Электронная библиотека » Френсис Фицджеральд » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 13:40


Автор книги: Френсис Фицджеральд


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Проповедник и боль

Уолтер Гамильтон Бартни переехал в Миддлтон потому, что местечко было тихое, и это давало возможность полностью погрузиться в изучение законодательства, чем ему надлежало заняться уже давным-давно. Он выбрал тихий домик недалеко от деревни, обосновав это для себя так: «Миддлтон – пригород, поэтому здесь на редкость тихо. В пригороде же пригорода уединение будет абсолютным, а мне именно это и нужно». Поэтому Бартни нашел маленький домик в пригороде пригорода и поселился в нем. Слева был пустырь, а справа жил Скиггс, знаменитый проповедник церкви «Христианская наука». Именно из-за Скиггса и написан этот рассказ.

Бартни, будучи в высшей мере благовоспитанным молодым человеком, решил по-соседски нанести визит мистеру Скиггсу – не потому, что его так уж интересовала его персона, а потому скорее, что он еще никогда не встречался с адептом «Христианской науки» и чувствовал, что жизнь его может пройти напрасно, если он его так никогда и не увидит.

Но время для визита он выбрал исключительно неудачное. Однажды вечером, часов около десяти – тьма была, хоть глаз выколи! – не находя себе места, он отправился заводить знакомство. Он вышел со своего участка и пошел по тропинке, гордо именовавшейся улицей, на ощупь прокладывая путь среди кустов и камней и ориентируясь по свету одинокого окна в доме мистера Скиггса.

– Главное, чтобы он не вспомнил про свет и не погасил его на ночь! – пробормотал он себе под нос. – Ведь я тогда просто заблужусь! Придется сидеть и ждать, пока не наступит утро.

Он подошел к дому, осторожно поставил ногу на то, что показалось ему на ощупь ступенькой, – и внезапно вскрикнул от боли, потому что на ногу ему вдруг скатился большой камень, пригвоздивший его к земле. Он крякнул, выругался и попробовал сдвинуть камень, но это оказалось невозможно – камень был слишком велик и упал неудачно, и все его старания успехом так и не увенчались.

– Эй! – крикнул он. – Мистер Скиггс!

Ответа не было.

– Эй, кто-нибудь, на помощь! – крикнул он. – Помогите!

На втором этаже зажегся свет; из окна, как чертик из табакерки, высунулась голова в ночном колпаке.

– Кто там? – недовольно пропищал ночной колпак. – Кто там? Отвечай, а то стрелять буду!

– Не стреляйте! Это я – Бартни, ваш сосед. Я упал, вывихнул ногу и меня придавило камнем.

– Бартни? – переспросил ночной колпак, меланхолично кивнув. – Какой еще Бартни?

Бартни негромко выругался.

– Ваш сосед. Живу в соседнем доме. Камень очень тяжелый. Пожалуйста, спуститесь сюда…

– А откуда мне знать, что вы действительно Бартни, кто бы он там ни был? – спросил ночной колпак. – Может, вы хотите меня выманить из дома и избить?

– Ради бога! – взмолился Бартни. – Взгляните на меня. Возьмите фонарик и убедитесь, что я с места сдвинуться не могу!

– Фонарика у меня нет, – донесся голос сверху.

– Тогда просто поверьте! Не могу же я здесь лежать всю ночь!

– Да идите себе, пожалуйста, я же вас не держу, – решительно пискнул ночной колпак.

– Мистер Скиггс, – в отчаянии взмолился Бартни, – я близок к смерти, а вы…

– Вы не близки к смерти, – заявил мистер Скиггс.

– Что? Вы все еще думаете, что я пытаюсь выманить вас наружу и убить?

– Повторяю, вы не близки к смерти. Теперь я убежден, что вы действительно думаете, что ранены, но, уверяю вас, это вовсе не так.

«Да он сумасшедший!» – подумал Бартни.

– Я постараюсь доказать вам, что это не так, и это принесет вам гораздо большее облегчение, чем если бы я спустился к вам и поднял камень. Я довольствуюсь малым и возьму с вас всего лишь три доллара за каждый час врачевания…

– За час?! – в ярости крикнул Бартни. – Немедленно спуститесь и снимите с меня камень, а не то я с вас шкуру спущу!

