Текст книги "Красное и черное"

XIII. Ажурные чулки

Роман – это зеркало, с которым идешь по большой дороге.

Сен-Реаль

Когда Жюльен снова увидел живописные развалины старинной вержийской церкви, он подумал о том, что за все это время, с позавчерашнего дня, он ни разу не вспомнил о г-же де Реналь. «В тот день, когда я уходил, эта женщина напомнила мне, какое расстояние нас разделяет, она разговаривала со мной, как с мальчишкой-простолюдином. Ясное дело, она хотела дать мне понять, как она раскаивается в том, что позволила мне накануне удержать ее руку. А до чего все-таки красивая ручка! Прелесть! И как она умеет глядеть, эта женщина, с каким благородством!»

Возможность скопить некую толику денег на подрядах с Фуке дала некоторый простор течению мыслей Жюльена; они уже не так часто омрачались досадой и не заставляли его мучиться горьким сознанием своей бедности и ничтожества в глазах окружающих. Он словно стоял на каком-то возвышении и, взирая оттуда сверху вниз, мог спокойно обозревать и горькую нищету, и достаток, который для него был богатством. Он отнюдь не глядел на свое положение глазами философа, но он был достаточно прозорлив, чтобы почувствовать, что из этого маленького путешествия в горы он вернулся другим человеком.

Его удивило необыкновенное волнение, с каким его слушала г-жа де Реналь, когда он, по ее просьбе, стал кратко рассказывать о своем путешествии.

Фуке когда-то подумывал о женитьбе и неоднократно разочаровывался в любви; в разговорах со своим другом он откровенно рассказывал о своих неудачах. Не раз осчастливленный раньше времени, Фуке обнаруживал, что не он один пользуется взаимностью своего предмета. Жюльена очень удивляли эти рассказы; он узнал из них много нового. Вечно наедине со своим воображением, полный недоверия ко всему окружающему, он был далек от всего, что могло хоть сколько-нибудь просветить его на этот счет.

Все это время, пока он отсутствовал, г-жа де Реналь не жила, а мучилась; мучения ее были самого разнообразного свойства, но все одинаково невыносимыми. Она в самом деле занемогла.

– Не вздумай выходить вечером в сад, – сказала ей г-жа Дервиль, увидя появившегося Жюльена. – Ты нездорова, а вечером сыро, и тебе станет хуже.

Госпожа Дервиль с удивлением заметила, что ее подруга, которую г-н де Реналь вечно упрекал за то, что она чересчур уж просто одевается, ни с того ни с сего надела ажурные чулки и прелестные парижские туфельки. За последние три дня единственным развлечением г-жи де Реналь было шитье; она скроила себе летнее платье из очень красивой, только что вошедшей в моду материи и беспрестанно торопила Элизу, чтобы та сшила его как можно скорей. Платье было закончено всего через несколько минут после того, как вернулся Жюльен, и г-жа де Реналь тотчас же его надела. У ее подруги теперь уже не оставалось никаких сомнений. «Она влюблена, несчастная!» – сказала себе г-жа Дервиль. Ей были теперь совершенно понятны все эти странные недомогания ее приятельницы.

Она видела, как та разговаривала с Жюльеном: лицо ее то бледнело, то вспыхивало ярким румянцем. Взгляд, полный мучительной тревоги, не отрывался от глаз молодого гувернера. Г-жа де Реналь с секунды на секунду ждала, что он вот-вот перейдет к объяснениям и скажет, уходит он от них или остается. А Жюльен ничего не говорил просто потому, что он вовсе об этом не думал. Наконец после долгих мучительных колебаний г-жа де Реналь решилась и прерывающимся голосом, который явно изобличал ее чувства, спросила:

– Вы, кажется, собираетесь покинуть ваших питомцев и переходите на другое место?

Жюльена поразил неуверенный голос и взгляд, которым смотрела на него г-жа де Реналь. «Эта женщина любит меня, – сказал он себе, – но после того как она на минутку позволит себе такую слабость, в которой она по своей гордости сейчас же раскается, и как только она перестанет бояться, что я уйду от них, она снова будет держаться со мной так же надменно». Он мигом представил себе это невыгодное для него положение; поколебавшись, он ответил:

– Мне будет очень тяжело расстаться с такими милыми детьми, тем более из такой порядочной семьи; но, возможно, мне придется это сделать. Ведь у каждого есть обязанности и по отношению к самому себе.

