Текст книги "Конец цепи"

Уехал?

Нет.

Она знала его. Знала, что ему некуда уезжать, плюс у него уж точно отсутствовали какие-либо причины покидать единственное место, где он все еще чувствовал себя спокойно.

И компьютеры? Зачем ему понадобилось бы брать их с собой? И вообще, включал ли он их после всего случившегося?

Что-то здесь не сходилось…

Чего-то не хватало.

Кристина долго стояла и пыталась понять, не разыгралось ли у нее воображение, поскольку она не была в квартире в последний год, или же ей на самом деле подсознательно удалось что-то обнаружить, хотя она еще не поняла, о чем, собственно, идет речь. Кристина знала это, еще войдя в кабинет в первый раз: что-то не так. Но не могла определить точно.

Она закрыла глаза и попыталась представить себе всю комнату, как она выглядела тогда. Набитые до отказа, но отличающиеся идеальным порядком полки. Папки, бумаги, ручки, которые он так любил. Он был единственным известным ей мужчиной, готовым часами слоняться с ними среди стеллажей, переходя из одного магазина в другой. Раньше они стояли шеренгами, тщательно рассортированные. И сейчас все это исчезло. Все. Что еще? Что-то должно было находиться здесь, но она не могла вспомнить?

Она подошла к письменному столу. Огляделась. Развернулась. Прошла по комнате с другой стороны.

А потом резко остановилась.

Точно.

Речь не шла о том, что отсутствовало.

А о том, что должно было отсутствовать, но осталось.

Туалетные принадлежности в маленьком гардеробе удивили Вильяма: он подобных вещей вообще не ожидал.

В принципе в них не было ничего сенсационного. Просто они оказались его собственными.

И лежали в черной нейлоновой сумочке, которую он всегда брал с собой в поездки, по крайней мере, раньше, когда еще куда-то ездил, и все находившееся в ней, начиная с бритвенного станка и зубной щетки и кончая кремом после бритья, попало туда из его ванной комнаты.

На тонкой вешалке вдобавок висел один из его собственных пиджаков поверх одной из его собственных рубашек, а ниже его собственные джинсы. На полу стояли ботинки (конечно, не те, какие он выбрал бы сам, но в любом случае его собственные), а рядом лежала пара его свернутых вместе носков и аккуратно сложенное нижнее белье.

Они побывали у него в квартире.

Хотя могли просто швырнуть ему стандартный набор предметов гигиены, принести одежду из универмага, попавшегося по пути. Так нет же, пробрались к нему в жилище и забрали его вещи.

Подобное говорило о многом.

Отчасти о том, что, куда бы его ни везли, ему предстояло пробыть там долго.

И все же они стремились сделать его существование максимально комфортным. Он был важен для них. Независимо от того, зачем им понадобился, они хотели, чтобы он чувствовал себя как дома, даже как бы их гостем.

Вполне приемлемый вариант, подумал он.

Хотя, как ни говори, ему не оставили выбора.

Он посмотрел на тонкую оболочку своего собственного тела, висевшую на вешалке. Потом стянул с себя больничную рубашку, надел свой обычный наряд и босиком отправился в хвостовую часть по коридору.

Ванная, блистающая чистотой, была слишком просторной, чтобы находиться на борту самолета, но одновременно ужасно маленькой для обычной ванной. Потребовались определенные усилия, чтобы выполнить в ней все нормальные процедуры утренней гигиены.

Вильям Сандберг потратил много времени на себя. Побрился, вымылся до пояса, даже наклонил голову в белую раковину, якобы сделанную из мрамора, при всей лживости данного утверждения, и помыл ее два раза с шампунем с единственной целью: почувствовать, как струи холодной воды текут по его голове.

Это было прекрасно. И полученное удовольствие фактически стало сюрпризом для него.

Он позволил себе наслаждаться этим ощущением несколько мгновений. В любом случае, что бы ни ждало его впереди, ему хотелось встретить это с ясными мозгами.

Он стоял так, когда у него заложило оба уха одновременно.

Они пошли на посадку.

Он зажал ноздри большим и указательным пальцами и выровнял давление. Двигатели заработали в другой тональности, а это могло означать только одно. Опять же секунду спустя он понял, что почти не слышит, и ему пришлось выровнять давление снова.

