Текст книги "Корабль любви"

Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Корабль любви

I

По реке, сквозь эту летнюю ночь, совершенно как воздушный шарик, отпущенный на приволье небес в День независимости, четвертого июля, плыл прогулочный пароходик. На ярко освещенных палубах без передышки танцевали неугомонные пары, но самый нос и корма его таились во тьме; так что издали огоньки этого корабля почти не отличались от прихотливого скопления звезд на небе. Он плыл между черных отмелей, мягко разрезая неспешно набухавшую, темную приливную волну, наступающую с моря, и оставляя за собой тихие будоражащие всплески разных мелодий – тут и «Лесные крошки», ее играли без конца, ну и, разумеется, «Лунный залив». Позади уже остались беспорядочно разбросанные огни Покус-Лэндинга, где какой-то поэт из своего чердачного окошка успел все-таки высмотреть вспышку золотистых волос в быстром кружении танца. Вот и Ульм миновали, где из-за громадных корпусов бойлерного завода выплыла на небо луна, а вот и Уэст-Эстер, где она вновь скользнула за облако, так никем и не замеченная.

Сияния палубных огней хватило и на трех юных выпускников Гарварда; все трое изнывали от скуки и были в несколько сумрачном настроении, поэтому тут же поддались магии этих огней. Их моторку сносило течением, и очень велика была вероятность столкнуться с пароходиком, однако никто из них даже не подумал завести мотор, чтобы отплыть в сторону.

– Мне ужасно грустно, – сказал один из них. – Он так прекрасен, что рыдать хочется.

– Ну, поплачь, Билл, поплачь.

– А ты?

– Да, мы, само собой, тебя поддержим...

Его громкие притворные рыдания гулким эхом отозвались в ночи, и оно долетело до парохода – к поручням тут же устремилась толпа разгоряченных танцоров.

– Вон! Гляди! Моторка!

– А в ней какие-то парни.

Билл выпрямился, встав во весь рост. Между моторкой и пароходом оставалось уже не больше трех метров.

– Скиньте нам канат, – уговаривал он. – Ну... не томите, чего тут думать-то... Ну пожалуйста...

Раз в сто лет канат все-таки оказывается как раз под рукой. Это произошло именно той ночью. Кольцо тяжко ударило в деревянное днище лодки, и она тут же задергалась, завертелась, словно в кильватере у загарпуненного кита.

Полсотни парочек из выпускников средней школы перестали танцевать и теперь дружно протискивались поближе к поручню на корме, где происходило нечто ужасно интересное. Полсотни девиц испустили громкие первобытные крики, выражавшие приятное волнение и притворный испуг. Полсотни молодых людей даже перестали красоваться, хотя их легкое позерство до этого задавало тон всей вечеринке, и угрюмо наблюдали за храброй троицей, сумевшей произвести куда более яркое впечатление. Мей Пэрли тут же, не моргнув глазом, стала сравнивать одного парня из моторки с предметом нынешних своих грез, и незнакомец до смешного легко затмил собою Эла Фицпатрика. Она спешно положила руку на плечо Эла Фицпатрика и немного сжала его, именно потому, что уже совершенно о нем не мечтала, и сообразила, что он мог это заметить... Эл же, стоявший с нею рядом и искоса наблюдавший за взятой на буксир моторкой, с нежностью поглядел на Мей и робко обнял ее за плечи. Но Мей Пэрли и Билл Фротингтон, красивый, всем своим видом сулящий самые восхитительные безумства страсти, уже впились друг в друга глазами, преодолев пролегавшее меж ними пространство.

Они уже ласкали, уже любили друг друга. В этот миг между ними возникла такая близость, на какую позже никто никогда не осмеливается. Их взгляд был теснее объятья, более властным, чем влечение. Словами этого не высказать. А если б такие слова нашлись и если бы Мей их услышала, она бы тут же убежала в самый темный угол дамской комнаты и зарылась лицом в бумажное полотенце.

– Нам бы туда, к вам! – крикнул Билл. – Продаем отличные спасательные жилеты! Не упустите! Может, подтянете нас к какому-нибудь борту, а?

Мистер Мак-Витти, директор школы, появился на корме слишком поздно и уже не мог ничему помешать. К тому моменту свежеиспеченные выпускники Гарварда: и Элсуорт Эймс, промокший насквозь, сам того не ведая, напоминавший сейчас лорда Байрона, с этими черными завитками, словно приклеенными ко лбу, и Хэмилтон Эббот с Биллом Фротингтоном, совершенно сухие и уверенные в себе, – все трое успели вскарабкаться на борт, и им уже помогали перелезть через поручень. А моторка по-прежнему болталась за кормой, подпрыгивая на кильватерной волне.

