Текст книги "История об отрицательной гравитации"

– Да, – ответил Асаф. – Если мне суждено присутствовать на свадьбе, я должен сначала получить ее.

Мистер Рупер слегка покачал головой.

– Пока подносишь чашку к губам, многое может измениться, – заметил он.

– Это верно, – сказал Асаф. – Но есть разные чашки и разные губы. Кроме того, я должен выглядеть подобающим образом – это естественно, если учитывать, что я твой друг и ее брат, – разве тебе самому не хотелось бы этого? Рассуди сам, Томас.

– Это меня поражает, – ответил тот, – насколько одежда преображает человека; но, посмотрим. Скажи мне еще вот что, Асаф, – внезапно спросил он, – а каково мнение миссис Хаймс относительно трубки?

Этот вопрос застал врасплох и напугал Асафа. Он знал, что его сестра терпеть не может табака, и что Рупер был заядлым курильщиком.

– Это зависит, – сказал он, – от сорта табака. Я не хочу сказать, что Мариэтта спокойно относится к тому табаку, который курю я. Но я не богат, и не могу позволить себе покупать что-то дорогое. Но если дело обстоит таким образом, что мужчина будет пользоваться дорогой трубкой, и курить лучший табак из Вирджинии или Северной Каролины, какие могут себе позволить только состоятельные люди…

В этот самый момент со стороны дома раздался женский голос, негромкий, но ясно и отчетливо слышимый, произнесший:

– Асаф!

Это слово породило в мистере Рупере нежное трепетное чувство, какое, как ему казалось, он никогда не испытывал прежде. Оно показалось ему провозвестником ожидающего его блаженства. Он не был сентиментальным человеком, но в это самое мгновение вдруг представил себя, в одиночестве стоящего под этим самым каштаном, и услышал голос, произносящий:

– Томас!

На Асафа же голос произвел совсем иное воздействие. С одной стороны, он был избавлен от необходимости давать пояснения по поводу табачного вопроса, и это было хорошо; с другой – он знал, что чем-то провинился, и это было плохо.

Мысли мистера Рупера вернулись к таверне.

«То, что Асаф Скантли, – сказал он сам себе, – потребовал одежду, в этом нет ничего предосудительного. Если бы не он, то, должен признаться, я бы никогда не задумался о женитьбе на его сестре; по крайней мере, пока Макджимсли арендует мой дом, ну а потом, – потом, наверное, было бы уже поздно».

Мариэтта Хаймс обладала нежным голосом, таким же внешним видом и манерой поведения, свидетельствовавшей о мягкости характера; но за этой мягкой внешностью скрывалась твердая воля. Асаф не многое знал о ее характере, поскольку та выросла и вышла замуж; когда она пригласила его к себе жить, он думал, что в значительной степени будет предоставлен сам себе. Прошло время, и он вынужден был полностью изменить свое мнение.

Миссис Хаймс была среднего роста, лицо у нее было милое, а фигура – склонной к полноте. Ее темные волосы, среди которых не было ни одного седого, плавно ниспадали по обе стороны лица, а ее одежда, обычно одноцветная, крайне аккуратная. На самом деле, все в доме было чрезвычайно аккуратно, за исключением Асафа.

Она хлопотала в маленькой светлой столовой, выходившей окнами на цветник, и, готовясь к ужину, ставила на стол тарелки, блюда, чашки и приборы с такой тщательностью и точностью, словно какой-нибудь инженер перед тем отметил на скатерти свое место для каждого предмета.

Закончив свою работу, она точно так же аккуратно поставила стулья; мягкая улыбка, – результат мыслей, занимавших ее в течение последнего получаса – появилась на лице. Она прошла через кухню, взглянула на плиту – не закипает ли чайник? – и, выйдя через заднюю дверь, направилась к сараю, где ее брат колол дрова на щепу.

– Асаф, – сказала миссис Хаймс, – если я дам тебе хороший костюм, то ты пообещаешь мне, что никогда не закуришь, когда он будет на тебе надет?

Ее брат взглянул на нее с удивлением.

– Костюм! – повторил он.

