Текст книги "Письма с Первой мировой (1914–1917)"

Фридрих Краузе
Письма с Первой мировой (1914–1917)

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ИНСТИТУТ ИСТОРИИ

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»

Ответственный редактор Л. А. Булгакова

Редакционная коллегия:

д-р ист. наук Б. И. Колоницкий,

д-р ист. наук Н. Н. Смирнов,

д-р ист. наук А. Н. Чистиков

Рецензенты:

д-р ист. наук Н. С. Андреева

и

канд. ист. наук С. В. Куликов

Составители:

О. Ф. Краузе и Л. А. Булгакова

© О. Ф. Краузе, 2016 © Л. А. Булгакова, 2016

© Издательство «Нестор-История», 2017

Фридрих Краузе и его письма

«Любовь, война и революция» – так можно было бы озаглавить эту книгу. Перед нами история любви двух молодых людей, создания семьи и ее выживания в драматической обстановке крутого поворота в истории нашей страны. Письма дают нам возможность погрузиться во внутренний мир этих людей, посмотреть их глазами на события того времени и увидеть не пафосную и далеко не героическую изнанку войны. Герои этой книги – совсем не те герои, о которых слагают песни и рассказывают легенды, они просто жили и трудились в суровых обстоятельствах своего времени.

Фридрих Оскарович Краузе был человеком сугубо мирной профессии – детским врачом. Он родился в 1887 году в добропорядочной немецкой семье учителя мужского реального училища при приходе старейшей евангелическо-лютеранской церкви Св. Михаила в Москве. Его родители были уроженцами Курляндии, нынешней Латвии. С детства мальчик пристрастился к чтению и впитал в себя немецкие и русские культурные традиции. Дома говорили по-немецки, в гимназии – по-русски, и оба языка стали для него родными. Хотя Фридрих Оскарович не утратил духовной связи с родиной своих предков, он ощущал себя москвичом.

В 1911 году он окончил медицинский факультет Московского университета и вскоре был принят ассистентом, т. е. стажером, в недавно построенную на средства купца В. Е. Морозова и названную его именем детскую больницу. Ныне она широко известна как Морозовская городская детская клиническая больница. В 1913 году он познакомился с пришедшей в эту больницу работать ассистентом выпускницей Московских высших женских курсов Александрой Ивановной Доброхотовой. Общие интересы сблизили молодых людей, они полюбили друг друга. В июле 1914 года влюбленные впервые отправилась вместе отдыхать на живописные острова побережья Великого княжества Финляндского, где провели две счастливейших недели своей жизни.

Началась война, и в одночасье рухнули все планы, которые они строили, путешествуя в финляндских шхерах. Фридрих был призван по мобилизации на военную службу и в первые же дни войны отправился к месту формирования 253-го запасного госпиталя, в Воронеж. Ни на один день не забывал он об оставшейся в Москве невесте и посылал ей письма, больше походившие на дневниковые записи. В письмах он делился с ней своими мыслями и переживаниями, рассказывал о своих заботах и повседневной жизни. В определенной мере в них отразились общественные настроения военной поры.

Молодой врач с досадой и негодованием писал о неразберихе военного времени, медленном «развертывании» и «свертывании» медицинской службы, ее неудовлетворительной организации и недобросовестности некоторых коллег, засилье канцелярщины и бумагопроизводства, отсутствии живой, нужной работы, в результате чего «мы всё просрачиваем». Это словечко, позаимствованное им из речи А. Ф. Кони, не раз приходило ему на ум.

Краузе не терпелось приступить к своим врачебным обязанностям. Временами он впадал в уныние, томился от скуки и мечтал о возвращении к любимой работе детского врача. Его интересы не ограничивались рамками медицинской профессии. Фридрих Оскарович обладал широким кругозором, не мыслил своей жизни без книг и на войне не оставил своего пристрастия к чтению. Особенно пристально он следил за газетными новостями и стремился разобраться в происходящих событиях.

В годы Первой мировой войны свыше 300 тыс. из 2 млн 400 тыс. этнических немцев русского подданства служили в армии. Двойственность национальной идентичности наложила характерный отпечаток на их восприятие войны. Как и многие другие русские немцы, Краузе переживал подлинную душевную драму. Для него «нашими» были и немцы, и русские. Он задумывался о причинах развязывания войны Германией и первоначально отказывался верить сообщениям о зверствах немцев, считал их голословными, преувеличенными, разжигающими низменные националистические страсти.