Испытывая невольное благоговение перед только что пережитым мигом, Мей Пэрли держалась в сторонке, – но отнюдь не из-за неуверенности в себе, а как раз наоборот. Она знала: сам подойдет. Сложность была не в этом – с этим проблем никогда не было: главное, чтобы ее собственный интерес не пропал, в тот самый миг, когда она удовлетворит пусть острое, однако вполне легкомысленное любопытство собственных губ. Сегодня правда все будет не так, как обычно, ее ждет что-то удивительное. Она сразу это поняла, увидев, что он не торопится подходить; прислонился к поручню и пытается помочь нескольким оробевшим старшеклассникам обрести душевное равновесие, – а то бедняжки почувствовали себя совсем младенцами.

Он взглянул на нее всего лишь раз.

«Ничего, ничего, – говорили его глаза, тогда как лицо оставалось совершенно неподвижным. – Я все понимаю – так же как и ты. Погоди, я сейчас, совсем скоро».

Жизнь так и кипела в них обоих; ну а пароход и все, кто там был, – это казалось до того далеким, окутанным пеленой тьмы... Да, это было оно, то самое.

– Я ведь тоже Гарвард закончил, – говорил мистер Мак-Витти, – но в девятьсот седьмом.

Молодые люди кивнули, вежливо и равнодушно.

– Как я рад, что мы опять выиграли лодочные гонки, – продолжал директор школы, изображая былой молодой азарт, которого он на самом деле никогда не испытывал. – Я там, в Нью-Лондоне, пятнадцать лет не был.

– Это у нас Билл, он второй номер, занимался академической греблей, – сказал Эймс. – На тренировки ходил.

– О, так вы были в команде, которая участвовала в гонках?

– Все, нет уже команды, – чуть раздраженно сказал Билл. – Была, да вся вышла.

– Ну, что ж, все равно я поздравляю вас.

Вскоре они своей высокомерной холодностью заставили директора замолчать. Эти юнцы были, конечно, совсем не те, что прежние выпускники Гарварда; эти даже имени его не знали бы, все четыре года. Впрочем, они, разумеется, были бы куда более вежливыми, если бы не сегодняшние танцы. Не для того ребятки вырвались на волю, подальше от шумной компании однокашников и от родителей в Нью-Лондоне, чтобы вести пустые разговоры с директором заштатной школы из какого-то фабричного поселка.

– Можно и нам потанцевать? – нетерпеливо спросили они.

Через несколько минут Билл и Мей Пэрли уже прогуливались по палубе. Жизни их пересеклись над трупом Эла Фицпатрика, захлестнули его штормовыми волнами. В ночном воздухе зазвучали два молодых звонких голоса:

«Может, потанцуем?» – прозвучало с мягкой уверенностью, нежнее лунного света, и, в ответ: «С удовольствием!» – тут и говорить не о чем... даже если удвоить все старания Эла Фицпатрика выглядеть парнем на все сто. Самой утешительной мыслью, посетившей Эла, была вот эта: может, еще удастся затеять драку?

...Эти фразы они тогда сказали друг другу? Ты слышал? А ты? Ты помнишь? Позже той же ночью ей вспомнились лишь его очень светлые волнистые волосы и длинные ноги, за шагом которых она еле поспевала в танцевальном зале.

Она была тоненькая, похожая на ровно горящее пламя, прозрачное, но сильное. Улыбка ее появлялась медленно, но потом все-таки прорывалась наружу, из самой глубины души, и робкой и смелой, как будто жизнь ее миниатюрного тела на миг вся сосредоточилась в губах, а остальное было настолько эфемерным, что самый слабый ветерок мог бы унести ее прочь. Похожа на подкидыша, оставленного эльфами взамен похищенного дитяти. Ее облик то и дело менялся, прямо на глазах, только губы не были подвластны никаким метаморфозам... только губы были совсем-совсем настоящими.

– Ты где-то поблизости живешь?

– Всего в двадцати пяти милях от тебя, – сказал Билл. – Забавно, правда?

– Забавно, правда?

