Текст книги "Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ"

– Я хотел сказать, что она сама может найти способ осуществить этот вояж… А этого я никак не мог бы допустить… – Слова замерли у меня на губах, а дядюшка не обратил внимания или сделал вид, что не расслышал страстности, с которой я стремился защитить Грейс Ричардсон.

Как бы подводя итог, дядюшка Амброуз сказал:

– Она едва ли не прямо попросила тебя отыскать этого человека. Ты опасаешься, что он может быть отцом ее сына, полагаешь, что это и есть единственная достаточно весомая причина. Я тоже считаю, что это весомый резон. Ей известно, что ты знал этого человека как низкого пирата, и все же ты чувствуешь, что она будет настаивать. Согласен, это требует от нее отваги. Я пытаюсь понять, что во всем этом сильнее руководит тобой – чувство или разум? Я вижу – все случилось совершенно неожиданно, в несколько волнующих дней, потребовавших принятия решений. Но человек – существо неожиданное. – И он снова просиял улыбкой.

Я замолк как потому, что полагал – мне следует теперь слушать, так и потому, что испугался, как бы мой голос не выдал силы чувства, которое я питал к Грейс Ричардсон. Дядюшка Амброуз продолжал:

– Джим, позволь задать тебе вопрос, который потребует от тебя такого честного ответа, какой вряд ли еще когда-нибудь от тебя потребуется.

Я понимал, о чем он собирается спросить, и боялся этого.

– Намереваешься ли ты исполнить желание этой женщины? – спросил он со всей серьезностью, к которой его обязывала его профессия.

Я не дал ему прямого ответа. Вместо этого я сказал:

– Моя матушка… Я не должен снова причинять ей страдания…

Дядюшка Амброуз рассмеялся.

– Ах, не нужно делать ставку на эту карту! Твоя мать гораздо умнее каждого из нас. Никто лучше нее не знает, что жизни должно позволять идти своим путем.

– Но, дядя, – воскликнул я, – это же перевернет всю мою жизнь! Это может быть очень опасно! Так же, как было в прошлое путешествие. Это мне вовсе не по нутру. Я же клятву дал, что ничто меня туда никогда больше не заманит.

Дядюшка глядел на меня и улыбался весьма благожелательно. Мне не удалось его убедить.

– Джим, ты очень ясно излагаешь свою историю, – сказал он. Он хотел что-то еще добавить, но сменил тактику и потянулся за письменными принадлежностями. – Однако будем людьми практичными. Из того, что ты рассказал, следует, что этот Молтби и его приспешники прочесывают Бристоль, разыскивая вас. Полагаю, мне следует написать письмо. – Он приостановился, взглянул в окно и принял новое решение: – Нет, пожалуй, напишу два. – И принялся писать.

Я сидел в его кабинете, глядя, как солнце освещает кирпичную ограду его сада, наблюдая, как склоняется седая голова любимого дядюшки над страницей, и прислушивался к единственному раздававшемуся в доме звуку – скрипу его пера по бумаге. Он закончил.

– Мой секретарь является очень поздно! Он не просыпается до тех пор, пока петух не вскочит к нему на кровать и не прокукарекает прямо в ухо. Ах-х-х-х, – прошипел он, обжегши пальцы о расплавленный воск.

Мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы человек так неуклюже запечатывал пакет, как это делал мой дядюшка Амброуз Хэтт. Он позвонил в звонок.

– Уилфрид, пожалуйста, доставьте это. А по пути предупредите миссис Уилфрид, что мы явимся к завтраку через минуту.

Очень скоро дядюшка Амброуз, в развевающемся длинном халате и еще более длинной ночной рубашке, повел меня по дышащим благожелательностью коридорам своего прекрасного дома разделить с ним завтрак у пылающего камина, огню в котором, как он утверждал, не дозволялось угасать ни зимой, ни летом. В то утро я был рад этому, хотя разгоравшийся за окном день обещал теплую погоду. Ночной воздух все еще пробирал меня до костей… Но может быть, это был страх перед тем решением, которое, как я полагал, я только что отважился принять?