Выговорив это словечко: «порядочной» – одно из аристократических выражений, которыми Жюльен только недавно обогатил свой словарь, – он проникся чувством глубочайшего отвращения.

«А я в глазах этой женщины, значит, непорядочный?» – подумал он.

Госпожа де Реналь слушала его и восхищалась его умом, его красотой, а сердце ее сжималось: ведь он сам сказал ей, что он, может быть, их покинет. Все ее верьерские друзья, приезжавшие в Вержи во время отсутствия Жюльена, наперебой расхваливали ей удивительного молодого человека, которого посчастливилось откопать ее мужу. Разумеется, это было не потому, что они что-нибудь понимали в успехах детей. Но то, что он знал наизусть Библию, да еще по-латыни, приводило верьерских обывателей в такой восторг, что он у них, пожалуй, не остынет еще сто лет.

Но так как Жюльен ни с кем не разговаривал, он, разумеется, ничего не знал об этом. Будь у г-жи де Реналь хоть чуточку хладнокровия, она бы догадалась поздравить его с тем, что он заслужил такую блестящую репутацию, а это тотчас же успокоило бы гордость Жюльена и он был бы с ней и кроток и мил, тем более что ему очень понравилось ее новое платье. Г-жа де Реналь, тоже очень довольная своим нарядным платьем и тем, что сказал ей по этому поводу Жюльен, предложила ему пройтись по саду, но вскоре призналась, что не в состоянии идти одна. Она оперлась на руку беглеца. Но это не только не прибавило ей силы, а наоборот, почувствовав прикосновение его руки, она совсем изнемогла.

Уже стемнело; едва только они уселись, как Жюльен, воспользовавшись своей давнишней привилегией, осмелился приложиться губами к руке своей прелестной соседки и затем немедленно завладел этой ручкой. Он думал о том, как храбро поступал со своими возлюбленными Фуке, а отнюдь не о г-же де Реналь; слово «порядочный» все еще лежало камнем у него на сердце. Вдруг руку его крепко сжали, но и это не доставило ему ни малейшего удовольствия. Он не только не гордился, он даже не испытывал никакой признательности за те чувства, которые она так явно обнаруживала в этот вечер; ее красота, грация, свежесть сегодня почти не трогали его. Душевная чистота, отсутствие каких бы то ни было недобрых чувств, безусловно, способствуют продлению юности. У большинства красивых женщин прежде всего стареет лицо.

Жюльен весь вечер был не в духе; до сих пор он возмущался случаем, который ставит человека на ту или иную ступень общественной лестницы; после того как Фуке предложил ему этот низменный способ разбогатеть, он стал злиться на самого себя. Весь поглощенный этими мыслями, он изредка перекидывался двумя-тремя словами со своими дамами и, незаметно для себя, выпустил из своей руки ручку г-жи де Реналь. У бедняжки вся душа перевернулась: она увидела в этом свой приговор.

Будь она уверена в привязанности Жюльена, может быть, ее добродетель помогла бы ей устоять против него. Но сейчас, когда она боялась потерять его навек, она не противилась своему чувству и забылась до того, что сама взяла Жюльена за руку, которую он в рассеянности положил на спинку стула. Ее жест вывел из оцепенения юного честолюбца. Как ему хотелось, чтобы на него поглядели сейчас все эти знатные, спесивые господа, которые за званым обедом, когда он сидел с детьми на заднем конце стола, посматривали на него с такой покровительственной улыбочкой! «Нет, эта женщина не может презирать меня, – сказал он себе, – а если так, то мне незачем противиться ее красоте, и если я не хочу потерять уважение к самому себе, я должен стать ее возлюбленным». Вряд ли ему пришла бы в голову подобная мысль, если бы он не наслушался простодушных признаний своего друга.

Это внезапное решение несколько развлекло его. «Какая-нибудь из этих двух женщин должна быть непременно моей», – сказал он себе и тут же подумал, что ему было бы гораздо приятнее ухаживать за г-жой Дервиль – не потому, что она ему больше нравилась, а лишь потому, что она всегда знала его только в роли наставника, известного своей ученостью, а не простым подмастерьем с суконной курткой под мышкой, каким он впервые предстал перед г-жой де Реналь.

А вот как раз этого юного подмастерья, краснеющего до корней волос, который стоял у подъезда и не решался позвонить, г-жа де Реналь и вспоминала с особенным умилением.