Он немного подождал с выводами. Речь могла идти об изменении курс, высоты, и в таком случае они должны были выровняться скоро, а уши привыкнуть к новому давлению, и все вернуться на круги своя, то есть к монотонной тишине.

Но самолет продолжал спускаться. Повернул, откорректировал направление. Выровнялся на короткое время и опять пошел вниз. Легкие приступы тошноты сопровождали резкое изменение силы тяготения, и тело становилось как бы чуточку легче. У него пропали всякие сомнения. Они готовились к посадке.

Пока никто не сказал ему выйти из ванной, и его заинтересовало почему. Либо до приземления еще далеко, либо его одетые в костюмы друзья не считали нужным выполнять массу требований безопасности при полетах, которые, собственно, не приносили никакой особой пользы.

Скоро им предстояло ступить на твердую землю. Но где?

Солнце подсказывало ему, что они летели на восток, пока он спал. Возможно, на юго-восток, в зависимости от того, сколько времени сейчас было. Хотя подобное обстоятельство ничего не гарантировало. Откуда он мог знать, что они постоянно придерживались одного курса.

Столь же трудно было понять, как долго они летели. Солнце стояло относительно высоко, когда он проснулся в больнице, часы, пожалуй, показывали одиннадцать утра или полдень. Потом они усыпили его и доставили в аэропорт. Бромма? Арланда? Практически никакие другие больше ведь не использовались, но где можно погрузить на борт находящегося без сознания человека, не привлекая внимания наземного персонала? Если самолет стоял наготове и ждал, а все бумаги оформили заранее, они могли оказаться в воздухе, самое раннее, только через полчаса.

Его расчет не отличался точностью, но он давал хоть что-то, пусть в самом грубом приближении. Сейчас солнце по-прежнему находилось высоко. Выходило, они не могли лететь больше двух-трех часов. Конечно, меньше, если двигались на восток, навстречу вечеру, и больше, если речь шла о западе, но его прикидки все равно имели слишком широкий разброс, и он решил пренебречь этой разницей.

Взамен сконцентрировался на возможных вариантах. Как ему казалось, их имелось два. Вероятно, они находились над Южной Европой. Или над Россией. Или, возможно, где-то между ними.

Он задумался над вторым вариантом.

Россия.

Такой ответ выглядел очевидным тогда. Но сегодня?

Существовала ли в нем какая-то логика?

Но разве была какая-то логика в том, что это случилось с ним именно сейчас, напомнил он себе. Почему с ним? Почему сейчас? Какую он мог бы иметь ценность и для кого?

Он отбросил все эти мысли. Застегнул молнию на своем несессере. Ему дадут ответы в свое время.

Последний взгляд в зеркало.

Он выглядел на удивление бодрым для того, кто недавно собирался умереть.

А потом открыл дверь ванной.

Снаружи, к своему удивлению, он обнаружил мужчин в костюмах. За окном мелькали облака, услужливо уступая дорогу самолету, а по стеклу с внешней стороны медленно ползли капли конденсата.

– Подозреваю, мне надо пойти и пристегнуться? – спросил Вильям.

Он улыбнулся, хотя у него и мысли не возникло, что именно поэтому вся компания ожидала его. И, как бы подтверждая опасения Вильяма, обладатель бычьей шеи повернулся боком и пропустил вперед своих коллег.

– Я прошу прощения за это, – сказал он. – Но так будет лучше для всех.

Вильям понял.

И во второй раз он увидел, как подстриженный ежиком парень подошел к нему со специфической авторучкой в руке. Секунду спустя тело обмякло, свет погас перед ним, и Вильям Сандберг погрузился в темноту и безмолвие.

* * *

Кристина Сандберг постаралась быть краткой. Она дала полицейским свою визитку и объяснила то, что знала, даже без намека на сомнение в голосе. И прежде чем кто-то из стражей порядка успел возразить или задать вопросы, быстро направилась к выходу, оставив их переваривать полученную информацию.

Вильяма Сандберга увезли силой, и, принимая в расчет прошлое ее бывшего мужа, жизнь его была в опасности.

Это она попыталась вбить им в головы, а потом покинула свою бывшую квартиру на Каптенсгатан, чтобы никогда больше не возвращаться туда.

5

Жанин Шарлотта Хейнс прижалась к каменной стене и задержала дыхание, удары сердца, казалось, эхом отдавались в тишине, и она испугалась, что они могут выдать ее.

