Текст книги "Ундина"

Фридрих де Ла Мотт Фуке
Ундина

UNDINE

BY FRIEDRICH DE LA MOTTE FOUQUÉ

Иллюстрации Артура Рэкхема

Серия «Малая книга с историей»

Благодарим за предоставленный иллюстративный материал Анастасию Ивановну Архипову

Мы любим бумажные книги

© Н. Жирмунская, наследники, перевод, 2019

© В. Дымшиц, стихотворный перевод, 2019

© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2019

* * *

Красавица Ундина никак не могла отвыкнуть от ребяческих замашек

Посвящение

 
Ундина, с памятного дня,
Когда заметил я недаром
Твой чудный свет в преданье старом,
О, как ты пела для меня.
 
 
Как часто, пав ко мне на грудь,
Ты поверяла все обиды,
Дитя проказливое с виду
И вместе робкое чуть-чуть.
 
 
И лира чуткая моя
Звучала, отзываясь сразу
Вослед печальному рассказу,
Что от тебя услышал я.
 
 
И повесть о твоей судьбе
Пришлась читателям по нраву,
Хоть ты причудница, но, право,
Расположила их к себе.
 
 
Ундиночка, не бойся, нет,
Читатель хочет слово в слово
Услышать эту повесть снова:
Ступай же, не смущаясь, в свет.
 
 
Будь благонравна, господам
Дворянам поклонись смиренно,
Твоих поклонниц неизменных —
Приветствуй наших милых дам.
 
 
А спросят дамы обо мне,
Скажи им так: «Мечом и лирой
Средь бала, празднества, турнира
Ваш рыцарь служит вам вдвойне».
 

Глава первая
О том, как рыцарь приехал к рыбаку

Давным-давно, должно быть много сотен лет тому назад, жил на свете добрый старый рыбак; однажды вечером сидел он у своего порога и чинил сети. Хижина его стояла среди красивой приветливой местности. Поросшая сочной зелёной травой узкая коса вдавалась в большое озеро, ласково приникнув к прозрачной светло-голубой воде, а волны влюблённо простирали объятия навстречу цветущему лугу, колышущимся травам и свежей сени деревьев. Казалось, они пришли друг к другу в гости и потому и были так прекрасны. А вот людей здесь было не видать, кроме разве что рыбака и его домочадцев. Ибо к самой косе подступал дремучий лес, которого многие побаивались, – уж очень он был тёмный и густой, да и водилась там всякая нечисть, которая выделывала невесть что; вот и лучше было не заглядывать туда без надобности. Но старый богобоязненный рыбак спокойно ходил через лес, когда ему случалось носить в город, что за лесом, вкусную рыбу, которую он ловил у себя на косе. Должно быть, потому ему так легко было идти там, что никаких дурных помыслов он не таил в душе, да и к тому же каждый раз, вступая во мрак этого ославленного людьми места, он звонким голосом и от чистого сердца затягивал какую-нибудь духовную песню.

Лес был тёмный и густой, и водилась там всякая нечисть

Но вот в тот вечер, когда он, не ожидая ничего худого, сидел над своими сетями, на него вдруг напал необъяснимый страх: из лесного сумрака донёсся неясный шум, он всё близился и становился всё слышнее, словно всадник ехал на коне. Всё, что мерещилось старику ненастными ночами, все тайны зловещего леса сразу воскресли в его памяти, и прежде всего – гигантская фигура загадочного белого человека, непрестанно кивавшего головой. Да что говорить – когда он глянул в сторону леса, ему явственно почудилось, будто за сплетением листвы стоит этот кивающий головой человек. Однако вскоре он совладал с собой, рассудив, что до сих пор и в самом лесу с ним не случалось ничего худого, а уж на открытом-то месте нечистая сила и вовсе не сможет взять над ним верх. Он тут же громко, в полный голос и от чистого сердца произнёс стих из Священного Писания, это вселило в него мужество, и ему самому стало смешно, как это он мог так обознаться: кивающий головой человек внезапно обернулся давно знакомым лесным ручьём, который стремил свои пенистые воды в озеро. Ну а шум, как оказалось, произвёл нарядно одетый рыцарь на коне, выехавший из-под деревьев и приближавшийся к хижине. Его пурпурный плащ был накинут поверх голубого, расшитого золотом камзола, с золотистого берета ниспадали пунцовые и голубые перья; на золотой перевязи сверкал богато изукрашенный редкой работы меч; белый жеребец под ним выглядел стройнее обычных боевых коней и так легко ступал по траве, что на пёстро-зелёном ковре и следов не оставалось. Старому рыбаку было всё ещё как-то не по себе, хоть он уже и смекнул, что такое прекрасное явление не сулит никакой опасности; он учтиво снял шапку перед подъехавшим всадником и продолжал спокойно чинить свои сети. Рыцарь остановился и спросил, не может ли он со своим конём найти здесь приют на ночь.