Они смотрели друг на друга, полные трепета перед лицом вдруг явленной им судьбы. Они стояли между двумя спасательными шлюпками на верхней палубе. Рука Мей покоилась на сгибе его локтя, и пальцы ее поигрывали ниточками, вылезшими из твидового пиджака. Они еще не целовались, но это вот-вот должно было случиться. Совсем скоро, в любой момент, как только чаша лунного, не обжигающего еще света их эмоций будет осушена до дна и отброшена прочь. Мей было тогда семнадцать лет.

– А ты рада, что я недалеко живу?

Она могла бы мило съязвить: «Я просто счастлива!» или «Еще бы!». Но лишь робко шепнула: «Да. А ты?»

– И зовут тебя Мей, почти как месяц май, – сказал он, хрипло засмеявшись. Вот, у них уже появилась собственная шутка. – Ты жуть какая красивая.

Она приняла его комплимент безмолвно, лишь заглянула в самую глубь его глаз. А он в ответ прижал ее к себе, притягивая за локоток, и это было бы недопустимой вольностью, если бы она сама не жаждала этого. Он и представить не мог, что они после той ночи снова увидятся.

– Мей, – его шепот был властным и молящим. Ее глаза приблизились, расширились, расплылись, как озера, как глаза на экране в кино. Ее хрупкое тело было почти неощутимым.

Танец закончился. Все захлопали – чтобы сыграли на бис. А потом снова захлопали, чтобы еще раз на бис, и аплодисменты эти были досадной, нелепой заставкой в промежутке между поцелуями. И снова они сомкнули объятья, и танец этот был едва ли дольше поцелуя. И он, и она были наделены редким даром любить, и она, и он успели поиграть в любовь, пококетничать с другими.

А у Эла Фицпатрика, на нижней палубе, ощущение неразрывности пространства и времени было уже таким сильным, что могло бы стать бесценным свидетельством для современных исследователей новейшей математики. Постепенно, штрих за штрихом, этот чудесный корабль обретал свой истинный вид: просто деревянное корыто, ярко освещенное сорокаваттными лампочками, набитое до отказа обыкновенными, ничем не примечательными оболтусами из обыкновенного, ничем не примечательного городка. Река была просто водой, а луна – обыкновенным плоским, бессмысленным кружком, прикрепленным к небу. Эла раздирали муки ада – ну, если выразиться банально. А если сказать точнее, он испытывал смертельный страх: в горле пересохло, уголки рта скорбно опускались, когда он пытался о чем-то разговаривать с другими ребятами – робкими, грустными мальчишками, которые все крутились на корме.

Эл был постарше остальных – ему двадцать два года, он уж семь лет жил самостоятельно. Работал на заводе Хэммакера и вечерами ходил на занятия – постигал школьную программу. Еще год, и ему светило стать помощником цехового мастера, а Мей Пэрли, с тем пылом, какой можно ожидать от такой своенравной девчонки, привыкшей все делать по-своему, почти пообещала, что выйдет за него, как только ей стукнет восемнадцать. Но чтобы хныкать и скулить, нет, не тот у него характер. И когда терпению Эла пришел конец, он ощутил потребность в действиях. А потому этот несчастный, дошедший уже до отчаянья, выбрался на верхнюю палубу, чтобы устроить там грандиозную бучу...

А Билл и Мей все стояли у спасательной шлюпки, молча прижавшись друг к другу, затаив дыхание и тая от счастья. Когда он приблизился, они немного отпрянули друг от друга.

– Мей, ты? – сурово окликнул ее Эл. – Чего не идешь вниз, танцевать?

– Мы как раз собирались.

Оба, точно в трансе, двинулись в его сторону.

– Что вообще происходит? – охрипшим голосом спросил Эл. – Ты уже часа два тут торчишь.

От их безразличия боль стала еще острее, она прокатилась внутри, перекрывая дыхание.

– Ты знаком с мистером Фротингтоном? – сказала она, стыдливо усмехнувшись, когда выговаривала эту непривычную фамилию.

– Ну, – грубо ответил он, – чего это он тебя сюда затащил.

– Прошу прощения, – сказал Билл. – Мы нечаянно, мы даже не заметили.

– Ах, не заметили... Зато я заметил.

Его ревность рассекла незримые нити, все теснее их связывавшие. Да, все теснее, они выдали себя демонстративной поспешностью, показным равнодушием, стремлением загладить перед ним вину. А он, совершенно забыв о приличиях, поплелся за ними, и вскоре все трое стали свидетелями сцены, которая неожиданно разыгралась на нижней палубе.

