Текст книги "Приключение собаки"

Глава ХХIII. Обиды, огорчения и утешения мистера Ванслиперкена

Между тем у лейтенанта было далеко не весело и легко на душе. То, что капрал ван-Спиттер стал уверять, что видел черта у него за спиной, было во всяком случае крайне неприятно: если это было так, как он говорил, то, очевидно, дьявол считает его своим, а г. Ванслиперкен принадлежал к числу тех людей, которые любят делать всевозможные гадости, совершать какие угодно преступления, но вместе с тем желают идти прямо в рай. Если же этого не было, то, значит, капрал, которого он считал верным, преданным другом, изменил ему. Единственным утешением явилась мысль, что продолжительное пребывание в студеную ночь в открытой шлюпке, гонимой волнами, не осталось без последствий и несколько расстроило умственные способности капрала.

В то время, когда Ванслиперкен предавался такого рода размышлениям, капрал ван-Спиттер тоже измышлял способ, как бы ему загладить свое странное поведение и вернуть себе расположение командира. После очень долгих усилий он, наконец, набрел на удачную, как ему казалось, мысль.

Когда рассвело, он явился к лейтенанту, призвавшему его для того, чтобы предать Шорту, чтобы все было готово, так как с утра «Юнгфрау» снимется с якоря.

Выслушав почтительно приказание, капрал сказал:

– Я полагаю, мингер, что вы приняли меня вчера за сумасшедшего, когда я сказал вам, что видел черта у вас за спиной! Но поверите ли, мингер, я сегодня ночью два раза видел его там, на палубе!

– Вы два раза видели его?

– Да, мингер, два раза! Я вижу его теперь довольно часто после того, как чуть не утонул тогда на шлюпке!

– Я так и думал! – сказал Ванслиперкен. – «Потрясение той ночи в шлюпке не прошло для него даром!» – мысленно добавил он. – Ну, хорошо, я был очень раздражен против вас вчера, думая, что вы позволили себе большую вольность, но теперь вижу, что дело обстоит иначе. Постарайтесь теперь не волноваться, а когда мы придем в Портсмут, советую вам бросить немного крови!

– Сколько прикажете, мингер?

– Ну, восемь, девять унций! Думаю, что это вам будет полезно!

– Слушаю-с, мингер! – ответил капрал и, повернувшись на каблуках, вышел их каюты.

Такое решение вопроса было чрезвычайно приятно обоим. Ванслиперкен был успокоен объяснением капрала, а последний – чрезвычайно доволен тем, что так легко обманул своего начальника.

Капрал, по-видимому, продолжал не ладить с экипажем, притеснял Костлявого и по-прежнему пользовался полным доверием Ванслиперкена.

Между тем в свое время куттер пришел в Портсмут. Нет надобности говорить, что Ванслиперкен тотчас же поспешил съехать на берег и посетить прелестную вдовушку, но прежде всего он должен был явиться в адмиралтейство и представить отчет о своем плавании. В адмиралтействе ему сообщили весьма неутешительную весть, что он должен немедленно готовиться выйти в море, так как наутро ожидались новые депеши английского короля Генеральным Штатам.

Ванслиперкен, видя, что он имеет в своем распоряжении очень мало времени, поспешил ко вдове. Та приняла его с распростертыми объятиями и чуть не кинулась ему на шею. Когда же он вручил ей привезенный им из Амстердама пакет, и она вскрыла его, в нем оказались два письма, одно лично ей, а другое на чье-то имя.

– Письмо это очень спешное, – сказала она, – но доверить его никому нельзя! Не возьмете ли вы, друг мой, отнести его по адресу и собственноручно передать его тому лицу, кому оно адресовано? Я бы сделала это сама, но тогда был я не успела позаботиться, как следует, об обеде: ведь вы сегодня отобедаете со мной, мой дорогой друг? Кроме того, я желала бы, чтобы вы познакомились с этим человеком, – добавила Нанси, – он нам может быть очень полезен!