Продолжая смотр своих позиций, Жюльен убедился, что ему нельзя и думать о победе над г-жой Дервиль, которая, надо полагать, догадывается о том, что г-жа де Реналь неравнодушна к нему. Итак, волей-неволей ему пришлось остановиться на г-же де Реналь. «А что я знаю об этой женщине? – спрашивал себя Жюльен. – Я знаю только одно: до моей отлучки я брал ее за руку, а она отнимала у меня руку; теперь я отнимаю руку, а она сама берет меня за руку и пожимает ее. Прекрасный случай отплатить ей с лихвой за все то презрение, которое она мне выказывала. Бог ее знает, сколько у нее было любовников! Может быть, она только потому меня и выбрала, что ей здесь со мной удобно встречаться?»

Вот в этом-то и беда – увы! – чрезмерной цивилизации. Душа двадцатилетнего юноши, получившего кое-какое образование, чуждается всякой непосредственности, бежит от нее за тридевять земель, а без нее любовь зачастую обращается в самую скучную обязанность.

«Я еще потому должен добиться успеха у этой женщины, – продолжало нашептывать Жюльену его мелкое тщеславие, – что, если потом кому-нибудь вздумается попрекнуть меня жалким званием гувернера, я смогу намекнуть, что меня на это толкнула любовь».

Жюльен снова высвободил свою руку, а затем сам схватил руку г-жи де Реналь и сжал ее. Когда они около полуночи поднялись в гостиную, г-жа де Реналь сказала ему тихонько:

– Так вы покидаете нас? Вы уйдете от нас?

Жюльен вздохнул и ответил:

– Мне надо уехать, потому что я влюблен в вас безумно, а это грех, ужасный грех для молодого священника.

Госпожа де Реналь вдруг оперлась на его руку так порывисто, что коснулась своей щекой горячей щеки Жюльена.

Как несхоже прошла ночь для этих двоих людей! Г-жа де Реналь пребывала в совершенном упоении, охваченная восторгом самой возвышенной духовной страсти. Юная кокетливая девушка, которая начала рано влюбляться, привыкает к любовным волнениям, и когда наступает возраст подлинно страстного чувства, для нее уже нет в нем очарования новизны. Но для г-жи де Реналь, которая никогда не читала романов, все оттенки ее счастья были новы. Никакая мрачная истина или хотя бы призрак будущего не расхолаживали ее. Ей представлялось, что пройдет еще десять лет, и она будет все так же счастлива, как сейчас. Даже мысль о добродетели и клятве верности г-ну де Реналю, мысль, которая так мучила ее несколько дней назад, и та сегодня появилась напрасно; она отмахнулась от нее, как от непрошеной гостьи. «Никогда я ничего ему не позволю, – говорила себе г-жа де Реналь. – Мы будем жить с Жюльеном так, как жили этот месяц. Он будет мне другом».

XIV. Английские ножницы

Шестнадцатилетняя девушка, щечки как розаны, – и все-таки румянится.

Полидори

Что касается Жюльена, то он после предложения Фуке чувствовал себя просто несчастным; он никак не мог ни на чем остановиться.

«Ах, должно быть, у меня не хватает характера! Плохим бы я был солдатом у Наполеона. Ну хоть по крайней мере, – добавил он, – мое приключение с хозяйкой дома развлечет меня на некоторое время».

На его счастье, подобная развязность даже и в этом весьма малозначительном случае совсем не вязалась с его истинным душевным состоянием. Г-жа де Реналь пугала его своим новым нарядным платьем. Это платье было для него как бы авангардом Парижа. Его гордость не позволяла ему ни в чем полагаться на случай или на собственную находчивость, которая могла бы выручить его в нужный момент. Основываясь на признаниях Фуке и на том немногом, что он прочел о любви в Библии, он составил себе весьма тщательный и подробный план кампании. А так как он все же находился в большом смятении, хоть и не сознавался себе в этом, он решил записать для себя этот план.

Утром в гостиной г-жа де Реналь очутилась на минутку наедине с ним.

– Вас зовут Жюльен. А как ваше второе имя? – спросила она.

На этот столь лестный вопрос наш герой не сумел ничего ответить. Подобная возможность не была предусмотрена в его плане. Не будь у него в голове этого дурацкого плана, его находчивый ум тут же пришел бы ему на выручку, а неожиданность только подстегнула бы его остроумие.

От сознания собственной неловкости он еще больше смешался. Г-жа де Реналь тут же простила ему его замешательство. Оно показалось ей умилительно-простосердечным. По ее мнению, как раз только этого-то простосердечия и недоставало в манерах этого молодого человека, которого все считали таким умным.

