Текст книги "Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)"

Фрэнсис Скотт Кей Фиджеральд
Отбой на заре
Эхо века джаза

Серия «Все новеллы Фрэнсиса Скотта Кея Фицджеральда»

© Руднев А. Б., перевод на русский язык, комментарии, 2015

© Трофимов Б. В., художественное оформление, 2016

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

* * *

Предисловие
Краткая автобиография
(с признательностью – Натану)

1913

Четыре вызывающих порции виски «Канадиан клаб» в «Саскуэханна», Хакенсак.

1914

Шампанское «Грейт Вестерн» в «Трент-хаус», в Трентоне; обратно в Принстон ехал совершенно пьяный.

1915

Игристое бургундское у Бастаноби. Неразбавленный виски в Уайт Салфур Спрингс, Монтана – я залез на стол и спел ковбоям «Выходи со мной!»; «Колючки» в сиэтлском «Тэйт», под песню про Эда Малдуна, «этого умника».

1916

В гардеробной яхт-клуба «Уайт-Бэр» хлебнул кальвадоса.

1917

Впервые – бургундское красное с монсеньором X в «Лафайетт». Смородиновая настойка и виски с Томом в старой столовой «Нассау».

1918

Бурбон, который контрабандой проносили дневальные в комнаты офицеров в «Силбах», Луисвилль.

1919

Коктейли «Сейзерак», которые привезли из Нового Орлеана в Монтгомери, чтобы отпраздновать одно важное событие.

1920

Красное вино у Моллата. Коктейли с абсентом в герметично закупоренном номере отеля «Роялтон». Маисовая водка под луной на пустынном аэродроме в Алабаме.

1921

Оставили шампанское в баре «Савоя» на праздник Четвертого июля, когда поняли, что нам никак не отвязаться от двух леди родом с Пикадилли. Желтый «шартрез» на Виа Бальбини в Риме.

1922

Коктейли из ликера «крем-какао» у Калли в Сент-Поле. Моя первая и последняя попытка изготовить джин самостоятельно.

1923

Океаны канадского эля на пару с Рингом Ларднером в Грейт-Нек, на Лонг-Айленде.

1924

Коктейли с шампанским на «Минневаске», извинения пожилой леди, которая не могла из-за нас уснуть. «Грейвс» Крессмана на вилле «Мари» в Валескюр, с вытекающими отсюда спорами о британской политике с нанятой бонной. Белый портвейн в часы печали. Муссо, купленное в сумерках в саду у какого-то француза. Клубничный вермут из Шанбери с Селдсами в честь их медового месяца. Местный продукт, заказанный по мудрому совету дружелюбного священника из Орвието, когда мы спросили французского вина.

1925

Сухое белое вино, которое «не выдерживает перевозки», изготовленное к югу от Сорренто – я так и не понял где именно. Сюжет сгущается: трубят рога, стучат копыта! Изумительное вино из Арбуа в «Королеве Гусиные Лапы». Коктейли с шампанским в душном баре парижского «Ритца». Плохие вина в «Николя». Кирш от дождя с Э. Хемингуэем в бургундском трактире.

1926

Совершенно неинтересное «Сен-Эстев» в безлюдной дыре под названием Салье-де-Берн. Шерри на пляже в Гаруп. Коктейль Джеральда М. с гранатовым сиропом – единственный изъян в совершенстве самого совершенного дома на земле. Пиво и венские сосиски в компании Грейс, Чарли, Руфи и Бена на Антибе, еще до нашествия.

1927

Восхитительное калифорнийское «почти бургундское» вино в одном из коттеджей лос-анджелесского «Эмбассадора». Пиво, которое я сварил в Делавере, с темным осадком, от которого никак не удавалось избавиться. Прецеденты невнятного, резкого и некачественного виски в Делавере.

1928

«Пуйи» с буйабесом в «Прюнье» в часы уныния.

1929

Ощущение такое, что перепробовано уже все на свете спиртное и испытано все, что оно только может человеку дать; и все же… «Гарсон, “Шабли-Мутон” 1902 года; а для начала принесите-ка небольшой графинчик розового вина. Пока все… Благодарю!»