– У покойного мистера Хаймса был такой же размер, – сказала сестра, – и после него осталось много приличной одежды, большая часть которой добротная и хорошо упакована, так что моли до нее не добраться. Несколько раз я собиралась, Асаф, дать тебе кое-что из этой его одежды, но мне казалось святотатством сделать это, поскольку она тут же пропитается запахом ужасного табачного дыма, который он терпеть не мог. Но теперь ты выглядишь так убого, что я больше не могу выносить твоего вида. Но сделаю я это при одном условии – ты дашь мне слово, что одежда мистера Хаймса не пропахнет табачищем, не только твоим, но и мистера Рупера.

– Думаю, – сказал Асаф, – что тут ты не совсем права. Когда речь идет о том табаке, который курю я, то да. Но Томас Рупер никогда такого не курит; он курит лучшие, дорогие, ароматные сорта. Думаю, что если бы ты ощутила запах его табака, то не стала бы так говорить. Но каждый раз менять одежду, снимать новую и надевать старую, когда захочется покурить, – мне это кажется чересчур жестоким.

– Было бы хорошо, если бы ты совсем отказался от своей трубки, – заметила его сестра.

– Я сделаю это, – сказал Асаф, – когда ты откажешься от чая. Но ты ведь знаешь так же хорошо, как и я, что нет никакого смысла никому из нас менять свои привычки в нашем-то возрасте.

– Я лелеяла надежду, – сказала миссис Хаймс, – что ты, наконец, образумишься, и, подобно прочим порядочным людям, найдешь себе работу и заработаешь достаточно денег, чтобы, по крайней мере, купить себе какую-нибудь приличную одежду. Но поскольку, по всей видимости, от тебя этого не дождешься, я сочла нужным сделать тебе такое предложение. Но ты должен понимать, что я не могу позволить и не позволю тебе курить, пока на тебе одежда мистера Хаймса.

Асаф задумался, опершись на рукоять топора. Он пребывал в некотором недоумении. Предложение Мариэтты, казалось, шло вразрез с тем предложением, которое он сделал Томасу Руперу. Такое положение дел требовало самого тщательного рассмотрения.

– Я что-нибудь придумаю относительно одежды, – сказал он немного спустя, – потому что я очень хорошо понимаю, – она мне нужна; но как мне лучше поступить, этого я пока не знаю.

– Я надеюсь, Асаф, – быстро сказала Мариэтта, – ты не влезешь в долги ради одежды, и я знаю, что денег у тебя нет, потому что ты их не заработал. Так что же ты намерен делать?

– Это мое личное дело, – ответил Асаф, – но ни в какие долги я залезать не собираюсь. Все будет по-честному – за наличный расчет, так сказать; не живыми деньгами, понятное дело, а работой. Только, я пока не решил, как лучше поступить.

– Боюсь, Асаф, – сказала его сестра, – что если для того, чтобы получить одежду, тебе сначала нужно будет сделать работу, ты никогда ее не получишь, а потому помни о моем предложении.

Асаф снова серьезно задумался. Если бы ему удалось заполучить два комплекта одежды, он бы считал, что у него есть голова на плечах.

– Как ты смотришь на то, – предложил он, – если я, когда мне захочется покурить, буду надевать длинный пыльник, – я надеюсь, у мистера Хаймса был пыльник, – ночной колпак и галоши? Я согласен повесить пыльник и колпак в сарае, и никогда не закуривать, пока их не надену?

В его предложении был глубокий смысл, ибо, закутавшись в пыльник, он мог бы сидеть под каштаном с Томасом Рупером, курить трубку и беседовать так долго, как ему захочется, и при этом не беспокоиться о том, что его товарищу станет известно – новая одежда ему не нужна.

– Чепуха, – заявила миссис Хаймс, – ты должен рассудить по справедливости, Асаф, и принять, или же не принять мое предложение. Но если ты его не примешь, то не сможешь и далее жить со мной под одной крышей.

– Что ты имеешь в виду, говоря об одежде, Мариэтта? – спросил он.

– Конечно же, я имею в виду полный комплект, – ответила она.

– Весенний или зимний?

