Текст книги "Нашествие квантовых котов"

Не торопясь проезжая мимо бобов, водитель большого «Джона Дира» думал, что нет ничего серьезней, чем холодное пиво и пропущенный матч Носков. В этот момент он услышал сзади «зап-зап-зап» приближающейся высокоскоростной машины и «раур-раур» шестнадцатицилиндрового двигателя. Краем глаза он увидел несущийся на него странный дизель – и резко повернул руль… Он испортил несколько бобовых рядов, но, когда оглянулся, на дороге было пусто.

АВГУСТ, 22, 1983 г. ВРЕМЯ: 09.10 УТРА.
МИССИС НАЙЛА ХРИСТОФ БОУКВИСТ

Немного непривычно находиться в родном городе Доминика без него самого, но я была занята. Здесь всегда в изобилии концерты и множество изнуряющих интервью, а перед выступлением всегда подают коктейль с тяжелым вливом Национальной симфонии. Но самое основное – десять минут репетиции с оркестром отнимают час времени. Заботясь о преждевременности, пытаясь припомнить все отрывки, темп и интонации, мы договариваемся позже. Некоторые считают, что, чем больше репетируешь с Мстиславом Ростроповичем, тем легче, оттого что Слави сам начинал в качестве виолончелиста. Ничуть не бывало: он ужасно нервный. Он может преследовать вас своим сумасшедшим состоянием, заметив синкопирование звука. Я не говорю, что не люблю с ним работать… Например, Слави обладает удивительным чувством юмора. Кроме того, меня очаровывают такие мужчины.

Могу подарить вам идею одной их его тонких шуток. Когда я подписала и вернула контракт на зги выступления, позвонила концертмейстер:

– Слави сказал, что вы можете выбрать Сибелиуса или Мендельсона…

Я не смогла удержать смех.

Очень забавная шутка. Это уже история: раньше, когда я сыграла Национальную симфонию, журналисты изобразили меня заснувшим часовым. Думаю, я была утомлена. Во всяком случае, я сказала ей то, что говорит не каждый скрипач, но знает любой, кто играл на скрипке после Паганини. Есть концерты, которые звучат сложнее, чем они есть на самом деле, например, как у Мендельсона, и концерты, показывающие мастерство, более трудные, чем кажется по звуку, как у Сибелиуса. Поэтому я ответила, что, когда хочу получить дешевое «браво» от наивной аудитории, я играю Мендельсона, а если хочу показать себя коллегам – Сибелиуса.

– Передайте Слави, – скорее всего, я исполню Мендельсона! – сказала я концертмейстеру, улыбнувшись в телефон. Потому что, как я знала, не будет ни того и ни другого. И правда, через пару дней я получила корзинку цветов с запиской от Елены Ростропович: «Не просто талантливо и не только чудесно, но и очень трогательно! Слави пересылает свои комплименты поклонника и просит сыграть Гершвина: на концерте будет присутствовать госпожа президент!!»

Я связалась с ним и сказала, что с удовольствием исполню Гершвина. Он был одним из великих композиторов и, кроме того, хорошо, по-американски, сочинял скрипичные концерты. Во всяком случае, я знала, что госпожа Рейган не желала слушать иностранные вещи.

Елена Ростропович – очень милая леди, но я не всегда знала, что у нее на уме. Например, я не знаю, что ей известно обо мне и Доме. Мы осторожно уклонялись от болтовни на эту тему, и до сих пор она ни о чем не спрашивала. Но когда я получала приглашение на ужин, я узнавала, что там был и Дом. Мы с супругом всегда назывались «мистер и миссис Боуквист», а Дома с женой объявляли как «сенатор и миссис Де Сота». Совершенно неважно, что наши супруги находились в Чикаго – почти всегда (как Ферди) и очень часто (как Мэрилин Де Сота). Поэтому Дом мог провести ночь в моем номере. В дни концертов мы работали целый день, а в одиннадцать вечера встречались у Елены с выражением искренней неожиданности. Затем ехали в снятый Домиником дом. Постоянный…

Эти вечера – самое лучшее время моей жизни и жизни Дома. Мы могли появляться на публике. Потом, когда оставались вдвоем, было очень мало шансов, что хоть один из нас будет разоблачен супругом. Мы делали все, что в Чикаго было довольно рискованно – там всегда был шанс, что кто-нибудь из наших супругов не вовремя появится в вестибюле отеля, на лестнице или в ресторане, где мы обычно встречались. Другие города лучше – иногда по счастливой случайности Дому удается придумать повод для вылета в Бостон, Нью-Йорк или еще куда-нибудь, где я выступаю. Мы всегда выжимали время… Нет, Вашингтон – лучшее… безусловно, из того, что я видела.