«Нам», «полезен нам!» Эти слова привели Ванслиперкена в неописанный восторг. Он вскочил с своего места, схватил шляпу и готов был бежать в ту же минуту. Вдова стала его уговаривать вернуться скорее и ласково проводила его до дверей.

Ванслиперкен, разыскав дом, указанный на конверте, постучался, и ему отворил старый еврей, который, проведя его длинным коридором, ввел в небольшую комнату и плотно притворил дверь.

– Вы г. Лазарус? Я имею к вам письмо из Амстердама!

– Шш! Тише! – сказал еврей, беря из рук лейтенанта письмо и кладя его в ящик стола. – Это от моего приятеля! Ну, как он поживает? Здоров? Когда же вы отправитесь обратно, мистер?

– Завтра поутру!

– Прекрасно! Мои письма уже готовы; вы их сейчас возьмете?

– Да! – сказал Ванслиперкен, предвидя новое вознаграждение по прибытии в Амстердам.

– Да уже, кстати, я дам вам и немного денег!

– Еще денег! – подумал Ванслиперкен, совсем не ожидавший этого.

Еврей вышел и через минуту вернулся со сверточком червонцев и тщательно заделанным пакетом.

– Это пакет чрезвычайной важности, мингер, – заявил старик, – а вот и ваши деньги. А теперь будете добры подпишите здесь ваше имя: я должен отдавать отчет в каждой копейке! – и старик положил перед ним расписку в получении 50 гиней без упоминания, за что именно.

Ванслиперкен неохотно подписывался вообще. Но как было отказаться? Тем не менее он попытался возражать.

– Но почему вы не хотите подписать? Ведь мои деньги пропадут, если у меня не будет этой расписки! – говорил еврей. – Никто не платит таких денег задаром. Вы не бойтесь, мы вас не выдадим, а если нас повесят, то всех вместе!

Это казалось плохим утешением для Ванслиперкена, который был согласен получать деньги, но вовсе не желал быть повешенным.

– Ведь вы получили приличное вознаграждение и здесь, и там. Теперь вы – один из наших и не можете уйти от нас, так как это будет стоить вам жизни! – продолжал еврей. – Подпишите же, сделайте милость; все равно вы не выйдете из этого дома, пока не подпишете этой расписки! Не так же мы глупы, чтобы давать вам наши деньги и затем предоставить вам донести на нас и подвести нас всех под виселицу!

Старый, тощий еврей сам по себе, конечно, не мог бы ничего поделать с лейтенантом и не мог помешать ему уйти из комнаты, но он позвонил, и в коридоре послышались тяжелые шаги нескольких человек. Ванслиперкен, видя, что в случае, если он не подпишет, старик не остановится перед насилием, поспешил подписаться и уйти, обещав зайти; по возвращении из Амстердама.

Все это было крайне неприятно Ванслиперкену; он чувствовал себя как бы в тисках, но ощупав в кармане тяжелый сверток червонцев, несколько утешился, а очутившись снова в присутствии прелестной вдовушки, окончательно повеселел. Во время дружественной послеобеденной беседы он вскользь упомянул о том, что ему было неприятно давать свою подпись, на что Нанси отвечала:

– Но ведь это необходимо во всяком деле! Да и почему же не подписать? Я знаю, что ведь вы наш и телом, и душой, и мне, право, кажется, что именно эта ваша преданность нашему делу заставила меня полюбить вас. Я страстная сторонница нашего законного короля и ни когда бы не согласилась стать женой человека, который не был бы готов во всякое время пожертвовать жизнью за своего законного государя, как вы, мой друг! Я не говорю уже о том, что это прекрасно вознаграждается!

За обедом, обласканный вдовою, лейтенант много ел и много пил и, улучив удобную минуту, страстно признался ей в любви и просил ее руки. Она конфузилась, подносила платок к глазам. Наконец, было решено не откладывать свадьбы; сроком было назначено время его ближайшего приезда.