– Что до коня, господин мой, – ответил рыбак, – то для него у меня нет лучшей конюшни, чем эта защищённая деревьями лужайка, и лучшего корма, чем трава, что растёт на ней. Вам же я с радостью предлагаю разделить со мной ужин и ночлег, какие мне самому послал Господь.

Рыцарь был вполне доволен этим, он спешился, с помощью рыбака расседлал и разнуздал коня и, пустив его свободно пастись на цветущей лужайке, сказал хозяину:

– Если бы ты и оказался менее радушным и приветливым, славный старик, тебе бы всё равно сегодня от меня не избавиться; ведь перед нами – большое озеро, а пускаться на ночь глядя в обратный путь через этот лес с его диковинами – Боже нас спаси и помилуй!

– Лучше и толковать об этом не будем! – сказал рыбак и повёл гостя в хижину.

Там у очага, освещавшего скудным отблеском огня полутёмную опрятную горницу, сидела в высоком кресле старуха – жена рыбака. При виде знатного гостя она встала и приветливо поклонилась ему, но затем снова заняла своё почётное место, не предложив его пришельцу, на что рыбак с улыбкой заметил:

– Не взыщите, молодой господин, что она не уступила вам самого лучшего сиденья в доме; таков уж обычай у нас, бедных людей, самое удобное место отведено старикам.

– Э, муженёк, – молвила со спокойной улыбкой жена, – что это тебе в голову взбрело? Ведь гость наш не какой-нибудь нехристь, так неужто захочет он согнать с места старого человека? Садитесь, – продолжала она, обращаясь к рыцарю, – вон там есть ещё один стул, вполне пригодный, только глядите не ёрзайте и не слишком сильно двигайте его, а то у него одна ножка не очень прочно держится.

Рыцарь осторожно придвинул стул, с улыбкой опустился на него, и на душе у него стало вдруг так легко, словно он давно уже свой в этом маленьком домике и сейчас только воротился сюда издалека.

Между этими тремя славными людьми завязался дружеский разговор. Правда, о лесе, о котором рыцарь всё норовил побольше расспросить, старик не очень-то хотел рассказывать, и уж меньше всего сейчас, на ночь глядя; ну, а о своём хозяйстве и прочих делах супруги толковали весьма охотно и с любопытством слушали рассказы рыцаря о его странствиях и о том, что у него замок у истоков Дуная и что зовут его господин Хульдбранд фон Рингштеттен. Во время беседы гостю не раз слышалось что-то вроде плеска у низкого окошка, словно кто-то брызгал в него водой. Старик при этом звуке всякий раз недовольно хмурился; а когда наконец в стекло ударила целая струя и брызги сквозь плохо пригнанную раму попали в горницу, он сердито встал и угрожающе крикнул в сторону окна:

– Ундина! Кончишь ли ты когда-нибудь озорничать? Да к тому же сегодня у нас в доме гость.

Снаружи всё смолкло, потом послышался чей-то тихий смешок, и рыбак сказал, возвращаясь на место:

– Вы уж извините её, достопочтенный гость, может, она ещё какую штуку выкинет, но это без злого умысла. Это наша приёмная дочка Ундина; всё никак не может отвыкнуть от ребяческих замашек, хоть и пошёл ей осьмнадцатый год. Но сердце у неё доброе – это уж верно вам говорю!

– Да, хорошо тебе говорить! – возразила, покачав головой, старуха. – Ты-то вернёшься с рыбной ловли или там из города, и тебе кажутся милыми её шутки. А вот когда она день-деньской вертится перед носом, да ни одного путного слова от неё не услышишь, и в хозяйстве помощи никакой – в мои-то годы! – да ещё боишься всё время, как бы не погубила она нас своими глупостями, – это уж совсем другое дело, тут и святой не вытерпит!

– Ну, ладно, ладно, – усмехнулся хозяин. – У тебя Ундина, у меня озеро. Ведь и оно порой рвёт мои сети и пробивает верши, а всё равно я люблю его, а ты – несмотря на всю маету – любишь эту милую девчушку. Не так ли?