Потом закрыла глаза. Сконцентрировалась на необходимости не шевелиться и не позволить толстому конверту, который засунула себе за пояс, тереться о ее одежду и создавать совсем ненужный сейчас шум.

Голоса двух мужчин не долетали до нее больше. Но они точно находились где-то на расстоянии метра.

Пожалуй, их было трое, но этого Жанин не знала наверняка. Услышав их разговор на винтовой лестнице, она резко остановилась, огляделась в поисках укрытия и бросилась в узкий проход, не имея ни малейшего понятия, куда он ведет. Освещение там отсутствовало, и она прижалась к стене и одновременно услышала, что они поднялись именно на ее этаж, остановились точно рядом с ней, но с другой стороны небольшой арки.

Сейчас они стояли там неподвижно, стараясь не нарушать тишину, точно как она сама. И ей оставалось только надеяться, что они не услышали ее. В противном случае она не смогла бы объяснить свое присутствие здесь. Особенно среди ночи.

Она бежала.

И поплатилась за это сейчас.

Бежала быстро, как только могла, босая, чтобы ее шаги не отдавались эхом в каменных коридорах, рискуя жизнью, но понимая, что это, возможно, ее единственный шанс. Сейчас телу резко потребовался кислород, в то время как она отчаянно старалась затаить дыхание.

Они не могли слышать ее.

Она стояла абсолютно неподвижно.

Прислушивалась к ударам собственного сердца.

Потом, внезапно, один из них заговорил.

Голос раздавался совсем близко, и казалось, он обращается прямо к ней. Она уже собиралась сделать вдох, но в последний момент спохватилась и прижалась к стене. Взяла себя в руки и заставила слушать, о чем они говорят, а также попыталась понять смысл.

Отдельные слова казались знакомыми. Безопасность?

Черт. Ее французский никуда не годился. Она два семестра проучилась в университете, но откровенно била баклуши. И преподавательница сказала, что в один прекрасный день она пожалеет, и сейчас, стоя в каменном коридоре, Жанин пришлось признать ее правоту.

Ага. Опять. Securité. Интересно, они говорят о ней?

Она закрыла глаза, попыталась оценить ситуацию. Худшее, что могло случиться, так это если кто-то обнаружил пропажу маленькой пластиковой шайбы, находившейся у нее в кармане. Это была единственная для нее лазейка, единственный путь наружу. Она сильнее зажала ее в руке, словно это могло что-то изменить.

Они не нашли ее.

Никто не знал, где она находится. Реши они убить ее, ничто не помешало бы им, никто ничего не узнал бы. Возможно, они уже давно перестали ее искать.

Она отмахнулась от этой мысли.

Он никогда не прекратит.

А вдруг…

Она попыталась убедить себя в собственной правоте. Это было просто потрясающее полугодие, и она больше не знала, на чьей стороне работает и почему. Правильно ли это с моральной точки зрения, абсолютно неправильно или истина где-то посередине.

Жанин знала только, что ей требовалось все рассказать.

И что это ее единственный шанс.

И что бы ни случилось, они не должны были услышать ее сейчас.

Мужчины стояли и разговаривали целую вечность, продолжавшуюся ровно четыре минуты, а потом один из них, шикнув, перебил другого.

Возникшая тишина резанула ей по ушам, и страх закрался в каждую клеточку тела. Неужели они услышали ее? Неужели она расслабилась и задышала слишком громко? Знали ли они, что она стоит там?

Жанин опять задержала дыхание. Начала считать.

Один. Два. Три.

Ей уже не хватало кислорода, но она не сдавалась.

Четыре, пять.

А потом она услышала этот звук.

Приближался вертолет.

Шум его винтов пока не отличался особой силой, но дал ей возможность наполнить легкие воздухом, и одновременно с тем, как она сделала это, один из мужчин заговорил снова. Тихо, прямо в пустоту. Коротко, как бы что-то подтверждая. Кто-то вызвал его по рации, и первую скрипку в их диалоге играл именно он.

Okay. D'accord. Bien.

А потом ад закончился для нее. Мужчины снялись с места и удалились по коридору, и скоро даже эхо их шагов растворилось в тишине.

Они ушли. И даже не приблизились к арке, где стояла она.

– О'кей, – сказала она себе. – Сейчас.