Элсуорт Эймс, с улыбочкой, но слегка покрасневший, стоял, опираясь на поручень, а Хэм Эббот пытался что-то втолковать вконец обезумевшему юному здоровяку, который все пытался шмыгнуть мимо него, чтобы добраться до Эймса. Поблизости стояла разъяренная девица, которую успокаивающе обнимала за талию еще одна юная особа.

– В чем дело? – недолго думая, спросил Билл.

Очумевший парень злобно уставился на него.

– Явились сюда, снобы поганые, всем только настроение портят! – заорал он.

– Это он меня так невзлюбил, – небрежно бросил Элсуорт. – Я его девушку потанцевать пригласил.

– Да она и не собиралась вовсе с тобой танцевать! – кричал тот. – Думаешь, раз ты такой шустрый... – а ты вот спроси у нее, хочет ли она вообще с тобой танцевать.

Девушка что-то пролепетала, а потом разрыдалась, тем самым сняв с себя всякую ответственность за происходящее.

– Ты наглец, вот ты кто! – продолжал ее защитник. – Я-то знаю, что ты ей наговорил, когда с ней раньше танцевал. Ты за кого считаешь наших девушек? Они ничем не хуже других, понял, да?

Эл Фицпатрик придвинулся ближе.

– А ну, скинем их всех с парохода, – предложил он, смущенно, но твердо. – Нечего им тут делать.

Робкие протесты прозвучали из толпы собравшихся вокруг, протестовали в основном девушки, и Эббот примирительно положил руку на плечо здоровяку. Но было поздно.

– Это ты-то меня скинешь? – ледяным тоном произнес Элсуорт. – Да только попробуй сунуться, я тебе всю морду расквашу.

– Заткнись, Элли! – оборвал его Билл. – Очень надо связываться. Раз они так – мотаем отсюда.

Он подошел совсем близко к Мей и прошептал:

– Спокойной ночи. Не забудь, что я тебе сказал. Я приеду после обеда в воскресенье – повидаться.

Он пожал ей руку и повернулся и тут же увидел, что парень, затеявший весь этот скандал, вдруг замахнулся на Эймса, правда, тот успел вовремя прикрыться левой рукой. Оба принялись яростно валтузить друг друга, сопя, сталкиваясь коленками, – на том узком пространстве, которое оставила им быстро прибывающая толпа. Билла тут же кто-то сильно дернул за рукав, и он оказался лицом к лицу с Элом Фицпатриком. Вся палуба мгновенно пришла в волнение. Попытку Эббота разнять Эймса с его противником истолковали превратно, и через миг его тоже вовлекли в драку. Глухие удары перекликались с канонадой ударов других пар, сражающиеся оскальзывались на мокрой палубе, врезаясь в тех, кто не принимал участия в битве, и в разбегавшихся во все стороны визжащих девушек. Еще он увидел, как Эл Фицпатрик вдруг рухнул на палубу и так и лежал там, не шевелясь. Эббот услышал крики: «Директора! Где мистер Мак-Витти?», а потом и его противник тоже рухнул от мощного удара, хотя нанес его не он, и голос Билла произнес: «Живо в лодку!»

Затем несколько минут творилась полная неразбериха. Стараясь не попадаться Биллу, чьи кулаки, как молоты, свалили двух лучших драчунов, выпускники все же пытались разделаться с Хэмом и Элли, так что осажденная троица к поручням на корме продвигалась медленно, едва успевая поворачиваться то влево, то вправо.

– Держим мяч! – выпалил вдруг Билл. – Я буду Гарднер, а вы как Брэдли с Мэйаном[1]1
  Известные в те годы спортсмены, выходцы из Гарварда. В частности, Нед Мэйан (1892—1975) был звездой и американского футбола и бейсбола.


[Закрыть] – классно!

Встревоженное лицо мистера Мак-Витти возникло над полем битвы, и его писклявый голос, поначалу неслышный, в конце концов сделался пронзительным, охладив пыл противников.

– Как вам не стыдно! А ну, Боб... Сесиль... Джордж Роберт. Довольно, кому говорю.

Схватка тут же прекратилась, и воюющие стороны, залитые лунным светом, тяжко дыша, с деланым безразличием уставились друг на друга.

Элли, засмеявшись, вынул пачку сигарет. Билл отвязал канат и прошел вперед по борту, чтобы подтянуть лодку к пароходу.

– Они утверждают, что вы обидели одну из девушек, – неуверенно сказал мистер Мак-Витти. – Так нехорошо поступать, мы ведь вас к себе в гости пригласили.

– Ерунда какая, – все еще тяжко дыша, отрезал Элли. – Что такого? Я сказал, что хотел бы укусить ее в шею...