– И то правда, по-настоящему на неё и сердиться-то нельзя, – отвечала старуха, с улыбкой кивнув головой.

В эту минуту дверь отворилась, и белокурая девушка поразительной красоты со смехом скользнула в комнату.

– Ты просто обманул меня, отец! Где же ваш гость? – спросила она, но в ту же минуту, увидев прекрасного рыцаря, застыла в изумлении. Хульдбранд залюбовался прелестной фигуркой, торопясь запечатлеть в своей памяти пленительные черты, пока девушка ещё не оправилась от изумления и из скромности не отвернулась от него. Но всё вышло совсем иначе. Она долго глядела на него, потом доверчиво к нему подошла, опустилась перед ним на колени и молвила, играя золотой медалью на драгоценной цепочке, висевшей у него на груди:

– О прекрасный, приветливый гость, как же очутился ты в нашей бедной хижине? Ты, верно, долго блуждал по белу свету, прежде чем попасть к нам? Ты пришёл из страшного леса, прекрасный друг?

Старуха не дала ему ответить – она стала бранить девушку и велела ей тотчас же встать с колен и приниматься за работу. Ундина, не отвечая ей, придвинула к стулу Хульдбранда низенькую скамеечку, уселась на неё со своей пряжей и кротко молвила:

– Вот здесь я и буду работать.

Старик повёл себя так, как обычно ведут себя родители с избалованными детьми. Он притворился, что не заметил ослушания Ундины, и попытался завести разговор о чём-нибудь другом. Но девушка не дала ему и рта раскрыть. Она сказала:

– Я спросила нашего дорогого гостя, откуда он, и ещё не получила ответа.

– Я действительно пришёл из леса, моя красавица, – ответил Хульдбранд, а она продолжала:

– Ну а теперь расскажи мне, как ты туда попал – ведь другие люди боятся туда ходить – и что диковинного с тобой там приключилось – потому что ведь не могло же не приключиться!

Хульдбранд слегка вздрогнул при этом воспоминании и невольно глянул в окно – ему почудилось, будто вот-вот оттуда ухмыльнётся одна из тех образин, что повстречались ему в лесу. Но за оконным стеклом была лишь глухая чёрная ночь. Совладав с собой, он только что собирался начать свой рассказ, как старуха перебила его словами:

– Не время, господин рыцарь, не время сейчас для таких историй!

Ундина в сердцах вскочила со своей скамеечки, упёрла в бока красивые руки и воскликнула, подступив к рыбаку вплотную:

– Не время рассказывать, отец? Не время? Но я так хочу! Пускай, пускай рассказывает! – И она топнула стройной ножкой об пол, но всё это – с такой кокетливой грацией, что Хульдбранду было ещё труднее отвести глаза сейчас от её разгневанного личика, чем прежде, когда она была сама кротость. Однако у старика прорвалось наконец долго сдерживаемое раздражение. Он накинулся на Ундину, упрекая её за ослушание и дурное поведение при постороннем, жена вторила ему. Тогда Ундина крикнула:

– Коли вам нравится браниться и вы не хотите исполнять мои просьбы, спите одни в вашей старой прокопчённой хижине! – И, стремглав вылетев из дома, она в мгновенье ока скрылась в ночной тьме.

Глава вторая
О том, как Ундина попала к рыбаку

Хульдбранд и рыбак вскочили с мест и бросились вдогонку за рассерженной девушкой. Но когда они выбежали наружу, Ундины и след простыл, и даже шорох её маленьких ножек затих, так что нельзя было узнать, в какую сторону она убежала. Хульдбранд вопросительно взглянул на хозяина дома; он готов уже был поверить, что прелестное виденье, так быстро потонувшее во мраке ночи, было не более как один из диковинных образов, что морочили его только что в лесу; но старик пробурчал себе под нос:

– Это она уже не в первый раз так! А теперь вот промаешься всю ночь без сна и покоя: кто знает, не случится ли с ней чего худого там, в темноте, ведь одна-одинёшенька до самой зари!

– Так пойдём же за ней, отец, бога ради! – тревожно воскликнул Хульдбранд.

Старик возразил:

– Зачем? Грех был бы отпускать вас одного глухой ночью в погоню за глупой девчонкой, а моим старым ногам не догнать эту озорницу, даже если бы мы знали, куда она побежала!

– Тогда давайте хотя бы покличем её и попросим вернуться, – сказал Хульдбранд и взволнованным голосом стал звать: – Ундина, ах Ундина! Воротись же!