Миссис Уилфрид с кухонной прислугой сервировала завтрак. Я стал понимать, почему слуги так любят моего дядюшку. Ему нравилось их выслушивать, он никогда не прерывал их, когда они что-либо говорили. Вследствие этого они суетились вокруг него, как будто он был то ли грудным несмышленышем, то ли глубоко почитаемым родителем. Если он пытался кого-то из них уволить, тот ни за что не соглашался покинуть этот дом.

Прислуга подала дядюшке Амброузу специально приготовленное горячее молоко в его большой желтой чашке и стакан теплой воды – он всегда пил ее с утра, для печени. Он повернулся ко мне и стал уговаривать поесть. Слуги ушли. Я выждал несколько минут и обратился к нему:

– Что вы посоветуете мне, дядя?

– Ах! – Он вздрогнул, словно его ткнули пальцем в бок. – Как нелюбезно с моей стороны! Мне следовало рассказать тебе о том, что я сделал. Ты слышал, что я велел Уилфриду доставить два письма. В одном я прошу весьма почитаемого здесь судью, лорда Гиббона, – я полагаю за честь считать его своим другом, – так вот, я прошу его о том, чтобы твоих преследователей перехватили, отыскав, где бы они ни были, и доставили сюда. В качестве моих гостей. С тем, чтобы мы могли весело обсудить возможности осуществления права в Англии. Видишь ли, Джим, одно из многочисленных преимуществ права – то, что при следовании его установлениям определенные, так скажем, социальные барьеры улетучиваются.

Теперь вздрогнул я. На какой-то миг я испугался, что дядюшкино уважение к закону пересилило его семейные привязанности.

– Но, дядя! Нам только-только удалось вырваться из львиного логова, а вы приглашаете львов сюда?!

Он меня успокоил:

– Джим, к тому времени вас здесь уже не будет. В моем письме черным по белому говорится о том, когда именно я желаю видеть сэра Томаса Молтби.

– Но куда же мы отправимся? – спросил я. – Нам просто некуда идти! – Волнение мое возрастало вопреки успокаивающему влиянию еды.

– Все это произойдет не раньше завтрашнего дня – в письме я так и сказал. К тому времени вы уже благополучно отправитесь в гостиницу «Адмирал Бенбоу». Таков мой совет.

Еще одно потрясение! Все, что я сумел произнести, было:

– Дядя! Я вас не понимаю!

Мой милый дядюшка улыбнулся мне:

– Джим, где, по-твоему, то место, в котором никто и никогда не подумает вас искать? Кроме того, второе письмо я написал… Ты помнишь мистера Блендли?

Как мог бы я забыть мистера Блендли, у которого Джон Трелони купил «Испаньолу», чтобы отправиться в наше роковое путешествие? Это его небрежением Долговязый Джон Сильвер получил место кока на судне и привел с собой преступную банду в качестве команды. Еще бы я не помнил мистера Блендли!

А дядюшка сказал:

– Блендли теперь стал малость почестнее. Поразительно, что богатство может сделать с человеком. И, как ты знаешь, он снова стал владельцем «Испаньолы». Она прибудет за тобой и твоими друзьями в бухту Логово Китта не позже, чем я приказал, то есть через неделю от сегодняшнего дня.

В тревоге и, должен признаться, в некотором возбуждении я приподнялся со стула.

– Дядя! Что вы предлагаете?! И кто должен отправиться в плавание? Уж конечно не…

– Ну-ка, мой милый Джим, сядь, – прервал меня дядюшка. – Успокойся. Поешь сначала. Потом выспись. Времени обсудить подробности будет у нас достаточно – всему свой час.

Вот так и случилось, что я снова отплыл к Острову Сокровищ. Я не принимал решения совершить это путешествие и до сего дня не могу точно сказать, как такое решение ко мне пришло.