Дальнейшие события: оккупация нейтральной Бельгии, разрушение немецкими войсками Реймсского собора и сожжение богатейшей библиотеки Лувенского университета – повергли его в шок. Краузе пытался объяснить этот вандализм безумием отдельных начальников, ошибкой, военной необходимостью, но все эти объяснения не устраивали его самого.

В смятении Фридрих Оскарович искал и не мог найти оправдания немецким ученым и писателям, выступившим в поддержку действий военщины и восторгавшимся ее «подвигами». Он был уверен, что великая страна не могла внезапно превратиться в варварскую. В письмах Краузе размышлял о психологии немцев, о двух типах немецкого национального характера и с сожалением констатировал, что тон задает «пруссак новейшей формации», а расплачивается за это немецкий народ. Тем не менее его не покидала надежда, что возродится старая Германия, культурные ценности которой никогда не могут исчезнуть.

Краузе опасался травли русских подданных немецкой национальности, указывал невесте, как много немецких имен и фамилий в списках убитых и раненых, и не мог удержаться от слез, читая сообщение о погромах немецких магазинов в Москве. Он считал, что русским немцам нельзя поддаваться шовинистическому угару, а следует хранить «старые заветы», честно исполнять свой профессиональный долг и стремиться к скорейшему окончанию войны. «Врач обязан быть прежде всего врачом!..» – утверждал Краузе. Всю свою последующую, полную тяжелейших испытаний жизнь он оставался верен этому принципу.

В начале октября 1914 года госпиталь, в котором служил Фридрих Оскарович, отправился из Воронежа в ближний тыл армии, на прежнюю западную границу Российской империи с Австро-Венгрией, в городок Волочиск, примерно в 175 км к востоку от Львова. Затем недолгое время в ожидании нового назначения Краузе служил врачом в дружине государственного ополчения в Житомире, куда его перевели из-за обострившегося миокардита – осложнения после дифтерии, которую он перенес в Морозовской больнице, заразившись от маленьких пациентов.

В самом конце апреля 1915 года Краузе был назначен старшим врачом 22-го летучего санитарно-дезинфекционного отряда, который еще только формировался. В июне он вместе со своим отрядом отправился в распоряжение 8-й («Брусиловской») армии, входившей в состав Юго-Западного фронта.

По ходу войны его отряд часто передислоцировался в Галиции, на Волыни и в Румынии.

Будничная служба санитарного врача выглядит рутинной и совсем не героической, но она была чрезвычайно важна и необходима. Во время войн смертность в войсках от болезней и эпидемий нередко многократно превышала потери, понесенные в боях. С развитием медицины пришло понимание значимости санитарных мероприятий в армии. Задача военно-санитарной службы заключалась в обеспечении санитарно-эпидемического благополучия войск, предотвращении эпидемий и их прекращении, если они все-таки возникали. Санитарные врачи подвергали свою жизнь опасности заражения и переносили все тяготы походной жизни.

Работа не пугала Краузе, он был рад открывшимся перед ним перспективам и добросовестно отнесся к своим новым обязанностям. Фридрих Оскарович регулярно объезжал села и деревни в районе VIII армейского корпуса, осматривал дома, дворы и колодцы, проверял состояние лазаретов, перевязочных пунктов и околотков, выявлял очаги заразных заболеваний, определял степень снабжения населения продовольствием, занимался лечением и вакцинацией местных жителей, неуклонно проводил санитарные мероприятия и дезинфекцию местности, вел борьбу с холерой, тифом, оспой, дифтерией, цингой. Порой ему приходилось по несколько дней проводить в разъездах, проделывая верхом по 45–55 верст, и он в шутку называл себя кентавром.

На своем посту Краузе бил тревогу, добиваясь разрешения изолировать и лечить местных жителей в госпиталях, сообщая в санитарный отдел штаба армии об отчаянном положении беженцев и необходимости срочной присылки эпидемических и питательных отрядов. Скромный лекарь в чине титулярного советника, каковым Фридрих Оскарович оставался до конца своей службы в армии, не останавливался перед тем, чтобы вступить в конфликт с командирами военных частей, добиваясь от них соблюдения элементарных санитарно-гигиенических требований: мыть солдат в банях, пропускать их вещи через дезинсектор, чистить помещения и т. д. и т. и. Краузе ощутил, что его работа приносит конкретные результаты, и начал испытывать некоторое удовлетворение.