– Я об этом не задумывалась, – сказала Мариэтта, – но это, может быть, по твоему выбору.

– Пальто? – осведомился Асаф.

– Да, – ответила она, – а также трость и зонтик, если тебе угодно, и еще носовые платки. Я полностью тебя приодену, и ты должен радоваться, что будешь выглядеть как порядочный человек.

При упоминании о зонтике, еще одна морщина, свидетельство особой озабоченности, появилась на лбу Асафа. Ему пришла в голову мысль, что если к зонтику добавить еще и словарь, то можно будет заключить сделку. Поскольку Томас Рупер был, в общем-то, нерешительным и ненадежным человеком. Однако потом, вспомнив о трубке, он снова пришел в состояние полной растерянности. Отказ от курения был для него то же самое, что отказ от еды.

– Мариэтта, – промямлил он, – я подумаю.

– Прекрасно, – ответил она, – хотя, как мне кажется, Асаф, принятие нужного решения не должно было бы отнять у тебя более минуты. Тем не менее, я подожду до завтрашнего утра, и если ты не дашь мне однозначного ответа, что впредь собираешься выглядеть исключительно как добропорядочный человек, нам предстоит обсудить некоторые моменты, касающиеся твоего дальнейшего пребывания в моем доме.

– В таком случае, дай мне время до завтрашнего вечера, – попросил Асаф. Сестра согласилась.

На следующий день Асаф был как никогда бодр и активен; вскоре после завтрака он отправился в таверну, повидаться с мистером Рупером.

– Привет! – окликнул его тот, удивляясь его появлению в таверне в неурочный час. – Что у тебя стряслось? Ты пришел насчет одежды?

Счастливая мысль пришла в голову Асафу. Он пришел сюда в надежде отыскать какое-нибудь решение проблемы, возникшей перед ним благодаря его сестре, и вот, кажется, нашел его.

– Томас, – сказал он, отводя друга в сторону, – я оказался в ужасном положении. Мариэтта больше не может терпеть того, как я одет. Она терпеть не может моей одежды, она терпеть не может меня, и если так пойдет дальше, то вполне может случиться так, что я ничем не смогу тебе помочь.

Лицо мистера Рупера омрачилось. Накануне, в течение всего вечера, он думал и сопел, сопел и думал, пока все в таверне не улеглись спать; наконец он решился, если к тому представится возможность, вступить в брак с Мариэттой Хаймс. Он никогда не был особенно близок ни с ней, ни с ее мужем, но бывал в доме, и помнил ароматный кофе, мягкие, хорошо пропеченные булочки, изготовленные Мариэттой собственными руками; думал он и о том, насколько жизнь в хорошем доме, с нежной, обладающей приятным голосом женой, отличается от его нынешнего прозябания в деревенской таверне.

Наконец, приняв твердое решение начать ухаживания без промедления, с учетом советов и помощи Асафа, вполне естественно, он должен был почувствовать разочарование, услышав заявление товарища, что его сестра может выставить его из дома в любой момент. Ухаживать без дружеской помощи, от которой он всецело зависел, было для него делом совершенно безнадежным.

– Совершенно ее не понимаю, – резко сказал он. – Но это ставит под удар все, о чем мы договаривались вчера.

– Вовсе нет, – тихо произнес Асаф. – Ты можешь сегодня дать мне одежду, которую собирался дать через несколько месяцев; когда я ее получу, Мариэтта снова будет рада меня видеть, и все пойдет так, как мы с тобой задумали.

Томас покачал головой.

– Это было бы весьма рискованно с моей стороны, – сказал он. – Ты получаешь то, что хочешь, чего нельзя сказать обо мне; ибо, как мне кажется, твоя сестра – это птица, сидящая на кусте, и ее еще нужно поймать.

Асаф улыбнулся.

– Если бы куст рос посередине поля, – сказал он, – а птицу пытался поймать маленький мальчик, то это, действительно, было бы трудно. Но если куст растет промежду двух высоких стен, если есть два опытных мальчика, один из которых может набросить на куст сеть, то шансы поймать птицу очень велики. Не умничай, Томас, а говори просто и ясно, как это делаю я…

– Особенно о вещах, которые хочешь заполучить, – прервал его Томас.