Потом оттолкнулась от стены за спиной, пулей выскочила в коридор и заставила свои босые ноги нести ее как можно быстрее. Каждый шаг отдавался болью в ступнях, как только она ставила их на неровный каменный пол, но сейчас она находилась в пути снова, и для успеха дела ей требовалось поторопиться. Поэтому она старалась не обращать внимания на физические неудобства и бежала дальше в том же направлении, что и раньше, до того как услышала мужчин на лестнице. Миновала лестничную площадку. Потом воспользовалась коридором, идущим направо. Новая лестничная площадка. Новый коридор и другая лестница. Тяжелые деревянные двери отделяли их друг от друга, но каждый раз, когда они преграждали ей путь, она доставала из кармана маленькую пластиковую шайбу, прижимала ее к коробочке рядом с дверной ручкой, и замок послушно открывался с тихим щелчком, пропуская ее дальше. И каждый раз она прислушивалась к тишине и убеждалась, что одна, прежде чем устремлялась вперед.

Вниз, вниз, два этажа. Здесь уже было сыро. Вероятно, она находилась под землей. Никаких окон, даже слуховых, ничего указывавшего на то, что снаружи вообще есть какой-то другой мир. Ощущение пребывания в тюрьме только усилилось.

Она всего лишь в третий раз оказалась в подвале, но знала дорогу почти наизусть. И гордилась своей зрительной памятью. Стоило ей увидеть что-то, и это навечно оставалось у нее в голове. И она предугадывала каждый угол, каждую дверь и каждую лестницу задолго до того, как они появлялись перед ней. Она двигалась вперед по коридорам под аккомпанемент тихих звуков контакта мягкого и твердого с каждым шагом, который делала. Не сбавляя темпа, пока не оказалась на месте.

6

Раздвинув тяжелые занавески, Вильям сразу понял, что ошибся в своих предположениях.

Комната, где он очнулся, была выдержана в классическом стиле и явно построена на века много лет назад. Пол состоял из больших каменных плит, истертых ногами множества поколений, гулявших по нему за все столетия, прошедшие с тех пор, как их уложили. Некоторые из них уже успели потрескаться от длительной эксплуатации и перепадка температуры. Точно так же, как и каменные стены с красивыми обоями, слегка пожелтевшими от времени и сырости, но вызывающими восхищение богатством деталей. От пола их отделяли декоративные панели метровой высоты, а от потолка широкие бордюры, окрашенные той же темно-серой краской, как и все другие деревянные детали вокруг.

Если бы не события последних суток, он мог бы подумать, что на выходные снял апартаменты в каком-то памятнике старины.

Он просунулся в массивной деревянной кровати с ковриком на стене у ее изголовья и искусно выполненным балдахином из тончайшей ткани. Рядом с ним на специальной откидной и наверняка старинной подставке стоял поднос с его завтраком, состоявшим из безупречного набора сыров, мармеладов и хлеба в окружении фруктов, названий которых он даже не знал, но все равно явно существовавших, несмотря на его невежество. И все это резко отличалось от содержания лекций и тренировок, в свое время готовивших Вильяма к тому, что в один прекрасный день его выкрадет какая-то иностранная держава и ему придется выживать в заключении. Ни одна из них уж точно не касалась опасности вкушать изысканные яства в старинном замке.

Они выглядели очень аппетитно, однако, поднявшись с кровати, Вильям миновал их, даже не прикоснувшись, пусть желудок и сигнализировал, что самое время утолить голод. Взамен он направился прямой дорогой к плотным шторам, сквозь щели по краю которых в комнату пробивалось утреннее солнце.

Он раздвинул их и замер. А потом какое-то время молча стоял и смотрел наружу. Отчасти от удивления. Он был уверен, что находится в России, и поэтому ему потребовалось время для осмысления увиденного. Но также по той причине, что пейзаж по другую сторону высокого, разделенного перемычками на множество квадратов окна оказался слишком невероятным, чтобы вызвать более спокойную реакцию.

Прямо под его комнатой (несколькими этажами ниже, если быть точным) крутой поросший травой склон спускался к обрыву, отвесные стены которого уходили в голубое горное озеро. А вокруг него луга и нагромождения гор создавали особый мир тишины и спокойствия и занимали все пространство насколько хватало глаз.

Они больше летели на юг, чем на восток. Так все обстояло. Горы были Альпами, и он находился где-то между Францией на западе и Австрией или Словенией на востоке, и в любом случае не мог понять почему.

– Господин Сандберг.

