Текст книги "Подводная экспедиция"

5
ПОДВОДНЫЕ ПОИСКИ

Курсанту-капитану Сперри не пришлось вызывать добровольцев.

Акулы (если то, что засек сонар, было акулой, а не дельфином или плавающим бревном) никого не испугали, и вскоре все мы, подзарядив акваланги, вновь отправились в воду. Теперь это была не тренировка; мы группами собрались на дне, включили фонари и начали поиски.

Судьба Эскова казалась мне плачевной, но не безнадежной. У него был запас воздуха на тридцать минут! Если мой товарищ слишком далеко уплыл и не услышал сигнал гонга (что казалось почти невероятным), он, без сомнения, через какое-то время стал бы возвращаться обратно.) Если же он попал в какую-то ловушку, у нас было достаточно времени, чтобы обнаружить его…

Правда, было и еще одно «если». Если у Эскова отказал акваланг – значит, мы уже опоздали.

У нас над головой с вельботов сбрасывали аварийные осветительные патроны. Они вспыхивали, как маленькие солнца, погружались примерно на двухметровую глубину и хорошо освещали дно. Разбившись по командам, мы вели поиск. Старшие поисковых групп жестами показывали нам, куда идти. Они, кроме того, общались друг с другом с помощью световой морзянки. Вскоре весь наш курс растекся по разным направлениям. Каждый курсант обследовал дно под собой и в полуметре от себя.

Боб едва ли мог уплыть дальше чем на километр от места погружения, а нас было почти триста человек. Мы, как дельфины, плыли в освещаемой тревожными сполохами воде, спускаясь к самому дну, чтобы обследовать подводные заросли и коралловые гроты. Нам надо было поддерживать контакт с теми, кто плыл рядом, и обследовать любой подозрительный песчаный холмик. Времени было мало, и все же я ухитрился произвести нехитрый расчет: если радиус наших поисков составляет километр, значит, двести восемьдесят человек должны образовать круг длиной более пяти километров… то есть расстояние между нами должно быть не меньше двадцати метров. Способен ли один человек прочесать полосу шириной двадцать метров? Я сомневался в этом. Да и осветительные патроны не могли разогнать темноту на таком обширном пространстве… А из этого следовало, что в наших поисках нам придется рассчитывать в основном на слабый свет наших фонарей.

Мы прочесали все до километровой отметки… и даже за ней.

Мы плыли, забыв про критически малый запас воздуха в наших аквалангах, до тех пор, пока не услышали слабый, приглушенный расстоянием сигнал гонга. Унылые, обессиленные, мы поднялись на поверхность и стали возвращаться назад к вельботам. Когда на вельботах вновь застучали моторы и мы направились в гавань, никто из нас не произнес ни слова.

С какой-то унылой обреченностью мы построились на причале, произвели перекличку и разошлись по общежитиям. Короткое эхо, разнесшееся после того, как старший выкрикнул фамилию Эсков, звучало укором каждому из нас.

По пути в общежитие некоторые из моих сокурсников выразили мне свое сочувствие. Но я плохо понимал то, что мне говорят. Мне просто не верилось, что Эскова больше нет.

Было уже за полночь. Мы моментально разошлись по комнатам. После ночных учений утренней поверки не было, но мы все равно должны были явиться к семи часам на занятия. Я лежал в койке в моей непривычно пустой комнате, смотрел на темный потолок и пытался осознать то, что произошло. Все это казалось невероятным. Еще вчера он был здесь, рядом со мной… И вот теперь его не было.

Так, уставившись в потолок, я пролежал несколько часов.

Наверное, я все-таки заснул, потому что не понял, кто и почему трясет меня за плечо.

– Иден! – Это был голос лейтенанта Хэтчета. – Иден, его нашли – и притом живым!

– Что? – Я мигом вскочил с койки, не веря собственным ушам.

– Правда, правда! – взволнованным голосом подтвердил Хэтчет. – Его подобрало рыболовное судно в трех милях от места нашего погружения. Бог знает как он туда попал, но он остался в живых!