– …говоря о чем угодно, – продолжил Асаф. – Вот что я тебе скажу: если я не получу приличную одежду сегодня, или, возможно, завтра, я должен буду покинуть дом Мариэтты. И она, и я, мы оба это знаем. Я могу вернуться в Драммондвилль и занять место продавца книг в антикварном магазине, где никого не заботит, какую одежду я ношу. Но когда это случится, твои шансы заполучить Мариэтту улетучатся, как воздушный змей.

С точки зрения мистера Рупера, это рассуждение было весьма убедительно; однако он не хотел в этом признаваться.

– Почему бы твоей сестре самой не дать тебе одежду? – сказал он. – После старого Хаймса многое должно было остаться.

Тонкий холодок, подобно вдеваемой в иголку нитке, пробежал по спине Асафа.

– Одежда мистера Хаймса! – воскликнул он. – Что ты говоришь, Томас Рупер? У него было не так много вещей, помимо тех, в которых он был похоронен; неужели ты думаешь, что Мариэтта их станет кому-нибудь раздавать? С таким же успехом ты можешь предположить, что она кому-нибудь отдаст его погребальный венок. У нее в мансарде имеется специальная комната, где она хранит самые дорогие ей вещи, – она ужасно привередлива, – и если у нее осталась какая-нибудь одежда мистера Хаймса, то она наверняка заключена там.

– Если он по-прежнему ей так дорог, то да, конечно, – пробормотал мистер Рупер.

– Не бери ничего такого в голову, Томас, – быстро сказал Асаф. – Мариэтта не из тех женщин, которые постоянно ворошат прошлое, и тебе не надо бояться, что она будет постоянно думать о мистере Хаймсе. Все помещения в доме будут ее и твои, за исключением мансарды, и, вполне возможно, она никогда не попросит тебя туда подняться.

– Одному Господу известно, как бы мне этого не хотелось! – воскликнул мистер Рупер.

Двое мужчин медленно прошли к стоявшим перед таверной видавшим виды деревянным креслам и уселись там. Мысли мистера Рупера разбегались. Если он примет предложение Асафа, то должен будет понести значительные расходы, с весьма призрачной перспективой их компенсации.

– Если у тебя нет наличных денег для покупки одежды, – сказал Асаф, дав своему спутнику несколько минут на размышление, – в этом городишке вряд ли найдется магазин, готовый предоставить одежду в кредит, – и после паузы добавил, – а также книги, которые, конечно, можно заказать в городе.

В ответ на эти слова мистер Рупер просто пожал плечами. Вопрос наличных денег или кредита совершенно его не беспокоил.

В этот момент человек, приехавший в фаэтоне, запряженном крепкой серой лошадью, вошел в таверну.

– Кто это? – спросил Асаф, знавший каждого в городке.

– Это доктор Уикер, – сказал Томас. – Он живет в Тимберли. Он наблюдал Джона Хаймса в его последние дни.

– Но у него ведь нет здесь практики? – спросил Асаф. – Я никогда прежде его не видел.

– Нет; он, наверное, был приглашен для консультации.

Ответив, Томас снова погрузился в размышления.

Спустя несколько минут Асаф поднялся. Он знал, что Томас Рупер тугодум, и подумал, что будет полезно оставить его на некоторое время одного.

– Пойду домой, – сказал он, – и займусь своими делами; а к тому времени, как ты все обдумаешь, мы сядем с тобой покурить под каштаном, ты мне все скажешь, и мы придем к окончательному решению. Только имей в виду, если мне суждено будет возвратиться в Драммондвилль, то, полагаю, во второй половине дня мне предстоит упаковывать вещи.

– Ты хочешь сказать, если тебя выпроводят, – заметил его собеседник. – Если же тебе надо будет упаковываться, то это не займет много времени, принимая во внимание то количество вещей, которое у тебя имеется. Я буду под каштаном через час или два.