Но и здесь у нас были знакомые. Рано или поздно Ферди или Мэрилин услышат намеки и почувствуют неладное. Это только вопрос времени. Частные детективы? Вероятно! А почему бы и нет? За супружескую измену приходится расплачиваться.

И тогда на наши головы с грохотом свалится многое, и то, что произойдет, будет слишком неприятно…

Но, пожалуйста, Господи, еще чуть-чуть!

– Никогда! – уверенно сказал в два часа ночи Дом, натягивая носки, когда я рассказала о своих мыслях.

– Рано или поздно, дорогой, это случится! – сделала я вывод.

– Этого не произойдет, нас не смогут поймать. – Он помолчал, натягивая штаны, и, согнувшись, поцеловал меня в пупок. – Мы всегда будем заниматься любовью, даже если нас засекут…

Я не дала продолжать, точнее, попыталась.

– На концерт приедет госпожа Рейган! – сказала я.

– Да? Что из того? – спросил он и кивнул с умным видом. – О! Я увидел связь: ты не хочешь шокировать президента, да? Но если нас не схватят, мы не шокируем, а если и схватят – всегда есть выбор, можно…

– Нет, я не про это! – сказала я, прежде чем он закончит свое изречение словом «пережениться». Потому что это не было неприемлемой темой для дискуссий, хотя бы и с сенатором Домиником Де Сота. Я могла изменять мужчине, который меня любил, но не могла выбросите его из своей жизни, прилюдно унизив.

Так что я не переживала, когда Дом уехал в Нью-Мехико, потому что он становился все более настойчивым, а я постоянно отгоняла эту мысль. И когда на ночном концерте я начала с быстрого синкопированного «горячего аллегро», его кресло пустовало.

Что случилось после, было полной неожиданностью. Чтобы вам было понятней, расскажу о концерте.

Гершвин умер молодым – он только начал сочинять скрипичную музыку, но однажды, когда он переходил Пятьдесят вторую улицу, его сшибло такси. Тогда это было странным! Ранее ему надоело нанимать Фреда Гроуфа с его оркестром, и во время скрипичных концертов Гершвин прекрасно дирижировал сам. Его отличием были деревянные духовые и ударные – они смягчали сердце.

Еще я любила то, что он позаимствовал хитрости Мендельсона. Мендельсону не нужна фальшивая пауза после первого действия, чтобы публика не подумала об окончании концерта. Аплодисменты, конечно – признак уважения, но и тревога: половина аудитории поспешит аплодировать, а другая будет сердиться на болванов, задерживающих выступление. Мендельсон не позволял этого, закрепляя время от первого действия до второго одной нотой. Здесь никогда не было молчания и беспокойства публики, мужчины, пришедшие на концерт по требованию жен, нервно смотрят на соседей, ожидая конца: вы слышите легкий шорох, шепот и приглушенный кашель. Я очень хочу, чтобы Чайковского, Брика и Бетховена слушали так же внимательно, и крайне признательна Гершвину и Мендельсону.

Однако это весьма интересно! В это приятное время даже подсознательный барабанный сигнал вечерней зори не удержал публику от суеты. Я заметила, как капельдинерша нагнулась над пустым креслом Доминика и что-то прошептала на ухо сенатору Кеннеди. Слави уже приподнял дирижерскую палочку для начала второго действия, но Джек Кеннеди засуетился и тихо прокрался через проход. Я подсчитала такт для начала своей партии и увидела, что Джекки улыбнулась мне и извиняюще махнула рукой. Я была знакома не со всеми сенаторскими женами, но в случае Джекки знала, что она искренне огорчена.