Он остался в живых – это было все, что мы знали. На утреннем построении официально объявили: «Курсанта Эскова спасло небольшое судно с Бермудских островов, это же судно доставило его в местный госпиталь. Эсков находится в удовлетворительном состоянии, но нуждается в больничном уходе». Через несколько дней я получил от Боба письмо, он прислал его из больницы, но в письме было ненамного больше подробностей. В течение недели академия не знала покоя. Все спорили об одном: как Эсков смог так далеко уплыть? Что с ним произошло? У нас были вопросы и не было ответов. Прошли дни, за ними – недели, ажиотаж вокруг случая с Бобом Эсковом потихоньку сошел на нет.

Для меня это было по-своему нелегкое время. Академия жила по принципам «боевого товарищества». У нас : было заведено, что соседи по комнате помогают друг другу в учебе, подстраховывают друг друга на тренировках, всегда знают, где друг друга искать. Если бы Боба Эскова вычеркнули из состава курсантов академии, у меня появился бы другой сосед по комнате – скорее всего, тоже курсант, напарника которого отчислили; но Эсков находился в больнице, и поэтому его место оставалось ; незанятым.

Я не могу сказать, что я слишком сильно страдал от одиночества. Даже в эти дни время не текло, а летело сверхнапряженное расписание оставляло нам слишком мало минут для дружбы. Кроме того, время от времени почта приносила мне письма от дяди.

Письма всегда приходили непредсказуемо. Бывали месяцы, когда дядя ни разу не давал о себе знать, потом вдруг начинал писать ежедневно. Твердые желтоватые листы, исписанные красными чернилами… Рассказы иногда короткие, иногда чрезвычайно длинные… Чтение этих писем было для меня равнозначно путешествиям в Маринию, благодаря им я как будто воочию видел пейзажи и чудеса подводного мира – мира, который, как я надеялся, предстояло освоить и мне. Читая дядины письма, я всегда представлял его себе – высокого, коричневого от загара (из-за ультрафиолетового излучения тройоновых ламп дневного света), с красновато-бронзовой бородой. Я почти наяву слышал его мягкий, шепчущий голос, рассказывающий о чудесах подводного мира.

Города, построенные на дне моря, были так же реальны для меня, как выжженный солнцем двор академии, который я каждый день рассматривал из моего окна. Тетис, Нереус, Севен-Доум, Блэк-Кэмп и многие-многие другие лежали на тихоокеанском дне под надежной крышей из иденита. Сейчас дядя Стюарт работал над несколькими очень важными проектами. За те годы, которые прошли после нашей первой встречи, я узнал о некоторых из них – конечно, не из писем, в них дядя рассказывал мне о моей будущей жизни в Маринии и очень редко вспоминал о себе самом. О проектах я узнал из книг и журналов, которые читал. Я знал, что он занимается бурением трехкилометровых нефтяных скважин в морском дне, что он обнаружил залежи платины в районе подводного хребта под названием Горы Тьмы. Название объяснялось просто: в отличие от большинства подводных хребтов, эти горы не были покрыты фосфоресцирующими организмами. Знал я о сотнях предприятий, учредителем которых он являлся, – предприятия располагались по всему тихоокеанскому дну, от впадины Кермадек до Тускароры.

Если бы я не был увлечен картинами подводного мира, в голову мне могло прийти довольно много вопросов. Нефть, платина, руды других металлов, останки редких глубоководных обитателей, из которых можно делать чудодейственные лекарства, вознаграждение за изобретение иденита (я не знал, что он так и не удосужился получить причитающиеся ему деньги)… Мой дядя давным-давно мог стать мультимиллионером. Но он никогда не придавал значения презренному злату и никогда не выглядел богатым человеком.

Точно так же дядя никогда не упоминал имени Хэллэма Сперри, отца моего командира по академии.

Мне казалось, что эти вещи никоим образом не связаны между собой, и я даже не подозревал, что за связь здесь скрывается.

Точно так же не понимал, как много значит для меня Боб Эсков, до тех пор, пока он не пропал. Я регулярно получал его письма из больницы и все же не мог скрыть радостного удивления, когда утром, идя из столовой, услышал от одного из сокурсников, что Боб вернулся.

Забыв обо всем на свете, я вбежал в наше общежитие Флетчер-Холл, впрыгнул в кабину лифта и, радостно улыбаясь, нажал кнопку своего этажа.

Но, наверное, мне надо было не забывать кое о чем.

– Мис-тер салага! – прокаркал рядом со мной знакомый голос.

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Конечно, это был курсант-капитан Брэнд Сперри. Он стоял в лифте в своей излюбленной позе, уперев руки в бока. Створки дверей лифта начали смыкаться, и я поспешно нажал кнопку «стоп».

