Текст книги "Три часа между рейсами (сборник)"

Билл. «Да, сэр».

Багс. Это недалеко от Уидудла.

Кассиус (смотрит в бумажки). У меня тут ни строчки ни про какой Уидудл.

Багс. Я так подумал потому, что лагерь моей сестры находится где-то в районе Трои.

Билл. А я думаю, раз уж наши родители заплатили деньги за то, чтобы мы были здесь, нам нужно пользоваться преимуществом каждого из преимуществ, которые мы имеем, пока мы здесь. Вот эта пьеса, например, может научить нас тому, как быть хорошими актерами в будущем, но даже если мы не хотим в будущем быть актерами, мы всегда сможем ими стать, если только захотим.

Генри. Мы будем продолжать или нет?

Кассиус (читает). «Ты был хорошим студентом, Плэйфер, и я сожалею, что вынужден пойти на такой шаг. Ты был примером для своих товарищей».

Генри. Как мистер Рикки для нас.

Кассиус (смотрит в бумажки). У меня тут нет ни словечка про мистера Рикки.

Генри. Ты такой же чокнутый, как Багс.

Кассиус. Не пойти ли нам искупаться?

Генри. Давно пора, я так думаю.

Билл. Нет, мы должны находиться здесь до возвращения Старика.

Кассиус. Ну не могу я читать письмо, при этом расхаживая туда-сюда. (Тем не менее встает и начинает ходить туда-сюда, держа перед собой бумажки.) Все, что мне запомнилось, так это слова из письма Биллова папаши. «Прощай, прощай, прощай». Но их нельзя вставить в пьесу, так ведь?

Билл. По идее, дальше ты должен сказать что-то вроде: «Плэйфер, ты сам свой злейший враг».

Кассиус. «Плэйфер, ты сам свой злейший враг». (Вздыхает с огромным облегчением.)

Билл. «Доктор Макдугалл, вам известно далеко не все».

Багс. Погодите-погодите, вот теперь как раз вхожу я. (Быстро делает круг по сцене и как бы появляется в дверях.) «Мистер Кассиус передает, что команда…» То есть тьфу! «Мистер Дженкинс передает, что команда настроена по-боевому, доктор Макдугалл».

Билл. «Хорошо, так и быть, я вам расскажу. Я должен все рассказать. Неподалеку от моего родного дома находится горное селение, жители которого давно пытались собрать деньги на постройку школы, но им не хватало еще приличной суммы. А той команде срочно потребовался защитник. Я хотел играть за Кресент-Рейндж, но согласился на их предложение и так заработал деньги для школы, чтобы детишки учились читать и писать. Видно, я был не прав, признаю свою вину».

Багс. Теперь ты должен встать, Кассиус.

Кассиус. Не лезь со своими подсказками! Я знаю эту часть своей роли. «Так-так-так, это надо еще раз обдумать… Так-так-так, это надо еще раз обдумать».

Багс. А мне что делать, пока он обдумывает: оставаться или уйти?

Генри. Пиши что-нибудь на доске.

Кассиус. «Так-так-так, это надо еще раз обдумать… Так-так-так, это надо еще раз обдумать». Знаете, эта ходьба туда-сюда как-то странно действует на мозги. Ага, вот оно. «Плэйфер, ты сам свой злейший враг… Плэйфер, это надо еще раз обдумать».

Багс пишет на доске слово «Уидудл». Входит Старик.

Старик. Ребята, на сегодня репетиция закончена. Идите по своим делам. Я хочу поговорить наедине с Биллом Уотчменом.

Билл. Мы хорошо продвинулись, почти до самого финала.

Багс заканчивает писать на доске и направляется к выходу вслед за остальными.

Старик. Билл, я только что получил телеграмму с новостью, которая очень серьезно изменит твою жизнь. Соберись с духом, чтобы выслушать эту новость.

Билл. Это насчет прощания моего папы? Он прислал мне письмо со словами: «Прощай, прощай, прощай».

Старик. Да, он попрощался с тобой, отправляясь в очень далекое путешествие. Билл, ты уже достаточно взрослый, чтобы выслушать от меня то, что другие люди, возможно, сообщат тебе в более грубой форме. Твой отец умер.