Однако его обеспокоенность за будущее страны нарастала. Он писал невесте о коренной ломке устоев, потрясении и надломе народной психики, предвидел неотвратимые перемены и наступление «новой геологической эпохи» в жизни страны. От былых поисков хоть какого-то разумного объяснения агрессии кайзеровской Германии не осталось и следа. Краузе глубоко переживал за судьбу России. Он не чувствовал себя чужаком, но его крайне удручало изменившееся представление русских о немцах – теперь немец стал восприниматься как «безжалостный и неумолимый железный человек… человек с гипертрофией воли и рассудка и атрофией чувства». В письмах Фридрих Оскарович признавался, что хотел бы «быть в самой гуще жизни, а не на задворках ее», и с гордостью сообщал, что один из коллег назвал его «хорошим и умным русским интеллигентом в лучшем смысле этого слова».

На протяжении всей своей военной службы Краузе не переставал жаловаться на изводившую его «канцелярию». Его забрасывали приказами, циркулярами, предписаниями и требовали отчетов об их выполнении. По словам Краузе, он купался в «бумажном море», которое грозило захлестнуть его своей мутной волной. Бывало, он целыми днями корпел над бумагами, задним числом сочиняя приказы по отряду, приводя в порядок счета и занимаясь мелочной денежной отчетностью в ущерб санитарной работе.

Чтобы справиться со всей этой «писаниной», ему приходилось обращаться за помощью то к опытной в таких делах, как он выражался, «канцелярской крысе» из санитарно-гигиенического отряда, то к старшему писарю казачьей сотни, который брался за бакшиш привести в порядок его канцелярию, то вступать в «соглашение» с делопроизводителем соседнего лазарета. Много хлопот доставляли Краузе и хозяйственные заботы. Медицина уходила на задний план, и он сетовал, что забывает азы своей профессии. Со студенческой скамьи он мечтал устроить где-нибудь в провинции собственную детскую лечебницу на кооперативных, некоммерческих началах. Он и на войне не оставлял эту идею и стремился увлечь невесту своими планами на будущее.

Весной 1916 года в жизни Фридриха Оскаровича и Александры Ивановны произошло важное событие. 29 апреля во время отпуска Краузе они обвенчались в Москве. А уже 1 мая «молодой» отправился обратно в свою часть под Ровно. После женитьбы он «до скрежета зубовного» затосковал по мирной жизни и «настоящей культурной работе». Обострилось его чувство оторванности от «твердой почвы», «от всего родного, любимого». Фридрих Оскарович жаждал мирного, созидательного труда. В письмах он то и дело жаловался жене на прозябание и переутомление не от работы, а «от безделья нежеланного и вынужденного».

Вскоре его «безделью» был положен конец. Летом Краузе участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве. Успешные действия русских войск на этом направлении побудили Румынию в августе вступить в войну на стороне Антанты в надежде на территориальные приобретения. Новый союзник только добавил проблем России. Ввиду слабости румынской армии на помощь ей пришлось оттянуть группировку русских войск с других направлений военных действий. В Румынию передислоцировался и отряд Краузе. Значительная часть Румынии была оккупирована противником. 3 декабря 1916 года был создан Румынский фронт русской армии, включивший в себя и остатки румынских войск. В декабре – январе наступление войск германской коалиции было остановлено. На фронте наступило затишье.

Писем за 1916 год сохранилось совсем немного, да и те что уцелели написаны скупо по соображениям военной цензуры. В ноябре переписка супругов надолго прервалась. Впоследствии Фридрих Оскарович намеревался написать о событиях этого времени, но его замысел остался неосуществленным. Однако даже по кратким упоминаниям Краузе понятно, как тяжело ему пришлось в разгар боевых действий в Румынии и каким «будничным ужасом» была наполнена тогда его повседневная жизнь.