– …даже вопреки вашей воле! – продолжал мистер Скиггс. – Исцелить вас велит мне зов свыше, а помощь страждущим – вернее, тем, кто возомнил себя страждущим, – является священной обязанностью каждого человека. Итак, освободите свой разум от всего чувственного, и начнем лечение.

– Иди сюда, мерзкий и глупый фанатик! – завопил Бартни, забыв о боли в припадке ярости. – Только спустись, и, клянусь, я выбью из тебя всю твою христианскую науку!

– Начнем с того, что нет никакой боли – вообще никакой, – раздался в ответ пронзительный фальцет из окна. – Вы ведь наверняка уже об этом задумывались, правда?

– Нет! – крикнул Бартни. – Ты, ты… – Его голос захлебнулся кашлем в бесполезной ярости.

– Так вот, существует лишь разум. Разум – это все. Материя – ничто, абсолютное ничто. С вами все хорошо. Вы думаете, что ранены, но на самом деле это не так.

– Ты лжешь! – взвизгнул Бартни.

Мистер Скиггс продолжал, не обращая внимания:

– Таким образом, если не существует боли, то и на разум она воздействовать не может. Ощущение физическим процессом не является. Если у вас нет мозга, никакой боли не будет, потому что то, что называется болью, может воздействовать только на мозг. Понятно?

– Ох-х! – воскликнул Бартни. – Если бы ты только знал, какую яму ты сам себе сейчас роешь, у тебя бы язык отнялся!

– Из этого следует, что, поскольку так называемая боль является функцией мозга, ваша нога не болит. Ваш мозг может воображать, что боль есть, однако все ощущения существуют лишь в нем самом. Глупо жаловаться, что вы ранены…

Терпение Бартни лопнуло. Он сделал глубокий вдох и заорал так, что его крик эхом разнесся в ночи. Он орал, не переставая, и через некоторое время на дороге послышались шаги.

– Эй, там! – послышался голос.

Бартни возблагодарил Господа.

– Идите сюда! Со мной несчастье, на помощь! – позвал он, и через минуту шоколадные руки ночного сторожа скатили с него камень и он смог, шатаясь, встать на ноги.

– Доброй ночи, – вежливо крикнул адепт «Христианской науки». – Надеюсь, я произвел на вас впечатление!

– Не сомневайтесь, – ответил Бартни и поковылял домой, опершись на плечо сторожа. – Век не забуду!

Два дня спустя Бартни, вытянув ногу на подушке, разбирал почту. Из пачки писем вывалился незнакомый конверт, он вскрыл его и прочитал следующее:

«Уильяму Бартни: счет от доктора Гепеции Скиггса. Исцеление по методу ”Христианской науки„– $3.00. Оплата чеком либо почтовым переводом».

* * *

Прошло несколько недель. Бартни поправился. У себя во дворе он разбил цветочную клумбу и прослыл на всю округу любителем цветов. Он ежедневно что-то сажал, а на следующий день никак не мог отыскать то, что посадил накануне. Не ахти что, конечно, но надо ведь было как-то отвлекаться от тонкостей законодательства.

Однажды в разгар дня он вышел из дому и направился к своей клумбе, где вчера от безысходности высадил какие-то «магазинные» анютины глазки. К своему удивлению, у клумбы он увидел длинную, тощую и скользкую на вид фигуру, выкапывавшую его новое приобретение. Он тихо подкрался поближе, а когда воришка обернулся, сурово спросил:

– Что это вы делаете, сэр?

– Я просто… э-э-э… рву цветочки…

Длинный, тощий, скользкий на вид тип умолк. И хотя Бартни было незнакомо это лицо, голос, писклявый и недовольный фальцет, навеки запечатлелся у него в памяти. Он медленно подошел поближе и плотоядно, как волк на добычу, поглядел на обладателя голоса:

– Ну, мистер Скиггс, как же это так вышло, что я вдруг застаю вас на моей земле?

Мистер Скиггс выглядел крайне смущенным и старательно отводил глаза.

– Повторяю, – сказал Бартни, – я застал вас на своей земле… И теперь вы в моей власти!

– Да, сэр, – с тревогой поежился мистер Скиггс.

Бартни ухватил его за воротник и принялся трясти, как терьер крысу.

– Ах ты, напыщенный выродок «Христианской науки»! Несчастный лицемер! Что? – яростно вопрошал он, едва Скиггс издал протестующий крик. – Ты визжишь? Да как ты смеешь? Ты что, не знаешь, что никакой боли нет? Ну же, давай расскажи мне про свою христианскую науку! Давай, «разум – это все!». Говори же!