Билл. Я знал, что он умер.

Старик. Как ты мог это знать, Билл?

Билл. Просто я чувствовал, что он умер. Не надо было мне уезжать из дома этим летом.

Старик. Билл, твой отец покончил с собой.

Билл. Я не совсем понимаю. Как это – покончил с собой?

Старик. Я пока еще не знаю, как он это сделал. Конечно, ты можешь оставаться в лагере, сколько будет нужно, пока утрясаются всякие формальности.

Билл. Я не хочу возвращаться домой. Остаться бы здесь насовсем! Я думаю, мистер Рикки – самый чудесный человек на свете. Вот бы мне научиться нырять с трамплина, как он! Конечно, мне никогда не сделать два с половиной или хотя бы полтора оборота, как мистер Рикки. И еще я хочу быть похожим на вас. Но мистер Рикки – вот бы мне хоть разок побыть таким, как он!

Старик. Мистер Рикки – отличный спортсмен.

Билл. Это напоминает нашу пьесу. Сэр, можно мы дорепетируем ее до конца?

Старик. То есть прямо сейчас?

Билл (взволнованно). Да, прямо сейчас. Я не хочу думать об отце. Можно, мы продолжим репетировать, как будто ничего не случилось? И пожалуйста, не говорите об этом никому, ладно? Я не буду плакать. Я еще прошлой ночью понял, что мой папа умер.

Старик (задумчиво). Что ж, если ты так хочешь… (Подходит к двери и обращается к кому-то снаружи.) Эй, вы, там, пришлите сюда ребят, которые ставят пьесу, – Генри, Багса и Кассиуса. (Возвращается к Биллу и обнимает его за плечи.) Тебе здесь нравится, верно, Билл? И мы были рады видеть тебя здесь каждое лето четыре года подряд. Но порой ты сам был себе злейшим врагом.

Билл. Вы не скажете остальным про папу?

Старик. Они поймут твои чувства. Никто тебе и слова плохого не скажет.

Входят Генри, Кассиус и Багс.

Мы решили не откладывать репетицию. Давайте с самого начала. Все готовы?

Кассиус занимает свое место за столом.

Кассиус. «Значит, по-вашему, тренер, нам не выиграть этот матч без Плэйфера?»

Генри. «На нем держится вся игра, доктор Макдугалл. Он лучший питчер в команде, а его скоростная подача – это нечто, скажу я вам! И еще он отлично отбивает. Если мы хотим одолеть Сент-Беррис, этот парень нужен нам позарез».

Багс. «Аут!»

Остальные смотрят на него в недоумении.

Генри. Что это значит?

Багс. Это и есть моя вторая реплика. Я должен это крикнуть, когда увижу из окна, что Плэйфер добежал до третьей базы.

Старик. Но этого еще не случилось.

Багс. А я не знаю, когда это случится, и потому решил крикнуть заранее.

Старик. Нет, Тревиллион, так не годится. Нельзя говорить о человеке так, будто он где-то там, если он все еще тут. Ну-ка, Генри, подойди к окну.

Генри. Да, сэр.

Старик. Погляди, мистер Рикки отплыл на каноэ с остальными?

Генри. Да, сэр, я почти уверен, что в одном из каноэ сидит мистер Рикки.

Старик (облегченно вздохнув). Хорошо. Тогда продолжим с пьесой. Мне кажется, Кассиус, ты мог бы сыграть свою роль более эффектно. Давайте еще раз с начала.

Кассиус. Хорошо, сэр. «Так что, Плэйфер, ты сам свой злейший враг».

Багс подходит к доске и очень маленькими буквами, с оглядкой, пишет слово «Уидудл». Билл отступает к другому краю сцены и садится верхом на стул, опустив голову на сложенные руки; плечи его слегка вздрагивают.

Старик. Нет-нет, неверно. Это должно выглядеть примерно так…

Он отстраняет Кассиуса, усаживается на его место за столом – и в этот момент падает занавес.