16 января 1917 года в Москве у молодой семьи родилась дочь, которую нарекли Ириной, по имени греческой богини мира. Фридриху Оскаровичу на короткое время удалось вырваться к жене, чтобы поддержать ее в этот момент. Война затягивалась, и военная служба в Румынии все больше тяготила его. Вновь и вновь

Краузе писал о своей тоске по «настоящей медицине», чувстве культурной оторванности и истрепанных нервах у него и у его товарищей по службе.

Известие о Февральской революции застало Краузе в Румынии. Он с восторгом и ликованием отнесся к революции, крестился и со слезами радости читал первые сообщения и манифесты. Его письма весны – лета 1917 года особенно интересны, в них ярко отразились стремительные перемены в стране и в армии. Фридрих Оскарович был увлечен происходившими политическими событиями, нетерпеливо ждал газетных новостей, много рассуждал о политике и теперь уже писал откровенно, без обиняков и оглядки на цензуру.

В современной историографии ведутся острые дискуссии о причинах революции 1917 года, и конца им не видно. При объяснении исторических явлений Краузе отводил почетное место «психологическим моментам». Психологический, идейный, культурный и т. п. факторы выдвигались для объяснения закономерностей общественного развития критиками экономического материализма, придававшего исключительное значение экономическому фактору.

Фридрих Оскарович не являлся приверженцем экономического материализма, ему претили жесткий экономический детерминизм и абсолютизация значения классовой борьбы. С его точки зрения, революция была вызвана не обострением классовых противоречий, а изменением психики людей. Как врач Краузе был склонен рассуждать о войне и революции в категориях психиатрии. При этом его оценки этих проявлений «массового психоза» были прямо противоположными. Если война отбрасывала человечество в культурном отношении назад, то революция позволяла сделать «огромный шаг вперед».

По мнению Краузе, революция стала быстрой и сравнительно легкой, так как защитников старого строя уже не осталось. Разумеется, монархисты никуда не делись, но не они определяли «политическую погоду» в стране. Фридрих Оскарович был прав в том, что сознание негодности старого режима и необходимости нового устройства жизни пустило «прочные корни во всех слоях и классах населения». В этом он видел громадную разницу с 1905 годом, когда понимание необходимости государственного переустройства «не проникло дальше сравнительно тонкого слоя городской интеллигенции и еще более тонкого – сознательных рабочих».

Что касается поведения масс, то в Первую русскую революцию они только подхватывали и превозносили лозунги, но отступили, столкнувшись с серьезным противодействием старой власти, в руках которой оставался «весь правительственный аппарат и средства воздействия». За время мировой войны в общественной и народной психологии произошел коренной сдвиг, что и повлекло смену существующего строя. В сущности, это мнение Краузе не противоречит известному марксистскому постулату, что идея (или теория) становится материальной силой, когда она овладевает массами. Другой вопрос, как и почему это происходит.

Крушение самодержавия многими было воспринято с воодушевлением – как великий праздник торжества свободы и справедливости. Сторонники у старой власти были, а вот защитников действительно не оказалось. В решающий момент, когда перед Николаем II встал вопрос об отречении от престола, он не нашел опоры даже среди главнокомандующих фронтами и Балтийским флотом.

Плыть против бурного течения и погибнуть под «обломками самовластья» тогда никто не решился.

Хотя поначалу Фридрих Оскарович был настроен оптимистически, в его письмах зазвучали тревожные нотки, которые быстро усиливались. Он не сомневался, что возврат к прошлому невозможен и любые попытки восстановления старой власти будут обречены на провал. Поначалу Краузе усматривал опасность слева, в прямолинейной тактике Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, который действовал «в интересах партии и класса, а не в интересах всей нации».

Большой ошибкой левых партий и даже «преступлением перед отечеством» он считал проведение «голых принципов» и внесение вредного брожения в армию, лишавшую ее сплоченности и стойкости. Демократические нововведения в войсках Краузе расценивал как несвоевременные, ослаблявшие дисциплину, дезорганизующие армию в разгар войны, что вело к анархии и полному развалу в стране.

Резкое неприятие вызывали у него и настроения тыла. «У нас создается такое впечатление, что там, в тылу сплошной праздник, сплошные демонстрации со стягами, хождения скопом и в розницу в Таврический дворец, красивые речи и призывы, – а по существу, если не игнорирование, забвение массами задач фронта, то всё же несомненное отодвигание этих задач на задний план», – писал Краузе. Его тревожила предстоящая смена кадрового состава армии и приход нового пополнения, привыкшего митинговать и самоуправствовать.