Мистер Скиггс, не останавливаясь в своем движении вверх-вниз, повторил дрожащим голосом:

– Р-р-разум – эт-то в-в-се.

– Боль – ничто! – продолжал его беспощадный палач.

– Б-б-боль – н-н-ничто! – с готовностью повторил мистер Скиггс.

Встряска продолжалась.

– Помните, Скиггс, все это ради вашего же блага. Надеюсь, что мой урок проймет вас до самого сердца. Помните, такова жизнь, следовательно, жизнь такова. Понятно?

Он прекратил трясти Скиггса и стал таскать его из стороны в сторону, крепко держа за воротник, а проповедник при этом бешено сопротивлялся, пытаясь освободиться.

– А теперь, – сказал Бартни, – я хочу услышать от вас, что вы не чувствуете никакой боли. Давайте говорите!

– Я не чув… О-о-ох… – воскликнул он, ударившись о большой камень, – н-н-никакой б-б-боли.

– Ну а теперь, – сказал Бартни, – вы дадите мне два доллара за час произведенного мною исцеления по методу христианской науки. И закончим на этом!

Скиггс колебался, но взгляд Бартни и его сильная хватка были крайне убедительны, – нехотя он протянул двухдолларовую банкноту. Бартни порвал ее на мелкие кусочки и пустил по ветру:

– Теперь можете идти.

Почувствовав, что за воротник его уже никто не держит, Скиггс вскочил на ноги, и вы даже представить себе не можете, как быстро он пересек границу участка.

– До свидания, мистер Скиггс! – вежливо крикнул Бар-тни. – Как только вам опять потребуется исцеление, обращайтесь! Цена та же. Вижу, кое-что вы уже и без меня знаете. Нет никакой боли, когда страдает кто-то другой.

По следам герцога

Июльский вечер выдался жарким. Сквозь жалюзи, окна и двери на свет, как гости на бал, слетались насекомые, треща крылышками, жужжа и стрекоча. С улицы в дома вползал знойный воздух позднего лета, густой и изнуряющий; он сталкивался со стенами и, как громадное одеяло, обволакивал собой все человечество. Усталые продавцы в лавках, ворча, раздавали мороженое сотням жаждущих, но оно не приносило облегчения, даже если по углам в смехотворной попытке создать прохладу жужжали электрические вентиляторы. В апартаментах, тянувшихся вдоль улиц верхнего Нью-Йорка, пианино (покрытые, казалось, каплями черного пота) вымучивали регтайм прошлого сезона; то тут, то там слабые женские голоса колыхали воздух жарким сопрано. В районе доходных домов вдоль улиц ровными рядами, стопками от четырех до восьми – это зависело от высоты дома, – мерцали похожие на маяки летние рубашки. Одним словом, это был обычный жаркий летний вечер в Нью-Йорке.

Юный Додсон Гарланд возлежал на диване в бильярдной собственного дома, стоявшего в начале Пятой авеню, поглощал океаны мятного джулепа и брюзжал по поводу турнира по поло, из-за которого он был вынужден остаться в городе; сигаретам и дворецкому тоже досталось, да и за соблюдением второй библейской заповеди он не гнался.

Дворецкий несколько раз носился туда-сюда с новыми партиями джулепа и содовой, пока Гарланд наконец обратил внимание на его драматический выход, посмотрел на него и впервые за вечер вспомнил, что дворецкий тоже человек, а не просто живое приложение к подносу.

– Эй, Аллен, – произнес он, все еще изумленный своим открытием, – тебе тоже жарко?

Аллен выразительно вытер лоб платком, попытался улыбнуться, однако смог выдавить из себя лишь вымученную гримасу.

– Аллен, – в порыве вдохновения спросил Гарланд, – чем бы мне заняться сегодня вечером?

Аллен вновь попробовал улыбнуться, но попытка опять не удалась, и он погрузился в разгоряченное непочтительное молчание.

– Уходи! – недовольно воскликнул Гарланд. – И принеси мне еще один джулеп и колотого льда!