Когда дом сестры оказался в поле зрения Асафа, он был поражен, увидев фаэтон и серую лошадь, стоящие перед воротами. Легко было сделать вывод о том, что врач находится в доме. Что могло случиться? Что-нибудь случилось с Мариэттой? А если так, то почему она послала за врачом, жившим в отдалении, а не за доктором Маклвайном, их городским врачом? Сильно встревоженный, Асаф подошел к воротам и нерешительно зашел во двор. Первым его импульсом было войти в дом и узнать, что случилось, но он колебался. Он чувствовал, что Мариэтте не понравится, если ее брат в таком обтерханном виде предстанет перед незнакомым человеком. Кроме того, его сестра не могла внезапно слечь от какой-нибудь болезни. Ее здоровье всегда было отменным, к тому же, за то короткое время, что он отсутствовал, послать за врачом, чтобы он приехал из Тимберли, было попросту невозможно.

А потом, он сел под каштаном и принялся размышлять о странном событии.

«Что бы там ни случилось, – сказал он себе, – оно не могло быть внезапным, а должно быть хроническим, и Томасу лучше здесь пока не появляться. Самое лучшее будет сделать вид, будто меня послали кое-что купить в магазине, вернуться и сказать ему, чтобы он обождал с приходом».

Однако у Асафа было обыкновение быстро обдумывать, но никак не действовать, а потому он продолжал сидеть, морща лоб и размышляя. На мгновение ему даже показалось за лучшее принять условия Мариэтты, а Томаса выкинуть из головы; но потом он вспомнил, чем именно ему предстоит пожертвовать, а потому отказался от дальнейшего рассмотрения этой перспективы.

В этот самый момент калитка отворилась, и появился Томас Рупер. Он пришел сказать о принятом решении; но вид фаэтона и серой лошади заставил его отложить свое намерение.

– А что это здесь делает доктор Уикер? – быстро спросил он.

– Понятия не имею, – ответил Асаф небрежно, как только мог. – Я не лезу в дела подобного сорта. Наверное, что-то стряслось с этой девчонкой Бетси, и Мариэтта пригласила доктора, чтобы он ей помог. С ней всегда что-нибудь случается, она не может делать свою работу хорошо, и мне всегда приходится делать ее самому. Может, у нее рахит, а может, и нет. Кажется, у женщин случаются подобные вещи, не так ли?

– Откуда мне знать о женских болезнях, – сказал Томас, – или о каких других? Не знаю, и знать не хочу. Но, должно быть, случилось что-то серьезное, иначе зачем бы твоей сестре посылать за врачом аж в Тимберли?

Асаф прекрасно знал, что миссис Хаймс слишком экономна для такого поступка; также он знал, что Бетси являет собой эталон здоровой деревенской девушки, какой только можно отыскать в округе. Поэтому заявление его товарища, что он не желает ничего иметь с заболевшими людьми, несколько его расстроило.

– Я обдумал то, что ты мне сказал, – продолжал между тем мистер Рупер, – и принял решение почти сразу, как ты ушел. Поэтому я прямиком направился сюда, чтобы тебе о нем сказать. Думаю, что мое предложение будет справедливым. Я дам тебе одежду, хотя мне кажется, что в это время года она тебе не понадобится, но только при условии: если я не получу Мариэтту, ты должен будешь вернуть ее обратно.

Асаф улыбнулся.

– Я это предвидел, – сказал Томас, – поэтому не думай, что будешь носить одежду в течение двух или трех месяцев, а затем вернешь ее обратно. Я не намерен пускаться в долгие ухаживания. Я намереваюсь покончить дело как можно быстрее.

– И как же быстро ты намерен с ним покончить? – поинтересовался Асаф.

– Я спрошу ее сегодня, в четверг, – ответил тот, – и, полагаю, узнаю ее ответ в понедельник.

Асаф с изумлением взглянул на него.

