Текст книги "Философия права"

§ 80

Деление договоров и основанное на этом осмысленное рассмотрение их видов следует черпать не во внешних обстоятельствах, а в различиях, лежащих в природе самого договора. – Эти различия суть прежде всего различие между формальным и реальным договором, а затем различие между собственностью, владением и пользованием, между ценностью и специфической вещью. Согласно этому мы получаем следующие виды (данное здесь деление в целом совпадает с кантовским делением (в «Metaphys. Anfangsgründe der Rechtslehre», стр. 120 и сл.), и следовало бы давно ожидать, что откажутся в пользу этого разумного деления от обычных заплесневелых делений договоров на реальные и консенсуальные, поименованные и не поименованные контракты и т. д.).

A. Дарственный договор, а именно:

1. Передача вещи, так называемое дарение в собственном смысле.

2. Отдача вещей на время как дарение ее части или ограниченного пользования и потребления; одалживатель остается при этом собственником вещи (mutuum и commodatum без процентов). Вещь может быть при этом специфической, или она рассматривается как всеобщая, хотя бы она на самом деле и была специфической, или, наконец, получает признание (например, деньги) как сама по себе всеобщая.

3. Дарение услуги вообще, например простого хранения собственности (depositum). Дарение вещи с тем особым условием, что другой сделается ее собственником только после наступления смерти дарящего, т. е. в тот момент, когда последний и без того уже не собственник, распоряжение по завещанию не входит в понятие договора, а предполагает существование гражданского общества и положительного законодательства.

В. Меновой договор.

1. Мена как таковая:

α) Обмен вещи вообще, т. е. обмен специфической вещи на другую подобную вещь.

β) Купля и продажа (emtio venditio); обмен специфической вещи на вещь, которая определена как всеобщая, т. е. которая считается лишь ценностью без другого специфического предназначения к потреблению, – на деньги.

2. Отдача в наймы (Locatio conductio), отчуждение временного пользования некоторой собственностью за наемную плату, а именно:

α) отчуждение временного пользования специфической вещью, отдача в наем в собственном смысле этого слова, – или

β) отчуждение временного пользования всеобщей вещью, так что заимодавец остается лишь ее собственником или, что то же самое, собственником ее ценности, – заем (mutuum, а в первом случае – также commodatum с наемной платой за наем; – дальнейший эмпирический характер вещи – именно, есть ли она палка, посуда, дом и т. п., res fungibilis или non fungibilis, – влечет за собою (например, в одалживании как дарение № 2) другие, особые, но, впрочем, не имеющие большого значения определения).

3. Договор о найме в услужение (locatio operae), отчуждение моей производительности или услуг, поскольку они именно отчуждаемы, на ограниченное время или с каким-нибудь другим ограничением (см. § 67).

Родственен с последним мандат и другие договоры, в которых предоставление договариваемого покоится на характере и доверии или на высших талантах и выступает несоизмеримость сделанного, предоставленного с внешней ценностью (которая здесь называется не платой, а гонораром).

С. Восполнение договора (cautio) посредством обеспечения.

Примечание. В договорах, которыми я отчуждаю пользование вещью, я уже не владею вещью, но все еще остаюсь ее собственником (как, например, при отдаче в наймы). Затем я могу в меновых договорах, в договорах при купле-продаже, а также при дарственных договорах сделаться собственником, еще не вступив во владение, как и вообще это отделение друг от друга собственности и владения наступает в отношении какого бы то ни было предоставления, если не имеет места одновременное исполнение своих обязательств обоими контрагентами. При залоге получается положение, что я остаюсь действительным владельцем ценности, которая все еще – моя, уже не владея специфической вещью, которую я оставляю, или, в другом случае, что я становлюсь владельцем ценности, еще не владея специфической вещью, которая сделается моей потом. Залог, это – специфическая вещь, которая есть моя собственность лишь со стороны ценности моей собственности, предоставленной другому во владение, или собственности, которую другой должен предоставить мне; со стороны же ее специфического характера и прибавочной ценности она остается собственностью залогодателя. Закладывание есть поэтому не сам договор, а лишь стипуляция (§ 77), момент, делающий договор полным в отношении владения собственностью. – Гипотека, поручительство суть лишь частные формы залога.