Ровный и спокойный голос, эхом отразившийся от толстых стен, заставил его повернуться на месте. На расстоянии нескольких шагов от двери в комнате стоял мужчина, только что назвавший его имя, и это прозвучало скорее как констатация факта, чем как вопрос. Вильям даже не слышал, как он вошел.

– Я прошу прощения, что тебе пришлось спать в рубашке. Но вызвало бы слишком много вопросов, если бы через таможню вели человека в пижаме.

Мужчина выглядел дружелюбным, говорил на идеальном британском английском, и, даже если Вильям не был особенно уверен на сей счет, ему показалось, что гласные незнакомца носили отпечаток диалекта рабочего класса.

Вильям кивнул дружелюбно:

– И о какой таможне мы говорим?

Мужчина улыбнулся в ответ. Дружелюбно, искренне, но проигнорировал вопрос. Вместо этого он сказал:

– Остатки твоего гардероба находятся там.

– В этом есть какой-то великий смысл? Мне лучше не докучать своим любопытством, пока вы не решите, что я выспался?

Сейчас мужчина улыбнулся снова. Без намека на угрозу и не с целью демонстрации силы, а скорее как бы извиняясь.

– Мы на месте сейчас, – сообщил он.

– Я не хотел бы показаться назойливым, – произнес Вильям и приподнял брови, давая понять, что его вопрос уже прозвучал раньше, но остался без ответа.

Мужчина кивнул в знак подтверждения. Он услышал, но не собирался уступать.

– Я предлагаю тебе перекусить немного. Ты проспал восемнадцать часом и, если я правильно понял, какое-то время не ел до этого тоже.

– Я, пожалуй, возьму бутерброд, – заявил Вильям, оставаясь на месте, но всем своим видом показывая, что не задерживает посетителя.

– Замечательно, – сказал мужчина в ответ как на его слова, так и на невысказанное пожелание. – Я зайду за тобой через полчаса. Тогда ты узнаешь больше.

Потом он развернулся, направился к двери и открыл ее с помощью ручки.

Не заперта, подумал Вильям. Никаких особых мер безопасности здесь тоже, точно как в самолете. Кто-то изо всех сил старался показать ему, что он желанный гость, и его постоянно мучил вопрос почему. Кто они. И чем, по их мнению, он мог им пригодиться.

– Извини, – проговорил Вильям.

Мужчина обернулся:

– В чем дело?

– Как уже было сказано, Вильям Сандберг.

Он протянул вперед открытую ладонь и явно ждал, что с ним поздороваются по-настоящему и представятся. Мужчина посмотрел на него. А потом пожал Вильяму руку, и хотя, судя по его глазам, не имел ни малейшего желания называть себя, в конце концов сдался.

– Да, – сказал он. – Извини меня. – А потом добавил: – Коннорс. Генерал Коннорс.

У генерала Коннорса имелось также имя, но в его жизни существовало довольно много проблем, неприятных для него, и оно было одной из них.

Он вырос в маленьком городке на британском западном побережье, в рабочей среде, где безработица и преступность не считались чем-то из ряда вон выходящими, а скорее были естественной частью повседневной жизни. В результате моральность или аморальность тех или иных поступков оценивалась довольно своеобразным образом, и, пока еда стояла на столе, а квартплата вносилась регулярно, имевшее деньги незначительное меньшинство само решало, как с этим обстояло дело.

Детство Коннорса было хуже не придумаешь. И достаточно рано он понял две истины: во-первых, что важнейшей человеческой чертой является способность везде чувствовать себя как рыба в воде, а во-вторых, что она у него полностью отсутствует.

Коннорс постоянно отставал на шаг. Он ненавидел, когда на вид незыблемые структуры изменялись вокруг него. Когда кто-то по соседству, еще неделю назад считавшийся королем, вдруг становился изгоем и когда друзья и союзники могли повернуться против кого-то и перейти на сторону противника быстрее, чем ты успевал сообразить, что таковая существует. Еще задолго до того, как пойти в школу, он стал отдаляться от остальных, старался избегать друзей, не вступал в банды и группировки. В течение долгого времени его травили и обвиняли в гомосексуальных наклонностях, что, естественно, считалось гораздо худшим преступлением, чем мелкие и даже крупные кражи, совершаемые его ровесниками.