Не прошло и месяца после падения самодержавия, как Краузе написал: «Мы сидим на вулкане, но взрыв этого вулкана уж не сулит нам новых свобод…» И далее: «Боюсь, что нам суждено дождаться краха». Опасные «симптомы» он увидел в развернувшейся борьбе за власть. Однако главная причина предстоящих потрясений, на его взгляд, заключалась не в отсутствии единения общественных сил, двоевластии и даже не в действиях левых партий, «отказавшихся от слишком острой принципиальной постановки вопросов, а в стихийной некультурности масс, не подчиняющихся никаким партийным лозунгам (ведь в партии у нас организовано ничтожное меньшинство населения)». С самого начала революции он утверждал, что расчет на самосознание и благоразумие масс неоправдан, поскольку требовал от них высокой культуры, а чего не было – того не было.

Фридрих Оскарович сознавал, что является свидетелем «гигантских исторических событий». С волнением он писал жене, что на их глазах «в муках рождается новая эпоха в истории, что на новых началах перестраивается не только жизнь отдельных народов, но и взаимоотношение их, весь строй мысли, мышления людей». Каков бы ни был исход революции в России, ее мировое значение было для Краузе очевидным: «Это начало крушения всего умственного строя современной нам (или прошедшей уже?) культуры, вернее, цивилизации, доведенной до абсурда этой бессмысленной войной, этим гигантским преступлением, грехом против Святого Духа!»

На фронте Краузе недоставало живого общения и обмена мыслями с женой, с москвичами. Он не вполне доверял газетам, чувствовал фальшь официальных сообщений, например, в жгучем вопросе о войне и мире. Фридрих Оскарович засыпал жену вопросами о текущих политических событиях и настроении общества.

Муж искал в ней «свободную гражданку», а находил «просто женщину» – жену и мать. «Не знаю как ты, но я не могу сейчас не чувствовать себя прежде всего гражданином, близко принимающим к сердцу судьбы своей родины», – укоризненно писал Краузе жене.

Александра Ивановна со слезами читала его письма. Она видела в них «только речи гражданина», представлявшие собой «ценный материал для архива», но не для нее. Ей казалось, что политика заслонила мужу семью. После тяжелых родов она долго не могла прийти в себя, все ее мысли вращались вокруг маленькой дочери: где найти няню и прачку, достать продукты и дрова, снять квартиру, заработать деньги и когда же, наконец, вернется домой муж? «Сколько обязанностей на мне лежит: мать, жена, врач, хозяйка, гражданка… С честью я, кажется, несу только одну, ради нее я отказываюсь от всего», – отвечала она мужу. Кормящей матери, целиком поглощенной заботами о дочери, недосуг было рассуждать о политике, она почти ни с кем не общалась и едва успевала просматривать газеты.

Супруги словно говорили на разных языках, начались взаимные упреки, обиды и обвинения в непонимании. Еще недавно счастливый брак стал давать трещину. Уступая настояниям мужа, Александра Ивановна вскользь упоминала о политике. Для нее настоящая свобода и демократия не имели ценности, когда люди находились «под наркозом войны». В политическом отношении она симпатизировала социал-демократам за их приверженность миру и защите интересов рабочего класса, хотя ее высказывания о политике часто зависели от настроения.

Муж подтрунивал над ее симпатиями меньшевикам, называл «ортодоксальной марксисткой» и шутливо заявлял: «Мы с тобой политические противники, Шурочка!..» Его политические взгляды можно охарактеризовать как умеренно-либеральные с народническим оттенком, но за время войны он заметно «полевел». Фридриха Оскаровича раздражали доктринерские речи и «империалистические стремления» кадетов, он присматривался к левым партиям и порой даже находил, что они, «по-видимому, достаточно благоразумны и сдерживают массы».

Оба «политических противника» возлагали надежды на А. Ф. Керенского, считали его истинным героем революции, который «не живет, а горит». Фридрих Оскарович восхищался его удивительной энергией, горячим сердцем и трезвым умом, называл «нашим пламенно-холодным Дантоном», По убеждению Краузе, именно «ему удалось соединить несоединимое: буржуазное правительство с пролетариатом» и тем самым спасти Россию от анархии в первые дни революции. Быть может, полагал Фридрих Оскарович, «ему удастся спасти ее еще раз».

