Текст книги "Возвращение в Сокольники"

Фридрих Евсеевич Незнанский
Возвращение в Сокольники

Пролог
ПРИГЛАШЕНИЕ В СОКОЛЬНИКИ

– Нет, нет, Санечка, не то… не то…

– Слушай, ты что, с ума сошла, что ли? Ты кому советы даешь?

– Ой, дурачок! Ну почему же, если хорошо, не сделать еще лучше?

– Будешь вякать, сейчас встану и уйду!

– Не буду, не буду! Только не уходи… А можно я тебя о чем-то спрошу?

– Ага, есть такая серия умных вопросов-ответов. Хочешь угадаю?

– А ну попробуй!

– Ты меня любишь? А я чего делаю? Ты на мне женишься? Созвонимся. Это?

– Фу! Грубиян и нахал! Злой и бесчувственный зверюга! Как я тебя ненавижу! Хочешь я все-все про тебя расскажу?

– Категорически нет. И вообще, с чего это ты вдруг такая разговорчивая? Я разве давал разрешение?

– Ах, простите меня, мой энергичный кавалер! Уши у него, видите ли, вянут!

– Девица, не хами!

– С твоей помощью я уже давно не девица!

– Я это знаю. Нечем хвастаться! И кстати, ты слышала анекдот про французского дворника-философа?

– Если анекдот безобразный, то я его могла услыхать только от тебя.

– О господи, за что ты наградил меня этим несчастьем? Я же сказал: философ! Неизвестно еще, у кого уши…

– Ну ладно, не злись. Так чего он там?

– А ничего. Улицу метет и метлой своей шаркает. Шарк… шарк… Потом шарк-шарк-шарк… И опять шарк… шарк…

– Ну и что смешного?

– А то, что из окна высовывается шикарная такая дама, вот вроде тебя, и орет на всю улицу: «Мсье, черт побери! Вы уже полтора часа сбиваете с ритма весь квартал!»

– Ха-ха-ха! А что, я действительно тебе так нравлюсь?

– В смысле?

– Ну сам же только что сказал: шикарная, как я. Или опять все врешь?

– Увы, боюсь, что не вру.

– Кошмар! И это – я! Я, понимаешь, люблю этого негодяя! Кто бы сказал…

– Так. Все. Никакого толку от тебя сегодня нет. Ритма ты не выдерживаешь. Без конца болтаешь на всякие отвлеченные темы. А я как дурак…

– Почему «как»?

– Все, тишина в студии, как говорил один мой приятель-киношник. Охота болтать? Болтай. А я встал и пошел.

– И уходи! Нечего тут, понимаешь… разлегся! Вон белый день еще на дворе! Все приличные мужики на работе работают!

– Значит, я – неприличный. Тебе же хуже.

– Ну и уходи!

– Как скажешь, дорогая…

Турецкий медленно и без всякой охоты поднялся. Постоял на коленях, размышляя, что, может быть, вот так, резко, уходить все же не стоит. Тем более что шикарная дама, едва он навис над ней, чтобы перешагнуть на пол, немедленно приняла одну из наиболее соблазнительных своих поз. Вот же какая зараза! Нy как удержаться?

Но тут же сверкнула мысль: надо ехать домой.

Смешно, а что такое дом? И вообще, есть ли у него дом? Ну то место, где тебя ждут? Или та берлога, куда ты забираешься, когда тебе больно? Да было вроде. Пока Ирке не обрыдли окончательно его похождения и она не переехала несколько дней назад в квартиру своей подруги, которая охотно сдала ей ее в связи с отъездом в Штаты. Пока на год, а там видно будет. А Ирка захватила дочь и тут же слиняла, аргументировав тем, что и ей спокойней, и Нинке ближе к школе, и вообще. В это «вообще» каким-то образом вместилась вся их совместная жизнь. «Давай отдохнем друг от друга», – сказала Ирина Генриховна. Ну да, вот так просто, никаких сцен, это уже давно пройденный этап. А теперь не надо ничего придумывать, врать про задержки на службе, про какие-то там командировки в область и так далее. И все бы неплохо, но… тоскливо временами отчего-то.