– Вот так так! – воскликнул он. – Нечего и думать. Если Мариэтте потребовалось пять дней, чтобы решить, в какой цвет покрасить курятник, в зеленый или красный, тебе не следует рассчитывать, что относительно своего замужества она даст ответ много быстрее. Если ты хочешь услышать «нет», то можешь потребовать у нее ответа прямо сейчас, в присутствии доктора и Бетси. Скажу тебе прямо: это не плата за мои труды, за разговоры, убеждения, рекомендации, – и все это только ради сомнительного удовольствия носить в течение четырех теплых июльских дней зимнюю одежду. Женщин нельзя торопить в подобного рода делах. Ты должен дать ей время хорошенько подумать, взвесить все «за» и «против». Особенно, если учесть, что предложение исходит от человека, о котором, кроме как я, никто и никогда не думал, что он может вступить в брак.

– Хм! – пробормотал Томас. – Хорошенькое дело, нечего сказать.

– Факты – упрямая вещь, против них не попрешь. Назови мне хотя бы одну женщину в этом городишке, которой потребовалось бы менее двух недель, чтобы понять, что за ней и вправду ухаживают. Если бы ты поступил так, как сказал, она наверняка подумала бы, что ты метишь стать арендатором вместо Макджимсли. Но месяц твоих ухаживаний и месяц моих внушений сделают свое дело, после чего ты можешь идти на решительный штурм и все окончательно улаживать.

– Хорошо, – мистер Рупер внезапно поднялся. – Я буду ухаживать за твоей сестрой в течение месяца, и если семнадцатого августа она ответит мне согласием, иди в лавку и забирай свою одежду; но ни минутой раньше. Ладно, пойду я.

Асаф, оставшись один, только вздохнул. Он не впадал в отчаяние, но больно уж много препятствий чинила ему судьба. Как же трудно человеку в этом мире, думал он, заполучить то, что принадлежит ему по праву.

Миссис Хаймс сидела на диване с черной обивкой, в гостиной, доктор Уикер – на стуле с такой же обивкой, напротив нее и совсем недалеко. Жалюзи на окнах, которые выходили в сад, были подняты, а на тех, из которых был виден каштан – опущены. Доктор Уикер только что сделал миссис Хаймс предложение руки и сердца, и сейчас они сидели в полной тишине.

На доктора, грубоватого, крепкого мужчину лет сорока пяти, произвела очень благоприятное впечатление миссис Хаймс, когда он познакомился с ней во время болезни ее мужа; с тех пор он иногда видел ее, а мысли о ней не покидали его головы. Последнее время они переписывались, и вот, наконец, он явился лично, чтобы сделать ей предложение.

Ее брат ничуть не погрешил против истины, когда говорил, что Мариэтте требуется время на принятие решения. Но в данном случае она была в состоянии поступить иначе, чем обычно, поскольку в значительной мере ответ ее был готов еще до визита врача. Она знала, что он собирается сделать ей предложение, и была склонна ответить согласием. Именно поэтому она улыбалась, накрывая на стол во второй половине дня, и именно поэтому предъявила ультиматум своему брату в связи с его внешним видом.

Но сейчас она была очень взволнована, и ничего не отвечала. Доктор полагал, что это вполне естественно при данных обстоятельствах, но не имел ни малейшего представления о подлинной причине. Каковая причина сидела под каштаном, и яркий солнечный свет, пробиваясь сквозь переплетение ветвей и листьев, освещал ее, подчеркивая и преувеличивая ее крайне убогий вид. Доктор никогда не видел Асафа, и было бы большим ударом по самолюбию Мариэтты, если бы он увидел ее брата в его нынешнем состоянии.

Сквозь щели в оконных жалюзи, она видела, как Асаф расположился там, как пришел мистер Рупер, но не заметила, когда тот ушел. Теперь же, с тревогой, заставлявшей ее подбородок дрожать, она сидела и надеялась, что Асаф поднимется и тоже уйдет. Потому что знала, что именно должна ответить доктору, и что вот-вот готова была ему сказать, здесь и сейчас, после чего он, как человек практичный, имеющий много пациентов, направится к двери, и она, провожая его, будет обязана представить ему своего брата (его потенциального шурина), чей внешний вид, – она была в этом уверена, – повергнет доктора в шок. Поскольку доктор Уикер был человеком, – она хорошо это знала, – столь же придирчиво относившимся к одежде и внешности, как и покойный мистер Хаймс.