8. Старый друг лучше новых двух

Мы покинули дом моего дядюшки, значительно восстановив свои силы. Однако опасность не миновала – так подсказывало мне мое нутро. Кроме того, я беспокоился, что, остановившись в его доме, мы навлекли на дядюшку Амброуза неприятности, могущие подорвать его репутацию.

Однако, если у него и были сомнения на этот счет, их вскоре развеяло восхищение от знакомства с Грейс Ричардсон. К их обоюдной радости выяснилось, что он знал ее покойного дядю с материнской стороны, который тоже был адвокатом и владел землями в Уилтшире. Естественно, что из-за этого наши ланчи и обеды с дядюшкой Амброузом всем нам доставляли огромное удовольствие.

Судя по ее оживленности, общение с ним оказалось менее трудным для Грейс Ричардсон, чем общение со мной, во всяком случае, пока что. Я объяснял это тем, что она, женщина мне незнакомая, желала, чтобы я предпринял ради нее нечто очень трудное, даже опасное, и что она чувствовала, какое тяжкое бремя она на меня возложила.

И хотя я страстно стремился беседовать с ней, душа моя радовалась, когда я видел, как нервное напряжение оставляет ее, если она находится в обществе моего дяди. Они часто подолгу разговаривали наедине. Кроме того, Грейс Ричардсон радовало появление в доме множества женщин, вызванных миссис Уилфрид по приказу дядюшки Амброуза, чтобы пополнить ее гардероб. Новые платья подчеркивали ее красоту, и она так оживилась, что я смог представить, какой она обычно бывала, если ничто ее не беспокоило; сердце мое готово было вырваться из груди.

Дядюшка мой оказался радушным и весьма обходительным хозяином. Когда он узнал, что она чувствует себя отдохнувшей, он показал ей свои картины и рассказал историю каждой из них; он открыл для нее коллекцию столового серебра, все многочисленные комнаты в доме с их изящной меблировкой. (Матушка моя как-то говорила мне, что ее брат очень гордится своим домом: кто-то когда-то сказал, что у него «самый прекрасный дом в Бристоле». Матушка тогда едко заметила, что такой дом у холостяка только зря пропадает.)

В какой-то момент нашего пребывания у дядюшки Амброуза я подумал, что он может помочь мне разрешить дилемму, что он может задать Грейс Ричардсон те вопросы, которые я боялся задать ей, и что она не заставит его замолчать, как это было со мной. Я подошел к нему с этой просьбой, но он лишь улыбнулся мне и сказал:

– Женщинам приходится быть уклончивыми, Джим.

В день нашего отъезда за всем присматривал дядюшка Амброуз. Из окна гостиной он наблюдал за длинной улицей, идущей вниз по склону перед домом. Мы были полностью готовы уже рано утром и ждали его распоряжений.

– Ну вот! – вскричал он наконец. – Смотрите! Вон моя карета: я приказал держать все окна закрытыми. Им понадобится десять минут, чтобы доехать до переднего крыльца. Я все время буду следить за ними. А вам теперь следует выехать через задние ворота.

Он хотел, чтобы мы не подверглись риску быть замеченными нашими преследователями, когда будем покидать Бристоль; кроме того, он дал мне письмо для матушки.

Я бросил быстрый взгляд на улицу из открытого окна. Дядюшкина карета с Молтби и его ужасными спутниками торопливым насекомым спешила вниз с холма напротив дома. Глаза мои защипало от страха, и единственным успокоением было сознание, что план дядюшки Амбро-уза правилен и разумен. Молтби с сотоварищами так или иначе оказались под его присмотром. Под покровом закона и в интересах его применения в данном округе уважаемый бристольский адвокат Амброуз Хэтт, по рекомендации своего друга, лорда главного судьи Гиббона, пригласил придворного советника сэра Томаса Молтби и его спутников погостить в его доме. Если бы Молтби в этих условиях отказался, он нанес бы оскорбление двум весьма значительным особам в то самое время, когда ему было необходимо выглядеть безупречным в глазах высшего общества. Во всяком случае, так рассуждал мой дядюшка.