Бэзил

Охотники за скандалами

Стоял жаркий майский день, и миссис Бакнер решила: если принести ребятам кувшин фруктового лимонада, они не побегут объедаться мороженым в кафе. Она верила, что ее взаимоотношения с детьми были точно такими же, как и ее взаимоотношения с родителями. Для ее, уже ушедшего, поколения великая революция в американском семейном укладе была еще впереди: дело было двадцать лет назад.

Бывают поколения, близкие тем, что пришли им на смену, а между иными поколениями лежит бесконечный и непреодолимый разрыв. Миссис Бакнер – дама с характером, принадлежавшая к высшему обществу одного крупного города на Среднем Западе, – неся кувшин фруктового лимонада через собственный просторный двор, на самом деле преодолевала промежуток времени лет в сто. Образ ее мыслей был бы вполне понятен ее прабабке, а вот то, что сейчас происходило на втором этаже конюшни, было бы совершенно непонятно им обеим. В комнате, когда-то служившей спальней для кучера, сын миссис Бакнер и его приятель вели себя совсем не так, как полагается детям, а, если можно так сказать, экспериментировали в вакууме. Они производили первые пробные комбинации из идей и материалов, нашедшихся под рукой, – идей, самой судьбой предназначенных сначала появиться на свет, затем – ошеломить, а после стать «общим местом». В тот момент, когда миссис Бакнер позвала ребят, они, фигурально выражаясь, высиживали в умиротворяющей тишине тех еще не вылупившихся птенцов, появиться которым надлежало лишь к середине двадцатого столетия.

Рипли Бакнер спустился по лестнице и взял лимонад. Бэзил Дьюк Ли рассеянно на это посмотрел и произнес:

– Большое спасибо, миссис Бакнер!

– Вам там не слишком жарко?

– Нет, миссис Бакнер. Все в порядке.

Там было душно; но они едва замечали жару, и каждый выпил по два больших стакана лимонада, даже не заметив, что до этого им очень хотелось пить. Из выпиленного в полу люка они достали толстую, в красной обложке из искусственной кожи, тетрадь, которая с недавних пор почти полностью занимала все их свободное время. На первой странице (если вы, конечно, знали секрет чернил из лимонного сока) можно было прочесть: «Скандальная хроника. Составлена “Охотниками за скандалами” Рипли Бакнероммладшим и Бэзилом Д. Ли».

В эту тетрадь заносились все достигавшие ушей мальчишек отступления от незыблемых моральных устоев, совершенные их согражданами. Кое-какие ошибки совершили те, чьи головы уже покрыла седина, – эти истории гуляли по городу давно и оказались забальзамированы в тетради лишь благодаря неосторожной эксгумации за обеденным столом в кругу семьи. Были там и совершенные мальчишками и девчонками их возраста более волнующие грехи, о которых было известно наверняка, и те, о которых лишь поговаривали. Некоторые записи взрослые прочитали бы со смущением, иные записи могли бы вызвать у них гнев, и было там три-четыре свежие записи, чтение которых повергло бы в ужас и отчаяние родителей фигурировавших в них детей.

Одна из самых безобидных записей, по поводу включения которой у них имелись сомнения, хотя происшествие и шокировало их не далее как в прошлом году, гласила: «Элвуд Леминг три или четыре раза посетил стрип-шоу в клубе “Стар”».

Другая – ставшая, благодаря своей уникальности, одной из самых любимых – гласила о том, что «Х. П. Крамнер совершил на востоке страны кражу, за которую его могли бы посадить в тюрьму, вот почему ему пришлось сюда переехать». Этот Х. П. Крамнер теперь слыл одним из старейших и солиднейших горожан.