Трудный пациент[42]42
  Трудный пациент. – Рассказ опубликован в феврале 1937 г.


[Закрыть]

I

– От-дай-те… уф-ф-ф! Ну же, прошу вас, не напивайтесь снова! Отдайте бутылку. Я ведь обещала просидеть здесь до утра и выделять вам понемногу. Успокойтесь… Если вы такое вытворяете вне дома, страшно подумать, каким вы будете, когда вернетесь к себе. Ну же, отпустите – я оставлю для вас полбутылки на ночь… Пр-рошу вас… Вы же слышали, что сказал доктор Картер: изредка давать вам глоток-другой или сразу отдать бутылку, но только оставив в ней самую малость… Ну хватит уже… Я совсем выдохлась, сил нет бороться всю ночь напролет… Да черт с вами, упейтесь хоть до смерти!

– Может, выпьете пива за компанию? – предложил он.

– Не хочу я никакого пива. Как подумаю, что снова должна буду терпеть ваши пьяные выкрутасы… О боже!

– Потом я буду пить кока-колу.

Девушка присела на кровать, тяжело дыша.

– Ну хоть чем-то вас можно убедить? – спросила она.

– Вам это уж точно не под силу… Осторожнее, прольется ведь…

«Зря только с ним вожусь, – подумала она. – Да и какое мне дело до его запоев?»

И вновь завязалась борьба; на сей раз он уступил и некоторое время сидел неподвижно, сжимая руками голову, но потом снова потянулся к выпивке.

– Еще раз дернетесь, и я ее разобью, – быстро сказала она. – Я это сделаю, не сомневайтесь – брошу на кафель в ванной.

– Но об осколки я могу порезать ноги… Или сами поранитесь.

– Тогда не хватайте ее… вы же обещали… Ах так?..

Внезапно она разжала пальцы, и бутылка выскользнула из ладоней, как торпеда, напоследок мелькнув красно-черной этикеткой с надписью «СЭР ГАЛАХАД. ОЧИЩЕННЫЙ ЛУИСВИЛЬСКИЙ ДЖИН»[43]43
  Внезапно она разжала пальцы, и бутылка выскользнула из ладоней, как торпеда, напоследок мелькнув красно-черной этикеткой с надписью «СЭР ГАЛАХАД. ОЧИЩЕННЫЙ ЛУИСВИЛЬСКИЙ ДЖИН». – В этом месте при переиздании рассказа в 1951 г. редактор дописал одну фразу, в которой бутылку разбивает сам пациент, перехватив ее на лету. Сделано это было для смыслового согласования с финалом, где написано «он разбил бутылку» (возможно, автор просто проглядел эту неточность при последней правке). В данном случае, следуя более позднему изданию, опущена добавленная редактором фраза, а в конце «он разбил» заменено на «она разбила». Такое действие вполне соответствует характеру героини как женщины решительной и принципиальной: пообещала разбить – и разбила.


[Закрыть].

Теперь от нее остались лишь осколки на полу, и в комнате установилась тишина. Сиделка раскрыла «Унесенных ветром» – о дивном мире, давно ушедшем в прошлое, – и по ходу чтения периодически поглядывала на пациента, опасаясь, как бы он и впрямь не порезался об осколки, если пойдет в туалет. Ужасно хотелось спать. В очередной раз оторвавшись от книги, она увидела, что он плачет, очень напоминая одного старого еврея, за которым она ухаживала в Калифорнии; тот бегал в туалет по многу раз за ночь. С этим пациентом хлопот было еще больше, однако она подумала: «Должно быть, чем-то он мне нравится, иначе давно бы уже попросила замену».

Внезапно выйдя из состояния полудремы, она встала и поставила один из стульев на пути в ванную комнату. В сон так сильно клонило еще и потому, что он разбудил ее рано утром, потребовав свежую газету с отчетом о вчерашнем матче между Йелем и Гарвардом, а потом в течение всего дня ей так и не удалось отлучиться к себе домой. После обеда к нему нагрянула родственница, и пришлось пережидать этот визит в гостиничном холле, где гуляли сквозняки, а у нее не было свитера, чтобы надеть поверх форменного платья.