Доктор Уикер, зная, что женское волнение скорее увеличивается, чем уменьшается, счел за лучшее не требовать ответа немедленно. Он чувствовал, что его предложение было сделано чуть-чуть поспешно.

– Мадам, – сказал он, поднимаясь. – Я не прошу вас дать ответ сегодня. Сейчас я удаляюсь, чтобы вы могли спокойно подумать, и снова наведаюсь завтра.

Сквозь щель в жалюзи Мариэтта увидела, что Асаф все еще сидит под деревом. Что же ей сделать, чтобы задержать доктора? Она не сказала ему слов прощания, она просто стояла и смотрела в пол. Ей было крайне неприятно, чтобы такой достойный человек отправился назад в Тимберли и вернулся завтра лишь по той причине, что под каштаном сидит ее оборванный, грязный брат.

Доктор подошел к двери, она следовала за ним, как вдруг, еще раз заглянув в щель жалюзи, к своему облегчению, увидела, как Асаф вскочил со скамьи и помчался в сторону дома. Он услышал шаги доктора в коридоре, и не захотел попадаться ему на глаза. Его непрезентабельный внешний вид стал настолько беспокоить его самого в последнее время, что он не желал попадаться на глаза другим людям. Но если бы он только знал, что его крайне ветхая одежда может воспрепятствовать планам его сестры, идущим целиком вразрез с его собственными планами в отношении ее супружества, он почувствовал бы к своим лохмотьям уважение и благодарность, с какими прежде римский солдат взирал на свои меч и щит, принесшие ему славу на поле боя.

Пробежав через сад к задней части дома, Асаф медленно шел по дорожке, засунув руки в карманы. Он не любил здесь бывать, это место служило ему укором, поскольку по обе стороны возвышались сорняки, которые он давно намеревался истребить, едва лишь случится подходящее время; время все не находилось, и сорняки вымахали такими высокими и сильными, что их невозможно было удалить, не повредив при этом желанных обитателей сада.

Асаф и подумать не мог, что в этот самый момент во всем свете не нашлось бы ни единого человека, который бы относился к нему доброжелательно. Его сестра была настолько огорчена им, что сидела дома и заливалась слезами. Его приятель, Томас, ушел, чрезвычайно на него рассерженный, и даже Бетси, которую он голословно обвинил в заболевании рахитом, частенько жалевшая его, выглядевшего таким несчастным, с самого утра точила на него зуб, обнаружив, что он ушел, не принеся в кухню дров для очага.

Он несколько раз прошелся туда-сюда по дорожке, пока не почувствовал присутствие Мариэтты. Она выглянула из задней двери, а затем быстро направилась к нему.

– Асаф, – сказала она, – надеюсь, ты помнишь о том, что я сказала тебе вчера, то есть, я имею в виду, помнишь о данном тобой слове. Если ты не хочешь принять мое предложение, то завтра рано утром можешь отправляться в Драммондвилль, и я нисколько не считаю, что выгоняю тебя из дома, поскольку предоставила тебе шанс остаться при условии, что ты станешь достойным христианином. Я не потерплю, чтобы ты позорил мой дом. Когда доктор Уикер пришел сегодня, я выглянула в окно и увидела тебя – в этом жалком пальто, с рукавами до локтей, с огромными дырами, которые ты не позволяешь залатать, поскольку слишком горд, чтобы носить пальто с заплатками, в ужасных выцветших брюках, широких сверху, зато снизу не достающих шесть дюймов до твоих разваливающихся ботинок, – похожим на пугало, мне было так стыдно за тебя, что я не могла удержать слез при одной мысли о том, чтобы представить тебя такому респектабельному джентльмену, как доктор Уикер, в качестве своего брата. Я не смогла бы этого вынести, и страшно обрадовалась, когда увидела, как ты встал и убежал из сада. Мне крайне неприятно говорить с тобой в таком тоне, Асаф, но ты это заслужил.

Брат взглянул на нее.

– Ты хочешь, чтобы я ушел до завтрака? – спросил он.

– Нет, – ответила Мариэтта, – но сразу же после.

А про себя подумала, что завтрак на следующее утро надо подать как можно раньше.