Опьяненный вином и надеждами, Ванслиперкен вернулся на куттер, нимало не подозревая того, что в его отсутствие творилось на судне. Несмотря на воспрещение лейтенанта, Могги Салисбюри явилась на судно, как только командир съехал на берег, и кинулся в объятия своего дорогого, возлюбленного Джемми. Вскоре эта любящая парочка удалилась в дальний угол и долго серьезно совещалась о чем-то. Едва вступив на палубу своего судна, Ванслиперкен заметил у гакаборта женскую юбку и сердито спросил, что там за женщина. Гнев его усилился еще более, когда он узнал, что это жена Салисбюри. Он потребовал к себе капрала и приказал немедленно высадить женщину на берег. На замечание Ванслиперкена, каким образом Могги очутилась на судне, ван-Спиттер отвечал, что ей разрешил мистер Шорт, и что вообще настроение умов очень беспокойное, и ему удалось подслушать, как некоторые грозили большой бедой командиру. Разговор Ванслиперкена с капралом был прерван прибытием посланного от адмирала, командира порта, с приказанием немедленно сняться с якоря и идти в Амстердам, чтобы, не дожидаясь ответных депеш, снова вернуться в Портсмут.

Могги была отправлена на берег, но она уже успела переговорить с мужем об интересовавшем ее деле. Нанси нашла в Могги прекрасную помощницу себе и отчасти заместительницу, но Могги не соглашалась вступить в общину контрабандистов, если и ее муж не будет таковым.

Сэр Джордж Барклай дал Нанси благоприятный ответ, говоря, что ему очень может пригодиться хороший рулевой, и он готов принять Джемса Салисбюри в общину контрабандистов. Как только куттер вернулся, Могги поспешила о всем сообщить своему мужу и стала уговаривать его дезертировать, но Джемми весьма основательно возразил ей, что если он поступит так, как она того желает, то ему никуда нельзя будет показаться; его всякий узнает, и тогда ему грозит виселица.

Он сказал, что ничего не имеет против вольной профессии контрабандиста, и что ему надо дослужить свой срок или получить через друзей Могги указ об отчислении его от экипажа куттера. На этом супруги и порешили, а на следующее утро, на рассвете, куттер «Юнгфрау» снялся с якоря и направился свой курс на Тексель.

Глава XXIV. Тяжелые дни для мистера Ванслиперкена

Едва только «Юнгфрау» ушла из гавани, как Могги поспешила к Нанси и передала ей ответ своего супруга. Нанси нашла его резоны вполне разумными и обещала исхлопотать ему отчисление. В то время многие лица, занимавшие высшие должности, были тайными сторонника короля Якова, и сношения их с якобитами низшего сословия были настолько тесны, что последние могли сделать многое, когда им того было нужно.

Итак, спустя несколько дней, приказ об отчислении Джемса Салисбюри с куттера «Юнгфрау» был уже в руках Нанси, которая и передала его Могги.

Мистер Ванслиперкен своим порядком прибыл в Зюйдер-Зее и бросил якорь в гавани Амстердама, а час спустя отправился на берег, но в тот момент, когда он садился в шлюпку, весь экипаж, с Джемми во главе, обступил его, заявив, что желают знать, могут ли они воспользоваться отпуском на берег, на что Ванслиперкен ответил, что отправит их ко всем чертям, а не в отпуск. Затем он сам отплыл и прямо с пристани отправился к иезуиту. На этот раз он не видел ни вдовы Вандерслуш, ни Бабэтт и полагал, что и они его не видели. Вручив иезуиту предназначенный ему пакет и получив определенное вознаграждение, Ванслиперкен спросил, нельзя ли будет доставить ему письма прямо на судно, так как ему лично заходить каждый раз за ними не совсем удобно. Иезуит согласился, и Ванслиперкен откланялся. Выходя от французского агента, он опять увидел громоздкую фигуру вдовы и Бабэтт за ее спиной, но сделал вид, что не узнал их, и поспешил обратно на судно.