Прибавление. При рассмотрении договора мы сделали различение, согласно которому посредством соглашения (стипуляции) собственность, правда, становится моей, но я еще не владею ею, и это владение ею я получаю только посредством предоставления мне договоренного. Если, таким образом, я собственник уже с самого начала, то целью залогового обеспечения является дать мне возможность одновременно с этим вступить также и во владение ценностью собственности и, следовательно, уже в соглашении обеспечить выполнение договора. Особенным видом дачи залогового обеспечения является поручительство, при котором кто-либо дает обещание, свой кредит как гарантию моего выполнения. Здесь осуществляется посредством лица то, что при даче залога осуществляется лишь вещно.

§ 81

В отношении непосредственных лиц друг к другу вообще их воля есть столь же в себе тожественная и положенная ими в договоре сообща, сколь и особенная. Так как они – непосредственные лица, то простой случайностью является совпадение или несовпадение их особенной воли с в себе сущей волей, которая существует лишь через них. В качестве особенной воли, самой по себе отличной от всеобщей воли, она выступает в произволе и случайности усмотрения и воления, противного тому, что есть в себе право: это – неправда.

Примечание. Переход к неправде делает высшая логическая необходимость, требующая, чтобы моменты понятия – здесь право в себе или воля как всеобщая, и право в его существовании, которое именно и есть особенность воли – были положены как для себя разные, без чего не может получиться абстрактная реальность понятия. – Но эта особенность воли самой по себе есть произвол и случайность, от которого я отказался в договоре лишь как от произвола по отношению к единичной вещи, а не как от произвола и случайности самой воли.

Прибавление. В договоре перед нами выступило отношение двух воль как чего-то общего. Но эта тожественная воля есть лишь относительно всеобщая, положенная всеобщая воля и, следовательно, еще находится в антагонизме с особенной волей. В договоре, в соглашении, несомненно, заключается право требовать предоставления договоренного; но это предоставление опять-таки дело особенной воли, которая как таковая может действовать противно в себе сущему праву. Здесь, следовательно, всплывает наружу отрицание, которое уже раньше заключалось во в себе сущей воле, и это отрицание есть именно неправда. Ход развития состоит в том, что воля очищается от ее непосредственности и таким образом из ее общности вызывается особенность, которая выступает против общности. В договоре заключающие соглашение еще сохраняют свою особенную волю; договор, следовательно, еще не вышел за пределы ступени произвола, и поэтому он остается беззащитным против неправды.

Отдел третий
НЕПРАВДА

§ 82

В договоре право в себе как некое положительное есть его внутренняя всеобщность, как нечто общее для произвола и особенной воли. Это явление права, в котором последнее и его существенное наличное бытие, особенная воля, непосредственно, т. е. случайно, совпадают друг с другом, переходит в неправде в видимость – в противопоставление друг другу права в себе и особенной воли, в каковой право в себе становится особенным правом. Но истина этой видимости состоит в том, что она ничтожна и что право снова восстанавливается посредством отрицания этого своего отрицания, и через этот процесс своего опосредствования, через это возвращение к себе из своего отрицания оно себя определяет как действительное и имеющее силу, в то время как вначале оно было лишь в себе и нечто непосредственное.