Если Асаф и собирался выкинуть белый флаг, то решил не показывать этого до самого последнего момента, а потому сменил тему.

– Что с Бетси? – спросил он. – Если она нездорова, тебе лучше нанять другую служанку.

– Бетси здорова, – ответила его сестра. – Доктор Уикер приезжал увидеться со мной.

– Приезжал увидеться с тобой! – воскликнул ее брат. – Во имя Господа, что случилось? Ты никогда не говорила мне, что больна. Разве что растяжение лодыжки?..

– Чепуха, – сказала Мариэтта. – Я уже почти оправилась от этого растяжения. С моей лодыжкой все в порядке; проблема возникла с моим сердцем.

Сказав так, она тут же об этом пожалела, поскольку голова у Асафа работала хорошо, и он был способен быстро уловить смысл сказанного ею.

– Мне очень жаль слышать это, Мариэтта, – сказал Асаф. – Такое недомогание может оказаться куда как серьезнее.

– Да, – кивнула она. Потом повернулась и пошла обратно в дом.

Асаф же продолжил расхаживать по дорожке. Он не выполнил свою утреннюю работу, но не думал о том. Его очень огорчили слова сестры. Он любил ее, и был крайне опечален, услышав, что у нее проблемы с сердцем. Он знал, что такое часто случается с людьми, выглядевшими абсолютно здоровыми, а потому нет причин подозревать у них какое-либо расстройство. Конечно, у нее были все основания пригласить самого лучшего доктора. Теперь он это понимал.

И, пока он так бродил, осматривая сад, палисадник, дом, большой каштан, вымахавший выше крыши, ему в голову пришла мысль, никогда прежде не посещавшая его – а именно, что он является наследником Мариэтты. Это было ужасно, думать о том, что она может безвременно покинуть этот мир; но, в конце концов, жизнь есть жизнь, реальность – реальность, а дело есть дело. Он – единственный законный наследник Мариэтты.

То есть, он знал об этом и раньше, но никогда не придавал этому никакого значения. Он был много старше, чем она, и всегда смотрел на нее, как на женщину, которой необходимо найти мужа. Когда он сделал предложение мистеру Руперу, мысль о его праве наследования совершенно не приходила ему в голову. На самом деле, если бы кто-нибудь предложил ему десять долларов за это право, он спросил бы пятнадцать, но потом согласился бы на среднее и взял двенадцать с половиной.

Теперь все изменилось. Если у Мариэтты все так серьезно с ее сердцем, то все, что он сейчас видит, в скором времени может стать его собственностью. Он не успел еще до конца все хорошенько обдумать, но его ум, оценив возможное изменение его будущего, уже подсказывал немедленно устранить любую возможную связь мистера Рупера с этим самым будущим. Наверное, ему следует сразу же пойти к нему и объясниться.

К ужасу наблюдавшей за ним Бетси, ожидавшей, что он вот-вот перестанет ходить и принесет дрова, чтобы она могла начать готовить обед, Асаф направился к воротам и быстро удалился. У него возникли некоторые проблемы с отысканием мистера Рупера, – отправившегося на прогулку, а заодно продумать первую беседу с миссис Хаймс, – долженствовавшую стать началом его ухаживаний; он нашел его под деревом на берегу ручья.

– Томас, – сказал он, – мое мнение относительно нашего с тобой договора изменилось. Ты оказывал на меня давление, чего я стерпеть не могу. У меня есть возможность получить нужные мне одежду и вещи, не становясь твоим рабом и не изматывая себя работой до самой смерти, а также не настраивая собственную сестру против себя на всю оставшуюся жизнь, пытаясь заставить ее поверить, что черное – это белое, что ты – единственный мужчина, подходящий ей в мужья, что ты ненавидишь трубки и не будешь беспокоить духа ее покойного мужа. Мне противно это делать, и я этого делать не буду. Я полагал тебя щедрым человеком, по крайней мере, по отношению к своим друзьям; но я обнаружил, что ошибался, а потому не хочу жертвовать своей сестры такому лицу. Таково, без обиняков, мое мнение.