Пациент клевал носом, сидя за письменным столом, и она позаботилась о его удобстве, насколько это было возможно в такой позе: накинула плед на плечи, а другим пледом укрыла ноги. Затем села в кресло-качалку, однако сонливость уже прошла. Вспомнила, что нужно сделать записи в медицинской карте, и, стараясь двигаться бесшумно, отыскала на столе карандаш.

«Пульс – 120.

Частота дыхания – 25.

Температура – 36,6 – 36,9 – 36,8.

Замечания —

(тут можно было много чего написать)

Пытался завладеть бутылкой джина. Отобрала ее и разбила».

Чуть подумав, стерла последнюю фразу и написала так:

«При этом бутылка упала на пол и разбилась. В целом пациент очень трудный».

Хотела добавить: «Впредь ни за что не возьму алкоголика», но в отчете такое замечание выглядело бы неуместным. Она давно приучила себя просыпаться в нужное время, так что вполне можно было вздремнуть до семи утра и прибраться уже перед самым приходом его племянницы. Таковы правила игры, ничего не попишешь. Опустившись в кресло, она посмотрела на бледное, изможденное лицо пациента, потом еще раз проверила его дыхание и подумала: «Что же такое с ним случилось?» Днем он был весел и дружелюбен, даже забавы ради набросал для нее рассказик в картинках. Она непременно вставит этот подарок в рамку и повесит у себя в комнате. Затем вспомнились его худые кисти, которые она перехватывала во время борьбы; вспомнились гадости, которые он выкрикивал в исступлении; и еще вспомнилось, что накануне сказал ему доктор:

– Вы слишком хороший человек, чтобы вытворять с собой такое.

Она очень устала и решила отложить возню с битым стеклом на утро. Осталось только дождаться, когда дыхание пациента станет ровным, и перетащить его на кровать. Но ожидание затягивалось, и тогда она приступила к уборке. Ползая на коленях по кафельному полу в поисках последних осколков, она думала: «Не такими вещами я должна заниматься. Да и он не должен так себя вести».

Поднявшись с коленей, раздраженно поглядела на спящего. Ноздри его тонкого красивого носа слегка раздувались, что сопровождалось тихим храпом и сопением, напоминавшим глухие безутешные всхлипы. Накануне перед уходом доктор как-то по-особенному покачал головой, и она сразу поняла, что в данном случае от ее стараний уже ничего не зависит. Между прочим, в ее учетной карточке, хранившейся в агентстве, по совету более опытных коллег изначально была сделана отметка: «С алкоголиками не работает».

Сейчас она сделала все как положено, а из прошедшего вечера в памяти засел лишь один эпизод, когда в разгар борьбы за бутылку он вдруг остановился, чтобы спросить, не ушибла ли она локоть о дверной косяк. В ответ она попыталась его уязвить:

– Если б вы знали, что говорят о вас люди, не так бы задирали нос… – и тут же поняла, что ему давным-давно на все это наплевать.

Наконец все осколки были собраны – осталось только пройтись по полу щеткой для верности, – и вдруг ей подумалось, что эта разбитая бутылка была слабым подобием окошка, сквозь которое они лишь мельком увидели друг друга. Он ничего не знал про ее сестер или про Билла Марко, за которого она чуть было не вышла замуж, а она ничего не знала о причинах его падения. На письменном столе она видела его фото вместе с молодой женой и двумя сыновьями – там он выглядел красивым и жизнерадостным, каким был всего лишь пять лет назад. «Бессмыслица какая-то, – подумала она, бинтуя порезанный стеклом палец. – Нет уж, хватит с меня – впредь никаких алкоголиков».

II

Какие-то дурные шутники отметили Хеллоуин, расколов боковые окна автобуса, – те покрылись сеткой трещин и в любой момент могли осыпаться внутрь; посему она перебралась в самый конец салона, на места для негров. У нее имелся чек от пациента, но в такой поздний час его негде было обналичить; после оплаты проезда в кошельке остались только четвертак и цент.

В приемной агентства миссис Хиксон она застала двух знакомых медсестер.