– Как же так? Разве джентльмены такое говорят? – загорячился мистер Мак-Витти.

– Да хватит тебе, Элли! – крикнул Билл. – Всем до свидания! Извините, что такая свалка вышла.

Они один за другим перелезли через поручень к себе в лодку, тут же сделавшись только тенями из прошлого. Все девушки предусмотрительно повернулись к своим кавалерам, и ни одна не ответила им, ни одна не помахала на прощание.

– Жадные какие, – ехидно посетовал Элли.

– Хорошо бы у всех вас, леди, была одна шея, чтобы я всех сразу мог укусить. Обожаю дамские шейки – так бы и съел...

Из толпы на пароходе то тут, то там слышались слабые отклики на эту тираду, похожие на заглушенные пистолетные выстрелы.

– «Ах, прощайте, дамы», – запел Хэм, когда Билл оттолкнулся от борта, и продолжил:

 
Ах, прощайте, дамы,
Ах, прощайте, дамы —
Мы от вас уходим навсегда-а-а.
 

Пароход сквозь летнюю ночь уплывал вверх по реке, а лодка, которую настигла поднятая им волна, мягко покачивалась на широкой лунной дорожке.

II

В следующее воскресенье, после обеда, Билл Фротингтон прикатил из своего Труро в далекий, глухой поселок Уитли-Виллидж. Он тайком выбрался из дома, где было полно гостей по случаю свадьбы его сестры, и отправился на поиски того, что его мать назвала бы «интрижкой». Позади у него уже были исключительно успешные годы в Гарвардском университете и юность, проведенная несколько более аскетично, чем у остальных; грядущей осенью он должен был на всю жизнь осесть в недрах банковского дома «Рид, Хоппи энд Компани» в Бостоне. Зато лето было полностью в его распоряжении. Ну а если бы кто-то усомнился в чистоте его намерений в отношении Мей Пэрли, он бы яростно защищался – со всем пылом праведного гнева. Он ведь думал о ней уже целых пять дней. Она безумно влекла его, и он ловил эту влекущую прелесть жадным и дерзким взглядом.

Мей жила не в самой жуткой части поселка, на третьем этаже единственного здесь многоквартирного дома, сохранившегося с куда более благоприятных для ткацких фабрик Новой Англии времен, но времена эти миновали уже лет двадцать назад. Ее отец работал табельщиком, однако совсем не походил на человека «чистой» профессии; два ее брата были ткачами. Когда Билл вошел в запущенную квартирку, на него повеяло безысходностью и упадком. Таково было первое и единственно впечатление. Огромная, настоящая гора, чумазая мать встретила его и настороженно и почтительно, анемичные и вялые англосаксы, спавшие на кушетке после воскресного обеда, казались не более чем тенями на фоне обшарпанных стен. Но Мей была чиста и свежа. Дыхание нищеты не коснулось ее. Бледность и чистота ее юных щек, тонкое, детское еще тело, сиявшее из нового кисейного платья, полностью оправдали ожидания этого летнего дня.

– Куда потащишь мою детку? – с тревогой спросила миссис Пэрли.

– Сбегу с ней куда-нибудь, – сказал он, смеясь.

– С моей не сбежишь.

– Точно сбегу. Не понимаю, почему ее никто до сих пор не похитил.

– А моя не такая...

Спускаясь по лестнице, они держались за руки, но все равно целый час не проходило ощущение, что они не знакомы, хотя и близки. Когда в воздухе к пяти часам пахнуло первым предвестьем вечера и свет из белого сделался желтым, их взгляды скрестились как-то по-особому, и Билл понял, пора. Они свернули на боковую дорогу, а потом на просеку с колеей от тележных колес, и уже в следующий миг оба были во власти прежних чар – их снова влекло друг к другу – так одинаково и так по-разному... Каждый рассказывал о себе, потом их голоса умолкли, и губы их слились в поцелуе, а цветы каштана белыми диагоналями скользили в воздухе и падали на машину. Прошло немало времени, прежде чем она почувствовала, что дольше задерживаться нельзя. Он отвез ее домой.