– А ну-ка, смир-рно! – Голос Сперри щелкнул как удар бича.

– Есть, сэр! – вытягиваясь, ответил я.

– В академии существует приказ о внутреннем распорядке, курсант Иден, – мерзко улыбаясь, сказал Сперри. – У вас была возможность ознакомиться с ним?

– Да, сэр. – Я уже знал, что меня ожидает.

– Неужели? – На его лице появилось притворное удивление, он покачал головой. – Тогда я не могу понять, мистер Иден. Из приказа на доске, которую я вижу даже отсюда, следует, что с шести ноль-ноль сегодняшнего дня и вплоть до отменяющего распоряжения пользование лифтами запрещается. Это приказ высшего начальства, мистер Иден, направленный на экономию электроэнергии. Или вы не знаете, что мы живем в эпоху энергетического кризиса? Уран на исходе, курсант Иден, а вы не бережете электроэнергию. Вы хоть понимаете это?

– Да, сэр.

Наказание было не слишком суровым: вместо послеобеденного отдыха стоять по стойке «смирно» перед доской приказов и заучивать наизусть распорядок дня. Причиной всего этого было то, что кадет Сперри оказался рядом в ту минуту, когда мой однокурсник сообщил радостную весть о возвращении Эскова. Сперри знал, куда я спешу и почему я так рассеян.

Он знал и все-таки не упустил возможности наказать меня из-за маленькой и вполне извинимой провинности. Честное слово, жить по правилам, установленным Брэндом Сперри, мне становилось невмоготу!

Конечно, через пять минут, встретившись с Эсковом, я забыл обо всем на свете.

Сияя от радости, я стиснул руку товарища.

– Боб! Я ведь уже не надеялся, что когда-нибудь снова увижу тебя!

Боб невесело улыбнулся.

– Может получиться так, что ты будешь смотреть на меня совсем недолго. Мне дали испытательный срок.

– Испытательный срок?..

– Может быть, это и справедливо… – Он пожал плечами. – Расскажу тебе, как все случилось.

На учениях, когда мы начали прорываться через заслон «обороны», я плыл как раз за тобой. Я помню, как я выключил свой фонарь. После этого я ни за что на свете не мог бы сказать, куда я плыву – вверх, вниз, в сторону? А потом… – Он на мгновение задумался и покачал головой. – А потом что-то случилось, Джим. Честно тебе скажу, я до сих пор не знаю что. Врач сказал, что всему виной моя повышенная чувствительность к перепадам давления, из-за которой я потерял сознание, – может быть, и так. Все, что я помню – мой рассудок затуманился, перед глазами встала чернота, хотя чернота перед глазами была и до этого и я ничего не мог увидеть. Понимаешь, это трудно объяснить. А потом… – Эсков развел руками. – Потом я уже лежал на палубе небольшой рыболовной шхуны. Они вытащили меня своей сетью.

– Но извини, Боб… – не выдержал я.

– Я знаю, – кивнул он. – Я пробыл в воде очень долго. Мне потом сказали, что у меня уже не осталось кислорода. Но я был жив. На шхуне не было радиостанции, а ее команда не хотела менять курс и доставлять меня в академию. Поэтому они приплыли со мной в свой родной порт. Оттуда связались с академией. В порт прибыл дежурный медицинский офицер с подводной базы и забрал меня в госпиталь.

– Но все-таки, из-за чего ты отключился? Он невесело посмотрел на меня.

– Врач задал мне кучу глупых вопросов по этому поводу. Сначала он решил, что дело было в неисправности акваланга, но когда техники составили рапорт, стало ясно, что это не так. После этого врач потрепал меня по голове и сказал, что некоторые люди плохо переносят пребывание под водой и, в конце концов, жизнь «сухопутной крысы» – это вовсе не так уж плохо…

– Боб, тебя отчисляют? – вытаращил я глаза.

Он улыбнулся и похлопал меня по плечу, но его улыбка была вовсе не радостной.

– Не совсем так. Не совсем так, но очень близко к этому. Там, в госпитале, как только я смог сидеть и отвечать на вопросы, мне устроили собеседование. Я как-то сумел убедить их, что вся эта история могла произойти из-за неисправности акваланга. Они решили дать мне еще один шанс. Но я уже вишу на волоске, Джим. Быть отчисленным по состоянию здоровья – это вовсе не позор, но мне не важно, почему меня отчислят. Я должен остаться здесь! Ты понимаешь, любая зацепка со стороны начальства – и я вылетел.