Прибавление. Право в себе, всеобщая воля, как существенно определяемая особенной волей, находится в соотношении с несущественным. Это – отношение сущности к своему явлению. Хотя явление и соответствует сущности, оно, рассматриваемое с другой стороны, все же несоответственно последней, ибо явление есть ступень случайности, есть сущность в соответствии с несущественным. Но в неправде явление делает еще один шаг и переходит в видимость. Видимость есть наличное бытие, несоответственное сущности, – есть пустое разобщение сущности, пустая ее положенность, так что в них обеих различие носит характер разности. Видимость есть поэтому неистинное, исчезающее, когда оно хочет быть само по себе, и в этом исчезновении сущность показала себя как сущность, т. е. как власть над видимостью. Сущность подвергла отрицанию свое отрицание и таким образом вышла укрепленной. Неправда есть такая видимость, и через ее исчезновение право получает определение некоего прочного и имеющего силу. То, что мы только что называли сущностью, есть право в себе, по отношению к которому особенная воля снимает себя как неистинную. Если раньше оно обладало лишь непосредственным бытием, то оно становится теперь действительным, возвратившись из своего отрицания; ибо действительность есть то, что действует и сохраняет себя в своем инобытии, между тем как непосредственное еще восприимчиво к отрицанию.

§ 83

Право, которое в качестве некоего особенного и, следовательно, многообразного получает в противоположность его в себе сущей всеобщности и простоте форму некоторой видимости, есть частью таковая видимость в себе или непосредственно, частью становится видимостью лишь через посредство субъекта, частью же полагается вообще как ничтожное – простодушная или гражданская неправда, обман и преступление.

Прибавление. Неправда есть, следовательно, видимость сущности, полагающая себя как самостоятельную. Если видимость есть только в себе, а не также и для себя, т. е. если неправда представляется мне правом, то она в этом случае простодушна. Видимость есть здесь видимость для права, а не для меня. Второй вид неправды представляет собою обман. Здесь неправда не есть видимость для права в себе, а здесь происходит, что я представляю другому видимость как право. Когда я обманываю, право есть для меня видимость. В первом случае неправда была видимостью для права. Во втором случае для меня самого как для того, что представляет собою неправду, право есть лишь видимость. Третий вид неправды есть наконец преступление. Последнее есть неправда в себе и для меня; но я здесь хочу неправды и не прибегаю даже к видимости. Пусть-де тот другой, по отношению к которому совершается преступление, и не рассматривает в себе и для себя сущую неправду как право. Различие между преступлением и обманом состоит в том, что в последнем еще имеется в форме его совершения признание права, чего уже нет в преступлении.

а) Простодушная неправда § 84

Так как воля есть внутри себя всеобщее, то вступление во владение (§ 54) и договор сами по себе и по их особенным видам, представляющим собою ближайшим образом различные изъявления и следствия моей воли вообще, суть основания права в отношении признания другими лицами. Их (оснований права) внешний характер в отношении друг друга и многообразие приводит к тому, что они в отношении одной и той же вещи могут принадлежать различным лицам, каждое из которых, исходя из своего особого основания права, рассматривает вещь как свою собственность, благодаря чему возникают правовые коллизии.

§ 85

Эта коллизия, в которой изъявление притязания на вещь исходит из некоторого правового основания и которая составляет сферу гражданского юридического спора, содержит в себе признание права как чего-то всеобщего и решающего, так что вещь должна принадлежать тому, который имеет на это право. Спор касается лишь подведения вещи под собственность того или другого; это – простое отрицательное суждение, в котором в предикате «мое» подвергается отрицанию лишь особенное.

§ 86

У спорящих сторон признание права связано с противоположным, особенным интересом каждой из них и с таким же особым взглядом каждой из них. Против этой видимости выступает одновременно внутри ее же самой (см. предшествующий параграф), как представляемое и требуемое, право в себе. Но оно выступает сначала лишь как долженствование, потому что еще нет такой воли, которая, освобожденная от непосредственности интереса, имела бы, в качестве особой воли, своей целью всеобщую волю; и она здесь также и не определена как такая признанная действительность, перед лицом которой стороны должны были бы отказаться от своего особенного взгляда и интереса.