Он перелез-таки через восхитительное тело Марии. Мары – она обожала, когда ее так называли. Посмотрел на то, что оставлял недоделанным, и подумал, что, наверное, это и правильно – всегда лучше оставлять после себя нечто, что надо будет обязательно доделать потом. Долюбить, черт возьми. Дотрахать, в конце концов. Чтоб пустыми вопросами не мучилась. Нет, но как смотрит! Не верит, поди, что он сейчас оденется и уйдет. Сколько, оказывается, у одинокого мужчины обязанностей, о которых он и не подозревает, проживая в семье! Руководствуясь желаниями жены. Это же чудо, когда за тебя решают проблемы. А потом чудо кончается, уступая место другому какому-нибудь чуду. Или – полной свободе. Ну да, можно подумать, что тебе сильно мешала семья! Сука ты, Турецкий.

Явился, взял свое, натянул носки… а где они, кстати? Турецкий свесился с тахты и стал осматриваться в поисках собственных носков. Кажется, зашвырнул их под тахту. Он нагнулся ниже, задрал плед, свисавший до полу, и в этот момент заверещал его «мобила», брошенный на тумбочке, с другой стороны.

– Это тебя? – глупо спросила Мара.

– Ну не тебя же! – Действительно, а кому еще стали бы звонить в пять вечера по телефону, номер которого был известен весьма узкому кругу лиц. Турецкий им пользовался, как он говорил, уходя «в эмиграцию». Когда хотел максимально стать невидимым и неслышимым.

Подниматься и обходить здоровенную тахту кругом было лень, и Турецкий потянулся к трубке, с непонятным мстительным чувством придавив девушку Мару так, что она кокетливо взвизгнула. Вот так, лежа поперек ее тела, Турецкий достал трубку, включил и поднес к уху.

– Я слушаю, – сказал он, не видя надобности представляться.

– Приветик, «важняк», – услышал он мягкий и доброжелательный голос. – Ну, кончил, что ли? Можем минутку побазарить?

Турецкий невольно кинул взгляд на занавешенное окно. Слегка расслабился, и Мара заерзала под ним: ну да, сейчас-то он тяжелый. Александр взглянул на нее и прижал указательный палец к губам.

– А почему бы и не побазарить? Как, говоришь, твое погоняло?

Голос хохотнул:

– Ты шутник, «важняк». Это хорошо. Говорили, что ты понимающий мужик. Тогда такой вариант. Сокольники знаешь?

– Конкретнее.

– А как войдешь в парк от метро, шагай влево. Там, возле первого просека, есть поворот за спину этого хренового комплекса. Ну, «Сокольники», каждый козел знает. А за ним, в тени сирени, «важняк», есть небольшой ресторанчик. «Фиалка» называется. Дураков кормят говном, а белых людей – чем пожелают. Ты чего б хотел на ужин?

– Устрицы, блин.

– Заметано, – спокойно ответил абонент. – А какие предпочитаешь? Французские или из Италии?

– Из Монако.

– Мудило ты, «важняк», в Монако же нет своих устриц, их туда специально привозят!

– Это – как сказать!

– Да? Ну пусть. Хрен тебя знает, может, ты и прав. Ладно, я скажу, чтоб специально для тебя блядскую этикетку поставили: «Сделано в Монако». Значит, зайдешь, тебя узнают и встретят. В восемь будь. Успеешь?

– А почему я должен не успеть?

– Ну… мало ли. Палку кинуть, подмыться, одеться, а? Шмара-то у тебя в самом соку.

– Ну, короче, я тебя выслушал, хоть ты и не назвался. Поэтому могу предположить, что ты – обычная «шестерка», у которой и имени-то нет своего, один гонор. Но, повторяю: твои проблемы. А теперь ты мне скажи, если я кому-то понадобился, почему он сам не хочет взять трубку и сказать об этом? Если считает ниже своего достоинства, так ты прикинь, он ведь и мне ни фига не нужен. И с какой стати я должен бросать свои дела, какими бы они у меня ни были, и бежать сломя голову на край света, в дерьмовую «Фиалку», где к тому же еще и говном кормят?

– Не, ты не усек, «важняк». С тобой человек говорить хочет. Он велел мне назначить тебе стрелку. Чего я не так сделал?

– Да по-твоему выходит все так, а по-моему, все через задницу. Серьезные люди так не договариваются.

– Ладно тебе! Не кипишись, «важняк»! Это ты-то серьезный?

– А я вот сейчас пошлю тебя, а ты передашь своему хозяину, чтоб он в следующий раз таких козлов на переговоры не присылал. Будет тебе стрелка, блин, в одно место!

Турецкий оглянулся на Мару, и та фыркнула. Ну и разговорчики!

– Остынь, «важняк», – заметно сбавил тон абонент. – Все, закончили базар. Велено сказать: ждут к восьми. А вот за козла ответишь. В другой раз.