– Боб, здесь какая-то ошибка, – возмущенно сказал я. – Это несправедливо! Может быть, все дело и вправду в дрянном акваланге. Они не могли включить тебя в «черный список», пока не разобрались во всем наверняка.

И потом – разве они не знают, какие у тебя оценки? Подводная гимнастика, другие дисциплины… В ответ на мои слова он даже не улыбнулся.

– Конечно, они знают, Джим. Ты можешь подтвердить, что с другими предметами у меня все в порядке. Но они написали, что с первого дня пребывания в академии я не смог найти общего языка с другими курсантами, ходил задрав нос, не делал нужного количества отжиманий, и все в том же духе…

– Но… – Я не находил слов.

– Никаких «но»! Дело обстоит именно так, Джим. Не буду врать, я не накачал себе мощной мускулатуры за это время – но разве другие ее накачали? Во всем, чем мы здесь занимаемся, я никогда не был в числе худших. Но нашлись люди, сказавшие обо мне противоположное.

– Что это за люди? – не веря своим ушам, спросил я. – Кто мог наплести такое?

– Этот человек говорил очень убедительно, Джим, – негромко ответил Эсков. – Это он, твой хороший приятель. Он приехал прямо в госпиталь и выглядел образцовым курсантом-подводником, когда отвечал на вопросы. Ты знаешь, о ком я говорю, – курсант-капитан Брэнд Сперри собственной персоной.

6
ПЛАВАНИЕ НА «ПОКАТЕЛЛО»

В свое второе лето в академии я едва не повстречался с дядей Стюартом.

Теперь я был уже не тем неуклюжим молодым «салагой», который два года тому назад стоял перед коралловыми воротами академии. Мы прошли через многое. Два суровых года муштры, работы и учебы, конечно, не превратили нас в настоящих офицеров-подводников, до этого пока еще было далеко, но кое-что из сухопутных привычек безвозвратно ушло в прошлое. Я мог нырять без акваланга на глубину двенадцать метров, погружаться с аквалангом на двести метров, а в специальном костюме с иденитовым покрытием заплывать на ту глубину, на которую был рассчитан такой костюм. Я на память знал обязанности каждого члена экипажа на любом боевом корабле подводного флота. При крайней необходимости мог нести вахту за любого члена экипажа – и не важно, о чем при этом шла речь, о приготовлении яичницы на команду в восемьсот человек или об управлении судном при входе в самую неудобную гавань.

По правде говоря, всему этому, или почти всему, я научился по книгам. Большую часть моих знаний еще предстояло закрепить на практике. До окончания академии оставалось еще два с лишним года. Но я уже был человеком, причастным к морской службе, гардемарином подводного флота, а не «сухопутной крысой». Вместе со всеми курсантами, которые смогли благополучно добраться до третьего курса (а таких осталось меньше двух сотен), я был зачислен в экипаж подлодки-ветерана «Покателло», отправлявшейся в учебное кругосветное плавание.

Плавание было рассчитано на девяносто дней. Мы должны были пересечь Северную Атлантику, пройти Средиземное море, через Суэцкий канал выйти в Красное море, а затем в Аденский залив. Там мы были обязаны принять участие в учениях флота, а потом через Индийский океан и коварные воды, омывающие Вест-Индию, выйти к Маринии. Я надеялся, что в Маринии у меня будет свободное время и подходящая возможность для того, чтобы увидеть моего дядю – прежде чем мы уйдем в затяжной переход через Тихий океан к Панамскому каналу и вернемся на свою базу в Карибском море. Нам предстояло пройти больше тридцати тысяч миль под водой – в надводном положении «Покателло» проходил только Суэцкий и Панамский каналы.

Переход через Атлантику был детской игрой. Мне кажется, он был нужен нам только для того, чтобы войти в ритм жизни подводного судна. Нам практически нечем было заняться, кроме как стоять на вахте, следить за исправностью двигателей и ждать, когда же закончится эта восьмидневная прогулка. Курсантам полностью доверили управление кораблем. Правда, на основных постах нас дублировали кадровые моряки, но их роль заключалась в подстраховке на случай экстренных ситуаций и составлении рапортов на каждого из нас.