* * *

Так продолжалось два месяца. Он приезжал под вечер, и они отправлялись на побережье, ужинать. Потом ездили по округе, выискивая самую сердцевину летней ночи, а отыскав, останавливали машину, пока зачарованная тишина раскидывала над ними свою сень, словно листья над малышами, потерявшимися в лесу. Когда-нибудь они, конечно, обязательно поженятся. Но сейчас пока никак нельзя; осенью ему предстояло идти на работу. Однако оба уже начинали понимать, с все более ощутимой грустью, что на самом деле работа тут ни при чем; что, если бы Мей была из его круга, помолвку бы мигом устроили. Она знала, что он живет в огромном загородном доме с огромным парком и с отдельным домом для управляющего, что у них в конюшнях полным-полно и автомобилей и лошадей и что все лето у них там устраивали приемы и танцевальные балы. Однажды они проехали мимо ворот усадьбы, и на сердце Мей легла свинцовая тяжесть, – она воочию убедилась, сколько акров обширных пространств разделяли бы их, всю жизнь.

Ну а сам Билл понимал, что их брак невозможен. Он – единственный сын, а фамилия у него – из тех в Новой Англии, от которой никуда не деться. Но все же он, в конце концов, заговорил об этом с матерью.

– Не в том дело, что она бедна и необразованна, – сказала ему мать помимо прочего. – Главное – у нее нет понятий о том, что полагается знать: женщины из простых такими на всю жизнь и остаются. А ты бы со временем увидел, что ей по вкусу дешевые пустые люди и дешевые никчемные вещи.

– Мама, у нас сейчас не тысяча восемьсот пятидесятый год. И она собирается выйти не за наследника королевского престола.

– О, если бы за наследника, тогда бы все это было неважно. А вот твоя фамилия уже столько поколений символизирует качества лидера и умение владеть собой. Когда такие, как твой отец, твой дядюшка Джордж или твой прадед Фротингтон, поднимали голову, прочие умолкали – все те, кто и лишился меньшего и брал на себя меньше ответственности. Откажись от фамильной гордости и сам увидишь, что останется у тебя к тридцати пяти годам, будет ли тебе с чем жить до конца твоих дней.

– Но ведь мы живем лишь однажды, – возразил он, хотя понимал: сказанное матерью, в сущности, верно. Вся его юность как раз была подчинена тому, чтобы он сам, в конце концов, осознал свою избранность. Он уже изведал, что такое быть лучшим – и когда был дома, и в школе, и в Гарварде. А на последнем курсе узнал, что кто-то даже специально поджидал его, прячась за углом их корпуса, чтобы только пройти с ним вместе через гарвардский двор – и отнюдь не из убогого снобизма, а в надежде обрести нечто неосязаемое, что-то почти невыразимое, дарованное ему укладом и опытом прадедов.

Через несколько дней он отправился на свидание с Мей и встретил ее уже на лестнице. Они присели на едва заметные в полутьме ступеньки.

– Просто помни про эти ступени, – сказал он вдруг охрипшим голосом. – Помни, сколько раз ты меня на них целовала. Ночью, когда я привозил тебя домой. На каждом этаже. А в прошлом месяце мы раз пять прошли до верха и обратно, все не могли распрощаться.

– Ненавижу эту лестницу! Как бы хотела не подниматься по ней наверх, никогда больше...

– Ох, Мей, что нам делать?

Она молчала.

– Последние три дня я про многое думала, – сказала наконец она. – И мне кажется, что все вот так продолжать несправедливо, и по отношению ко мне самой... И к Элу.

– К Элу?! – он вздрогнул. – Ты с ним встречалась?

– Вчера мы с ним долго разговаривали.

– Эл!.. – повторил он, не веря своим ушам.

– Он предлагает пожениться. Он больше не злится на меня.

Билл сейчас оказался в ситуации, которой так ловко избегал целых два месяца, однако она, как всегда бывает, застигла его врасплох, выскочив из-за угла. Он пересел на ступеньку выше, чтобы быть рядом с Мей, обнял ее за плечи.

– Ну, давай поженимся! – вскричала она в отчаянии. – Ты же можешь сам решить. Если захочешь, ты сможешь.

– Я хочу на тебе жениться.

– Почему же мы тогда не можем этого сделать?

– Мы можем, но еще не время.

– О, господи, ты уже говорил мне это...

Целую неделю они мучительно ссорились и мирились, несмотря на неодолимые разногласия и непримиримые факты. А расстались из-за глупой обиды: как он посмел опоздать на целых полчаса?

И на ближайшем же по расписанию пароходе Билл отправился в Европу, пошел добровольцем в полевой госпиталь. Когда Америка тоже вступила в войну, он перевелся в авиацию, так что бледное лицо Мей и ее рдеющие губы наконец потускнели, стерлись на безумном, черном фоне этой войны.