Самым животрепещущим вопросом для разъединенной молодой семьи был вопрос о мире. Краузе казалось, что революция и подъем демократического движения создали основу для мирных переговоров. Не умаляя значения экономических трудностей, он вновь подчеркивал роль «психологических моментов» и выводил на первое место изменения, произошедшие в психике людей. «Тяжелое экономическое положение не помешало Германии с полным напряжением воевать до сегодняшнего дня. Сильная воля всё превозмогает. У нас же теперь нет психологических оснований для напряжения всей своей воли. Не будет этих оснований вскоре и у Германии, если ей не придется больше бояться за свое существование как великой державы», – рассуждал Краузе.

Сколько бы ни призывали политики к продолжению войны до победы, – приходил он к заключению, – «решают, в конце концов, вопрос все-таки массы, совокупная воля всего народа». Война стала катализатором революции, а революция обрекала Россию на поражение в этой войне. Наивно было предполагать, что, ощутив свою силу и свободу, уставшие от затянувшейся войны «массы» будут продолжать сражаться и умирать неизвестно за что. Требование мира возобладало над призывами к войне до победного конца. Революция дала народу надежду на возвращение к мирной жизни и ее переустройство на справедливых началах, а Временное правительство, связанное союзническими обязательствами, эту надежду не оправдывало.

С первых дней революции Фридрих Оскарович поставил относительно войны «совсем скверный прогноз». Ее продолжение, в то время как армия теряла боеспособность, «массы» выходили из-под контроля, обострялись национальные противоречия, особенно на Украине и в Прибалтийском крае, было чревато новым социальным взрывом. Краузе был убежден, что, не будь войны и угрозы разгрома извне, «правительство и рабочий класс столковались бы». Он отчетливо сознавал, что «нам сейчас до зарезу необходим мир», но мысль о сепаратном мире тогда еще не приходила ему в голову.

Без союзников Россия в том состоянии, в каком она находилась весной 1917 года, вышла бы из войны с утратой территорий, что создавало угрозу для новой власти и при любом раскладе ослабило бы страну. Между тем вскоре после отречения Николая II в предвкушении близкой победы в войну на стороне Антанты вступили США. Союзникам нужна была победоносная война, России нужен был немедленный мир. Ситуация зашла в тупик, и благоприятного для России выхода из этого тупика не предвиделось. Временное правительство сделало ставку на продолжение войны.

Летом 1917 года возобновились активные военные действия на фронте. Как и предрекал Фридрих Оскарович, июньское наступление русской армии закончилось провалом. Временное правительство пыталось списать военное поражение на большевиков, развернувших агитацию против войны. «Теперь во всем виноваты большевики, а разве они имели бы успех, если бы почва была не так удобна?» – резонно замечала Александра Ивановна вскоре после июльского кризиса и кровопролитных событий в Петрограде. Обвинения большевиков и лично В.И. Ленина в государственной измене оба супруга отвергали.

Хотя неудачи преследовали русскую армию, у Краузе еще теплилась надежда на заключение мира вместе с союзниками. «Нам необходимо с грехом пополам дойти до худого мира, но это возможно только совместно со всеми воюющими. Надо как-нибудь дотянуть и стараться дотянуть получше», – писал он. Армия разваливалась, в тылу бесчинствовали «взбунтовавшиеся рабы», в экономике царила разруха, а власть демонстрировала свое бессилие. Никаких шансов «дотянуть получше» уже не осталось, впереди страну ожидал только «похабный мир».

Еще в мае – июне 1917 года в ответ на жалобы жены на растущую дороговизну и нехватку продуктов в Москве Фридрих Оскарович сообщал, что в полках тоже голодают: были сокращены рационы, люди питались затхлым хлебом, иногда протухшей солониной и полусгнившей рыбой. Ужасающими темпами распространялась цинга. А ведь всего полтора года тому назад, празднуя Рождество с товарищами «на позициях», Краузе лакомился фазанами и мороженым из шампанского. В июле – августе в Румынии солдат спасал подножный корм, главным образом овощи. Цинга в войсках пошла на убыль и, наконец, прекратилась, но появилась желтуха.