– Твой юный учитель внушает мне сильное недоверие, – не раз говорила ей г-жа Дервиль. – У него такой вид, точно он все обдумывает и шагу не ступит, не рассчитав заранее. Вот уж себе на уме!

Жюльен испытывал острое чувство унижения оттого, что так глупо растерялся и не сумел ответить г-же де Реналь.

«Такой человек, как я, обязан перед самим собой загладить этот промах», – решил он, и, улучив момент, когда они переходили из одной комнаты в другую, он, повинуясь этому чувству долга, поцеловал г-жу де Реналь.

Трудно было придумать что-либо более неуместное, более неприятное и для него и для нее и, вдобавок ко всему, более безрассудное. Их чуть было не заметили. Г-жа де Реналь подумала: не сошел ли он с ума? Она испугалась и вместе с тем страшно возмутилась. Эта нелепая выходка напомнила ей г-на Вально.

«Что, если бы я была здесь совсем одна с ним?» – подумала она. И вся ее добродетель вернулась к ней, ибо любовь стушевалась.

Она постаралась устроить так, чтобы кто-нибудь из мальчиков постоянно находился при ней.

День тянулся скучно для Жюльена; он с величайшей неловкостью пытался проводить в жизнь свой план обольщения. Ни разу он не взглянул просто на г-жу де Реналь, он кидал на нее только многозначительные взоры. Однако он был не настолько глуп, чтобы не заметить, что ему совсем не удается быть любезным, а еще того менее – обольстительным.

Госпожа де Реналь просто опомниться не могла, так удивляла ее и эта его неловкость, и эта невероятная дерзость. «А может быть, это первая любовь заставляет то робеть, то забываться умного человека, – наконец догадалась она, и ее охватила неизъяснимая радость. – Но может ли это быть? Значит, моя соперница его не любила?»

После завтрака г-жа де Реналь прошла в гостиную; к ней явился с визитом господин Шарко де Можирон, помощник префекта в Брэ. Она уселась за высокие пяльцы и занялась вышиванием. Рядом с ней сидела г-жа Дервиль. И вот тут-то, средь бела дня, нашего героя вдруг осенило пододвинуть свой сапог и легонько наступить им на хорошенькую ножку г-жи де Реналь в ту самую минуту, когда ее ажурные чулочки и изящные парижские туфельки, несомненно, привлекали взоры галантного помощника префекта.

Госпожа де Реналь испугалась не на шутку; она уронила на пол ножницы, клубок шерсти, все свои иголки – и все это только для того, чтобы жест Жюльена мог кое-как сойти за неловкую попытку подхватить на лету соскользнувшие со столика ножницы. К счастью, оказалось, эти маленькие ножницы из английской стали сломались, и г-жа де Реналь принялась горько сетовать, что Жюльен не подоспел вовремя.

– Вы ведь видели, как они у меня выскользнули? Вы заметили это раньше меня и могли бы их подхватить, а вместо этого вы с вашим усердием только пребольно ударили меня по ноге.

Все это обмануло помощника префекта, но отнюдь не г-жу Дервиль. «У этого хорошенького мальчишки преглупые манеры!» – подумала она; житейская мудрость провинциального света таких промахов не прощает. Г-жа де Реналь улучила минутку и сказала Жюльену:

– Будьте осторожны, я вам это приказываю.

Жюльен сам сознавал свою неловкость, и ему было очень досадно. Он долго рассуждал сам с собой, следует ли ему рассердиться на это «я вам приказываю». У него хватило ума додуматься: «Она могла сказать мне – я приказываю, если бы речь шла о чем-нибудь, что касается детей и их воспитания; но если она отвечает на мою любовь, она должна считать, что между нами полное равенство. Какая это любовь, если нет равенства?..» И все мысли его сосредоточились на том, чтобы откопать в памяти разные прописные истины по поводу равенства. Он злобно повторял про себя стих Корнеля, который несколько дней тому назад прочла ему г-жа Дервиль:

 
……… Любовь
Сама равенство есть, она его не ищет.
 

Жюльен упорно продолжал разыгрывать донжуана, а так как у него еще никогда в жизни не было ни одной возлюбленной, он весь этот день вел себя как последний дурак. Одно только он рассудил правильно: досадуя на себя и на г-жу де Реналь и с ужасом думая о том, что приближается вечер и ему опять придется сидеть рядом с ней в саду, в темноте, он сказал г-ну де Реналю, что ему надо отправиться в Верьер, к кюре, и ушел сразу же после обеда, а вернулся совсем поздно, ночью.