Прибавление. То, что есть само по себе право, имеет некоторое определенное основание, а свою неправду, которую я считаю правом, я тоже защищаю, руководствуясь каким-либо основанием. Такова природа конечного и особенного, что оно неизбежно дает место случайностям. Коллизии, следовательно, должны получаться неизбежно, ибо мы здесь находимся на ступени конечного. Эта первая неправда подвергает отрицанию лишь особенную волю; ко всеобщему же праву уважение сохраняется. Это, следовательно, вообще самая незначительная неправда. Если я говорю: роза не красна, то я все-таки еще признаю, что она обладает цветом. Я поэтому не отрицаю рода, а отрицаю лишь особенное, красный цвет. Точно так же и здесь право признается, каждое лицо хочет правого и добивается того, чтобы с ним поступили согласно праву. Его неправда состоит лишь в том, что оно признает правом то, чего оно добивается.

в) Обман § 87

Право в себе в его отличии от права как особенного и налично сущего, несмотря на то, что оно в своем качестве чего-то требуемого определено как то, что существенно, есть вместе с тем в этом же своем качестве лишь нечто требуемое, и с этой стороны оно есть лишь нечто субъективное и, следовательно, несущественное и только кажущееся. Всеобщее, разжалованное особенной волей в нечто лишь кажущееся (в договоре ближайшим образом – в лишь внешнюю общность воли) – есть обман.

Прибавление. На этой второй ступени неправды относятся с уважением к особенной воле, но не к всеобщему праву. В обмане особенная воля не нарушается, так как обманутого заставляют верить, что с ним поступают в согласии с правом. Требуемое право положено, следовательно, как нечто субъективное и лишь кажущееся, что и составляет сущность обмана.

§ 88

В договоре я приобретаю собственность, имея в виду особый характер вещи, и вместе с тем я ее приобретаю по ее внутренней всеобщности: частью по ценности, частью же как то, что входило в собственность другого. Благодаря произволу другого, мне могут в отношении этого представить ложную видимость, так что договор окажется правильным в качестве обоюдного свободного менового соглашения об этой вещи, поскольку она берется в ее непосредственной единичности, но будет отсутствовать сторона в себе сущего всеобщего (это – бесконечное суждение по его положительному выражению или тожественному значению. См. «Encyclop. der philosoph. Wissensch.» § 173).

§ 89

То обстоятельство, что против принятия вещи лишь как этой и против лишь мнящей воли, равно как и против произвольной воли, объективное или всеобщее частью может быть узнано в качестве ценности, частью имеет силу в качестве права, а также и то обстоятельство, что противный праву субъективный произвол снимается, – все это есть здесь пока что также одно лишь требование.

Прибавление. За гражданскую и простодушную неправду не полагается наказания, ибо я здесь не замыслил ничего противного закону. Напротив, в случае обмана выступают наказания, так как здесь дело идет о нарушении права.

с) Принуждение и преступление § 90

В том обстоятельстве, что в собственности моя воля вкладывает себя во внешнюю вещь, заключается также и то, что она (воля), именно как она сама, рефлектируется в этой вещи, увлекается ею и ставится под власть необходимости. Она может в этой вещи частью подвергнуться вообще насилию, частью ей могут быть насильно навязаны в качестве условия какого-нибудь владения или положительного бытия какая-нибудь жертва или поступок, – она может таким образом подвергнуться принуждению.

Прибавление. Настоящую неправду представляет собою преступление, в котором не уважается ни право в себе, ни право, каким оно мне кажется, в котором, следовательно, нарушены обе стороны, субъективная и объективная.

§ 91

Как представляющего собою живое существо, человека можно принудить, т. е. можно подчинить власти других его физическую и вообще внешнюю сторону, но свободная воля сама по себе не может быть принуждена (§ 5); обратное может иметь место, лишь поскольку она сама не уходит из внешнего, к которому ее прикрепляют, или из представления о нем (§ 7). Можно к чему-то принудить только того, кто хочет давать себя принудить.

§ 92

Так как воля есть идея или, иными словами, так как она действительно свободна лишь постольку, поскольку она обладает наличным бытием, а наличное бытие, в которое она себя вложила, есть бытие свободы, то насилие или принуждение в своем понятии само себя непосредственно разрушает как некое волеизъявление, которое упраздняет некое волеизъявление или наличное бытие некоей воли. Поэтому насилие или принуждение, взятое абстрактно, неправомерно.