Джекки Кеннеди – единственная культурная слушательница в сенаторской галерке, и я всегда считала, что она могла бы стать прекрасной первой леди, если бы муж не провалился в Чикаго из-за недостатка голосов.

Беспокойство на этом не кончилось…

С помощью таких людей, как Джекки, Слави Ростропович и Дом, я смогла попасть в довольно большое Вашингтонское общество любителей скрипки, где собирались сливки общества. В Вашингтоне это обозначало правительственную публику: дипломатов, законодателей и верхушку администрации. Здесь в своей ложе находилась даже Нэнси Рейган со своим первым джентльменом, который, как всегда, вежливо и самоуверенно сидел рядом. У такого типа аудитории имеются свои особенности. Самым ужасным было то, что если кто-нибудь уйдет, то половина публики немедленно примется обсуждать…

Это и случилось.

В середине медленной части в зале, как отсутствующие зубы, зияли пустые места. Когда я закончила крещендо в терции, аплодисменты были скудными. Полагаю, не от недостатка энтузиазма, а от малочисленности аудитории. Славя взглянул на меня, а я на него. Смирившись с этим, мы пожимали плечами и ничего не понимали.

Для приличия сделали два поклона. Затем сошли со сцены и уже не вернулись в зал, давая аудитории возможность бежать: многие были в панике.

Нас обуревало любопытство…

Для Слави это было хуже, чем для меня. Я готовилась к вечеру и ждала, когда он вернется после антракта ко второй половине программы. Это был Малер, и оба мы уже знали, что аудитория слушателей бессмертной Первой симфонии будет мала.

Потом мы узнали, что случилось.

Первой нам рассказала костюмерша Эми. На самом деле, она не «одевала» меня, а проявляла заботу. Присматривала за Гварнериусом, когда я ненадолго оставляла его; проверяла, нет ли пятен и складок на концертной одежде; следила, чтобы в кармане музыкальной сумки всегда лежали тампоны. Она делала все это – и еще одно: она разгоняла подозрения моего мужа, когда я была вместе с Домом.

Кроме того, она рассказывала все новости, даже самые неприятные… особенно, неприятные. Все шокирующие закулисные впечатления этой ночи большей частью были ссорами, он она пробилась к нам и передала услышанное по секрету.

– Найла! – застонала она. – В Альбукерке заварушка!

Альбукерк находился рядом с Сандией. Там же Доминик! Я оступилась, колени ослабли… Слави успел подхватить меня за одну руку, а Эми подхватила другую руку и скрипку.

– А Дом? – простонала я.

– О Найла! – рыдая, сказала Эми. – С ним – самое ужасное!

Мужчина по имени Доминик Де Сота вспотел, продираясь сквозь камыши, которыми заросло старое водохранилище, и оторвался от своей работы. Ему померещилось, что на востоке, на место Чикаго, загорелся яркий оранжевый свет. Это не было обманом зрения. Там действительно сверкали низкие облака, освещенные далеким сиянием. Доминик выпрямился, вглядываясь в даль. Что это светится на горизонте? Там были белые и красные струи: белый свет, отдаляясь, становился красным. Это было так, словно бы здесь возникли автомобили… Но мгновенно лучи исчезли, и Доминик снова остался один в душной ночи. Возвратившись к своему занятию, открыл последнюю ловушку. Там находилась чья-то ангорская кошка – шипела и выгибалась дугой. Она не была ни большой, ни мясистой, но де Сота был рад видеть и ее, так как это был ужин…

АВГУСТ, 23, 1983 г. ВРЕМЯ: 8.20 ВЕЧЕРА.
МАЙОР ДЕ СОТА, ДОМИНИК Р.

То, что первым же пленником я захватил самого себя, было чистой случайностью.