Когда Жюльен пришел к г-ну Шелану, оказалось, что тот перебирается из своего прихода: в конце концов его все-таки сместили, а его место занял викарий Малон. Жюльен принялся помогать старику кюре, и тут ему пришло в голову написать Фуке, что он отказался от его дружеского предложения, потому что всей душой верил в свое призвание к служению церкви, но что сейчас он увидел такую вопиющую несправедливость, что его берет сомнение, не полезнее ли ему будет для спасения души отказаться от мысли о священном сане.

Жюльен был в восторге от своей блестящей идеи воспользоваться смещением кюре и сделать себе из этого лазейку, чтобы иметь возможность обратиться к торговле, если унылое благоразумие возьмет в его душе верх над героизмом.

XV. Петух пропел

Любовь – амор по-латыни,

От любви бывает мор,

Море слез, тоски пустыня,

Мрак, морока и позор.

«Гербовник любви»

Будь у Жюльена хоть немного хитрости, которую он себе так неосновательно приписывал, он бы не преминул поздравить себя на следующий день с блистательными результатами, которых достиг своим путешествием в Верьер. Он исчез – и все его промахи были забыты. Но он был мрачен весь день, и только уж совсем вечером ему пришла в голову поистине удивительная мысль, которую он тут же с невероятной смелостью сообщил г-же де Реналь. Едва они уселись в саду, Жюльен, не подождав даже, пока стемнеет, приблизил губы к уху г-жи де Реналь и, рискуя всерьез опорочить ее доброе имя, сказал ей:

– Сударыня, сегодня ночью ровно в два часа я буду в вашей комнате: мне необходимо поговорить с вами.

Жюльен дрожал от страха: а вдруг она ответит согласием! Роль соблазнителя до такой степени угнетала его, что, если бы он только мог дать себе волю, он на несколько дней заперся бы у себя в комнате, чтобы вовсе не видеть своих дам. Он понимал, что своим «замечательным» вчерашним поведением он испортил все, что ему так легко досталось накануне, и теперь он просто не знал, как быть.

Госпожа де Реналь на это дерзкое заявление, которое осмелился ей сделать Жюльен, ответила самым искренним и нимало не преувеличенным негодованием. Ему почудилось презрение в ее кратком ответе. Несомненно, в этой фразе, произнесенной почти шепотом, присутствовало словечко «фу». Под предлогом, будто ему надо что-то сказать детям, Жюльен отправился к ним в комнату, а вернувшись, сел около г-жи Дервиль и как можно дальше от г-жи де Реналь. Таким образом, он совершенно лишил себя всякой возможности взять ее за руку. Разговор принял серьезный характер, и Жюльен с честью поддерживал его, если не считать нескольких пауз, когда он вдруг снова начинал ломать себе голову. «Как бы мне придумать какой-нибудь ловкий маневр, – говорил он себе, – чтобы заставить г-жу де Реналь снова выказывать мне то явное расположение, которое три дня тому назад позволяло мне думать, что она моя?»

Жюльен был чрезвычайно подавлен этим почти безвыходным положением, до которого он сам довел свои дела. А между тем счастливый исход привел бы его в еще большее замешательство.

Когда около двенадцати все разошлись, он с мрачной уверенностью решил про себя, что г-жа Дервиль относится к нему с глубочайшим презрением и что его дела с г-жой де Реналь обстоят не лучше.

В самом отвратительном расположении духа, чувствуя себя донельзя униженным, Жюльен никак не мог заснуть. Однако он не допускал мысли бросить все это притворство, отказаться от своих планов и жить изо дня в день подле г-жи де Реналь, довольствуясь, как дитя, теми радостями, которые приносит всякий новый день.

Он ломал себе голову, придумывая разные искусные маневры, которые спустя несколько секунд казались ему совершенно нелепыми; словом, он чувствовал себя глубоко несчастным, как вдруг на больших часах замка пробило два.

Этот звон заставил его очнуться – так очнулся апостол Петр, услышав, что пропел петух. Он почувствовал, что произошло нечто ужасное. С той самой минуты, как он осмелился сделать ей это дерзкое предложение, он больше ни разу не вспомнил о нем: ведь она так рассердилась на него!