Вторым помощником капитана на «Покателло» был назначен курсант Сперри. У него не было никаких технических обязанностей – он только командовал экипажем курсантов. Но этого было вполне достаточно для того, чтобы доставить неприятности мне и Бобу Эскову. Правда, за все время перехода через Атлантику никаких эксцессов не возникло.

Геркулесовы врата – пролив между Гибралтаром и побережьем Африки – мы миновали со стопоренными двигателями, повторив трюк, который использовали допотопные дизельные субмарины в военное время: так они могли пробраться через узкий пролив незамеченными.

Неглубокое Средиземное море больше всего похоже на гигантскую сковородку. Оно постоянно подсасывает воду Атлантики. Под жарким солнцем Средиземноморья вода испаряется, насыщая море солью. Соль опускается ко дну, а там течение выносит ее через Гибралтарский пролив. Насыщенный солью тяжелый поток стремится из Средиземного моря, а поверх него, в обратном направлении, течет более пресная и легкая вода. Вечно продолжая свой круговорот, эти течения никогда не смешиваются.

Мы шли в верхнем потоке, хотя и на значительной глубине. Я нес вахту на капитанском мостике, сканируя акваторию пролива сонаром. Поверьте, это было удивительное ощущение – идти через пролив на огромном старинном боевом корабле с неработающими двигателями и непослушным рулевым управлением, наблюдая за светящимися точками на экране.

– Хорошая работа, – сказал офицер основного экипажа, захлопывая свой блокнот. – Вы вполне можете управлять кораблем, курсант-капитан Сперри!

Мы взяли курс на топливную базу, расположенную в Гибралтаре – не потому, что нуждались в топливе, а потому, что должны были исполнить новый приказ командования. В приказе разъяснений не было, и среди курсантов бродило множество слухов. Мы с Бобом наслушались самых фантастических версий, а потом решили не придавать им значения – что было в некотором роде ошибкой. Как часто бывает в жизни, в этой ситуации вступал в действие принцип «сломанных часов», которые хоть два раза в сутки, но показывают верное время. Из всех сплетен, которыми оброс новый приказ, хоть какая-то могла быть близка к истине.

К огромной топливной базе под флагом ООН мы подошли в самый разгар дня в надводном положении. Моя вахта закончилась до начала причаливания, но я не хотел идти отдыхать. Эсков в это же время сдал вахту младшего механика. Мы встретились в кают-компании, а потом тихо проскользнули на верхнюю палубу. Нам не хотелось попадаться кому-то на глаза. В общем-то сейчас находиться на палубе не возбранялось (лодка не могла начать погружение), но ядовитый язык курсанта-капитана Сперри никогда не знал отдыха.

Затаив дыхание, мы смотрели на исполинский известковый утес. /

– Нам разрешат сойти на берег, – со счастливой улыбкой сказал Боб. – Это будет потрясающе, Джим! Мы заберемся на гору, полюбуемся на африканских обезьян, а потом посмотрим через пролив на вершину Маунт-Абила. Еще тут есть пещера, она называется пещера Святого

Михаила, из нее, говорят, идет подземный ход до самой Африки…

– Внимание на верхней палубе! – раздался позади нас голос, усиленный динамиком. – Внимание двум курсантам на верхней палубе. Срочно явиться для доклада вахтенному офицеру!

Мы замерли, вслушиваясь в голос, явно принадлежащий командиру корабля. Явиться для доклада! Мы отсалютовали по пути капитанскому мостику и спустились вниз.

– Вот тебе и посмотрели на обезьян, – пробурчал я, спускаясь по трапу. – Просто невезуха какая-то…

Эсков даже не улыбнулся. Подтолкнув меня локтем, он кивнул в сторону капитанского мостика:

– Это не невезуха, Джим. Сомневаюсь, что командир обратил бы на нас внимание – даже если бы нам нельзя было находиться на палубе. Нет, ты только взгляни!

Я поднял голову. На мостике верхней палубы стоял командир подводной лодки. Он внимательно следил за тем, как причаливает судно. Рядом с ним прохаживался курсант-капитан Сперри и посматривал на нас с нескрываемым злорадством.

Вместо долгожданной экскурсии по Гибралтару мы были награждены сумасшедшим количеством отжиманий на спортивной площадке топливной базы. Тренировка получилась что надо – после десяти минут упражнений мы делали пятиминутную передышку, и так в течение целых двух часов. Во время одного из перерывов Боб заметил нечто такое, чего мы вовсе не предполагали.