– Дядя, – спросил я бесстрастным тоном, – когда вы соберетесь умирать, не завещаете ли мне свой ум?

Мы обменялись рукопожатиями. Потом Грейс Ричардсон попрощалась с дядюшкой Амброузом так, будто он был ее самым старым и самым любимым родственником.

Лошади стояли накормленные и оседланные. Миссис Уилфрид наготовила целую гору еды нам в дорогу, мы все это уже упаковали. Чтобы нас не услышали, мы повели коней под уздцы по травяному краю мощенной булыжником улицы позади дядюшкиного дома. Довольно быстро мне удалось собраться с мыслями, а через полчаса мы уже оставили позади город и снова ехали среди тех самых долин и пастбищ, откуда ранее явились в Бристоль.

На вершине холма мы остановились и поглядели вниз, на город. Над ним нависла легкая дымка, пронизанная солнечными лучами. Перед нами паслись и перебегали с места на место овцы. Мой конь остановился рядом с конем Грейс Ричардсон, но я изо всех сил старался завести себе привычку не смотреть на нее.

Однако она тут же опровергла все мои попытки, так как обратила ко мне лицо и произнесла с застенчивостью, от которой у меня замерло сердце:

– Мистер Хокинс, не думайте, что я не замечаю того, что вы делаете для моего сына и для меня.

Тут она пришпорила коня, а я в замешательстве с трудом поспевал за ней, как влюбленный деревенский увалень.

Следующие дни прошли совсем безмятежно. На этот раз все мы были более спокойны, возможно потому, что так хорошо отдохнули, окутанные теплой заботой, а может быть, сказалось сочетание чувства облегчения с предвкушением будущего. Погода и окрестности благоприятствовали нам и под лучами солнца, и при свете звезд. И вот наконец в одно прекрасное позднее утро мы подъехали к «Адмиралу Бенбоу» и снова увидели, как внизу под нами сверкает и переливается в солнечном свете море.

Джошуа, сын Тома Тейлора, услышал стук копыт и выбежал нам навстречу. Казалось, он нисколько не испугался. Мы узнали, что наши преследователи не появлялись ни у «Адмирала Бенбоу», ни поблизости с тех самых пор, как мы уехали; не появлялся и никакой их порученец. Да и никакой чужак, по правде говоря, не заходил в наши места. Передавая матушке дядино письмо, я чувствовал еще большую уверенность в его проницательности.

Поев, я прошел наверх, в гостиную моей матушки, и застал там обеих женщин за оживленной беседой. Эта сцена меня растрогала. Луи после еды заснул на длинной скамье с высокой спинкой, а матушка нежно держала его за руку. Грейс Ричардсон выглядела даже более спокойной, чем в обществе моего дяди. Я остановился в дверях и принес свои извинения за то, что нарушил их уединение. Когда мы вернулись, обе они приветствовали друг друга с такой теплотой, будто встретились старинные друзья. Солнце заливало гостиную мягким светом, золотя все вокруг своими лучами.

Появилась в дверях Клара Тейлор со стопкой белья и увела Грейс Ричардсон вверх по лестнице. Матушка кивком предложила мне сесть.

– Грейс нужно принять ванну. И выспаться, – прошептала она.

Я был поражен ее фамильярностью. «Грейс» – так она сказала?! Обычно матушка соблюдала дистанцию, держа людей на расстоянии вытянутой руки. Но – «Грейс»?!

Это породило в моей голове множество вопросов, но не менее и надежд на то, что привязанность матушки к ее новой молодой знакомой принесет пользу и мне. Я подумал было сказать о том, как отличается наша гостья от тех расчетливых девиц, что приезжали к нам познакомиться с матушкой, но в этот момент она сама так или иначе взяла все наши дела в свои руки.