§ 93

Реальное воплощение того факта, что оно разрушает себя в своем понятии, принуждение находит в том, что принуждение снимается принуждением; оно поэтому не только связано с правом, но и необходимо для последнего, – а именно, как второе принуждение, представляющее собою снятие первого.

Примечание. Нарушение договора неисполнением договоренного или нарушение налагаемых правом обязанностей по отношению к семье, государству, выразится ли оно делом или бездействием, есть постольку первое принуждение или, по крайней мере, насилие, поскольку я удерживаю за собою собственность, принадлежащую другому, или лишаю его того, что я был обязан ему предоставить. Педагогическое принуждение или принуждение, употребляемое по отношению к дикости и грубости, представляется нам, правда, как первое принуждение, а не как следующее за предшествующим принуждением. Но исключительно лишь естественная воля есть сама по себе насилие над в себе сущей идеей свободы, которую нужно защитить от такой некультурной воли и сообщить ей силу в последней. Одно из двух: или нравственное наличное бытие уже положено в виде семьи или государства, и тогда эти проявления естественной воли суть насильственные действия; или имеется лишь естественное состояние, состояние насилия вообще, но тогда идея обосновывает в противовес последнему некоторое право героев.

Прибавление. В государстве нет больше места героям: последние встречаются только в период нецивилизованного (ungebildeten) состояния. Цель их – правовая, необходимая и государственная, и они осуществляют эту цель как свое личное дело. Герои, основывавшие государства, введшие брак и земледелие, не делали этого, разумеется, как признанное право, и эти действия представляются еще как их особенная воля, но, в качестве высшего права идеи по отношению к естественному состоянию, это принуждение, употребляемое героями, есть правовое принуждение, ибо добром мало достигнешь против власти природы.

§ 94

Абстрактное право есть принудительное право, так как неправда по отношению к нему есть насилие над наличным бытием моей свободы во внешней вещи; самосохранение этого наличного бытия против насилия есть, следовательно, внешний поступок и насилие, снимающее то первое насилие.

Примечание. Определять наперед без дальнейшего абстрактное или строгое право как такое право, исполнять которое дозволительно заставлять насильно, это значит ухватиться, как за основание права, за следствие, которое появляется лишь окольным путем неправды.

Прибавление. Здесь мы должны главным образом обратить внимание на различие между правом и моралью. В области морали, т. е. в моей рефлексии внутрь себя, имеется также двойственность, ибо добро есть для меня цель, и я должен определять себя согласно этой идее. Наличное бытие добра есть мое решение, и я осуществляю это добро внутри себя, но это наличное бытие есть всецело внутреннее, и здесь поэтому не может иметь места принуждение. Государственные законы не могут поэтому простираться также и на умонастроение, ибо в области морали я существую для себя самого, и насилие не имеет здесь смысла.

§ 95

Первое насилие, как насилие, совершенное свободным, насилие, нарушающее наличное бытие свободы в его конкретном смысле, право как право, есть преступление – бесконечно отрицательное суждение в полном его смысле (см. мою «Логику», т. II, стр. 99), которым подвергается отрицанию не только особенное, подведение вещи под мою волю (§ 85), но также и всеобщее, бесконечное в предикате «мое», подвергается отрицанию правоспособность, и притом без опосредствования моего мнения (как это происходит в обмане, § 88): это – сфера уголовного права.

Примечание. Право, нарушение которого есть преступление, имеет, правда, пока что лишь вышеуказанные формы, и преступление, следовательно, имеет лишь тот ближайший смысл, который относится к этим определениям. Но субстанциальным в этих формах является всеобщее, остающееся одним и тем же в своем дальнейшем развитии и формировании, а потому остается по своему понятию таким же и его нарушение, преступление. Определение, которому мы должны будем уделить внимание в следующем параграфе, касается также и особенного, более определенного содержания, например преступления, выражающегося в лжеприсяге, государственном преступлении, подделке монет и векселей и т. д.