– Если он у тебя случится.

– Я сказал.

– Поглядим…

– Санечка, – сказала Мара, – а ведь это что-то очень серьезное, да? – В ней неожиданно пробудился провидческий талант.

Турецкий отключил трубку и отбросил ее в сторону.

– Ты не хочешь мне рассказать?

– Не хочу.

– Я ж говорю, злой.

– Так, девушка, разговоры закончены, у меня появилось срочное дело.

– Ты не хочешь вернуться сегодня?

– Куда?

– Послушай, я ведь так и обидеться могу!

– Можешь, но лучше не надо. Тебе не идет надутая физиономия. Она тебя старит.

– Ну, знаешь?!

– Ну, знаю…

Вот так, привычно уже пикируясь, Турецкий быстро одевался, а Мара продолжала нежиться на своем бескрайнем лежбище, пытаясь определенно еще разок совратить Турецкого. А он не совращался, потому что голова была занята совершенно другим. Он думал о том, почему сразу не послал этого наглеца, зачем согласился на встречу. Хотя даже приблизительно не мог представить себе, на кой она ему черт сдалась. Но что-то все-таки было в этом голосе такое, что указывало, с одной стороны, на серьезность намерений, а с другой – что от подобных встреч благоразумные люди, как правило, не отказываются. Случается – себе дороже. Да в общем-то, и чем он, в сущности, рисковал? Головой? Невелика ценность. А те, кто приглашали для «базара», хорошо информированы. Надо бы, по идее, пригласить сюда спеца, чтобы он обшарил стены, потолки, выключатели и прочие места, где любят обычно ставить спецтехнику. Неприятно все-таки заниматься любовью, зная, что кто-то где-то, сидя перед экраном телевизора, рассматривает тебя и твою даму во всех подробностях. Еще, возможно, и комментируя при этом особо забавные эпизоды, которых всегда хватает, если ты не стесняешься своей страсти.

И опять с какой-то самому себе непонятной злостью вдруг вспомнил свой недавний позор – иначе это состояние и назвать-то нельзя. Ну да, чуть ли не вчера это и случилось, едва ли не накануне Иркиного отъезда. Он уже занимался делом этих гребаных «центурионов» и в буквальном смысле разрывался между ночными засадами, лежбищем Мары и собственной квартирой, где было просто необходимо появляться – хотя бы под утро, чтобы как-то сохранять еще семейное статус-кво. Что получалось все хуже и хуже.

Он спал, как обычно в последнее время, на кухонном диванчике, приставляя с торца две табуретки, иначе ногам неудобно. Жалкое и унизительное уже само по себе это было зрелище. Уход «в эмиграцию», по собственному же выражению Турецкого, был все же лучше косых и злых взглядов супруги, резких и безапелляционных «выступлений» нередко в присутствии дочери, которая, по глазам было видно, очень жалела папочку, но и возражать не смела.

И вот спал кое-как, пока не проснулся от проклятого «мобильника», что лежал на столе, возле головы Александра Борисовича.

Вроде рано еще звонить. В квартире тихо. Может, ушли уже? Нет, из комнаты дочери донеслась музыка. Ага, решили не беспокоить родителя, который явился под самое утро. А потом долго стоял под душем, чтобы смыть с себя казавшийся почему-то резким и противным запах духов Мары. Просил же: лезешь в койку – не провоцируй. А та смеется: думаешь, она тебя так сильно ревнует? Да я на ее месте уже давно засекла бы тебя с любовницей, будь ты моим благоверным. Вот тебе и вся логика.

Турецкий дотянулся до трубки, включил и стал слушать, кто отзовется. И услышал тихое и сдавленное:

– Саня, ты?

– Нет, это Пушкин! – почти рявкнул он. Но, опомнившись, воровато сунул руку с трубкой под одеяло, накрылся с головой и тоже почти зашептал: – Ты чего, совсем с ума сошла? Куда звонишь? И в какое время, соображаешь? Тут же все дома…

– Санечка, прости, – как-то потерянно заторопилась Мара, – я не хотела тебя будить. Но дело в том… словом, полчаса, наверное, назад у меня раздался звонок. Я взяла трубку. Говорят: Мария Дмитриевна? И голос – женский. Я молчу. А там подождали и снова говорят: ну ладно, молчите. И так вздохнули… Саня, это не могла быть твоя Ирина? Я в первый раз в жизни вдруг так испугалась. И вот не выдержала, хотела проверить…

– Успокойся, – ответил Турецкий, – она такими глупостями не занимается. Спи, еще рано.