Единственным недостатком «Хроники» являлось то, что читать ее можно было лишь при помощи воображения, поскольку невидимые чернила хранят секреты до того самого дня, когда страницы поднесут поближе к огню – тогда записи проявятся. Чтобы определить, какие страницы уже исписаны, требовалось самое тщательное исследование, и одно довольно серьезное обвинение против одной пары уже успело наложиться на мрачноватые факты о том, что миссис Р. Б. Кэри страдала чахоткой, а ее сына, Уолтера Кэри, исключили из школы в Паулинге. Но не шантаж являлся целью этой работы. Информация сохранялась на случай, если герои этих историй вдруг «что-нибудь задумают» против Бэзила и Рипли. Обладание этими фактами давало им ощущение силы. Бэзил, например, никогда не замечал ни малейшей угрозы со стороны мистера Х. П. Крамнера, но стоило тому хотя бы намеком дать понять, что он что-нибудь задумал против Бэзила, как перед ним тут же развернулась бы летопись его собственных грехов.

Справедливости ради следует отметить, что «Хроника» в нашем рассказе более не появится. Много лет спустя тетрадь обнаружил под крышкой люка кто-то из слуг и, увидев, что все страницы пустые, отдал ее своей дочке; и все проступки Элвуда Леминга и Х. П. Крамнера в итоге оказались навеки скрыты под переписанной набело «Геттисбергской речью» Линкольна.

«Хронику» придумал Бэзил. От своего приятеля он отличался богатым воображением и избытком сил. Бэзилу было четырнадцать, глаза его всегда сияли. У него были каштанового цвета волосы, для своих лет он был не очень высок; в школе он считался способным, но ленивым. Больше всего ему нравились книжки про благородного грабителя Арсена Люпена – это был романтический феномен, недавно импортированный из Европы и вызывавший горячее восхищение подростков в первых скучающих десятилетиях двадцатого века.

Рипли Бакнер, носивший в то время, как и Бэзил, короткие «детские» бриджи, являлся немногословным и практичным членом партнерства. Его ум молниеносно реагировал на плоды воображения Бэзила, и никакой план не казался ему чересчур фантастическим для того, чтобы тут же не произнести в ответ: «Решено! За дело!» Поскольку третий состав школьной бейсбольной команды, где они играли за питчера и кетчера, распустили после неудачного апрельского сезона, ребята проводили вечера, силясь придумать для себя такой образ жизни, который соответствовал бы напору таинственной энергии, безвылазно циркулировавшей у них внутри. В тайнике под люком были спрятаны широкополые шляпы, пестрые шейные платки, шулерские игральные кости, сломанные наручники, легкая плетеная веревочная лестница, по которой можно было бежать на улицу через окно, а также ящик с гримом, в котором лежали два старых театральных парика и накладные бороды различных оттенков; все это дожидалось момента, когда ребята определятся, какие же именно незаконные предприятия им предстоит осуществить.

Покончив с лимонадом, они закурили по сигаретке «Хоум Ран» и повели бессвязный разговор о преступлениях, профессиональном бейсболе, сексе и местной театральной труппе. Разговор прервался, как только с примыкающей к дому улицы донеслись звуки шагов и знакомые голоса.

Они осторожно выглянули из окна. Голоса принадлежали Маргарет Торренс, Имогене Биссел и Конни Дэйвис, которые шли напрямик через улицу от двора дома Имогены до двора дома Конни в конце квартала. Юным дамам было, соответственно, тринадцать, двенадцать и тринадцать лет, и они не подозревали, что за ними кто-то наблюдает, поскольку в унисон своим шагам исполняли умеренносмелую пародию на модную песенку, прерываемую приглушенным хихиканьем и набиравшую силу в громком припеве: «Ах, моя любезная Клементина!»

Бэзил и Рипли вместе высунулись из окна, но, вспомнив, что из одежды на них только рубашки, тут же сползли за подоконник.

– Мы вас слышим! – крикнули они хором.

Девочки остановились и рассмеялись. Маргарет Торренс тут же старательно задвигала челюстью, чтобы показать, что у нее во рту жвачка и что не в жвачке дело. Бэзил тут же все понял.

– Откуда следуете? – строго спросил он.

– От Имогены!

Они ходили за сигаретами в дом миссис Биссел. Их предположительно легкомысленное настроение заинтересовало и взволновало ребят, и они продолжили беседу. Конни Дэйвис была девушкой Рипли во время последнего семестра в танцевальной школе; Маргарет Торренс играла определенную роль в недавнем прошлом Бэзила; Имогена Биссел только что вернулась после года, проведенного в Европе. За последний месяц ни Бэзил, ни Рипли вообще не вспоминали о девочках; это новое явление заставило центр вселенной внезапно переместиться из их секретной комнаты к стоявшим на улице особам.