Правда, рано или поздно я бы увидел Дома Де Сота – все мы знали о существовании двойников. Вполне вероятно, что «я» (мой пленник) сделал «мне» (захватившему его) одолжение – потому что одна из причин того, что я получил командование штурмовой группой, – это то, что здешний Доминик являлся сенатором. (Сенатор! Как это могло произойти? Почему в этом времени я забрался так высоко, а в собственном надолго застрял в чине полевого офицера? Но положение этого Де Сота поможет продвижению по службе…)

– Они готовы, сэр! – сказала сержант Самбок.

– Хорошо! – произнес я и пошел за ней. У меня не было времени думать о грамматических играх, в которые нам приходилось играть – «я» следил за «мной», «они» были «нами». Я не имел времени удивляться – раз или два я подивился раньше: курьезному стечению обстоятельств в жизни иного Доминика и моей собственной. Наши судьбы были потрясающе различны. Мы были Доминик Де Сота в разных временах. У технических советников не осталось времени для подобных вопросов, ведь я интересовался у них об этом. Все, что они говорили, исключая математику, было невнятным бормотанием. Но мы – Доминики Де Сота – имели общие гены, одинаковое отрочество (по крайней мере, в отдельных моментах), мы читали одинаковые книги и смотрели те же самые фильмы. Конечно, были помещены в одни и те же тела.

– Направо, сэр! – подсказала сержант, и я прошел в операционный центр Кэтхауза, как интересно назвали эти люди свой собственный проект параллельных времен.

Лейтенант из корпуса связи произнесла:

– Еще тридцать секунд, майор!

– Хорошо, – сказал я и сел за стол.

На нем было пусто, без сомнения, научный шеф был предусмотрительным парнем. Здесь был только микрофон, соединенный с передатчиком помощника лейтенанта. Я проверил ящики: заперты, но счет шел на секунды.

– Начинаем, сэр! – громко сказала сержант Самбок и улыбнулась сквозь маскировочный грим.

Я начал.

– Леди и джентльмены! – произнес я в микрофон. – Меня зовут Доминик Де Сота! Обстоятельства принудили нас к необходимости предупредительной акции в районе базы Сандия и ее окрестностей. Для вас это не является опасностью. Через час мы начинаем телевещание с местной станции. Все сети должны быть готовы принять прямую трансляцию.

Я взглянул на лейтенанта. Она провела рукой по шее. Капрал из замыкающей группы передвинул переключатель, и я завершил передачу.

– Увидимся позже, майор! – сказала лейтенант и ушла со своей командой из комнаты.

Я откинулся на спинку кожаного кресла. Эти люди хорошо устроились, на стене роспись, на полу ковер.

– Как прошло, Найла? – спросил я.

Она улыбнулась.

– Просто великолепно, майор! Когда уйдете в отставку, поступайте работать на радио!

– У меня слишком большой рост для этих дешевых радиоприемников! – ответил я. – Вы уже сообщили Так-5, что мы захватили это здание?

– Так точно, сэр! Так-5 ответил «Отлично сделано, майор Де Сота!» Продолжается штурм следующих шести зданий. Очищена целая зона.

– Заключенные?

– Мы соорудили лагерь на автостоянке, охраняют капрал Гаррис и трое мужчин.

– Отлично-отлично! – сказал я и снова дернул ящики.

Обследовав всю базу, я выяснил, что ученый вместе с ключами находился в городе. Вот такие дела!

– Откройте, сержант! – приказал я.

Сержант Самбок внимательно изучила замок, оценила возможность рикошета, потом разместила дуло карабина в нескольких дюймах от замка и выстрелила. Пули двадцать пятого калибра завыли в комнате.

Ящики открылись без труда. Внутри них был обычный беспорядок, который вы найдете в любом мужском столе, но среди барахла находились блокноты и досье. Без сомнения, это пылится давно, но доктор Дуглас хотел взглянуть на их работы.

– Дневального! – крикнул я.

Сержант Самбок кивнула, и из коридора выскочил рядовой.

– Возьмите эти материалы в очередную вылазку через портал! – приказал я, жонглируя плоской золотой зажигалкой с выгравированной надписью: «Клуб Хэйр, озеро Тао». Прекрасный трофей, но я положил его на место и задвинул ящик.

Мы не были грабителями.

Сержант Самбок стояла в дверях и что-то хотела сказать.