Вокруг «Покателло» сновали машины, перевозящие топливо. Это было вполне обычным явлением. Такое происходит во время каждой загрузки корабля на топливной базе. Штабеля антирадиационных контейнеров, в которые было упаковано урановое топливо, поначалу не привлекли нашего внимания. До тех пор, пока Боб не заметил, что контейнеры вывозят с подлодки.

– Они разгружают топливо! – не поверив своим глазам, воскликнул я. – Но они с ума сошли! Нам еще предстоит пройти целых тридцать тысяч миль!

Еще не отдышавшийся Боб (отжимания давались ему тяжелее, чем мне) с сомнением поднял брови и покачал головой.

– Мы можем обойтись без излишков. Первоначального запаса топлива вполне хватит для того, чтобы два-три раза обогнуть земной шар. То, что вывозят с подлодки, скорее всего, наш резервный запас. Но все равно, это занятно.

Я согласился с тем, что это занятно, но у нас над головами раздался свисток, и мы с Бобом в числе дюжины проштрафившихся курсантов продолжили отжимания. На время мы забыли о том, что видели.

К вечеру «Покателло» опять вышел в море, взяв курс на военно-морскую базу в Неаполе. Этот переход не был отмечен никакими примечательными событиями. Не доходя до Неаполитанского залива, мы всплыли на поверхность и на рассвете вошли в пролив между островами-близнецами Капри и Искья. Я нес вахту утром и увидел, как над окутанным легкой дымкой конусом Везувия восходит солнце.

Именно здесь нам и сообщили скверную новость: наша экспедиция прерывалась.

Официально этому не было дано никаких объяснений. Радиограмма содержала только короткий приказ о возвращении на базу. Приказ стал обрастать слухами, и, вспомнив то, что мы с Бобом видели в Гибралтаре, я дал происходящему единственное правдоподобное объяснение: экспедиция прерывается из-за дефицита урана.

Едва ли на корабле был хоть один человек, равнодушно воспринявший приказ о возвращении – мы слишком долго ждали этого плавания. Но для меня окончание экспедиции означало не просто прерывание увлекательного морского круиза. Я уже предвосхищал свое прибытие в Маринию и встречу с дядей, Стюартом Иденом. Теперь, конечно, все отменялось.

Приказ о возвращении на Бермуды был получен ранним утром. Но «Покателло» должен был принять на борт необходимый запас провизии, и поэтому его отплытие откладывалось до позднего вечера. Мы с Эсковом на целый день получили увольнение на берег и все же, садясь в шлюпку, не могли похвастаться хорошим настроением.

Конечно, на берегу настроение как-то само по себе улучшилось. Мы никогда не были так далеко от дома. Неаполь казался нам совершенно другим миром, от которого до наших родных мест – Нью-Лондона и Нью-Йорка – было почти так же далеко, как до луны.

Мы бродили по узким древним улочкам и по широкой набережной возле самой воды, а потом зашли в самый центр города – в покрытое стеклянной крышей galleria [2]2
  Галерея.


[Закрыть], где взяли по чашке крепчайшего черного кофе.

Мы с наслаждением пили кофе, когда нас окликнул худощавый смуглый человек, с лица которого не сходила дружелюбная улыбка.

– Scusi, signori! [3]3
  Извините, синьоры!


[Закрыть]

На человеке была надета ярко-голубая форма со скрещенными якорями на воротнике – такую носили итальянские подводники. И Боб, и я переглянулись в замешательстве. Потом я все же собрался с духом и ответил:

– Привет… Мы… мы не говорим по-итальянски, сэр. Незнакомец пожал плечами.

– Я немного говорю по-английски, – сказал он почти без акцента, правда немного медленно выговаривая слова. – Прошу извинить, что вмешиваюсь в вашу беседу, но вы, кажется, с американской подлодки?

– Точно, – с улыбкой подтвердил Боб. – Я – курсант Академии подводного флота Эсков, а мой друг – курсант Иден.

Тут Боб протянул итальянцу руку, и они обменялись рукопожатиями.

– Значит, я не ошибся, – сказал итальянец. – Рад приветствовать вас в Неаполе, джентльмены. Капитан третьего ранга Виторио ди Латерани – к вашим услугам.