– Поднимайтесь к нам! – позвали они.

– Лучше вы спускайтесь! И приходите на двор Уортонов!

– Хорошо!

Едва не забыв спрятать «Скандальную хронику» и ящик с гримом, мальчишки поспешили на улицу, оседлали велосипеды и поехали.

Собственные дети Уортонов выросли уже давно, но двор их дома по-прежнему оставался тем судьбой назначенным местом, где днем собираются дети. Этот двор обладал множеством достоинств. Он был просторным, не огороженным с обеих сторон, туда можно было въехать прямо с улицы на роликах или на велосипеде. Там были старые качели-весы, воздушные качели, пара летающих колец. Но местом встреч этот двор стал задолго до того, как все это там появилось, ведь для детей это место обладало притягательной силой, которая заставляет их вечно толпиться на неудобных ступеньках какого-нибудь крыльца и бегать с друзьями в скромный, принадлежащий непонятно кому уголок, собирающий всех окрестных ребят. Двор Уортонов уже давно являлся таким вот притягательным местом; дни напролет там стояла глубокая тень, все время что-то цвело, окрестные собаки были дружелюбными, в траве, то тут, то там, зияли куски вытоптанной бесчисленными колесами и ногами земли. В паре сотен футов оттуда в жалкой нищете под обрывом жили «маки» – прозвище досталось им по наследству, ведь в основном это были скандинавы; когда все остальные развлечения приедались, достаточно было нескольких криков, чтобы банда «маков» принялась карабкаться на холм, и можно было встретить их лицом к лицу и принять бой, если позволяло численное превосходство, или разбежаться по своим уютным домам, если дело грозило обернуться не столь удачно.

Было пять вечера, и на дворе в этот приятный и романтический час перед ужином собралась небольшая толпа ребят – лучше этого часа, пожалуй, лишь промежуток летних сумерек, наступающий вслед за ним. Бэзил и Рипли рассеянно объехали на велосипедах вокруг двора, периодически скрываясь под деревьями, останавливаясь то тут, то там, чтобы хлопнуть кого-нибудь по плечу. Они прикрывали глаза от блеска заходящего солнца, которое, как и сама юность, светит слишком ярко, чтобы на него можно было смотреть прямо, и требует, чтобы его свет приглушался, пока оно не погаснет совсем.

Бэзил подъехал к Имогене Биссел и от нечего делать продемонстрировал, как он умеет кататься на одном колесе. Видимо, его лицо в тот момент чем-то ее привлекло, потому что она посмотрела на него – посмотрела на него понастоящему – и медленно улыбнулась. Через несколько лет ей суждено было стать красавицей и королевой множества балов. Но в то время большие карие глаза, крупный, красивой формы рот и румянец на худощавых скулах делали ее похожей на эльфа, что раздражало тех, кто любит, чтобы дети выглядели самым обычным образом. На миг Бэзилу приоткрылось будущее, и он внезапно поддался чарам ее жизненной силы. Впервые в жизни он почувствовал девушку как нечто цельное, прямо противоположное себе, созданное для того, чтобы его дополнять, и почувствовал приятный озноб от смеси радости и боли. Это было абсолютно ясное переживание, и он воспринял его совершенно сознательно. Летний вечер внезапно растворился в ней одной: теплый воздух, тенистые живые изгороди, усыпанные цветами холмы, оранжевый солнечный свет, смех и голоса, доносившееся из дома через дорогу бренчание на фортепьяно, – все это вдруг словно утратило свой аромат, передав его лицу сидевшей Имогены, посмотревшей на Бэзила с улыбкой.

На мгновение Бэзил почувствовал, что переживание было для него чересчур сильным. Он постарался о нем забыть, потому что был не способен его воспринять, не осмыслив его сначала наедине с самим собой. Он принялся быстро наворачивать круги на велосипеде; проехал рядом с Имогеной, даже не взглянув на нее. Когда через некоторое время Бэзил вернулся назад и спросил, может ли он проводить ее сегодня домой, тот момент – если она вообще его почувствовала – был ею уже забыт, и она очень сильно удивилась. Они пошли по улице, и Бэзил повел свой велосипед рядом.