«Итак, – стал думать юноша, – чем бы мне заняться? Можно пойти расплавиться в театре. Можно сходить в ресторан на крыше и уморить себя пением будущей примадонны или… Или сходить в гости!» В словаре Гарланда словосочетание «сходить в гости» означало лишь одно: увидеться с Мирабель. Мирабель Уолмси вот уже почти три месяца была его невестой и находилась сейчас в городе, поскольку должна была принимать в качестве хозяйки то одного, то другого аристократа, наносившего визиты ее отцу. Счастливый юноша зевнул, перекатился на другой бок, опять зевнул и занял сидячее положение, после чего зевнул в третий раз и встал с дивана.

«Пожалуй, схожу к Мирабель. Прогулка мне не повредит». Приняв это решение, он пошел в комнату, где полчаса одевался, потел и опять одевался. В безукоризненном костюме он вышел из своей резиденции и направился по Пятой авеню к Бродвею. Весь город высыпал на улицу. На раскаленном до белизны асфальте тут и там стояли люди, облаченные в полотняные костюмы и легкие платья, смеявшиеся, болтавшие, курившие, улыбавшиеся; всем было жарко, никто не находил себе места.

Он дошел до дома Мирабель и неожиданно замер у крыльца.

«Господи, – подумал он, – как же я забыл! Ведь сегодня к отцу Мирабель должен был прибыть герцог Дансинлейн, Артрелейн или как его там… Ужас! Мы с Мирабель уже три дня не виделись». Он вздохнул, замешкался, но все-таки поднялся по ступенькам и позвонил в дверь. Едва он вошел, как видение из его грез выбежало в холл, в сильном волнении и смятении.

– О, Додди, – выпалила она, – какой кошмар! Герцог час назад покинул дом. Никто из горничных не заметил, как он ушел. Он просто отправился куда глаза глядят! Ты должен его отыскать! Ведь он заблудится и потеряется, его же никто здесь не знает. – В отчаянии Мирабель обворожительно всплеснула руками. – Я не выдержу, если он потеряется! Такая жара… У него наверняка будет солнечный удар… Или лунный! Иди и отыщи его. Мы позвонили в полицию, но я на них не надеюсь. Поспеши! Прошу тебя, Додди, я так волнуюсь!

Додди засунул руки в карманы, вздохнул, нахлобучил шляпу и вздохнул еще раз. Затем развернулся к двери. Мирабель, крайне обеспокоенная, последовала за ним.

– Веди его прямо сюда, если найдешь. Додди! Ты – мой спаситель!

Спаситель опять вздохнул и быстро вышел из дверей. На крыльце он остановился:

– Черт знает что! Выслеживать французского герцога в Нью-Йорке! Это уж слишком! И куда мне идти? Что делать-то? – Он постоял на крыльце, а затем вместе с толпой пошел к Бродвею. – Так, посмотрим… Надо придумать какой-нибудь план. Нельзя же просто ходить и спрашивать каждого встречного, не герцог ли он… герцог… н-да, как же его зовут? Как он выглядит, я тоже не знаю. Скорее всего, по-английски он не говорит. Черт бы побрал эту аристократию!

Он шел куда глаза глядят, ему было жарко, а в голове царил сумбур. Как жаль, что он не спросил у Мирабель имени герцога и не попросил его описать – увы, поезд уже ушел. Нет, в такой ошибке он не признается никогда! Лишь когда он дошел до Бродвея, у него вдруг возник план.

– Надо пройтись по ресторанам! – И он направился к «Шерри».

Через полквартала его посетило вдохновение. Фотография, а также имя герцога наверняка были в вечерней газете!

Он купил газету и стал искать фотографию – тщетно! Но он не сдавался. В седьмой по счету газете он ее все-таки нашел: «Герцог Маттерлейн наносит визит американскому миллионеру».

С газетного листа на него грозно уставился герцог – в очках и с бакенбардами. Гарланд облегченно вздохнул, постарался запомнить лицо и сунул газету в карман.

– Итак, к делу, – пробормотал он, утерев пот со лба. – Герцог – или смерть!

Через пять минут он вошел в зал «Шелли», уселся и заказал имбирный эль. В ресторане, как всегда в летний вечер, было полно народу, все слегка вялые, покрасневшие и загорелые. Все пили шампанское со льдом, от чего в помещении казалось еще жарче; все было как всегда, и герцога там не было. Гарланд вздохнул, встал и ушел. Затем он посетил «Дельмонико» и «У Мартина», везде выпивая по стакану имбирного эля.

«С выпивкой придется завязать, – подумал он, – а то напьюсь, пока найду его утраченное величество».