– Кто у тебя сейчас? – спросила одна из них.

– Алкоголик, – сказала она.

– Ах да, Грета Хоукс говорила – тебе достался тот карикатурист в отеле «Форест-парк».

– Он самый.

– Я слышала, он руки распускает.

– Со мной он вел себя прилично, – соврала она. – Если не обращаться с ними как с осужденными преступниками, то…

– Не сердись, я просто повторяю слухи, а болтают всякое про этих алкашей – будто они и под юбку сиделке залезть не прочь…

– Да замолчи ты! – воскликнула она, сама удивившись своей горячности.

Минуту спустя из кабинета вышла миссис Хиксон и, попросив остальных продолжать, жестом пригласила ее к себе.

– Обычно я не направляю молодых сиделок к подобным пациентам, – начала она. – Мне сообщили о вашем звонке из отеля.

– На самом деле все было не так уж плохо, миссис Хиксон. Просто он сам не понимал, что делает, но мне никакого вреда не причинил. Я больше волновалась за свою репутацию в агентстве. А вчера весь день он вел себя безупречно. Даже нарисовал для меня…

– Я не хотела посылать вас к этому пациенту, но так уж вышло, – сказала миссис Хиксон, перебирая учетные карточки. – Вы ведь работали с туберкулезниками? Ага, вот вижу, что работали. Тут как раз есть…

Их разговор прервала череда телефонных звонков, и сиделка слышала, как миссис Хиксон отвечает кому-то быстро и четко:

– Сделаю что смогу, но решение в таких случаях принимает врач… Нет, это вне моей компетенции… Привет, Хэтти… Нет, сейчас никак не получится… Слушай, у тебя найдется кто-нибудь опытный для работы с алкоголиком? Есть клиент по этой части в «Форест-парке»… Перезвони мне, хорошо?

Она положила трубку.

– Подождите немного в приемной. Да, кстати, что он за тип? Позволяет себе лишнее?

– Хватал меня за руку, не давая сделать укол, – сказала она.

– Еще один инвалидный герой, – проворчала миссис Хиксон. – По таким клиника плачет… Через пару минут я оформлю вам направление к пациентке, с которой хлопот почти не будет, так что сможете отдохнуть. Это пожилая женщина…

Снова раздался телефонный звонок.

– Слушаю… А, это ты, Хэтти… Понятно, а как насчет этой здоровячки Свенсен? Она, если что, любого пьянчугу скрутит… А Джозефина Маркхэм? Она живет в твоем доме, верно? Позови ее к телефону… – Недолгая пауза. – Джо, ты не возьмешь одного известного рисовальщика – или художника, уж не знаю, как там они себя называют… Сейчас он в «Форест-парке»… Нет, я не в курсе, надо будет спросить доктора Картера, он объявится часам к десяти…

Далее последовала затяжная пауза, изредка прерываемая репликами миссис Хиксон:

– Так, так… Да, я тебя отлично понимаю… Но этот случай не опасный – просто довольно-таки трудный. Я вообще не люблю направлять девушек в отель, зная тамошнюю публику… Ладно, я найду кого-нибудь еще, пусть даже время не самое подходящее… Извини за беспокойство… Да, передай Хэтти – надеюсь, та шляпка подошла в тон платью…

Положив трубку, миссис Хиксон сделала пометки в своем блокноте. Эта на редкость энергичная деловая женщина когда-то сама была молоденькой медсестрой и гордой идеалисткой, пройдя через все тяжкие: ее нещадно эксплуатировало начальство, оскорбляли почем зря всезнайки-интерны, мучили привередливые пациенты, в чьих глазах она была безропотной жертвой, отданной на заклание их почтенной старости. Покончив с записями, она резко поднялась из-за стола:

– Каких пациентов вы предпочитаете? Как я уже сказала, есть одна милая старушка…

В карих глазах сиделки промелькнул огонек – вспомнился недавно виденный фильм о Пастере[44]44
  Пастер, Луи (1822–1895) – французский ученый-подвижник, автор многих открытий в области микробиологии и иммунологии.