Говорила она очень тихо.

– Я так понимаю, что ты решил отправиться в плавание. Тогда нам нужно определить наши планы.

Я начал ей возражать, объясняя, что никто ведь не сказал прямо, что это должно случиться, но она не стала слушать.

– Это верное решение, и я полагаю, что судно, команда которого подобрана по приказу твоего дяди, – вполне надежный корабль. И Грейс должна отправиться с тобой, ты это понимаешь?

– Нет, матушка, – прошептал я. – Она не должна!

Она не обратила на мои слова никакого внимания.

– Грейс сознает, что ей неизвестно, что она там обнаружит, но она – отважная женщина.

– Матушка! Тейт вряд ли весомая причина для того, чтобы кто-то вообще возвращался на этот злосчастный остров. Не говоря уже о молодой женщине с маленьким сыном. Она должна остаться!

– А я убеждена, что все вы благополучно вернетесь домой.

Я почувствовал, как во мне волной поднимается гнев, и с трудом удержался, чтобы не повысить голос.

– Матушка, зачем вы поощряете это? Это опасно! И ее резоны так неубедительны! Впрочем, меня-то в них так и не посвятили.

Матушка не слушала.

– Ш-ш-ш! Тебе следует также помнить, Джим, что драгоценный клад серебра в слитках все еще находится на острове. Случись тебе снова обрести его, не станет ли это истинной наградой Грейс за все, что ей пришлось пережить? И это серебро поможет оплатить ваше путешествие. И как удачно, что именно тебе предназначено его снова отыскать!

– Матушка! Джозеф Тейт был пиратом!

– Многим прекрасным женщинам приходилось встречать в своей жизни людей необычных.

– Необычных? Он же разбойник! Зверь! К тому же, матушка, она желает, чтобы я это сделал, но ничего мне не говорит!

– То, что ей трудно говорить о нем откровенно, еще не значит, что она лжет!

– Но, матушка…

– Говори потише, Джим. Теперь она многое узнала о жизни и жаждет навсегда освободиться от этого страха.

– Но, матушка, что же породило этот страх? Отчего могущественные люди стремятся лишить ее жизни?

– К тому же она обладает весьма достойными качествами. И не в последнюю очередь – глубокими чувствами к сыну. – Тут она указала на спящего мальчика. – Нам не следует его будить, – прошептала она. И, как всегда, сознавая необходимость удачно сменить тему, предупредила: – Дети могут воспринимать разные вещи даже во сне.

Я хорошо знал, что, когда матушка в таком настроении, нет смысла настаивать. Чуть ли не в бешенстве я вышел из комнаты, размышляя о том, что все это вовсе не похоже на мою мать, так горько рыдавшую, когда я впервые отправлялся в плавание столько лет тому назад.

Спускаясь вниз по лестнице, я увидел в окно гостиницы лицо, столь же приятное мне, как лицо адмирала Бенбоу на нашей вывеске.

– Услышал, ты здесь, проезжал мимо, решил, пригляжу за всем тут. Те чертовы негодяи ускакали сломя голову.

Сквайр Трелони не способен открыто признать, что тревожится о ком-то, и все же немногие могут сравниться с ним в доброте. Мы стояли в ярком свете солнца у окна, дивясь пулевым отверстиям там, где в ставню палили мушкеты. Сквайр, естественно, хотел услышать от меня новые сведения, и смеялся от всей души хитроумному плану моего дядюшки.

Удивительно, но он не задавал никаких вопросов по поводу предполагаемого путешествия на Остров Сокровищ.

– Всякое дело требует своего завершения. Мы с Ливси всегда так говорим.

– Можно ли надеяться уговорить вас участвовать, сэр?

Он так долго медлил с ответом, что я уже хотел задать этот вопрос снова, думая, что он не расслышал. Устремив взгляд в сторону моря (я знал, как он любит этот вид), он ответил:

– Нет, Джим. Я не поеду с вами.