– Аа, вот как, г. Ванслиперкен! Посмотрим, посмотрим, что из этого выйдет… Вы уже три раза приходили сюда и каждый раз уходили с 50 гинеями в кармане! Хорошо! Измена оплачивается высокой ценой, но изменника вешают еще выше! Ха, ха, ха! Я положительно не понимаю, как может бедный капрал служить под начальством такого изменника и негодяя! – говорила вдова.

– Быть может, капрал зайдет сюда сегодня? – заметила Бабэтт.

– Нет, нет, он ни за что не отпустит его! – отвечала вдова, но потом решила, что может быть капралу все-таки удастся как-нибудь отлучиться, и она приказала на всякий случай приготовить полдюжины вина, а сам пошла принарядиться.

Вернувшись на судно, лейтенант поспешно прошел в свою каюту и, заперев дверь на ключ, стал считать свои деньги.

Капрал ван-Спиттер, подслушивавший по привычке у дверей, слышал звон монет, и в душе его закипели злоба и зависть, так как все это могло бы теперь принадлежать ему. Подождав немного, он постучался и, получив разрешение войти, попросился на берег.

– На берег? Как, капрал, вы раньше никогда не просились на берег!

– Я хочу расплатиться с людьми, у которых я ел и пил, и жил, когда был последний раз на берегу!

– Ах, да, я и забыл об этом! В таком случае поезжайте, только поторопитесь обратно: экипаж очень склонен к бунту; я не могу обойтись без вас!

Капрал удалился и поспешил на берег, где был принят с распростертыми объятиями вдовой Вандерслуш.

В дружественной беседе перед бутылкой лучшего пива любящая парочка говорило о своих делах, причем озлобленная на Ванслиперкена вдова объявила, что не выйдет замуж прежде, чем не увидит лейтенанта на виселице. Ее нареченный горячо поддержал ее в этом, и кроме того, выразил мысль, что для того, чтобы успешней действовать, необходимо не только не дать заметить лейтенанту об их взаимном расположении, но даже сделать вид, будто она (вдова) ищет с ним примирения, а он (капрал) страстно влюблен в Бабэтт. Мало того, общими силами было написано лейтенанту довольно любезное письмо от имени вдовы, которое капрал взялся передать по адресу.

Явившись к командиру, который все это время, услаждая себя мыслю о своем будущем благополучии с прекрасной вдовушкой, был теперь в самом прекрасном настроении духа и стал расспрашивать капрала, что он делал на берегу. Ван-Спиттер в восторженных выражениях передал, что познакомился с Бабэтт, и она сказала ему, что ее госпожа очень удивляется, почему г. Ванслиперкен не заходит к ней, что она была очень тронута его последним письмом и была бы рада его видеть, а он, капрал, сказал, что лейтенант убил свою собаку.

– Напрасно вы, капрал, это сказали! – воскликнул Ванслиперкен. – И если вы еще раз будете на берегу, скажите, что лейтенант Ванслиперкен наплевать хочет на такую старую бабу, что пусть она прельщает своей старой рожей кого другого, а он не хочет дотронуться до нее даже щипцами! Запомнили это, капрал?

– Да, запомнил! – скрежеща зубами, ответил капрал. – Да, мингер, я хорошо запомнил! – добавил он многозначительно, оскорбленный в лице своей нареченной.

Когда стемнело, на куттер явился какой-то человек, пожелал видеть командира и, войдя в каюту, молча положил на стол письма, повернулся, вышел и, не сказав ни слова, уехал.

С рассветом «Юнгфрау» снялась с якоря и с попутным ветром пошла в Портсмут.

С шибко бьющимся сердцем сел Ванслиперкен в шлюпку, одетый с иголочки, помня обещание прекрасной вдовушки и сгорая нетерпением поскорее обнять ее.