§ 96

Поскольку можно поражать только сущую волю, а последняя вступила в области наличного бытия в сферу как количественного объема, так и качественных определений, поскольку, следовательно, одна воля отличается от другой качественно и количественно, постольку не безразлично для объективной стороны преступления, поражено ли такое наличное бытие и вообще его определенность во всем его объеме, следовательно, в равной его понятию бесконечности (как, например, в убийстве, рабстве, насилии над религиозными убеждениями и т. д.), или лишь со стороны одной его части; не безразлично также и то, со стороны какой именно качественной определенности она поражается.

Примечание. Воззрение стоиков, согласно которому существует лишь одна добродетель и один порок, драконовское законодательство, наказывавшее за каждое преступление смертью, так же как и дикость формальной чести, вкладывающей бесконечную личность в каждое оскорбление, имеют между собою то общее, что они не идут дальше абстрактной мысли о свободной воле и личности и не берут ее в ее конкретном и определенном наличном бытии, которым она как идея необходимо должна обладать. – Различие между грабежом и воровством относится к качественной стороне: в первом наносится ущерб мне также и как наличному сознанию, следовательно, наносится ущерб мне как этой данной субъективной бесконечности, и против меня употребляется личное насилие. – Некоторые качественные определения, как, например, опасность для общественного спокойствия, имеет своим основанием более определенные отношения, но их часто стремятся понять окольным путем, именно из рассмотрения их следствий, вместо того чтобы понять их из понятия самого предмета; и точно так же более опасное преступление есть, именно, само по себе, по своему непосредственному характеру, также и более тяжелое нарушение права по объему или по качеству. – Субъективное моральное качество относится к более высокому различию; оно, именно, зависит от того, насколько то или иное событие и деяние представляют собою вообще поступок, и касается самой субъективной природы последнего; об этом будем говорить ниже.

Прибавление. Мысль не может нам дать указаний о том, какому именно наказанию должен быть подвергнут совершивший то или другое преступление, и для этого требуются положительные постановления. Нужно, однако, сказать, что благодаря прогрессу культуры воззрения на преступления смягчаются, и в настоящее время наказания далеко уже не так суровы, как примерно сто лет назад. Не преступления или наказания изменились, а изменилось отношение между ними.

§ 97

Происшедшее нарушение права как права есть некое положительное, внешнее существование, но именно такое существование, которое ничтожно внутри себя. Уничтожение этого нарушения, также получающее существование, есть проявление этой его ничтожности. Это – действительность права как его необходимость, опосредствующая себя с собою через снятие своего нарушения.

Прибавление. Благодаря преступлению нечто изменяется, и дело существует в измененном виде, но это существование есть противоположность себя самого, и постольку оно ничтожно внутри себя. Оно ничтожно, так как оно упразднило право как право. А именно право как абсолютное не может быть упразднено; проявление преступления, следовательно, ничтожно в себе; эта ничтожность есть сущность действия, которое производит преступление. Но то, что ничтожно, должно проявиться как таковое, т. е. показать себя как то, что само подлежит упразднению. Деяние преступника не есть начальное, положительное, к которому присоединяется наказание как отрицание, а есть некое отрицательное, так что наказание есть лишь отрицание отрицания. Действительное право есть снятие этого нарушения, каковым снятием право именно показывает, что оно имеет силу, и утверждает себя как необходимое опосредствованное наличное бытие.

§ 98

Нарушение права, которым затрагивается лишь внешнее наличное бытие или имущество, есть зло, ущерб какому-нибудь виду собственности или достояния; снятие нарушения как причинение ущерба есть гражданское удовлетворение как возмещение, поскольку такое возмещение может вообще иметь место.

Примечание. Уже в этой стороне удовлетворения должен выступать всеобщий характер ущерба как ущерба ценности, вместо качественного, специфического его характера, поскольку причиненный вред представляет собою разрушение и вообще невосстановим.