[Закрыть], а также книга о Флоренс Найтингейл[45]45
  Флоренс Найтингейл (1820–1910) – британская сестра милосердия, совершившая «гуманитарную революцию» в области ухода за больными.


[Закрыть], которую они читали на курсах медсестер. Как же они в ту пору гордились своей новенькой формой и даже в холодную погоду не надевали поверх нее пальто, перебегая через улицу между корпусами филадельфийского больничного комплекса, – гордились ничуть не меньше, чем гордятся своими меховыми манто великосветские дебютантки, отправляясь на бал в роскошном отеле.

– Я… Пожалуй, я еще поработаю с этим пациентом, – сказала она, едва перекрывая голосом какофонию телефонных звонков. – Я готова вернуться туда прямо сейчас, раз уж нет никого на замену.

– Ну вот, только что говорили, что больше не хотите иметь дела с алкоголиками, а теперь уже готовы вернуться к одному из них.

– Быть может, я несколько сгустила краски. Думается, я смогу ему помочь.

– Что ж, как хотите. А если он станет выкручивать вам руки?

– Ничего у него не выйдет, – уверенно сказала сиделка. – Взгляните на мои запястья: я два года играла за баскетбольную команду Уэйнборской школы. Я сумею с ним справиться.

Миссис Хиксон с минуту молча глядела на нее.

– Хорошо, – сказала она наконец. – Но имейте в виду: любые пьяные обещания этих людей утратят силу сразу после того, как они протрезвеют. Я через все это уже проходила и знаю. Заранее договоритесь с кем-нибудь из прислуги отеля, чтобы вам пришли на помощь, если потребуется. С этими алкоголиками ни в чем нельзя быть уверенным – иные вроде безобидны, другие нет, но на внезапные выходки способен любой из них.

– Я это запомню, – сказала сиделка.

Она вышла на улицу; ночь была на удивление светлой для этого времени года; сыпала снежная крупа, штрихами забеливая черно-синее небо. Обратный автобус оказался тем же самым, что привез ее сюда, только разбитых окон в нем стало больше; водитель злился и грозил ужасными карами озорникам, попадись они ему под руку. Она понимала, что водитель не столько злится на конкретных людей, сколько дает выход накопившемуся раздражению в целом. Точно так же у нее вызывала раздражение мысль об алкоголиках как таковых. Скоро уже она доберется до гостиничного номера и при виде конкретного алкоголика, жалкого и беспомощного, будет испытывать к нему смесь презрения и сочувствия.

Сойдя на нужной остановке, она по длинным ступеням спустилась к отелю; холодный воздух подействовал бодряще. Она будет ухаживать за этим пациентом хотя бы потому, что не нашлось никого другого, и еще потому, что лучшие представители ее профессии всегда берутся за самые трудные случаи, которые не по плечу остальным.

Она постучалась в дверь, заранее приготовив вступительную фразу.

Он открыл сам, одетый как на званый обед – в смокинге и даже с котелком на голове; недоставало только бабочки и запонок.

– А, привет, – произнес он небрежно. – Рад, что вы вернулись. Я уже давно проснулся и вот собираюсь на прием. Что там с ночной сиделкой?

– Я буду дежурить и ночью, – сказала она. – Согласилась поработать круглые сутки.

Он ответил на это приветливо-безразличной улыбкой:

– Проснувшись, я не застал вас в номере, но что-то подсказывало мне, что вы еще появитесь. Пожалуйста, найдите мои запонки. Они либо в черепаховой шкатулке, либо…

Оглядев свой наряд, он поправил лацканы и втянул манжеты поглубже в рукава.

– А сперва я подумал, что вы меня бросили, – заметил он как бы между прочим.

– Я тоже так думала.

– Там на столе новая серия рисунков, – сказал он. – Сделал специально для вас.

– К кому вы идете на прием? – спросила она.

– К секретарю президента. Уже замучился со сборами и хотел вообще отказаться от этой затеи, но тут пришли вы. Не освежите меня порцией хереса?

– Только один бокал, – устало согласилась она.

Чуть погодя он позвал из ванной:

– Сестра, сестра, свет очей моих, где же вторая запонка?