– Что-то еще, сержант?

– Рядовой Дормейер в самовольной отлучке! – сообщила она.

– Дерьмо! В боевых условиях нет самовольной отлучки. Если морской пехотинец уходит, это называется дезертирством! Черт возьми, кто-нибудь должен узнать, где он! Найдите, я хочу его видеть!

– Будет сделано, сэр! Я позабочусь лично! – Она была более чем согласна с моими словами.

– Хорошо! – сказал я. – Даю десять минут на поиски! Встречаемся в точке десанта!

Моя штурмовая группа двигалась одной из первых, и мы взяли свои объекты. Сейчас на базе насчитывалось на три сотни десантников больше, и я ждал телевещания. Телецентр в Альбукерке не был захвачен, и мы использовали кабельную сеть. Я направился в подвал: раньше его использовали в качестве тира, но, когда туда вошли наши разведчики, подвал пустовал.

Для нас это было просто идеально! И прежде чем кто-нибудь узнал про нас, мы сумели переправить всю группу.

В их времени, как и в нашем, Сандия являлась старой военной базой. Но, в отличие от нашей, плохо укрепленной. Она была громадной и простиралась на квадратных милях пустыни, окруженная колючей проволокой.

Тем не менее, в Сандии было развернуто немного отрядов: периметр больше охранялся электроникой, чем людьми – посты располагались вдоль ограждения через каждые четверть мили. Правда, коменданту базы это казалось изобилием защиты. Кроме парашютного десанта (который можно засечь радарами), не было другого пути, чтобы враги проникли за проволоку незамеченными… кроме нашего, если бы они пришли изнутри. Когда я спустился, в подвале на стене уже висела карта базы – контролируемые участки обведены красным карандашом. Кэтхауз и казармы морских пехотинцев, штаб, коммутатор связи и радиостанция. На данный момент все было захвачено нами. Несколько отрядов, охранявших эти объекты, оказались никуда не годными и попали в плен.

Продолжали прибывать новые группы, в них не было нужды, но иметь их было не лишним: что, если остальные части, вопреки всякой логике, будут сопротивляться? Яркие прожектора, размещенные вдоль стены, освещали колонны солдат, появлявшиеся из ничего. Они поднимались по лестнице, выстраивались около стены и, возглавляемые офицерами и сержантами, уходили в бой.

Это смотрелось довольно странно: находясь перед порталом, вы видите, как из плоскости являются по порядку пальцы ног, ступни, ноги, руки, животы и головы… Если бы вы стояли сзади, что бы вы ожидали увидеть? Кишки и сырое мясо? Внутренности перемещаемых солдат?.. Ничего подобного! Вы ничего не увидите. За прямоугольником портала – лишенная черт и света сплошная темнота. Впереди – только группы, выходящие из портала, и пыльные стены.

– Майор! – это снова голос сержанта Самбок. Она огляделась по сторонам и прошептала: – Кажется я поняла, куда делся Дормейер…

– Отлично работаете, сержант! – ухмыльнулся я.

Она покачала головой:

– На территории базы его нет! Каким-то образом он ускользнул отсюда и удрал в Альбукерк. Потому что он живет… он жил там. В Альбукерке, как я думаю!

Не так хорошо, но это не ее проступок.

– Вы правы! – произнес я, и это было на самом деле так.

Для призванных Найла Самбок была безупречным солдатом. Очень забавно, что в гражданской жизни она учительница музыки, замужем за музыкантом, игравшем на клавесине. Она они были призваны по повестке. Многие резервисты озлоблены, но Самбок исполняла свой долг добросовестно. Поэтому, приняв командование, я запросил ее перевод в Чикаго. Тот факт, что она красотка, был не лишним, но я не портил своих подчиненных (только подумывал об этом время от времени).

– Так-5 хочет переговорить с вами! Связь будет установлена через две минуты, – продолжала она. – Я это только что узнала.

– Отлично! – сказал я. – У меня появилась идея: сходите к пленным и принесите одежду сенатора!

Даже сержант Самбок удивилась:

– Его одежду?

– Исполняйте приказ, сержант! Нижнее белье можете оставить, но все остальное понадобится мне, даже носки.