Только теперь мы с Бобом поняли, что имеем дело с кадровым офицером-подводником. Мы поспешно поднялись со стульев и взяли под козырек. Он с подчеркнутой учтивостью ответил нам тем же. По словам капитана Виторио ди Латерани, присутствие иностранного корабля в Неаполе было для него значительным событием, и он счел бы за честь организовать для нас небольшую экскурсию.

Мы с Бобом переглянулись – на такое предложение трудно было не согласиться.

Капитан ди Латерани был ненамного старше нас. Ему было всего двадцать, а офицерское звание он получил только в прошлом году. Его подлодка «Понтевеккьо» стояла на ремонте в сухом доке, а сам он был временно откомандирован в распоряжение командира военно-морской базы. Сейчас у ди Латерани была уйма свободного времени и личный автомобиль. Когда он предложил нам осмотреть окрестности Неаполя, мы без лишних колебаний согласились.

Мы прекрасно провели время. Но к концу дня в прямом и в переносном смысле этого слова над нами стали сгущаться тучи. Они уже с полудня стали скапливаться вокруг Везувия. Я и сегодня не могу забыть этой картины: мы сидели в небольшом ресторане у подножия бывшего вулкана и допивали по последней чашке кофе, когда разразилась гроза.

При первых же раскатах грома капитан ди Латерани вскочил на ноги.

– Маdге mio! [4]4
  Мать честная!


[Закрыть] – встревоженно произнес он. – Джентльмены, нам надо торопиться. Дорога проходит через горы, а во время ливня по ней не проедешь. Так что, если вы хотите успеть к отплытию…

Мы не успели…

В док, где стоял «Покателло», мы приехали через час после захода солнца. Мне этот час показался годом. «Покателло» уже вышел в открытое море.

Мы испробовали все возможности. Итальянский капитан, покрасневший от переживаний за наше опоздание, домчал нас на своем маленьком автомобильчике в штаб военно-морской базы и попытался организовать хоть какой-нибудь транспорт – торпедный катер, самолет или что-то такое, на чем мы могли бы догнать подлодку прежде, чем она отойдет на достаточное расстояние от берега и погрузится под воду. Но гроза не позволяла поднять в воздух самолет, а к тому времени, когда ди Латерани уговорил наконец командира торпедного катера отправиться в погоню за «Покателло», на экране радара базы появилась лаконичная надпись: «Американская подлодка произвела погружение и находится вне досягаемости».

Мы проморгали свой корабль.

Все, что нам оставалось – это доложить о себе дежурному американскому офицеру базы и ждать решения своей участи.

Признаюсь, это было очень нелегкое ожидание.

Я думаю, все можно было бы уладить, если бы мы вернулись на борт «Покателло» даже в Гибралтаре. Но судьба распорядилась по-другому. Дежурный офицер пожалел нас и дал радиограмму на нашу подлодку, в которой просил командира подождать в Гибралтаре до тех пор, пока мы не прибудем туда ближайшим самолетом. Ответа не было целую вечность, а потом мы прочитали:

«Предложение не принимается. Упомянутые Вами кадеты должны отбыть самолетом непосредственно в академию.

Брэнд Сперри, второй помощник капитана,

командир учебного экипажа».

На следующее утро мы сели в пассажирский самолет, на котором совершили долгое и унылое путешествие домой.

В академии нас ждал неласковый прием. Нас вызвал на беседу сам начальник академии. Мы стали позором для своего курса – так он и сказал. Случай, произошедший с Эсковым на первом году обучения, в свете нашей нынешней провинности стал намеренным нарушением дисциплины. Что до меня, то я дискредитировал славную репутацию своих отца и дяди. Нас поставили перед выбором: отказаться от военной службы или предстать перед трибуналом.

Мне кажется, что мой отец выбрал бы трибунал. Но для Эскова такой выбор не сулил ничего хорошего. Учитывая первое происшествие, судьи явно приняли бы решение не в его пользу. А я не мог даже подумать о том, чтобы остаться на службе, если мой товарищ за такую же провинность будет с позором отчислен из академии.

Мы решили распрощаться с военной карьерой.

И все же меня не оставляла мысль, что причиной наших невзгод было не простое нарушение дисциплины.

С тяжелым сердцем я отправил дяде Стюарту пространную радиограмму, в которой подробно описал все, что с нами произошло, и принялся собирать вещи.