На своем утомительном пути он миновал множество ресторанов и отелей, не прекращая поисков; иногда ему казалось – вот он, оазис, но в результате это оказывался очередной мираж. Он залил в себя столько имбирного эля, что уже покачивался на ходу, как моряк на палубе, но все же упорно брел дальше и дальше, ему становилось все жарче, чувствовал он себя все хуже, или, как сказала бы Алиса из Страны чудес, «все хужее и хужее». Перед его глазами неотступно маячило лицо герцога. Он шел от отеля к кафе, от кафе к ресторану, и везде ему мерещились бакенбарды. Когда он отправился в путь, часы на мэрии пробили половину девятого. Сейчас была уже половина одиннадцатого; жара, зной и духота чувствовались, как никогда. Он посетил все возможные места отдохновения. Он заходил даже в лавки. Он был в четырех театрах, и за большую взятку ему удалось кое-что выяснить. Деньги кончались, надежда уменьшалась, но вдруг его сердце гулко и торжествующе забилось.

Потому что неожиданно прямо перед собой на аллее – как ему сказали, этот путь был короче – он увидел закуривавшего мужчину. Свет спички осветил бакенбарды. Гарланд встал столбом, не веря, что это герцог. Мужчина опять закурил. Точно, он! Без сомнения – те самые бакенбарды, очки и лицо!

Гарланд пошел к мужчине. Тот посмотрел на него и пошел в противоположном направлении. Гарланд пустился бежать; мужчина оглянулся и тоже пустился бежать. Гарланд перешел на шаг. Мужчина тоже зашагал. На Бродвей они вышли примерно с тем же разрывом, и мужчина направился к северу. Гарланд упорно шел в сорока футах позади, с непокрытой головой. Шляпу он потерял на аллее.

Так они прошли восемь кварталов, темп задавал преследователь. Затем герцог что-то тихо сказал полисмену, и, когда одержимого погоней Гарланда схватил за рукав страж порядка в голубом мундире, герцог пустился бежать. Гар-ланд, не помня себя, ударил полисмена, сбил его с ног и побежал сам. За три квартала он наверстал возникшее отставание. Еще пять кварталов герцог держал дистанцию, периодически оглядываясь через плечо. В начале шестого он остановился. Гарланд приблизился к нему уверенным шагом. Обладатель бакенбардов стоял под фонарем. Гарланд подошел и похлопал его по плечу:

– Ваша светлость!

– Чё надо? – в неповторимой манере Ист-сайда ответил герцог.

Гарланд оторопел.

– Я те покажу «светлость»! – агрессивно продолжил обладатель бакенбардов. – Я смотрю, какая цаца – давно бы тебя пощипал, жаль, сам тока вчера откинулся. Теперь слушай сюда. Даю две секунды, и чтоб тебя тут не стояло. Так что линяй отседова!

И Гарланд «слинял». Пав духом, с разбитым сердцем, направился он к Мирабель. По крайней мере он достойно завершит неудавшийся поход! Через полчаса он позвонил в дверь; его насквозь мокрый костюм висел на нем, как банный халат.

Дверь открыла очаровательно невозмутимая Мирабель.

– О, Додди! – воскликнула она. – Я так тебе благодарна! Герци вернулся буквально через десять минут после того, как ты ушел. – Она погладила маленького белого пуделя, которого держала на руках. – Он, оказывается, просто побежал за почтальоном!

Гарланд сел прямо на ступеньку крыльца:

– А как же герцог Маттерлейн?

– Да, – ответила Мирабель, – он будет у нас завтра. Приходи, я вас познакомлю.

– К сожалению, не смогу, – сказал Гарланд, с трудом поднимаясь, – завтра я очень занят.

Он замолчал, вымученно улыбнулся и зашагал по залитому лунным светом горячему тротуару.

Венец из призрачного лавра

(Сцена представляет собой интерьер винного погребка в Париже. Стены со всех сторон уставлены рядами бочонков, стоящих друг на друге. Потолок низкий и покрыт паутиной. Сквозь забранное решеткой окно в заднике сцены удрученно пробивается дневной солнечный свет. По бокам сцены двери; одна из них, тяжеловесная и мощная, ведет на улицу; вторая, слева, в соседнее помещение. Посередине комнаты стоит широкий стол, вдоль стен расставлены столики поменьше. Над большим столом висит корабельный фонарь.