Быстрая вспышка понимания отразилась на ее лице.

– Будет сделано, майор! – улыбнувшись, сказала она и ушла.

А я стал ждать вызова от Так-5.

Двухсторонняя связь через оболочки параллельных времен сложнее односторонней. Она блокировала портал и ослабляла энергетическое поле… Когда офицер из службы портала кивнул, я поднял трубку, и генерал Магрудер не заставил себя долго ждать.

– Хорошо начали, майор! – рявкнул он. – Президент говорит то же самое. Он, конечно, внимательно следит за ходом операции.

– Благодарю, сэр!

– Вступаем во вторую фазу. Вы готовы к телетрансляции?

– Так точно, сэр! – Собственно, имелось в виду, что я буду готов, когда Найла Самбок возвратится с одеждой.

– Телестанция и микроволновые линии на контроле. Они начнут работу через полчаса. Лента с выступлением президента уже передана и готова выйти в эфир, как только, вы сделаете представление.

– Вас понял, сэр!

– Чудесно! – затем его голос изменился. – Сейчас о другом, майор: они как-нибудь отреагировали?

– Нет, сэр, пока никак! Хотя я думаю, переговоры еще ведутся.

– М-м-м! Здесь больше нет никаких незваных гостей?

– Никаких признаков, сэр!

– Смотрите в оба! – резко заявил он и дал отбой.

Я знал тон его голоса: он был чем-то сильно испуган.

Прошло полчаса. Я прошел через ночную пустыню с такими же звездами над головой, какие мерцали в моей собственной Америке, в телевизионную студию и почувствовал страх. Невдалеке патрулировал джип военной полиции, петляя фарами в темноте. Они подтормозили, внимательно осмотрели меня и нарукавную повязку десантной группы, затем повысили скорость и уехали, не проверив документы.

Я мог быть одним из этих непрошеных посетителей: другим «мной», который где-то прятался. В таком случае я мог обмотать клочок зеленой материи вокруг рукава, они никогда бы не заметили разницы, а затем…

Что бы сделал иной «я»?

Это был страшный вопрос. До этого момента они только смотрели, но ничего не делали.

Конечно, я не мог сказать, что военные полицейские небрежно относятся к охране, они не видели в этом большой необходимости. Мы захватили базу без одного-единственного выстрела, какое сопротивление могли оказать сонные часовые, потерявшие дар речи, когда их захватили наши отряды? И куда только катится Америка? Удивляюсь, как еще уцелела страна, если секретные базы охраняются горсточкой солдат регулярной армии? Если бы я поступил на курсы в Лойолу, кем бы я мог стать? Может быть, сенатором?

Эту мысль я не позволял себе, пока не выполнена самая важная часть работы.

Как и было обещано, на студии меня ждала сержант Самбок, держа в руках одежду сенатора. Я нашел раздевалку и переоделся. Он хорошо одевался, этот другой Де Сота: рубашка, галстук и носки, ботинки, брюки и пиджак – все было сделано из хорошей ткани или кожи. Покрой особенный – их мода отличалась от нашей, но я был рад почувствовать шелковистую рубашку и хрустящие отглаженные брюки.

Они могли бы сидеть, конечно, лучше, не будь другой Доминик полнее меня на целый размер.

Когда я вышел из раздевалки, сержант отпустила комплимент:

– Прекрасно выглядите!

– Что вы ему оставили? – спросил я, смотрясь в зеркало.

По ее улыбке я понял ответ. В такой жаркий август в нижнем белье не должно быть холодно, но все же…

– Выдайте ему мой запасной комбинезон! – отдал я приказ. – Он находится в сумке Би-4. – К счастью, этот комбинезон был кликоват для меня, а ему, несомненно, в самый раз.

– Будет исполнено, сэр! – сказала сержант Самбок. – Сэр?

– Что еще?

– Хорошо если вы поменяетесь одеждами, не произойдет ли путаницы? Я имею в виду то, что его можно принять за вас. Как я узнаю, кто есть кто?

Я открыл рот, чтобы назвать ее глупой, но снова закрыл – она была права.