– Выйдешь сегодня вечером гулять? – волнуясь, спросил он. – На дворе Уортонов, наверное, будет много народу.

– Я спрошу у мамы.

– Я позвоню тебе по телефону! Если ты не пойдешь, я тоже не пойду!

– Почему? – Она опять ему улыбнулась, вселяя в него надежду.

– Потому что не хочу.

– Но почему ты не хочешь?

– Послушай, – быстро сказал он, – кто из ребят нравится тебе больше, чем я?

– Никто. Больше всех мне нравишься ты… и еще Хьюберт Блэр.

Бэзил не почувствовал никакой ревности, услышав рядом со своим именем еще одно. С Хьюбертом Блэром ничего нельзя было поделать – к нему можно было лишь отнестись философски, как и делали все ребята, занимаясь критическим разбором девичьих сердец.

– А мне больше всех нравишься ты! – отчаянно признался он.

Масса пестревшего розовыми облаками неба над головой теперь не казалась непреодолимой. Он стремительно погружался в океан невыразимого очарования, а внутри него вздымались теплые волны, которые он устремлял потоками – вместе со всей своей жизнью – к этой девушке.

Они подошли к воротам ее дома.

– Зайдешь в гости, Бэзил?

– Нет. – Он понял, что совершил ошибку, но сказанного не воротишь. Нечто неосязаемое только что от него ускользнуло. Но он все же не спешил уходить. – Хочешь, я подарю тебе кольцо своей школы?

– Да, если ты так хочешь…

– Я принесу его вечером. – И его голос слегка дрогнул, когда он добавил: – Но только в обмен!

– На что?

– Так, пустяки…

– Что? – Ее румянец усилился; она поняла.

– Ты знаешь. Будешь меняться?

Имогена смущенно огляделась вокруг. В медово-сладкой тишине, сгустившейся у крыльца, Бэзил затаил дыхание.

– Это просто неслыханно… – прошептала она. – Но, может быть… До вечера!

II

Настало лучшее время дня, и Бэзил был ужасно счастлив. Лето он с матерью и сестрой проведет на озерах, а осенью его отправят в школу-пансион. Затем он поступит в Йель, станет выдающимся спортсменом – если, конечно, эти две мечты расположить хронологически друг за другом, ведь сейчас они сосуществовали независимо, бок о бок, – а уже после этого пора будет становиться благородным грабителем. Все шло отлично. В его голове носилось столько заманчивых идей, что ему иногда с трудом удавалось уснуть.

И то, что сейчас он с ума сходил по Имогене Биссел, ничуть его не отвлекало, а было просто еще одной отличной идеей. Она пока не несла в себе никакой мучительной боли, а рождала лишь сверкающее и стремительное волнение, в котором он и несся в майских сумерках на двор Уортонов.

На нем была его любимая одежда: белые полотняные бриджи, крапчатая шерстяная куртка с поясом, воротничок марки «Бельмонт» и серый вязаный галстук. Вот такая симпатичная фигурка, со слегка взмокшими и блестящими черными волосами, свернула на знакомую и обретшую новое очарование лужайку, присоединившись к голосам в сгущающейся тьме. Там было три-четыре девочки из домов по соседству и почти вдвое больше мальчишек; теплым и далеким центром притяжения, на фоне падавшего из окон дома света, была украшавшая собой боковую веранду группа ребят постарше, изредка добавлявшая таинственного смеха уже и без того перегруженной ночи.

Перемещаясь от одной еле различимой группы к другой, Бэзил удостоверился, что Имогена еще не появлялась. Найдя Маргарет Торренс, он отвел ее в сторону и небрежно произнес:

– А мое старое колечко все еще у тебя?

Весь прошлый год в танцевальной школе Маргарет считалась его девушкой, что выражалось в том, что он пригласил ее на котильон в честь закрытия сезона. К этому времени роман уже дышал на ладан; тем не менее его вопрос прозвучал довольно бестактно.