А в довершение всего Коннорс любил школу. Он понимал математику, даже когда она становилась абстрактной и странной, и в отдельных случаях (немногочисленных, как ему самому казалось) даже превосходил знаниями собственных учителей. Он любил правила и логические схемы, и, когда товарищи избивали его в школьном дворе без явной причины, эта любовь только усиливалась.

В шестнадцать лет впервые соприкоснувшись с армией, он решил, что она могла бы подарить ему именно тот порядок, которого он так страстно желал. Здесь у каждого не только имелось свое четко определенное звание, но оно также было обозначено у всех на одежде, причем во всех возможных местах, не вызывая ничьей иронии. Все изменения выглядели предсказуемыми и шли почти исключительно по возрастающей. А ситуация, когда, проснувшись в одно прекрасное утро, ты мог узнать из слухов, что некий майор стал новым командиром полка, а его друзья всю ночь избивали его предшественника за какие-то старые грехи, просто не укладывалась в голове.

Коннорс нашел свой дом.

И впервые в жизни, просыпаясь по утрам, чувствовал себя хорошо.

Армия оказалась идеальным местом для него и позволила полностью раскрыться всем его талантам. Он стал мастером по части применения и извлечения пользы из всех существующих правил и схем и скоро сделал их своими собственными, развил, усовершенствовал, создал новые. К пятидесяти годам Коннорс был не каким-то безымянным выходцем из рабочей семьи, а одним из самых значимых стратегов британской армии. Мало кто лучше его мог придумать различные сценарии хаоса и беспорядка, а потом создать правила, как с ними бороться. Он надзирал за учениями, сочинял инструкции, и все, начиная от властных структур, военных и промышленных организаций и заканчивая еще черт знает кем, хотели иметь его под рукой, если грянет гром.

Коннорс просто-напросто научился восстанавливать порядок в случае возникновения хаоса. Ему звонили, когда все могло полететь к черту.

И сейчас он сидел со сценарием, который никто никогда не смог бы придумать заранее.

Впервые за долгое время как бы стал ребенком снова.

И в глубине души боялся за свою жизнь.

Коннорс прижал синюю пластиковую шайбу к маленькой коробочке на стене и дождался, пока дверь с шипящим звуком отошла в сторону.

По широкому коридору из железа и бетона он добрался до вестибюля с низким потолком и довольно примитивными синими креслами и подошел к двойной двери с торцевой стены. Снова использовал свой электронный ключ. И она тоже открылись с шипящим звуком.

Комната за ней имела круглую форму. Посередине нее стоял большой стол для совещаний столь же идеальной круглой формы, а также пустые стулья и бутылки с водой в ожидании встреч, уже давно ставших редким явлением и столь же давно не требовавших такого большого пространства.

На единственной прямой стене комнаты бок о бок висели гигантские мониторы со светодиодной подсветкой. Как обычно, они представлялись слишком яркими для глаз человека, только вошедшего внутрь, и Коннорс прищурился при виде пробегавших по ним непрерывным потоком цифр.

Перед экранами стоял мужчина в темной военной униформе. Он не повернулся, когда Коннорс вошел, и, даже когда тот направился к нему по синтетическому ковровому покрытию, просто стоял и смотрел на меняющиеся картинки. Пока Коннорс не остановился прямо перед ним.

– Мы знаем, как он попал в Берлин, – сказал этот человек наконец.

Ах, черт. Когда Франкен посмотрел вверх и встретился взглядом с Коннорсом, по его глазам можно было понять, что он не спал несколько дней.

– Он угнал грузовик на бензозаправке. Мы нашли его с пустым баком около Инсбрука, машину забрали и уничтожили. Затем, по словам свидетеля, его подвезли на красной «Тойоте Рав-4».

– И где она теперь?

Его молчание говорило само за себя. Они не знали.

– Все начинается сейчас? – спросил Коннорс. – Не так ли?

Франкен не ответил. Однако, когда он заговорил снова, от его неуверенности не осталось и следа, свое беспокойство он пытался спрятать за целеустремленностью. Был только один путь, и это путь вперед.

– Он здесь?

– Да, в своей комнате.

– Как его самочувствие?

– Он выживет.

Хорошо. Если сейчас вообще существовало какое-то спасение, он единственный мог добыть его для них. И они находились слишком близко, чтобы опоздать. Снова.

– Что мы скажем ему? – спросил Коннорс наконец.

Пауза. А потом:

– Точно то же самое, что сказали ей.

Коннорс кивнул.

И на этом встреча закончилась.