Поднимается занавес, и в дверь, ведущую на улицу, стучат снаружи – довольно энергично; из соседней комнаты тут же появляется виноторговец Пито и шаркающей походкой направляется к двери. Пито – старик с неопрятной бородой, в грязном вельветовом костюме.)


Пито. Иду, иду… Минуточку…


[Стук смолкает. Пито отпирает замок, и дверь широко распахивается. Входит мужчина в цилиндре и плаще-накидке. Это Жак Шандель; ему примерно тридцать семь, он высокого роста, холеный. Взгляд ясный и проницательный, гладко выбритый подбородок резко очерчен и выглядит решительным. Его манеры говорят о том, что этот человек привык к успеху, но при необходимости всегда готов к упорному труду По-французски он разговаривает со странным монотонным акцентом, – так обычно говорят те, кто знают язык с детства, но за много лет вдали от Франции отвыкли на нем говорить.)


Пито. Добрый вечер, монсеньор!

Шандель (с любопытством оглядываясь). Монсеньор Пито – это вы?

Пито. Да, монсеньор.

Шандель. О да, мне говорили, что в этот час вас всегда можно здесь застать! (Снимает пальто и аккуратно кладет его на стул.) И еще мне сказали, что вы сможете мне помочь.

Пито (в недоумении). Я? Могу вам помочь?

Шандель (с усталым видом усаживаясь на стоящий у стола деревянный стул). Да, я ведь… я ведь приезжий… теперь. Я хотел бы узнать об одном человеке… Он умер много лет назад. Мне говорили, что вы здесь старожил. (На его губах появляется улыбка.)

Пито (явно польщенный). Возможно… и все же здесь есть люди и постарше меня. Да-да, постарше меня! (Усаживается за стол напротив Шанделя.)

Шандель. Вот я к вам и пришел. (Энергично склоняется вперед, к Пито.) Монсеньор Пито, я хочу узнать что-нибудь о своем отце!

Пито. Понимаю.

Шандель. Он умер в этом округе, лет двадцать тому назад.

Пито. Отец монсеньора был убит?

Шандель. О боже, нет! А почему вы так решили?

Пито. Я подумал, что двадцать лет назад, в этом округе, аристократ…

Шандель. Мой отец не был аристократом. Я знаю, что его последним местом работы было какое-то богом забытое кафе; он был официантом. (Пито бросает взгляд на одежду Шанделя; его лицо приобретает озадаченное выражение.) Позвольте, я объясню. Я покинул Францию двадцать восемь лет назад и уехал в Штаты вместе с дядюшкой. Мы отплыли на эмигрантской посудине; вы знаете, что это?

Пито. Да, знаю.

Шандель. Мои родители остались во Франции. Об отце я помню только, что он был небольшого роста, с черной бородой и ужасно ленивый… Из хорошего помню лишь одно: он научил меня читать и писать. Где он сам научился этому, я не знаю. Через пять лет после того, как мы приехали в Америку, мы познакомились с одним вновь прибывшим французом родом из этой части города; он рассказал нам, что мои родители скончались. Вскоре после этого скончался и дядюшка, так что я был слишком занят, чтобы думать о родителях, которых я к тому же почти не помнил. (Пауза.) Скажем кратко, я преуспел, и…

Пито (с почтением). Монсеньор богат… Странно это… Очень странно!

Шандель. Пито, возможно, вам показалось странным, что я вдруг, ни с того ни с сего, именно сейчас сваливаюсь к вам на голову и пытаюсь узнать что-нибудь об отце, навсегда исчезнувшем из моей жизни больше двадцати лет назад…

Пито. Н-да… Я правильно понял – вы сказали, что он умер?

Шандель. Да, он умер, но… (Запинается) Пито, вы, быть может, поймете, если я расскажу вам, что привело меня сюда.

Пито. Да, может быть.

Шандель (очень серьезно). Монсеньор Пито, в Америке у всех моих знакомых, и у господ, и у дам, у всех есть отцы! Отцы, которых можно стыдиться, отцы, которыми можно гордиться, отцы, чьи портреты висят в позолоченных рамах, и отцы, память о которых спрятана в семейных шкафах; отцы, прославившиеся в Гражданскую, и отцы, чьей единственной заслугой было то, что они прибыли на остров Эллис. А кое у кого есть даже деды.

Пито. У меня был дед. Я его помню.