– Уже несу.

В ванной она отметила бледность его лица и лихорадочный блеск в глазах, одновременно уловив запах мятных лепешек и джина у него изо рта.

– Надеюсь, вы уходите ненадолго? – сказала она. – В десять часов придет доктор Картер.

– Что значит «я ухожу»? Мы идем вместе.

– Что? – воскликнула она. – В этом свитере и юбке? Еще чего не хватало!

– Тогда и я не пойду.

– Вот и прекрасно, отправляйтесь в постель – там вам сейчас самое место. Разве нельзя повидать этих людей завтра днем?

– Конечно же нет.

– А, ну конечно же!

Она потянулась вверх над его плечами, завязывая бабочку. Манжеты рубашки сильно измялись после его возни с запонками, и она предложила:

– Неплохо бы вам переодеть рубашку, раз уж идете на светский прием.

– Ладно, только я сделаю это сам.

– Почему вы отказываетесь от моей помощи? – возмутилась она. – Почему бы мне не помочь вам одеться? Для чего тогда нужна сиделка? Или вы думаете, я никогда не помогала мужчинам одеваться?

Внезапно он присел на крышку унитаза.

– Хорошо, помогайте.

– Эй, только за руки не хвататься! – сказала она строго, а когда он дернулся снова, извинилась.

– Ничего, это не больно, – сказал он. – Сейчас увидите.

Она сняла с него смокинг, жилет, рубашку и собралась стянуть через голову майку, но он помешал ей, затягиваясь сигаретой.

– А теперь смотрите, – сказал он. – Раз, два, три!

Она потянула вверх майку, и в тот же момент он, точно кинжал, вонзил себе в область сердца багрово-пепельный кончик сигареты, раздавив окурок о медную пластинку размером с долларовую монету на своем левом ребре и ойкнув, когда одна искра слетела на живот.

«Вот и повод проявить выдержку», – сказала она себе. В его шкатулке она видела три военные медали, но и самой ей не раз приходилось рисковать, ухаживая за инфекционными больными, – бывали у нее туберкулезники, а однажды попалось кое-что пострашнее, хотя она тогда этого не знала и до сих пор не простила врача, утаившего от нее диагноз.

– Должно быть, вам нелегко приходится с этой штукой, – сказала она с нарочитой бодростью, обтирая его тело губкой. – Она когда-нибудь затянется?

– Никогда. Это же медяшка.

– И все равно это не оправдывает ваше издевательство над собой.

Его большие карие глаза посмотрели на нее в упор – пронзительно, отчужденно, потерянно. И в этом недолгом, почти мимолетном взгляде ей вдруг открылось желание смерти; и стало ясно, что все ее знания и навыки в данном случае бесполезны, – помочь ему она не в состоянии. Он поднялся, опираясь на раковину, и устремил взгляд на что-то перед собой.

– Нет уж, пока я здесь, никой выпивки вы не получите, – сказала она.

В следующий миг она поняла, что взгляд этот не имеет касательства к выпивке, хотя и нацелен в тот угол, где она ранее разбила бутылку джина. Она смотрела на его красивое лицо, выражавшее растерянность и вызов одновременно, и боялась даже искоса проследить направление его взгляда, ибо знала, что там, в углу, он видит смерть. Вообще-то, смерть была ей не в новинку – доводилось слышать ее приближение, чуять ее характерный запах, – но никогда прежде она не видела смерть до того, как та завладеет своей жертвой, а этот человек сейчас видел ее в углу комнаты; и смерть оттуда глядела на него, пока он откашливался, а затем, сплюнув себе на ладонь, вытер ее о штанину. Секунду-другую плевок, пузырясь, блестел на ткани как свидетельство его последнего жеста…

На другой день она попыталась описать свои ощущения миссис Хиксон:

– С этим просто нельзя совладать, как сильно ты ни старайся. Пусть бы он выкручивал мне руки вплоть до разрыва связок, оно б и вполовину не было так больно. Тяжелее всего понимать, что ты бессилен хоть как-то помочь, – все напрасно.