Я сделал попытку его уговорить, но он снова отказался:

– Это было бы опрометчиво. Мне не советуют предпринимать ничего, требующего таких усилий.

Я не мог скрыть огорчения.

– Но вы выглядите вполне здоровым…

Он не дал мне договорить.

– Послушай. Судовой врач. Вам очень нужен. Ливси не сможет плыть с вами. Ты сам знаешь, почему. Не может даже повидаться с тобой, не должен знать, что ты тут, иначе ему придется тебя арестовать. Улавливаешь, о чем я? В любом случае он должен быть на месте, чтобы управиться с этим подлецом – Молт-как-его-там. Ну так вот, мой кузен, Джеффериз. Как раз сейчас у меня гостит. Живой малый, много меня моложе. Отличный врач – так Ливси говорит. Вполне готов к приключениям: недавно разбогател, места себе от безделья не находит.

Я не отвечал. Сквайр Трелони почувствовал, что мне и слышать об этом человеке неприятно. А я спросил:

– Сэр, вы уверены, что не сможете поехать?

Он резко меня оборвал:

– Эти болота! Этот адский остров! Команде медицина нужна. – Он собрался уходить. – Пришлю Джеффериза к вам завтра. – Сквайр помолчал, все еще глядя на далекие волны. – Есть еще кое-кто, кого тебе надо взять с собой, – его вдруг разобрал смех.

Минуты две я пытался отгадать, что он имеет в виду, а затем тоже рассмеялся, поняв, о чем – или, скорее, о ком – он говорит.

– Ах, да! – произнес я.

– Как раз то, что надо. Перца в нем хватает! – ухмыльнулся сквайр. Нам обоим понравилась эта шутка. – Остров знает, как свои пять пальцев. Пари держу, что даже лучше, чем те трое разбойников, которых мы там оставили.

Человек, о котором мы говорили, был Бен Ганн: у него, я думаю, могло быть лишь одно достойное дело в жизни – быть проводником по Острову Сокровищ. Он был оставлен там в полном одиночестве первой шайкой пиратов, тех, что спрятали там клад. Наше прибытие на остров его освободило, и не только от этого грозящего болезнями обиталища, но и от вечного страха, что Флинт, Билли Боне, или Пью, или другие давние и пугающие призраки острова вдруг явятся за его душой.

Когда мы вернулись в Англию, Бен промотал свою долю сокровищ за девятнадцать дней – часть роздал, остальное проиграл в карты. На двадцатый день явился ко мне за помощью. Сквайр Трелони нашел ему работу – привратником в поместье одного из своих кузенов. Там бедняга Бен чувствовал себя словно под арестом и часто попадал в беду. Как ни странно, все его любили, хотя он так или иначе досаждал всем, кто имел с ним дело.

Я пообещал сквайру, что разыщу Бена в тот же день. Сквайр становится неловок, когда его обуревают чувства. Он уехал, не попрощавшись. Неужели он опасается, что больше никогда меня не увидит? Мне было неприятно слышать, что здоровье его пошатнулось. Я грустно смотрел ему вслед, пока лошадь и всадник не скрылись из глаз. С ним исчезло ощущение защищенности, которое я испытывал при нем всю свою жизнь.

Чтобы избавиться от волнения, я тотчас же отправился разыскивать Бена Ганна. Поместье, где он служил привратником, от нас примерно в часе езды, в самой красивой части нашего графства. Я ехал неширокими дорогами, густо заросшими по краям цветами.

Бен, вероятно, был нелегким испытанием для своих хозяев. В тот день ему поручили подстричь живую изгородь. Мясник своим топором мог бы подрезать кусты гораздо более аккуратно: под рукой старого пирата-отшельника они стали походить на овец, сжевавших шерсть друг у друга.

Он обрадовался, увидев меня: он обнял бы и самого Люцифера, если бы тот прервал его битву с живой изгородью.

