказания или возмездия. Корнелиус Ванслиперкен был ее единственным ребенком, хотя она дважды была замужем. Сына своего она не любила, но держала его в повиновении и относилась к нему, как к маленькому. Переезд ее в Англию совершился с их общего согласия: дело в том, что у старухи были скоплены деньги, и сын желал обеспечить их за собой, а также на случай приезда иметь где остановиться, иметь угол и хозяйство, и человека, которому он мог бы довериться. Ее же презирали и ненавидели все там, где она жила, и сторонились, как зачумленной, а потому она была весьма довольна, когда ей представился случай покинуть свое прежнее местопребывание и переселиться в Англию. Старуха пережила всех своих сверстников и осталась одинокой среди нового поколения, которому отцы и матери передали отвращение к ней, как к ядовитому гаду.

Озаботившись заменой утерянной шлюпки новою, лейтенант Ванслиперкен направился к жилищу своей матери.

Это была одна небольшая комната во втором этаже старого, неприглядного дома. Когда он еще подымался по лестнице, старуха признала его шаги. Войдя в комнату, лейтенант Ванслиперкен застал свою мать в большом глубоком кресле у очага, на котором дотлевали две обгорелых головни.

– Как поживаешь, матушка? – осведомился лейтенант.

– Жива еще, как видишь!

– Дай вам Бог много лет здравствовать!

– Так ли? – усомнилась старуха.

– Я к вам на короткое время, матушка!

– Тем лучше, дитя мое, тем лучше! Когда ты в море, ты наживаешь деньги, а на берегу только проживаешь! Привез ты с собой червончиков?

– Привез, матушка, и хочу поручить их вашему попечению!

– Давай сюда!

Ванслиперкен высыпал на колени матери содержимое довольно большого кожаного мешка, и старуха дрожащими руками стала пересчитывать червонцы.

– Все золото! Золото! Золото! – шептала она. – Пока ты жив, дитя, никогда не расставайся с золотом. Я еще не умру, еще черти не скоро меня заберут в свои когти! Вот ключ, – продолжала старуха, – возьми и запри это золото, а ключ отдай мне! Ну, вот так, теперь оно сохранно! Если хочешь, можешь говорить, я отлично слышу! – добавила она, располагаясь поудобнее в своем кресле.

Ванслиперкен пересказал матери все события его последнего плавания, сообщил о своих чувствах ко вдове, а также к Костлявому и к Джемми Дексу. Старуха все время слушала, не прерывая, и, наконец, сказала:

– Да, да… Я испытала то же самое, только мне никто не смел встать поперек дороги. А у тебя не мой характер, ты трус… Парня этого ты лучше оставь в покое, ничего ты этим не выиграешь. А вот с женщиной можно дело сделать: тут есть, чем поживиться, у нее есть деньги!..

– Да, матушка, но ведь она не соглашается!

– Не соглашается? А ты не можешь переломить ее характера? Не можешь запятнать ее репутацию? Вот она и будет твоя, и деньги ее будут твои. А собака пусть живет, пусть ей достанется обглодать кости этой Иезавели. Впрочем, ты ведь трус: ты не посмеешь ничего сделать!

– Боюсь? Чего же я боюсь?

– Ты боишься виселицы, боишься смерти… А я ничего не боялась раньше… А теперь боюсь только смерти, но я еще не умру, нет, нет! Ну, а твой капрал потерялся в Зюйдер-Зее? Ну, что же, мертвые не болтливы! А он мог бы порассказать про тебя кое-что, дитя мое! Ха, ха, ха! Ну, пусть от него рыба разжиреет…

– Но я не могу обойтись без него, матушка!

– Ах, сотни тысяч чертей! – воскликнула старуха. – И я родила такого малодушного труса! Нет, Корнелиус Ванслиперкен, ты не похож на свою мать! Правда, твой отец…

– А кто был мой отец?

– Молчи, дитя! Ну, теперь уходи себе! Я хочу быть одна с моими воспоминаниями, иди…

Лейтенант знал, что никакие возражения, никакие увещания не помогут, а вызовут только целый град проклятий, послушно взял свою шляпу и вышел из комнаты. Выйдя на улицу, он, не оборачиваясь, зашагал по направлению к порту, где его ждала шлюпка, и вернулся на куттер «Юнгфрау», стоявший на якоре в нескольких саженях от берега.

– А, вот и он явился! – крикнул на борту громкий, резкий голос необычайно рослой женщины, голова которой была украшена чепцом с зелеными лентами. – Вот и он, негодяй этакий, который хотел угостить фухтелями моего Джемми!

Это была супруга Джемми Декса, которая, узнав о том, что случилось, явилась на судно, сгорая жаждой мщения.

– Молчи, Могги! – сказал Джемми, стоявший подле нее.

– Погоди, я помолчу до поры до времени, а там пусть посмотрит, негодный обманщик!

– Да молчи же, Могги! Кругом стоят люди, а тут как раз за тобой стоит солдат!

– Пусть он возьмет себе это на память, а потом передаст своему капралу! – крикнула рассерженная женщина и, размахнувшись, наградила солдата оплеухой в самое ухо.

Солдат, которому такое угощение не пришлось по вкусу, посторонился и поспешил отступить вниз.

– Перестань, Могги, – унимал ее Джемми, – не то мне придется насильно заткнуть тебе глотку!

– Эй, голубчик, да ведь тебе для этого придется еще бежать за лестницей! Ага! Он ушел вниз, эта старая крыса, ушел целовать своего паршивого пса! Погоди, и ему еще достанется от меня, когда я доберусь до его господина… Фухтелями моего Джемми! Моего дорогого, любимого, ненаглядного Джемми! Мерзкая тварь, да как он смел об этом подумать?!