Заглянув в адмиралтейство и явившись своему начальству, он почти бегом направился в Кэстель-Стрит, но здесь ему отворила дверь старая незнакомая женщина и на его вопрос о вдове отвечала, что эта молодая дама, жившая в этом доме, выехала вчера с каким-то господином. Осведомившись затем, не он ли командир королевского куттера, женщина достала из кармана под фартуком письмо и вручила его лейтенанту.

Ванслиперкен выхватил из рук старухи письмо, вбежал в первую комнату и, присев к столу, принялся читать. В скорбных, душу раздирающих выражениях, пересыпая каждую фразу словами «мой ненаглядный», «мой незабвенный», «мой вечно любимый и дорогой», красивая вдовушка сообщала, что она в отчаянии и решила покончить с собой, так как муж ее, которого она считала умершим, вдруг возвратился и увез ее с собой, что она умрет от отчаяния и тоски и прощается с ним навеки.

Прочтя это письмо, Ванслиперкен почти без чувств упал на спинку стула; старуха заботливо дала ему выпить несколько глотков воды, смочила ему голову и лицо. Несколько придя в себя, он схватился обеими руками за голову и долго сидел неподвижно, как окаменелый, затем встал и молча вышел.

Он сам не знал, как он очутился, наконец, у дверей комнаты матери.

– Войди, сын мой, – сказала старуха, – я тебя сегодня видела во сне, а это всегда предвещает что-нибудь недоброе, если я кого увижу во сне!

Ванслиперкен вошел, опустился на какой-то ящик и, сжав голову руками, как бы застонал.

– Да, да, сын мой, и я так стонала, когда у меня жгло голову после того, знаешь… Скажи, что ты сделал, излей свои чувства перед твоей матерью! Скажи, привез ли ты денег?

– Я все утратил!

– Все утратил? Значит, надо начинать сначала и отнять у людей вдвое больше! В этом все удовольствие!

С минуту Ванслиперкен молчал, потом стал рассказывать матери все, что с ним было.

– Что же, не все ли равно, та или другая вдова?! – отвечала достойная маменька. – Ведь и у той есть деньги! Не все ли равно, которую обманывать! А по любви ты, сын мой, никогда не женись, а то жена сделает из тебя круглого дурака! Ты счастливо избежал этой опасности. А где те деньги, что ты получил за измену?

– Я привезу их завтра сюда, матушка!

– Привези непременно, слышишь? Я еще не скоро умру, а тебя, быть может, уличат, быть может, повесят, золото же твое все-таки будет цело! Если тебе что обидно, так ты отомсти на других втрое, вдесятеро, и тебе станет легко и отрадно! Я всегда так делала!

И Ванслиперкен послушался совета матери; он, казалось, разом возненавидел весь мир и хотел отомстить за свою неудачу всем, начиная с Костлявого и с Салисбюри. Теперь он находил в своей измене некоторую усладу, так как она приносила ему много золота, а в настоящий момент жадность к деньгам пересиливала в нем все остальные чувства.

Вернувшись на судно, он нашел у себя предписание начальства отчислить Джемса Салисбюри немедленно. Это еще более усилило в нем ненависть к этому человеку, и он решил, не объявляя об этом распоряжении, прежде подвергнуть Джемми Декса строжайшему наказанию за его дерзкие выражения о начальстве. Но его предупредила Могги, уже успевшая побывать на куттере и вручить мужу бумагу, полученную ею из адмиралтейства, в которой он отчислялся и увольнялся от службы на куттере. Ванслиперкен призвал на совет капрала, который сказал ему, что Джемми уже известно об его отчислении. Но гнев Ванслиперкена не знал пределов; он выбежал на палубу и приказал вызвать всех наверх для наказания. Капрал успел вовремя предупредить Джемми, и тот не стал свистать, когда ему было приказано.

– Где этот негодяй, Джемми Салисбюри? – кричал Ванслиперкен.

– Здесь Джемс Салисбюри!

– Я не числюсь на этом судне! – заявил Джемми.

– Капрал ван-Спиттер! Где ван-Спиттер?