Моральный дух солдат падал. Однако в сокрушительном поражении на фронте Фридрих Оскарович винил не армию, а тыл с его забвением общих государственных нужд, торжеством мелкого личного эгоизма, погоней за наживой и развлечениями. Такого же мнения была и Александра Ивановна, но в отличие от мужа, осуждавшего «психологию тыла» и поведение уклонявшихся от военной службы коллег, она резко отзывалась об учинившем «вакханалию» народе и отсутствии у него даже проблеска сознательности.

Фридрих Оскарович стоял на своем: по большому счету проблема заключалась в недостатке культуры, и в этом не было вины народа – «некультурный народ в два-три месяца не может сделаться культурным». Поэтому «эксцессы, анархия и всякие нелепости неизбежны». Для их прекращения нужна упорная просветительская и организационная работа «культурных слоев населения». Он не осуждал солдат и писал: «Их грехи – это наши общероссийские грехи: темнота, привычка делать всё из-под палки. Они в этом отношении далеко не худшие. И были бы они еще лучше, если бы ваш ужасный тыл не развращал их так систематически».

Поразительно, что, пройдя через мясорубку войны и многое пережив, Фридрих Оскарович стал истинным патриотом России. Его вера в величие России, в гениальность и здравый смысл русского народа удивляла его русскую жену. Всячески стараясь ее подбодрить, Краузе писал: «Верю же я в то, что народ столь высокоодаренный, создавший великую национальную литературу, искусство и музыку, не может погибнуть зря, должен, в конце концов, найти в себе силу созидательную, творческую, организующую, должен найти в себе и талант государственного строительства. Ведь у нас нет навыков, кроме подпольных, узкофракционных. Мудрено ли, что нам приходится сто раз ошибаться, прежде чем найти правильный путь, до всего доходить горьким опытом?..»

Он стремился вселить в жену уверенность, что настанут лучшие времена, надо только «перетерпеть, перестрадать», «Разве можно было бы жить и работать в теперешней России, не веря в ее будущее?» – задавался вопросом Краузе. Но даже его порой одолевали сомнения. В сентябре он написал жене: «А Россия уже не на краю гибели, а в самой пропасти, израненная, обессиленная, окончательно измученная. Выберется ли она когда-нибудь из этой пропасти, залечит ли свои раны?» Александра Ивановна уже ни во что не верила, проклинала войну и твердила: «Мир, какой угодно ценою, только бы мир».

Война была проиграна. Краузе чувствовал себя опустошенным, «никому не нужным паразитом», терзался от собственной беспомощности, тоже проклинал «мировую бойню», которая душит и губит их, и с горькой иронией отзывался об этом «героическом» времени, каким оно может представиться потомкам. В сентябре в его письмах впервые появилось упоминание о грядущей гражданской войне: «Кажется, мы достигли апогея личного и общественного несчастия. Дальше ехать некуда. Что может нас ожидать еще худшее? Позорный мир?

Но для нас сейчас и позорный мир явится ни с чем не сравнимым благом, надо же в этом сознаться. Гражданская война? Она покончит с неопределенностью, и восторжествует какая-нибудь одна сторона. Это хоть шаг к выздоровлению».

Задумываясь о будущем, он писал: «Какие мы будем после войны? Что от нас, от прежних, останется? Разрушенная вконец нервная система… Озлобленность по отношению ко всем более счастливым, спокойным, равнодушным… Затаенное чувство обиды и горечи на всю жизнь… Неужели такие настроения будут доминировать? Страшно даже подумать. Хочется отогнать эти чувства. Но ведь они ползут, надвигаются… Вот где источник большевизма… Горе нам!»

При мысли о будущем Александра Ивановна испытывала страх и ужас. Она умоляла мужа приехать, иначе у нее «не хватит сил бороться за эту проклятую жизнь». В октябре 1917 года Фридрих Оскарович вернулся в голодающую и замерзающую Москву. Его предчувствие гражданской войны оправдалось. В следующем году его вновь мобилизовали, на этот раз в Красную армию, где он самоотверженно работал в госпиталях, боролся с «испанкой» – особо тяжелой формой гриппа, эпидемиями сыпного и возвратного тифа.