Шандель (перебивая). Я бы хотел увидеть людей, которые были с ним знакомы, которые с ним беседовали. Я хочу узнать, о чем он думал, как жил, что делал. (Импульсивно.) Я хочу его почувствовать… Я хочу его узнать…

Пито (перебивая). Как его звали?

Шандель. Шандель. Жан Шандель.

Пито (тихо). Я знал его.

Шандель. Вы его знали?

Пито. Он часто заходил сюда выпить… Это было давно, когда сюда ходила чуть не половина округа.

Шандель (взволнованно). Сюда? Он приходил сюда? В этот вот зал? Боже мой, да ведь даже дом, где он жил, десять лет уже как снесен! За два дня поисков вы – первый человек, который его помнит! Расскажите же мне о нем… Рассказывайте все, ничего не стесняйтесь!

Пито. За сорок лет здесь много кто появлялся и затем исчезал. (Качает головой.) Множество лиц, множество имен… Жан Шандель: да, конечно же, Жан Шандель. Да-да… Вашего отца я хорошо помню – он был…

Шандель. Да?

Пито. Ужасный пьяница!

Шандель. Пьяница… Да, я ждал чего-то подобного… (Видно, что он слегка удручен, хотя и делает вялую попытку этого не показывать.)

Пито (пробираясь сквозь лес воспоминаний). Помню, как однажды воскресным вечером, в июле… Жаркий вечер был, прямо пекло… Ваш отец… Так-так, сейчас припомню… Ваш отец хотел зарезать Пьера Кора за то, что тот выпил его кружку шерри.

Шандель. Ого!

Пито. А затем… Ах, да… (Разволновавшись, встает.) Я словно вновь все вижу своими глазами! Ваш отец играет в «двадцать одно», и ему говорят, что он мошенничает, а он бьет Клавиня стулом в челюсть, швыряет в кого-то бутылкой, а Лафуке всаживает ему прямо в легкое нож. И так он после этого и не оправился. Это было… Это было за два года до его смерти.

Шандель. Так значит, он мошенничал и был убит! Боже мой, стоило ли мне плыть через океан, чтобы об этом узнать!

Пито. Нет-нет… Я никогда не верил, что он мошенничал! Это была ловушка…

Шандель (закрывая лицо руками). Это все? (У него дергаются плечи, он говорит слегка охрипшим голосом.) Я не ждал, что он окажется святым, но… Что ж… Значит, он был мерзавцем.

Пито (кладя руку на плечо Шанделя). Ну-ну, монсеньор, я, видимо, сказал лишнего… Это были варварские времена. Ножи тогда шли в ход по любому поводу. Ваш отец… Но подождите-ка… Хотите познакомиться с его друзьями? С тремя его лучшими друзьями? Они расскажут вам гораздо больше, чем я!

Шандель. (угрюмо). Его друзья?

Пито (вновь погружаясь в воспоминания). Их было четверо. Трое до сих пор сюда ходят… Придут и сегодня… Четвертым был ваш отец. Они обычно сидели за этим столом, болтали и пили. Болтали всякую чепуху – все так говорили. Над ними все смеялись, их тут звали «потешные академики». Каждый вечер они тут сидели… Приходили часов в восемь, а в полночь, еле держась на ногах, уходили…


(Открывается дверь, входят трое мужчин. Первый – Ламарк – высокий, худой, с редкой, торчащей во все стороны бородкой. Второй – Дестаж – низенький, толстенький, с седой бородой, лысый. Третий – Франсуа Меридье – стройный, волосы у него темные, с проседью, над губами небольшие усики. У него на лице написано, что он жалок и слаб; глаза маленькие, подбородок покатый. Выглядит он очень нервным. Все они с туповатым любопытством смотрят на Шанделя.)


Пито (показывая рукой на всех троих). Вот они, монсеньор, они расскажут вам больше, чем я. (Поворачиваясь к ним.) Господа, этот джентльмен желает знать о…

Шандель (торопливо вставая, перебивая Пито). О друге моего отца! Пито рассказал мне, что вы были с ним знакомы. Кажется, его звали… Да, Шандель!


(Вся троица вздрагивает, а Франсуа начинает нервно посмеиваться.)


Ламарк (после паузы). Шандель?

Франсуа. Жан Шандель? Так у него были друзья помимо нас?

Дестаж. Прошу меня простить, монсеньор! Это имя… его уже двадцать два года никто, кроме нас, не вспоминает.