Старик, покачивая головой, всё твердил, что криком тут не поможешь; господин рыцарь ещё не знает, какая она упрямица. Но при этом и сам он не мог удержаться, чтобы время от времени не позвать:

– Ундина! Ундиночка! Прошу тебя, вернись хоть на этот раз!

Но всё было так, как он предсказывал. Ундины не было ни видно, ни слышно, и так как старик ни за что не хотел допустить, чтобы Хульдбранд один отправился на поиски беглянки, оба наконец вынуждены были вернуться в хижину. Здесь они увидели, что огонь в очаге почти погас, а хозяйка, которая куда менее близко принимала к сердцу бегство Ундины и грозящие ей опасности, уже отправилась на покой. Старик раздул тлеющие угли, подбросил сухих дров и, сняв с полки при свете вновь вспыхнувшего огня кувшин с вином, поставил его меж собой и гостем.

– Вы тоже тревожитесь за глупую девчонку, господин рыцарь, – молвил он, – давайте лучше скоротаем ночь за вином и беседой, чем ворочаться без сна на тростниковой подстилке. Не так ли?

Хульдбранд охотно согласился, рыбак усадил его на освободившееся почётное место хозяйки, и оба занялись беседой и вином, как и подобает честным и добропорядочным людям. Правда, при малейшем шорохе за окном, а порою когда и вовсе ничего не было слышно, кто-нибудь из них поднимал голову со словами: «Это она!» Тогда они умолкали на мгновенье, а потом, убедившись, что никого нет, вздыхали и, покачав головой, продолжали разговор. Но так как они не могли думать ни о чём другом, кроме Ундины, то рыцарю только и оставалось, что выслушивать историю о том, как Ундина попала к старому рыбаку, а старику – рассказывать эту историю. Поэтому он начал так:

– Тому, должно быть, лет пятнадцать, шёл я однажды глухим лесом в город со своим товаром. Жена, как водится, оставалась дома, а в этот раз была на то и особая, радостная причина: Господь послал нам – в наши уже преклонные годы – прелестного младенчика. То была девочка, и мы всё толковали меж собой, не покинуть ли нам ради её блага нашу уютную косу и не поселиться ли где-нибудь в более людном месте, чтобы дать достойное воспитание этому сокровищу, ниспосланному нам небесами. По чести говоря, господин рыцарь, у нас, бедных людей, с этим обстоит не совсем так, как вам, быть может, кажется; но бог ты мой! Каждый делает то, что в его силах. Ну так вот, шёл я, и всю дорогу дело это не выходило у меня из головы. Наша коса так уж мне полюбилась, и такая тоска брала меня всякий раз, как попаду в городскую сутолоку и шум, что я говорил себе: «Вот и ты вскорости поселишься на таком же бойком месте или другом каком, ещё и того хуже!» При всём том я не роптал на Господа моего, а напротив, в мыслях горячо благодарил его за наше дитятко, и ещё от чистого сердца и по всей правде скажу, что ни на том, ни на обратном пути через лес со мной не приключилось ничего худого или необычного, да и вообще-то ничего ужасного я там никогда не видывал. Господь всегда был со мной среди тех диковинных теней.

Тут он сдёрнул шапчонку с лысой своей головы и на некоторое время умолк, творя про себя молитву. Затем вновь прикрыл голову и продолжал:

– Здесь уже, по эту сторону леса, о да, по эту сторону ждала меня беда. Жена выбежала мне навстречу, слёзы ручьями лились у неё из глаз; она была в трауре. «Господи боже! – простонал я. – Где же наш ребёночек? Говори!» – «У того, к кому ты только что воззвал», – ответила она, и молча мы вошли в хижину. Я тщетно искал глазами маленькое тельце; и тут только узнал, как всё это приключилось. Жена сидела с девочкой на берегу озера, весело и беззаботно играла с ней, как вдруг малютка, сидя у неё на руках, перегнулась вперёд, словно увидела в воде что-то удивительно прекрасное; жена ещё слышит её смех, видит, как она, наш ангелочек, перебирает ручонками – и в мгновенье ока быстрым движением выскальзывает из её рук прямо в озеро. Я потом долго искал маленькую утопленницу; но так и не нашёл; она как сгинула.