– Да, где-то лежит, – беспечно ответила Маргарет. – А что? Хочешь забрать его?

– Ну, вроде того…

– Ладно. Мне оно и не нужно было! Ты же сам уговорил меня его взять, Бэзил! Завтра отдам.

– А сегодня не сможешь, а? – Его сердце подпрыгнуло, когда он увидел невысокую фигурку у задней калитки. – Мне оно очень нужно прямо сегодня!

– Ну ладно, Бэзил.

Она побежала к своему дому на другой стороне улицы, а Бэзил – за ней. На крыльце сидели мистер и миссис Торренс, и, пока Маргарет бегала к себе наверх за кольцом, Бэзил сумел преодолеть свое волнение и нетерпение, ответил на все вопросы о здоровье родителей, которые молодежи кажутся столь бессмысленными. Затем на него внезапно напала оторопь; он замолчал, а его взгляд остекленел – он заметил, что происходит на той стороне улицы.

Из густой тени, окутывавшей дальний конец улицы, внезапно появилась быстро движущаяся, почти летящая фигура, вплывшая в пятно света, отброшенное фонарем перед домом Уортонов. Фигура передвигалась туда-сюда зигзагами по четкой траектории, то устремляясь вперед и высекая роликами искры из брусчатки, то чудесным образом скользя назад, выполняя фантастические повороты, грациозно задрав ногу в воздух, – и из темноты к тротуару потянулись группы ребят, чтобы посмотреть на это чудо. Бэзил издал негромкий стон, осознав, что из всех возможных вечеров Хьюберт Блэр выбрал для своего прибытия именно этот.

– Так ты говоришь, что вы собрались этим летом на озера, Бэзил? Вы сняли там коттедж?

Через некоторое время Бэзил понял, что мистер Торренс повторяет этот вопрос уже в третий раз.

– Да-да, сэр, – ответил он. – То есть, я хотел сказать, нет! Мы остановимся в гостинице.

– Наверное, там будет здорово, правда? – сказала миссис Торренс.

На другой стороне улицы, под фонарем, стояла Имогена, а перед ней наворачивал круги Хьюберт Блэр в лихо заломленной набекрень кепке. Бэзил поежился, услышав, как Хьюберт фыркает от смеха. Бэзил даже не заметил Маргарет, пока она не оказалась рядом и не сунула ему в руку кольцо, словно фальшивую монету. Вымученным глухим голосом он попрощался со взрослыми и на непослушных от дурного предчувствия ногах побрел вслед за Маргарет обратно, на другую сторону улицы.

Остановившись в тени, он стал смотреть не на Имогену, а на Хьюберта Блэра. Без сомнений, Хьюберт выделялся среди остальных ребят. Отличительным признаком красоты для детей младше пятнадцати является форма носа. Внимание родителей могут привлекать красивые глаза, блестящие волосы или изумительный румянец, но подростки обращают внимание лишь на нос и на то, как он располагается на лице. Гибкий, элегантный и спортивный торс Хьюберта Блэра увенчивало вполне стандартное пухлое лицо, а на этом лице торчал пикантный вздернутый носик – почти что девичий, словно с картинки Харрисона Фишера.

Хьюберт вел себя уверенно; ни сомнения, ни капризы его никогда не мучили. Танцевальную школу он не посещал – его родители переехали в город всего лишь год назад, – но он и так уже успел превратиться в легенду. Хотя большинство мальчиков его недолюбливали, они не могли не отдавать дань его виртуозным акробатическим способностям, а для девушек каждое его движение, каждая шутка и даже его равнодушие были исполнены прямо-таки безмерного очарования. Бэзил уже несколько раз с этим сталкивался, а теперь перед ним вновь развернулась наводящая уныние комедия.