– Пойдем вниз, Могги! – уговаривал ее муж, тихонько подталкивая ее к люку.

– Ну, чего ты меня толкаешь, Джемми?! А впрочем, Бог с тобой, пойдем ужинать! – и Могги, обхватив своего мужа, как мать ребенка, на руках снесла его с лестницы, к немалой забаве и удивлению его товарищей, дивившихся необычайной силе этой женщины.

Когда стемнело, к куттеру пристала лодка, и на судно явился какой-то странного вида человек.

Он был встречен Обадиа Коблем, который осведомился у него, что ему угодно.

– Я желаю говорить с командиром этого судна немедленно! – сказал незнакомец.

– Попрошу обождать, я сейчас доложу командиру!

– Что это за человек? – спросил Ванслиперкен.

– А Бог его знает, какой-то странный человек!

– Ну, проводи его сюда!

Войдя в каюту, незнакомец, прежде чем поздороваться, запер за собой дверь и, повернув в ней ключ, в виде пояснения добавил: – Прежде всего осторожность! Осторожность во всем!

– Кой черт! Да что вам здесь надо? – воскликнул Ванслиперкен, несколько струсивший, между тем как Снарлейиоу подозрительно обнюхивал ноги гостя с видимым желанием испробовать свои зубы на его голубых нитяных чулках.

– Уберите вашего пса и приступим к делу, время дорого! – заявил посетитель, придвигая себе стул. – Ну, полагаю, что никто нас не подслушивает: для меня это вопрос жизни… Дело вот в чем: вы командуете этим судном?

– Я!

– Вам поручено задержать контрабанду в этих водах?..

– Да!

– Желаете вы получить пять тысяч фунтов стерлингов в карман? Я могу вам доставить сведения, где пройдет этот товар на сумму свыше 10 тысяч фунтов! Понимаете?

– Понимаю, как же! – сказал Ванслиперкен, придвигая себе стул и садясь рядом с посетителем. – Я буду вам крайне благодарен за такую услугу! Не желаете ли чего-нибудь выпить? У меня есть настойка! – сказал лейтенант и вынул из своего запертого шкафчика каменный кувшин и две маленькие рюмочки.

– Да, это прекрасная штука! – заметил гость. – Попрошу у вас вторую рюмочку!

Это уже было сверх того, что предлагал Ванслиперкен, и такая нескромность со стороны гостя покоробила его. Но, приняв в соображение, что, быть может, настойка развяжет ему язык, лейтенант налил вторую рюмку.

– Превосходная настойка, – похвалил посетитель, опоражнивая и эту рюмку и снова придвигая ее к лейтенанту, давая тем понять, что желательна и третья. Но Ванслиперкен, конечно, постарался не понять этого намека.

– Потрудитесь сказать, где же и когда мне можно будет задержать эту контрабанду?

– Это надо вам сказать?

– Но я полагаю, что вы именно затем и явились сюда!

– Это будет зависеть…

– От чего?

– От уговора! Сколько вы мне дадите? Какая будет моя доля барыша?

– Ваша доля? Да ведь вы не офицер на королевской службе! Вознаграждение, хотите вы сказать…

– Нет, доля: я – доносчик; дело в моих руках!

– Положитесь на меня, я буду очень щедр!

– Но сколько? Я хочу знать цифру!

– Это мы увидим впоследствии. Во всяком случае, нечто вполне приличное… можете быть спокойны!

– Нет, это мне не подходит! Добрый вечер, сэр! Весьма вам благодарен за угощение: превосходная настойка!

Но мистер Ванслиперкен не хотел отпустить своего гостя ни с чем после того, как тот выпил у него столько настойки. Весьма естественно, что он сперва попытался побаловать доносчика одними обещаниями, которых не собирался даже осуществить, затем опять прибег к своей настойке.

– Куда же вы, сэр? Выпейте еще рюмочку!

– С удовольствием! – согласился гость, снова садясь на прежнее место. – Ваша наливка восхитительна, чем больше ее пьешь, тем больше хочется!.. Что же, поговорим еще о деле! Я скажу на этот раз прямо свои условия: половина моя!

– Половина! – воскликнул Ванслиперкен. – Половина 10 тысяч фунтов! 5000 фунтов!

– Да, половина 10000 будет 5000, как вы изволите говорить!

– И вы хотите, чтобы я дал вам 5000 фунтов?!

– Мне кажется, что я предлагаю вам эту сумму, так как без меня вы не получите ни гроша! И свои пять тысяч я намерен получить и получу во всяком случае, а вы или подпишите это условие, или я ухожу. Вы не единственное судно в порту, слава Богу!

Ванслиперкен попытался еще некоторое время уговорить доносчика сбавить цену, но в конце концов, хотя и неохотно, подписал условие; на этом дело и было решено.

– С отливом мы должны сняться с якоря! Я останусь здесь на судне. Ночь будет лунная, да если бы даже и было темно, как у черта в пекле, и тогда я нашел бы дорогу, но вас я попрошу держать наготове шлюпки и вооружить людей, так как надо ожидать схватки!

– Но где же и когда они пройдут?

– Завтра ночью позади острова Уайта! Да вот постойте, – продолжал доносчик, взглянув на часы. – Боже правый, часа через два нам надо сняться, а я пойду посмотрю, откуда теперь ветер. Но прежде, лейтенант, выпьемте за успех нашего предприятия! – добавил он и духом осушил рюмку, снова похвалив настойку.