– Хорошо, что вспомнили! – сказал я. – Я буду единственным, кто знает ваше полное имя, о'кей?

– Так точно, сэр! Во всяком случае, он пока что в тюрьме, а вы нет.

– Вот именно! – согласился я и понял, что мне не суждено знать, что произойдет через пару часов.

Я желал, чтобы передо мной явился другой «я», я хотел сидеть и разговаривать с ним, слышать его голос и узнать, где разошлись наши жизни. Эта мысль пронизывала дрожью, но нетерпение такое, словно готовлюсь впервые принять наркотик или заняться сексом. Я жаждал этого.

Но думать об этом не оставалось времени. Оператор изумленно пялился на мою модную гражданскую одежду, улыбаясь капитану. Все было готово или нет, но подошло время моего теледебюта.

Скорей нет, чем готово они постоянно передвигали микрофоны, направляли камеры, выходили поболтать в холл, внезапно капрал, исполняющий обязанности режиссера, крикнул:

– Готовьтесь, сэр! Мы начинаем!

Он прослушал наушники и открыл счет:

– Десять… Девять… Восемь… Семь… Шесть… Пять… Четыре… Три…

В последние секунды он использовал руки: два пальца, один, затем палец уткнулся в меня, над камерой загорелась зеленая лампа, и я приступил к выступлению:

– Леди и джентльмены! – сказал я в камеру. – Меня зовут Доминик Де Сота!

И это было правдой, ведь я не говорил, что я сенатор Де Сота, хотя тот факт, что я носил его одежду, подразумевал именно это.

– Происшедшее вызвано крайней необходимостью. Я прошу, чтобы каждый американец прослушал эту передачу с открытой душой и благородным сердцем, ведь все мы американцы! Леди и джентльмены! Я передаю слово господину президенту Соединенных Штатов Америки.

И фотоны моего лица и шеи, костюма этого иного Доминика, его галстука и рубашки собрались вместе, влетели в камеру и вылетели уже как электроны. Как электроны, пробежали по кабелю студии к микроволновой тарелке-антенне на крыше, превратились в фотоны другой частоты; как радиосигналы, метнулись через долины к ретранслятору, прыгнули в воздух, потом на спутник, находившийся за тысячи миль в космосе, в один миг потекли к телевизорам всех Соединенных Штатов. Этих Штатов!

Вся группа корпуса связи, хоть и носила военную форму, но в ее крови оставалось много гражданского. Резервисты, вызванные по повестке, почти все были профессиональными телевизионщиками. В комнате отдыха, рядом со студией, они устроили себе небольшие гражданские удобства: сварили кофе и разрезали кекс: кто-то успел обчистить местную гарнизонную лавку.

Я налил себе чашку кофе, слушая доносившийся из монитора голос президента Брауна: «…как президент Соединенных Штатов, заявляю вам, кто тоже является президентом США, и всему американскому народу… – Он смотрелся взволнованным и хорошо отрепетировавшим речь, написанную специально для него. – …в этот исторический момент, когда все мы стоим перед лицом страшного деспотизма, захватившего мир… узы крови и всеобщая приверженность принципам свободы и демократии…» И так далее без передышки. Это был довольно хороший спич, казалось, я заранее знал весь текст. Но в речи не было отмечено одного важного факта: мы полностью контролировали положение.

Этот же голос исходил и из комнаты контроля, я поставил чашку и заглянул внутрь. Здесь был не один, а дюжина мониторов, почти все они показывали важное лицо президента, говорившего те же самые вещи. Но несколько экранов показывали и другие лица, серьезные и даже более напыщенные: Джона Ченкелора, Уолтера Кронкайта и несколько незнакомых. Они уже комментировали события. Я поразился, пока не вспомнил, что президентское выступление длилось только четыре минуты. Оно повторялось телецентрами, и некоторые уже среагировали.

Я посмотрел на часы: полночь по местному времени. Значит, в городах восточного побережья уже два часа, но я сомневаюсь, чтобы многие в этот момент спали. Граждане Калифорнии могли настроиться на свои ночные новости и получить неожиданные известия.