«Я сказал ей, что приду к ней в два часа, – рассуждал он сам с собой, поднимаясь с постели, – я могу быть невеждой и грубияном, как оно, конечно, и полагается крестьянскому сыну, – г-жа Дервиль совершенно ясно дала мне это понять, – но я по крайней мере докажу, что я не ничтожество».

Поистине Жюльен с полным основанием мог гордиться своим мужеством; никогда еще не подвергал он себя такому чудовищному насилию. Отворяя дверь своей комнаты, он так дрожал, что у него подгибались колени, и он вынужден был прислониться к стене.

Он нарочно не надел башмаков. Выйдя в коридор, он подошел к двери г-на де Реналя и прислушался: оттуда доносился громкий храп. Его охватило полное отчаяние. Значит, у него уже теперь нет никакого предлога не пойти к ней. Но бог ты мой! – что он там будет делать? У него не было никакого плана, а если бы даже и был, он чувствовал себя сейчас до такой степени растерянным, что все равно не мог бы его выполнить.

Наконец, сделав над собой невероятное усилие, чувствуя, что ему в тысячу раз легче было бы пойти на смертную казнь, он вошел в маленький коридорчик, примыкавший к спальне г-жи де Реналь. Дрожащей рукой он отворил дверь, которая пронзительно скрипнула.

Спальня была освещена, на камине под колпачком горел ночник – вот беда, только этого не хватало! Увидев его, г-жа де Реналь мгновенно вскочила с постели. «Несчастный!» – вскричала она. Произошло маленькое замешательство. И тут у Жюльена вылетели из головы все его тщеславные бредни, и он стал просто самим собой. Быть отвергнутым такой прелестной женщиной показалось ему величайшим несчастьем. В ответ на ее упреки он бросился к ее ногам и обхватил ее колени. А так как она продолжала бранить его, и страшно сурово, он вдруг разрыдался.

Когда через несколько часов Жюльен вышел из спальни г-жи де Реналь, про него можно было сказать, как принято говорить в романах, что больше ему уж ничего не оставалось желать. И в самом деле, любовь, которую он к себе внушил, и то неожиданное впечатление, какое произвели на него ее прелести, даровали ему победу, коей он никогда не достиг бы всеми своими неуклюжими хитростями.

Но даже и в самые сладостные мгновения этот человек, жертва своей нелепой гордыни, пытался разыгрывать покорителя женских сердец и прилагал невероятные старания испортить все, что в нем было привлекательного. Вместо того чтобы упиваться порывами страсти, пробужденной им, и раскаянием, которое еще увеличивало их пылкость, он ни на минуту не позволял себе забыть о своем долге.

Он боялся, что потом будет горько сожалеть и уронит себя в собственных глазах, если хоть немножко отступит от того идеала, который он сам для себя выдумал. Короче говоря, как раз то, что делало Жюльена существом высшего порядка, и мешало ему вкушать счастье, которое само шло ему в руки. Так шестнадцатилетняя девушка с очаровательнейшим цветом лица считает своим долгом румяниться, отправляясь на бал.

Перепугавшись до смерти при виде Жюльена, г-жа де Реналь сначала ужасно растерялась, а потом уже никак не могла справиться со своим смятением. Слезы Жюльена, его отчаяние сразили ее.

Даже когда ей уж не в чем было отказывать Жюльену, она вдруг снова в порыве самого искреннего негодования отталкивала его и тут же снова бросалась в его объятия. Во всем этом не было ничего преднамеренного. Она уже считала себя бесповоротно погибшей и, преследуемая видением ада, пряталась на груди Жюльена и осыпала его бурными ласками. Словом, здесь было все, что только возможно для полного блаженства нашего героя, вплоть до природной пылкости, разбуженной им в этой женщине, если бы он только умел насладиться всем этим. Жюльен уже ушел, а она долго еще трепетала в страстном волнении и замирала от ужаса, терзаемая муками раскаяния.

«Боже мой! Это и есть счастье любви! И это все?» – вот какова была первая мысль Жюльена, когда он очутился один у себя в комнате. Он пребывал в том состоянии искреннего изумления и смутной растерянности, которые овладевают душой, когда она наконец достигла того, к чему так долго стремилась. Она привыкла желать, но теперь желать уже нечего, а воспоминаний у нее еще нет. Как солдат, возвратившийся с парада, Жюльен тщательно перебирал в памяти все подробности своего поведения. «Не упустил ли я чего-нибудь из того, что мне повелевает мой долг? Хорошо ли я сыграл свою роль?»

И какую роль? Роль человека, привыкшего быть неотразимым в глазах женщин.