§ 99

Но поражение, испытанное в себе сущей волей (и, следовательно, испытанное столь же этой волей поражающего, сколь и волей пораженного и всех других), не обладает в этой в себе сущей воле как таковой положительным существованием; оно обладает им так же мало, как в простом продукте. Для себя эта в себе сущая воля (право, закон в себе) есть скорее то, что не имеет внешнего существования и, следовательно, не может подвергнуться поражению. Для особой воли обиженного и остальных поражение есть также лишь нечто отрицательное. Положительное существование поражения имеется лишь как особая воля преступника. Поражение этой воли как некоей налично сущей воли есть, следовательно, снятие преступления, которое в противном случае имело бы силу, и это поражение есть восстановление права.

Примечание. Теория наказания есть одна из тех частей положительной науки о праве, которая хуже всех других была разработана в новейшее время, потому что в этой теории недостаточно применения одного лишь рассудка, а существенно необходимо понятие. – Если преступление и его снятие, которое в дальнейшем выступает более определенно как наказание, рассматриваются лишь как зло вообще, то можно, разумеется, считать неразумным хотеть зла лишь потому, что уже существует другое зло (Klein, Grunds. des peinlichen Rechts, § 9 и сл.). Это поверхностное понимание наказания как зла является исходным пунктом различных теорий наказания, – теории предотвращения преступления, теории устрашения, застращивания, теории исправления преступника и т. д., и то, что должно получиться в результате наказания, определяется в этих теориях столь же поверхностно как нечто хорошее. Но здесь дело идет не о зле и не о том или другом хорошем результате, а дело идет определенно о неправде и справедливости. Но, благодаря вышеуказанной поверхностной точке зрения, объективное рассмотрение справедливости, представляющее собою первую и субстанциальную точку зрения на преступление, отодвигается в сторону, а затем уже само собою получается, что существенной оказывается моральная точка зрения, субъективная сторона преступления, перемешанная с тривиальными психологическими представлениями о большей привлекательности и силе чувственных побуждений по сравнению с разумом, о психологическом давлении и воздействии на представление (как будто такое воздействие не было бы также низведено свободой на степень чего-то лишь случайного). Различные соображения в связи с наказанием как явлением и с его отношением к особенному сознанию, соображения о результатах, которые наказание имеет для представления (устрашение, исправление и т. д.), имеют существенное значение на своем месте, а именно главным образом лишь в отношении модальности наказания, но предполагают, как свою предпосылку, обоснование, что наказание само по себе справедливо. Здесь, в нашем рассуждении, важно лишь выяснить, что преступление, и именно не в качестве причины появления некоего зла, а в качестве нарушения права как права, должно быть снято, а затем важно также выяснить, каково то существование, которым обладает преступление и которое должно быть снято. Преступление и есть то подлинное зло, которое должно быть устранено, и существенно выяснить, в чем оно заключается; до тех пор пока мы не познаем определенно относящихся сюда понятий, необходимо будет господствовать путаница в воззрениях на наказание.

Прибавление. Фейербаховская теория наказания основывает его на застращивании и полагает, что если кто-нибудь, несмотря на угрозу, все же совершил преступление, то должно последовать наказание, потому что преступник знал о нем раньше. Но как обстоит дело с правомерностью угрозы? Последняя исходит из понимания человека как несвободного и хочет принудить его посредством представления о некоем грозящем ему зле. Но право и справедливость должны иметь своим обиталищем свободу и волю, а не несвободу, к каковой обращается угроза. Похоже на то, что, как мы замахиваемся палкой на собаку, так и с человеком обращаются, следуя такому обоснованию наказания, не согласно его чести и свободе, а как с собакой. Но угроза, которая в сущности может довести человека до такого возмущения, что он захочет доказать свою свободу по отношению к ней, совершенно отодвигает в сторону справедливость. Психологическое принуждение может относиться лишь к качественным и количественным различиям преступления, а не к природе самого преступления, и уголовным кодексам, которые возникли на почве этого учения, недоставало, следовательно, надлежащего фундамента.