Мы поступили верно: почему они должны быть счастливыми, когда мы стоим перед ужасной борьбой за свободный мир?

Но даже командир десантной группы должен когда-нибудь спать.

Я спал почти пять часов. Когда же я проснулся, уже пахло беконом и кофе. Капрал Гаррис поднес блюдо.

– Примите комплименты от сержанта Самбок, сэр! – он улыбнулся. – Ночью мы захватили офицерский клуб.

Яйца были совсем холодные, зато кофе горячий и крепкий. Это было что надо!

Вначале я заглянул в студию, к военным техникам присоединились несколько гражданских: пожилая женщина, молоденькая и бородатый мужчина неопределенного возраста. Я остановил капитана корпуса: указал на штатских и приподнял брови.

– Эти? – сказал он. – Это ученые, майор! Во всяком случае, они так сказали. Пропуска надежны.

– Чем занимаются?

Он пожал плечами.

– Они не говорят, что проверяют реакции на сообщение президента. Что-то типа изучения политики… вы не знаете о такой штуке?

Я не знал.

– Во всяком случае, – угрюмо продолжил он, – здесь чертовски мало того, что изучать, они ведь получили от нашего президента только надутое дерьмо!

Новостей, которые я ожидал услышать, не было.

– Свяжитесь с Так-5! – добавил он, подумав, но я уже возвращался в Кэтхауз.

После горячей пустыне база казалась приятным и безмятежным местом, но я не успокоился. Сухой, как воздух, я изнемогал в своем комбинезоне (возможно, я уже не буду так щедр со своими запасами) и начинал ощущать тревогу.

Генерал Магрудер, Крысья Морда, был там, где вы обычно находитесь в семь утра, а именно, спал. Но меня соединили с полковником Гарлечем, он был настроен не очень дружелюбно. Когда я спросил про штатских, он буркнул мне под нос полдюжины крепких слов.

– Они имеют разрешение, а дальше не ваше дело, майор! – огрызнулся он. – В каком состоянии база?

– Все спокойно, сэр! (Надеюсь, что это было так, ведь я еще не заглядывал к своим ребятам.) Признаков реакции не наблюдается.

– Нежданные гости?

– Никаких донесений, сэр!.. Сэр! Можно вас спросить о докторе Дугласе?

Хриплый смешок.

– Он сидит в своей палатке под усиленной охраной и никак не может прокакаться. Как описывает положение противник?

– Не совсем ясно, сэр! Они по-прежнему повторяют речь президента Брауна.

Все идет чисто и громко.

Собственно, полковник Гарлеч не произносил слова «прокататься», он просто издал приглушенный шум с понятным смыслом. Гарлеч был одним из отчаянных воинов Магрудера – все знали, что они думают о президенте. Они решительно были против плана захвата… пока шефы сверху не дали понять, что имеется много тюрем для обсуждающих необходимость обороны Соединенных Штатов.

После того как я закончил разговор по межвременному телефону, я подумал, что неплохо было бы вернуться в студию и побеседовать с политологами. Было бы интересно услышать их мнение о том, почему такое активное общество Штатов, как наше, получило мягкотелого президента Джерри Брауна, а другое, жирное и ленивое, огнедышащую госпожу Рейган… Но я солдат, а не ученый, и у меня были дела и поважнее. Я вызвал капрала Гарриса и, когда его голова появилась в дверях, приказал сходить в тюрьму и доставить пленного сенатора.

Он сидел в моем комбинезоне и слишком походил на меня, когда я попадаю в затруднительное положение. Я не мог не смотреть на сенатора. Он, в свою очередь, внимательно изучал меня. Он не был напуган. По крайней мере, таким он не выглядел – сенатора можно было назвать чуть-чуть обиженным и, главным образом, любопытным. Это качество меня радовало больше всего.

– Вы ловкий проныра, Доминик! – сказал я ему. – Скажите, что должно случиться!

Прежде чем ответить, он потянулся: сенатор был сонным, а тахта ученого к тому же была неудобной.

– Вы имеете в виду, как должна отреагировать на вооруженное вторжение президент Рейган? – переспросил он.