Ламарк (пытаясь держаться с достоинством и выглядя при этом немного смешно). И мы произносим его всегда с почтением и трепетом.

Дестаж. Ламарк, возможно, чуточку преувеличивает. (Очень серьезно.) Он был нам очень дорог. (И вновь Франсуа нервно смеется.)

Ламарк. Но что хотел бы узнать монсеньор? (Шандель жестом приглашает их сесть. Они занимают места за большим столом, Дестаж достает трубку и принимается ее набивать.)

Франсуа. Ого, да ведь нас опять четверо!

Ламарк. Идиот!

Шандель. Эй, Пито! Принеси всем вина. (Пито кивает и шаркающей походкой удаляется.) Итак, господа, расскажите мне о Шанделе. Расскажите мне, что это был за человек?


(Ламарк бросает беспомощный взгляд на Дестажа.)


Дестаж. Ну, он был… Он был привлекательный…

Ламарк. Но не для всех!

Дестаж. Для нас. Кое-кто считал его подлецом. (Шандель моргает.) Он был чудесным собеседником – когда ему этого хотелось, он мог заставить весь зал его слушать. Но он предпочитал беседовать с нами. (Входит Пито с бутылкой и стаканами. Он разливает вино и оставляет бутылку на столе. Затем уходит.)

Ламарк. Он был образованным. Бог его знает, как это он ухитрился?

Франсуа (осушив свой стакан и наливая себе еще вина). Он знал все на свете, мог рассказать о чем угодно… Мне он читал стихи. О, что это были за стихи! Я слушал и грезил…

Дестаж. И еще он мог писать стихи и мог петь их под гитару.

Ламарк. И он рассказывал нам о героях и героинях прошлого: о Шарлотте Корде, о Фуке, о Мольере, Людовике Святом, и о Меймине-душителе, и о Карле Великом, и о мадам Дюбарри, о Макиавелли, о Джоне Ло и Франсуа Вийоне….

Дестаж. Вийон! (С энтузиазмом.) Он любил Вийона. Он мог говорить о нем часами.

Франсуа (наливая еще вина). А затем он пьянел и говорил: «Давайте драться», вскакивал на стол и обзывал всех, кто был в погребе, свиньями и сукиными детьми! Вот как! Хватал стул или столик, принимался богохульствовать… В такие вечера нам приходилось тяжко.

Л am ар к. А потом он брал шляпу, гитару и шел петь на улицу. Он пел о луне.

Франсуа. И о розах, и о выбеленных солнцем вавилонских башнях, и о прекрасных дамах из королевской свиты, и о «безмолвных мелодиях, что текут от океана к луне».

Дестаж. Вот почему у него никогда не было денег. У него была светлая голова, он был умен; если он работал, то изо всех сил, отдавая всего себя, но он всегда был пьян – и днем и ночью.

Ламарк. Он часто питался одним лишь вином, иногда это длилось неделями.

Дестаж. Ближе к концу его нередко забирали в участок.

Шандель (зовет). Пито! Еще вина!

Франсуа (возбужденно). А я! Меня он любил больше всех. Он часто говорил, что я был для него как ребенок, ему хотелось всему меня научить. Но он умер, так и не успев начать. (Входит Пито с еще одной бутылкой; Франсуа с жадностью хватает ее и наливает себе вина.)

Дестаж. А потом этот проклятый Лафуке… Всадил в него нож!

Франсуа. Но с Лафуке я рассчитался. Он стоял, пьяный, на мосту через Сену…

Ламарк. Молчи, дурак…

Франсуа. Я толкнул его, и он пошел ко дну… И в ту ночь мне приснился Шандель; он меня поблагодарил…

Шандель (содрогнувшись). А как давно… Сколько уже лет вы сюда ходите?

Дестаж. Шесть или семь. (Угрюмо.) Пора бы уже перестать… пора перестать.

Шандель. И все о нем забыли. Он ничего не оставил после себя. И никто о нем никогда не вспомнит.

Дестаж. Вспомнит! Фу! Потомки – такие же мошенники, как и самые предубежденные театральные критики, когда-либо пытавшиеся подлизаться к актерам. (Нервно крутит стакан.) Боюсь, вы не поймете, что мы чувствуем по отношению к Жану Шанделю… Для меня, Франсуа и Ламарка он был даже больше, чем гений, которым надо восхищаться…

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации