Текст книги "Судьбы либерализма"

Когда я смотрю на людей моего поколения, то понимаю, как поражает разброс их занятий до того, как они стали профессорами в Соединенных Штатах. Феликс Кауфман, философ, теоретик права, логик и математик, был главой венского офиса крупной нефтяной компании. Альфред Шюц, социолог, работал секретарем ассоциации мелких банков, Фриц Махлуп[74]74
  Махлуп (1902–1983) позже преподавал в Университете Буффало и Принстонском университете. – Прим. ред.


[Закрыть] производил картон; историк Фридрих Энгель-Яноши делал деревянные полы; Дж. Х. Фюрт, позднее работавший в Совете Федеральной резервной системы, и Вальтер Фрёлих, позже работавший в Университете Маркетта, были практикующими юристами. При обычном ходе событий никто из них не вошел бы в штат университета, и лишь кое-кто в принципе имел опыт университетского преподавания до отъезда из Вены. Однако все они сыграли столь же важную роль в формировании совокупности общих взглядов, как и такие относительные профессионалы, как я, кому после четырех лет государственной службы посчастливилось стать директором Института экономических исследований[75]75
  Österreichische Konjunkturforschungsinstitut, или Австрийский институт исследований экономических циклов, был основан Мизесом в 1926 году как независимый центр эмпирических исследований. В 1930 году по настоятельной просьбе друга Мизеса Джона Ван Сикля фонд Рокфеллера выдал институту крупный грант, который помог тому выжить. См.: Craver, указ. соч., pp. 19–20.


[Закрыть], или Оскар Моргенштерн[76]76
  Моргенштерн (1902–1977) занял после Хайека пост директора Института и стал последним представителем этого поколения, не покинувшим Вену. После аншлюса в 1938 году он принял должность профессора в Принстонском университете, где оставался до 1970 года. Результаты его совместных с Джоном фон Нейманом исследований привели к публикации: Theory of Games and Economic Behavior, Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1944. – Прим. ред. (На русском языке можно ознакомиться с изданием: Нейман Дж. фон, Моргенштерн О. Теория игр и экономическое поведение. М.: RUGRAM, 2013. 708 с. – Прим. пер.)


[Закрыть], который вскоре стал моим соратником, а в конечном итоге и преемником, или Хаберлер, профессию которого я уже упоминал, или Розенштейн-Родан[77]77
  Пол Н. Розенштейн-Родан (1902–1985) позже будет преподавать в Университетском колледже Лондона и Массачусетском технологическом институте. – Прим. ред.


[Закрыть], который работал ассистентом в университете и вместе с Моргенштерном издавал научный журнал «Zeilschrift für Nationalökonomie». Несложно догадаться, что в кругу таких людей дискуссия, даже если она велась о технической стороне экономики, редко сводилась к чистой науке. Влияние Кауфмана как связующего звена с правоведческими позитивистами «кружка» Кельзена и логическим позитивизмом Шлика и его группы оказалось особенно важным, ведь именно он обучил нас азам современной философии науки и символической логики. Через Шюца мы все познакомились с феноменологией Макса Вебера и Гуссерля (которую я так и не понял, несмотря на уникальный дар Кауфмана, который помогал Шюцу объяснять).

Созданию столь тесно сплоченной группы не в последнюю очередь поспособствовало то, что в тот ранний послевоенный период людям пришлось быть довольно самодостаточными и во многом полагаться на собственные ресурсы. Хотя виной тому, что на пару лет доступ к современной зарубежной литературе оказался затруднен, а путешествия – практически невозможны, были не только специфические обстоятельства того времени. Сегодня, наверное, трудно поверить, что сорок-пятьдесят лет назад ученые разных стран очень редко общались лично. Обмениваться идеями и мыслями было крайне сложно, хотя время от времени исследователи, конечно, могли друг другу писать. Мне вообще кажется, что до Первой [мировой] войны мало кто из ведущих экономистов разных стран встречался лицом к лицу. И в годы, непосредственно предшествовавшие войне, предпринимались первые целенаправленные попытки это исправить. Одной из них был первый обмен приглашенными профессорами между американскими и континентальными университетами. И здесь надо отметить тот факт, что одним из первых, если не самым первым, австрийским профессором по обмену стал Шумпетер, приехавший в Гарвард в 1913 году. Мне кажется, во многом благодаря этому в ранний послевоенный период исследования американских теоретиков Джона Бейтса Кларка[78]78
  Джон Бейтс Кларк (1847–1938) – профессор Колумбийского университета и автор теории распределения дохода на основе предельной производительности. Примечание о Кларке см. в первом Приложении ниже. – Прим. ред.


[Закрыть], Томаса Никсона Карвера[79]79
  Томас Никсон Карвер (1865–1961) – профессор политической экономии в Гарвардском университете. – Прим. ред.


[Закрыть], Ирвинга Фишера[80]80
  Ирвинг Фишер (1867–1947) – экономист Йельского университета и автор основополагающих работ по теории процентов и покупательной способности денег. – Прим. ред.


[Закрыть], Фрэнка Феттера[81]81
  Фрэнк Альберт Феттер (1863–1949) преподавал в Корнеллском и Принстонском университетах; его иногда путают с сыном, историком экономики Фрэнком Уитсоном Феттером. О влиянии Фрэнка А. Феттера на более поздних австрийских экономистов см. введение Мюррея Н. Ротбарда (Murray N. Rothbard) к книге Феттера: Capital, lnterest and Rent. Kansas City, Mo.: Sheed, Andrews & McMeel, 1977, pp. 1–24. – Прим. ред.


[Закрыть] и Герберта Джозефа Давенпорта[82]82
  Герберт Джозеф Давенпорт (1861–1931) – профессор университетов Чикаго и Миссури, а также Корнелльского университета. – Прим. ред.


[Закрыть] были больше известны нам в Вене, чем любым другим иностранным экономистам, за исключением, пожалуй, шведов. Важным событием, оставившим след, стал предвоенный визит Викселля в Вену; ну и, конечно, в первые послевоенные годы самым известным из ныне живущих экономистов, который читал лекции и публиковался в газетах всех европейских стран, был Густав Кассель… столь же переоцененный тогда, насколько его недооценивают сейчас. И хотя мы приветствовали тот факт, что его упрощенная версия Вальраса возродила интерес к экономической теории в Германии, нам самим он мало что мог предложить.

Но давайте вернемся на минутку к предвоенной ситуации. Насколько исключительной была личная встреча экономистов из разных стран, а тем более (в те времена) с разных континентов, иллюстрирует живое воспоминание Визера об одном таком исключении: о встрече, которую незадолго до войны организовал в Швейцарии Фонд Карнеги за Международный Мир[83]83
   Фонд признан иноагентом и находится в списке нежелательных организаций в России.


[Закрыть] для обсуждения серии планируемых публикаций. И здесь мне следует поведать об одном эпизоде, о случайной встрече Альфреда Маршалла и некоторых представителей австрийской школы, о чем г-жа Маршалл рассказывает в своих воспоминаниях[84]84
  Marshall M. P. What I remember. Cambridge: Cambridge University Press, 1947. Описываемый эпизод находится на с. 48. Альфред Маршалл (1842–1924) – профессор политической экономии в Кембриджском университете. – Прим. ред.


[Закрыть]. Я расскажу все так, как услышал от Визера… даже если некоторые из вас уже ранее слышали эту историю из моих уст. Маршаллы и Визеры, как я понимаю, какое-то время проводили летние каникулы в одной деревеньке в долине Доломитовых Альп, тогда входивших в состав Австрии. И хотя они друг друга узнали, но поскольку оба были довольно застенчивыми и не любили болтать, то завязать знакомство даже не пытались. Однажды своего шурина Визера приехал навестить Бём-Баверк, по-моему, в компании какого-то третьего представителя австрийской школы. Он, будучи восторженным и блестящим оратором (который несколько обижался, так как Визер не хотел обсуждать с ним экономику), воспользовался случаем и представился Маршаллу, с которым, как я полагаю, ранее переписывался. Потом миссис Маршалл устроила чаепитие, о котором вспоминает в своей книге и фотография которого реально существует. Судя по всему, все прошло очень мило и в дружеской атмосфере. Но уже в следующем году и Маршаллы, и Визеры – независимо друг от друга – выбрали для отпуска другое место, чтобы спокойно работать и не встречаться с другими экономистами.

Заговорив о великих рассказчиках среди экономистов, я подумал, что у вас может возникнуть вопрос, почему я до сих пор не рассказал подробнее о Шумпетере – безусловно, самом блестящем ораторе среди экономистов, которые мне встречались. Исключением можно посчитать лишь Кейнса, с которым у Шумпетера в принципе было много общего: в частности, обоих терзал зуд озорства, они любили «épater le bourgeois», а еще делали вид, что им все известно, и имели склонность поблефовать, выходя далеко за рамки своих глубоких знаний[85]85
  Шумпетер, говорят, поклялся стать лучшим в Вене экономистом, наездником и любовником, а позже заметил, что достичь столь высокой степени мастерства в скачках на лошади ему так и не удалось. См.: Stigler G. J. Memoirs of an Unregulated Economist, New York: Basic Books, 1988, p. 100. – Прим. ред.


[Закрыть]. Если говорить о Шумпетере, то в течение нескольких послевоенных лет, что он жил в Вене, он почти не общался (и это истинный факт) с экономистами и редко виделся даже со своими сверстниками, коллегами по семинару Бём-Баверка. Конечно, две его довоенные книги и эссе о деньгах[86]86
  Schumpeter J. A. Das Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Natirmalökonomie, Leipzig: Duncker &: Humblot, 1908; Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung (Leipzig: Duncker &: Humblot, 1912, переведенная на английский язык: The Theory of Economic Development / transl. by Opie, R., Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1934; переизданная: New York: Oxford University Press, 1961. И Schumpeter J. A. Das Sozialprodukt und die Rechenpfennige // Archiv für Sozialwissenschaft und Socialpolitik, vol. 44, 1917. – Прим. ред).


[Закрыть] читали мы все. Но лично мы с ним почти не встречались, а некоторые его высказывания по текущим вопросам обеспечили ему среди экономистов репутацию несносного ребенка – enfant terrible. Его в то время настигла беда: в течение короткого периода пребывания на посту министра финансов в разгар инфляции[87]87
  С 15 марта по 17 октября 1919 г. – Прим. ред.


[Закрыть] ему пришлось поставить свое имя под декретом, подтверждающим, что долги, понесенные в довоенных кронах, могут быть законно погашены банком равным количеством послевоенных крон. «Крона есть крона» – гласила фраза. В результате, мне кажется, и по сей день обычный австриец моего поколения покрывается красными пятнами при упоминании имени Шумпетера. Далее он стал президентом одного из небольших банков в Вене, который процветал во времена инфляции, но довольно быстро разорился, после чего Шумпетер вернулся к академической жизни в Бонне, в Германии. Должен добавить, что, хотя люди более старшего возраста, как и его современники, им восхищались, но не очень любили, все посвященные в детали его финансовой деятельности исключительно высоко отзывались о том, как он вел себя после краха банка, которым руководил, с теми, кто пострадал.

В то время мы встречались лишь раз, но поскольку это было связано с послевоенным возобновлением и расширением международных контактов, я об этом расскажу. Чуть более сорока лет назад я решил, что такому амбициозному экономисту, как я, просто необходимо съездить в США, каким-то образом сумел наскрести на поездку средства и почти получить приглашение на работу – условием было, что я доберусь до места самостоятельно. Затем Визер попросил Шумпетера написать для меня рекомендательные письма его друзьям в Штатах. Так я и пришел в его великолепный кабинет – знаете, кабинеты президентов банков чем дальше располагаются к Востоку, выглядят все более величественными, а кабинету Шумпетера место было скорее в Бухаресте, а вовсе не в Вене, – и он снабдил меня кучей писем, написанных в любезнейшем тоне, ко всем крупным американским экономистам; их размеры были столь значительны – настоящие посольские документы, – что мне пришлось заказывать специальную папку, чтобы не помять их в дороге. Но они подействовали как заклинание, своеобразный «сезам, откройся». Я был, вероятно, первым экономистом из Центральной Европы, посетившим Штаты после войны, но меня принимали такие известные экономисты, как Джон Бейтс Кларк, Селигмен[88]88
  Селигмен Э. Р. А. (1861–1939) – профессор Колумбийского университета с 1885 по 1931 год. – Прим. ред.


[Закрыть], Сигер[89]89
  Сигер Генри Роджерс (1870–1930) – профессор Колумбийского университета. – Прим. ред.


[Закрыть], Митчелл[90]90
  Митчелл Уэсли Клэр (1874–1948) – профессор Колумбийского университета и директор Новой школы социальных исследований. О Митчелле см. второе Приложение к этой главе. – Прим. ред.


[Закрыть] и Г. П. Уиллис[91]91
  Уиллис Генри Паркер (1874–1937) – на тот момент работал экономистом-консультантом в Совете Федеральной резервной системы США. – Прим. ред.


[Закрыть] в Нью-Йорке, Т. Карвер в Гарварде (там я пробыл недолго и поэтому не смог повстречаться с Тауссигом[92]92
  Тауссиг Фрэнк Уильям (1859–1940) – профессор Гарвардского университета с 1885 по 1935 год. – Прим. ред.


[Закрыть]), Ирвинг Фишер в Йельском университете и Джейкоб Холландер в Университете Джонса Хопкинса[93]93
  Холландер Джейкоб Гарри (1871–1940) – исследователь и редактор таких произведений, как: Ricardo, D. Letters; Ricardo, D. Notes on Malthus. – Прим. ред.


[Закрыть]. И они обращались со мной намного лучше, чем я мог предположить по своим заслугам. Именно благодаря рекомендациям Шумпетера мне разрешили завершить последний семинар Дж. Б. Кларка своим докладом: причем не по теоретической теме, а по экономической ситуации в Центральной Европе. И последнее, но не менее важное: когда мои надежды на предложение о работе не оправдались, а скромные средства были израсходованы, мне не пришлось мыть посуду в ресторане на Шестой авеню, куда я уже устроился, поскольку Джереми У. Дженкс из Нью-Йоркского университета (точнее, из института Александра Гамильтона) нашел мне должность ассистента, что позволило посвятить себя более интеллектуальным материям. Год спустя учредили первые стипендии Рокфеллера – первые, по крайней мере, для бывших вражеских союзников, – и в страну [Соединенные Штаты] хлынул постоянно растущий поток европейских исследователей. В результате личные контакты между учеными разных стран стали совершенно обычным делом.