Хьюберт снял ролики, притворился, что один из них выскальзывает у него из руки, и тут же умудрился поймать его за шнурок, не дав ему упасть на брусчатку; Хьюберт выхватил ленточку из прически Имогены и бросился бежать; Имогена, в полном восторге, смеясь, побежала за ним вдогонку по двору, и он принялся от нее уворачиваться. Он поставил ноги крест-накрест и притворился, что сейчас облокотится о дерево, нарочно промахнулся, но удержался от падения и не без изящества устоял на ногах. Сначала мальчишки лишь искоса за ним наблюдали. А затем и они тоже пришли в движение, вытворяя все, что только придет в голову, – и даже сидевшие на крыльце стали вытягивать шеи, привлеченные внезапным всплеском энергии в саду. Но Хьюберт хладнокровно развернулся спиной к своему успеху. Он схватил шляпку Имогены и принялся примеривать ее разными уморительными способами. Имогена и все остальные девочки были в полном восторге!

Не в силах более выдерживать этот отвратительный спектакль, Бэзил подошел к ребятам и произнес самым небрежным тоном, на который оказался способен:

– О, привет, Хьюби! Хьюберт ответил:

– О, привет, старина Бэйзи-Крейзи! – И тут же надел шляпку на новый манер, да так, что и Бэзил не смог удержаться и захихикал.

– Бэйзи-Крейзи! Привет, Бэйзи-Крейзи! – Этот клич обежал весь сад. Среди прочих Бэзил услышал и голос предателя Рипли!

– Хьюби-Бубби! – быстро нашелся Бэзил; но его плохое настроение сказалось и на шутке, не снискавшей никакого успеха, хотя несколько ребят и повторили ее пару раз, отдав ей должное.

Бэзил загрустил, и в надвигающейся закатной тьме фигурка Имогены стала обретать новое, недостижимое очарование. Бэзил был романтично настроенным мальчиком, и его воображение уже успело наделить девушку всевозможными достоинствами. Теперь он ненавидел ее за равнодушие, но все так же упрямо продолжал держаться рядом с ней в тщетной надежде, что ему еще удастся выжать из нее хоть малую толику того бурного восторга, который был так бездумно растрачен днем.

С заманчивым оживлением он попытался было завести разговор с Маргарет, но Маргарет отвечала ему неохотно. Из темноты уже донесся первый голос, позвавший кого-то домой. Бэзила охватила паника; почти закончился самый блаженный час летнего вечера. Когда ребята расступились, чтобы пропустить пешеходов, ему удалось оттеснить в сторонку не слишком-то желавшую этого Имогену.

– Я принес его, – прошептал он. – Вот, смотри! Можно мне проводить тебя домой?

Она встревоженно посмотрела на Бэзила. Ее пальцы автоматически сомкнулись на кольце.

– Что? Ах, но я пообещала Хьюберту, что сегодня меня проводит он! – Взглянув на Бэзила, она вышла из своего гипнотического состояния и добавила с легким укором: – Я ведь видела, как ты убежал с Маргарет Торренс, как только я пришла во двор!

– Нет! Я просто бегал за кольцом!

– Нет, ты убежал! Я же видела!

Ее взгляд вновь устремился на Хьюберта Блэра. Хьюберт опять надел ролики и стал ритмично подпрыгивать и вставать на цыпочки, словно африканский знахарь, медленно погружающий племя в гипнотический транс. Бэзил все также продолжал объясняться и спорить, но Имогена отвернулась и ушла. Он обреченно последовал за ней. Из темноты стали доноситься новые голоса, звавшие детей домой, и неохотные отклики со всех сторон.

– Хорошо, мама!

– Сейчас иду, мам!

– Мама, ну можно еще хоть пять минуточек?

– Мне пора! – воскликнула Имогена. – Уже почти девять!

Помахав рукой и равнодушно улыбнувшись Бэзилу, она пошла вдоль по улице. Сбоку от нее гарцевал и выделывал разные трюки Хьюберт, кружась, обгоняя и описывая вокруг нее головокружительные пируэты.

Лишь некоторое время спустя до Бэзила дошло, что к нему обращается другая юная дама.

– Что? – рассеянно переспросил он.

– Хьюберт Блэр – самый лучший парень в городе, а ты – главный воображала! – повторила Маргарет Торренс тоном глубокого убеждения.