– Ты не поверишь, Джим. – Он сохранил привычку дергать собеседника за одежду при разговоре. – Нынче утром я как раз про тебя подумал. Подумал, интересно, как поживает этот славный молодой человек? Прямо так и подумал. Ты всегда был справедлив со мной, Джим.

– Ну, как тебе тут нравится, Бен? – спросил я. – Сквайр Трелони шлет тебе добрые пожелания.

– Джим, меня тут кормят и плату дают хорошую. Это я должен признать и признаю. Только если я скажу, что бывает такое, что старый остров на ум приходит, вроде там лучше было, поверишь – не ошибешься, Джим.

На это я сразу же откликнулся:

– Так что путешествие туда могло бы доставить тебе удовольствие?

Он глянул на меня, прищурив один глаз:

– Там ведь вроде слитки серебряные остались, нет, Джим? И мы с тобой вроде знаем только одного – только одного человека, кто место помнит, нет, Джим?

– Твоя правда, Бен, – рассмеялся я.

Он опять прищурился:

– С тобой-то я поплыву, Джим. Ты – товарищ по плаванию что надо!

Как мне вспоминается, большую часть пути из прошлого плавания домой мне приходилось держать Бена подальше от бочонков с бренди. Я отдан ему кое-какие распоряжения и объяснил, как добраться до «Адмирала Бенбоу».

По дороге в гостиницу я думал о многом. Этот новый доктор, Джеффериз, приедет завтра или несколько позже. Потом прибудет корабль и увезет нас из Англии на достаточно долгое время. Дядюшка сказал – он полагает, что к нашему возвращению из вояжа разбирательство с делом Молтби будет окончено и правда восторжествует. Из этого я заключил, что дядюшка и лорд главный судья Гиббон навели справки и намереваются вынести решение по всем вопросам.

А потом мысли мои потекли по уже привычной колее, что в последнее время доставляло мне такое удовольствие. Я представлял себе, что Грейс Ричардсон стала моей женой и что мы живем в покое и достатке с маленьким Луи и другими – уже нашими общими – детьми. Однако это забытье, в которое меня часто погружают приятные мысли, привело к весьма мрачным размышлениям.

Я представления не имел, чего можно ожидать, когда мы выйдем в Южные моря. Что может случиться, если мы обнаружим, что Тейт жив и здоров? Должны ли мы привезти его в Англию, чтобы он предстал перед судом за пиратство? Или Грейс Ричардсон намеревается обвенчаться с ним (в море капитан имеет право совершать венчание) и тем самым подарить своему сыну респектабельное положение рожденного в браке? Я не мог поверить, что она – женщина высокого рождения и прекрасного воспитания – может допустить мысль о браке с низким пиратом, который, по всем законам, должен возвратиться и предстать перед палачом. Да и Луи не должен идти по жизни как сын человека, окончившего жизнь, болтаясь на виселице. Причем мне придется выступать главным свидетелем по обвинению в пиратстве, бунте и убийстве.

Если нельзя допустить, чтобы так случилось, то это означает, что Тейт останется на острове, а она и Луи останутся вместе с ним. На острове, по меньшей мере негостеприимном, с холерой, лихорадкой и испарениями, а теперь, возможно, и вовсе непригодном для жизни? Тогда, может быть, какое-нибудь другое место на юге? Мы могли бы перевезти их туда. В этом невероятном случае – в любом случае – неужели я должен вскоре потерять ее навсегда?!

Впав в уныние от этих мыслей, я наконец стал спускаться по дороге к морю и увидел впереди двух работников сквайра Трелони. Оба ехали на телегах и оба понукали своих лошадей идти быстрее. Я поравнялся с ними и выяснил, что сквайр Трелони посылает нам (с самыми лучшими пожеланиями) «провиант для путешествия». Судя по размерам груза, провианта там хватило бы не на одно, а на три путешествия.