– Здесь, сэр! – отозвался капрал, поспешая с напускным усердием.

– Привести сюда этого Салисбюри! Как он смел уйти?

– Слушаю, сэр! – и капрал направился на бак.

Но команда решила не допустить наказания. Салисбюри уже не числился на куттере, и хотя все знали, что капрал теперь стоит на их стороне, все-таки обступили Джемми, решив не выдавать его. Капрал вернулся доложить, что его не допустили к Салисбюри. Вдруг из-за борта послышался громкий женский крик.

– Что? Пороть моего Джемми?! Да разве ты смеешь это сделать? Ведь уж он не числится на службе! Вот что я говорю вам, лейтенант, не попадайтесь вы мне на берегу, не то запоете у меня такую песенку, что сами не возрадуетесь!

В этот момент лодка ее причалила к судну, и Могги в одну минуту очутилась на палубе, нос с носом с Ванслиперкеном.

– Я у вас требую своего мужа, г. лейтенант! Слышите?

– Капрал ван-Спиттер, выгоните эту женщину отсюда!

– Выгнать меня? Законную жену, которая именем королевского указа требует своего мужа! Ах, вы…

– Позовите ваших солдат, капрал!

– Я звал их, мингер, но они все заодно с экипажем! – отвечал капрал, стоя навытяжку и держа руку под козырек. – Вы да я, нас осталось только двое!

Что теперь было делать? Ванслиперкен пришел в настоящее бешенство, все в нем клокотало; в глазах вертелись красные и зеленые круги. Обратиться к вмешательству властей он боялся, так как у него было много нечисто, кроме того, он отлично знал, что не имел права подвергать наказанию человека, который уже отчислен от его судна.

Могги стояла и ждала, чтобы Ванслиперкен отпустил ее мужа, капрал ожидал дальнейших приказаний. В это время Снарлейиоу, взобравшись на край мостика, с любопытством смотрел туда, где находилась лодка, в которой приехала жена Джемми.

В одно мгновение Могги подбежала к собаке и сбросила ее через борт прямо в лодку, сама сбежала туда же и приказала гребцу несколько отчалить. Держа за шиворот собаку, Могги крикнула:

– Ну, теперь собака в моих руках и, если я захочу, приготовлю из нее сосиски! Если вы сейчас не отпустите мне моего Джемми и не выдадите ему все его документы и квитанции на получение жалования, то поминайте, как звали вашу собаку!

– Спустить шлюпку, людей на весла! – закричал Ванслиперкен, но никто не шевелился.

Могги между тем, выхватив у гребца висевший у него на поясе нож и потрясая им в воздухе, кричала:

– Смотрите! Видите это? Одна минута, – и я прирежу этого паршивого пса! Говорят вам, отпускайте сейчас же моего Джемми!

– Смилуйся! Смилуйся! Не убивай, добрая женщина, моей бедной собаки! Не тронь ее, – и я сейчас отпущу твоего мужа! – завопил лейтенант, видя, что решительная женщина не шутит.

– Со всеми документами и квитанциями?

– Да, да! Сейчас! Только не троньте моей собаки!

– Ну, так живее, я долго ждать не буду, у меня уж руки чешутся!

– Сейчас! Сейчас!.. – и Ванслиперкен, приказав спустить шлюпку, чтобы отправить Салисбюри со всеми его имуществом, сам спустился вниз – подписать его бумаги и квитанции. Он страшно спешил, опасаясь, чтобы Могги не исполнила своей угрозы, пока он находился в каюте.

Сундучок и койка Джемми были уже в шлюпке, сам он прощался с экипажем, после чего, получив из рук капрала свои документы и бумаги, сел в шлюпку, которая отвезла его на берег. Когда Джемми вышел и вынес свои вещи, Могги швырнула собаку в шлюпку, крикнув: «Мое слово крепко, лейтенант, вот ваша собака! Но помните, что я еще рассчитаюсь с вами!»