Он молча уставился на нее, словно получив неожиданный и болезненный удар. Маргарет наморщила носик и, повинуясь настойчивым крикам с другой стороны улицы, удалилась. Бэзил посмотрел ей вслед. Затем проводил взглядом исчезнувшие во тьме за углом фигуры Имогены и Хьюберта. И в этот момент со знойного неба раздался низкий раскат грома, а миг спустя на залитые светом фонаря листья над головой упала первая капля дождя, скатившись прямо на тротуар к его ногам. Этому дню суждено было кончиться дождем.

III

И начался ливень. Бэзил моментально промок до нитки, хотя всю дорогу бежал – до дома было целых восемь кварталов. Но перемена погоды, словно волна, перевернула его сердце, и он бежал вприпрыжку, ловя ртом дождевые капли и громко крича «Эге-гей!», сливаясь со свежим и диким хаосом ночи. Имогена исчезла, смытая, словно дневная пыль с брусчатки. Ее прекрасный образ вновь появится перед его мысленным взором в ясную погоду, но сейчас, среди бури, Бэзил остался наедине с самим собой. У него появилось ощущение безмерной переполнявшей его силы – такой, что его ничуть не удивило бы, если бы один из его диких прыжков унес его навсегда от земли. Он чувствовал себя одиноким волком, диким и непостижимым, ночным бродягой, демоническим и свободным. И только когда он добрался до дома, его эмоции – впрочем, исключительно умозрительные и почти бесстрастные – обратились против Хьюберта Блэра.

Он переоделся. Надел пижаму и халат, спустился в кухню, где ему на глаза попался свежеиспеченный шоколадный пирог. Он съел большой кусок и выпил почти целую бутылку молока. Душевный подъем немного уменьшился, он пошел к телефону и позвонил Рипли Бакнеру.

– У меня есть план, – сказал он.

– Какой?

– Как О. С. могут проучить Х. Б.!

Рипли моментально понял, что имелось в виду. Сегодня вечером Хьюберт был столь неосторожен, что очаровал не только мисс Биссел, но и других девушек.

– Нам понадобится Билл Кампф, – сказал Бэзил.

– Хорошо.

– Встречаемся завтра у тайника. Спокойной ночи!

IV

Четыре дня спустя, когда мистер и миссис Джордж П. Блэр заканчивали ужинать, Хьюберта позвали к телефону. Миссис Блэр воспользовалась его отсутствием, чтобы поговорить с мужем о том, что тревожило ее весь день.

– Джордж, эти мальчишки – или уж не знаю, кто они, – вчера вечером опять приходили!

Муж нахмурился:

– Ты их видела?

– Их видела Хильда и чуть не поймала одного из них! Видишь ли, я рассказала ей про записку, которую они оставили в прошлую среду, – ту, где было написано: «Первое предупреждение – О. С.»., так что она была наготове. На этот раз они позвонили в дверь черного хода, и она вышла к ним прямо из кухни. Если бы руки у нее были не мокрые, она бы точно поймала одного, потому что ей удалось его схватить за руку, когда он сунул ей записку, но руки у нее были в мыле, он вырвался и убежал.

– Как он выглядел?

– Она сказала, что он был очень маленького роста, и ей показалось, что это был загримированный мальчишка. Он увернулся от нее, как мальчишка, и еще она, кажется, заметила, что на нем были детские бриджи. Записка такая же, как и предыдущая. Там написано: «Второе предупреждение – О. С.».

– Она у тебя? Покажи мне после ужина!

Хьюберт, поговорив по телефону, вернулся за стол.

– Звонила Имогена Биссел, – сказал он. – Пригласила в гости. У нее сегодня собирается целая компания.

– Хьюберт, – спросил отец, – ты, случайно, не знаешь никого из мальчишек с инициалами О. С.?

– Нет, сэр.

– Точно?

– Да, точно. Когда-то я знал одного парня по имени Оливер Стоун, но я его уже год как не видел.

– И что он был за мальчик?

– Ну, хулиган такой. Он учился в школе 44, когда я туда ходил.

– Он что-то против тебя имел?

– Вряд ли.

– Как ты думаешь, кто бы это мог быть? Есть кто-нибудь, кто имеет что-то против тебя?

– Не знаю, папа. Думаю, что нет.

– Не нравится мне это, – задумчиво сказал мистер Блэр. – Может, это просто мальчишки, но кто его знает…