И вот сидим мы, осиротелые родители, в тот вечер в хижине: говорить нам невмоготу, даже если бы слёзы и не душили нас. Сидим и смотрим на огонь в очаге. Вдруг слышим – что-то зашуршало за дверью; она отворилась: на пороге стояла прелестная девчушка лет трёх-четырёх, в нарядной одежде, и улыбалась нам. Мы онемели от изумления; я даже не сразу понял – то ли это и вправду крошечное человеческое существо, то ли мне просто привиделось. Но тут я заметил, что у неё с золотистых волосиков и с богатого платья струится вода, и смекнул, что ребёнок упал в воду, а ему нужно помочь. «Жена, – говорю, – нам никто не мог спасти наше бесценное дитятко; так принесём же хоть другим то счастье, которым судьба обделила нас».

На пороге стояла и улыбалась прелестная девчушка лет трёх-четырёх

Мы раздели малютку, уложили в постель, напоили горячим, она же не произнесла ни слова, а только всё улыбалась, не сводя с нас голубых, как озёрная гладь, очей.

На другое утро стало ясно, что ничего худого ей не сделалось, и я стал спрашивать, кто её родители и откуда она. В ответ мы услышали какую-то странную и сбивчивую историю. Должно быть, она была родом откуда-то издалека, ибо я не только за все эти пятнадцать лет не смог ничего разузнать об её родителях, но и сама-то она говорила, да и теперь порой говорит такие диковинные вещи, что впору думать, не свалилась ли она, чего доброго, с луны. Всё толкует о каких-то золотых дворцах с хрустальной крышей и ещё бог весть о чём. Самый вразумительный из её рассказов – это как она с матерью отправилась на прогулку по озеру, упала с лодки в воду, а пришла в себя уже только здесь, под деревьями, и тут-то, на весёлом бережку, сразу почувствовала себя как дома.

Ко всему этому у нас прибавилась ещё одна серьёзная забота.

То, что мы оставим её у себя и воспитаем найдёныша вместо нашей утонувшей дочурки, – это-то мы решили сразу. Но кто знает, крещена ли девочка? Сама она ничего не могла сказать об этом. То, что она сотворена во славу и на радость Господу, она знает, – так отвечала она нам много раз, – и всё, что делается во славу и на радость Господу, пусть сотворят и с нею.

Девочка рассказывала о себе диковинные вещи

Мы с женой рассудили так: ежели она не крещена, то нечего тянуть с этим, ну а ежели крещена, то маслом каши не испортишь, – в хороших вещах лучше сделать слишком много, чем слишком мало. И вот стали мы думать, какое бы ей выбрать имя покрасивее, ведь всё равно мы не знали, как нам её звать. Наконец решили, что лучше всего ей подойдёт Доротея – когда-то я слышал, что оно значит «дар Божий»; а ведь она и была нам послана в дар Господом, чтобы утешить нас в горе. Но она и слышать об этом не хотела и всё твердила, что родители звали её Ундиной; Ундиной она и хочет остаться. Ну а мне это имя казалось каким-то языческим, да и в святцах его нет; вот я и надумал посоветоваться со священником в городе. Тот тоже никогда не слыхал такого имени – Ундина. С трудом упросил я его отправиться со мной через заколдованный лес, чтобы совершить у нас в хижине обряд крещения. Малютка стояла перед нами такая прелестная в своём нарядном платьице, что сердце у священника растаяло, она так сумела подольститься к нему и тут же так забавно и мило упрямилась, что все доводы против имени Ундина разом вылетели у него из головы. Словом, так и окрестили мы её Ундиной, и во всё время обряда вела она себя благонравно и послушно, хотя обычно была шаловливой и непоседливой. Вот уж в чём жена права: хлебнули мы с ней лиха. Порассказать бы вам…

Рыцарь перебил рыбака, обратив его внимание на шум, как бы от мощных ударов волн о берег; он ещё раньше доносился сквозь речь старика; теперь же с возрастающей силой раздавался у самых окон хижины. Оба собеседника выскочили за дверь и при свете взошедшей луны увидели, что ручей, струившийся из леса, вышел из берегов и вода бешено несётся, увлекая в водовороте камни и древесные стволы. Словно разбуженная этим грохотом, буря прорвала густые тучи, мчавшиеся по небу; озеро ревело под ударами хлещущего ветра, деревья на косе содрогались от корней до самых верхушек и в изнеможении сгибались под бушующими волнами.

– Ундина! Боже милостивый, Ундина! – звали перепуганные мужчины. Но никто не отзывался, и тогда, уже ни о чём не думая, крича и зовя её, они бросились вон из хижины в разные стороны.