Он отключил телефон, скинул с головы одеяло, чтобы положить трубку на место, и… обомлел. Почувствовал вмиг, что все тело его стало каким-то мокрым и липким.

В открытой двери, придерживая рукой полу короткого халатика, стояла Ирина и понимающим, насмешливым взглядом рассматривала его – потного и взъерошенного.

– Тебе не жарко, Турецкий? – произнесла наконец. – С головой, под одеялом! Все руководишь?

Она презрительно хмыкнула. А у него словно язык прилип к гортани.

– Видишь ли… это связано с работой…

– Не надо, Турецкий, – жестко возразила она. – Мы сейчас с Нинкой переезжаем. Все, что нужно ей и мне, я упаковала. Ты можешь снести чемоданы вниз? Или мне водителя попросить?

– Какого водителя?!

– Того, кто нас отвезет к Ларисе. Можешь не волноваться, он мне не любовник, а шофер директора моего училища. Я договорилась заранее, зная, что на тебя даже в такой мелочи рассчитывать нельзя. Так поможешь? Или позвать?

Она ушла в комнату, а Турецкий сел на диванчике и почувствовал себя так, будто ему на голову вылили ушат ледяной воды.

Позже он попытался сбивчиво объяснить жене, что был действительно на задании, которое сам же и придумал на свою голову, и что это запросто может подтвердить и Славка Грязнов, который лично отрядил в помощь своего оперативника. Но Ирина лишь отмахивалась, показывая, что вопрос решен и ей не нужны оправдания. А под конец ввернула-таки:

– Слушай, Турецкий, перестань полоскать мне мозги! И тебе я не верю больше, и Славке твоему. И где ты бываешь, я знаю, и с кем. Оставь меня, мне ложь надоела!

И уехали. Водитель Миша старательно делал вид, что все происходящее его ничуточки не касается. Нинка мужественно шмыгала носом и заявила, что она – ненадолго. И если ее будут продолжать терроризировать, она вернется к отцу. Взрыв не произошел лишь по чистой случайности. Нервы у Ирины оказались крепче, чем у остальных.

Возвращаясь к этим недавним событиям, Турецкий понимал, что с тем звонком он, конечно, вляпался, будто шкодливый мальчишка. Сопляком оказался, другими словами. Но теперь-то чего еще от него хотят? И главное – кто? Братве подобные розыгрыши не нужны. А здесь припахивает профессиональной провокацией – подслушивать, подсматривать, нагонять холодку этакого… Это – «конторские», скорее всего, ребятки, от чьих услуг отказалось государство. Либо они сами от него отказались.

Но, как бы там ни было, согласие свое на встречу Турецкий уже дал, и теперь следовало быть во всеоружии. В прямом и переносном смысле. «Макаров» был при себе, поскольку и этой ночью снова в засаду. Но все-таки основным оружием старшего следователя Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Александра Борисовича Турецкого было его деловое спокойствие и уверенность в себе. Вот и придется действовать спокойно и решительно – это в крайней ситуации. А так?… Ничего судьбоносного для себя Александр Борисович все-таки не ожидал…

Коренному москвичу искать в Сокольниках «Фиалку» – это примерно то же самое, что спросить: эй, парень, где Сокольники, не подскажешь? Абсурд, иными словами.

Шагнув под своды, так сказать, Турецкий слегка удивился. Была всегда обычная «едальня», где почему-то постоянно было очень холодно, сколько ни разогревайся изнутри. А сейчас стало уже подобием чего-то. Видно, в частных руках заведение. Даже подобие относительного уюта появилось.

– Вы к кому? – поинтересовался у дверей швейцар, он же по совместительству – секьюрити.

– Меня ждут, – кратко ответил Турецкий, не желая дополнительных разъяснений.

– Прошу. – Тот предупредительно пошире распахнул дверь.

На улице было не холодно, но, помня о ночной работе, Турецкий надел теплую кожаную куртку. На нее глазами и показал секьюрити, мол, не желаете? Турецкий не желал, поскольку под мышкой, в кобуре, у него висел «макаров». Секьюрити кивнул и жестом показал на вторую дверь, в зал.

Народу в зале почти не было, так что трудно понять, кого и от кого, главным образом, тут охраняли.

Из притемненного угла поднялся пожилой человек с коротко стриженной рыжеватой бородкой и аккуратной лысинкой, обрамленной чуть седеющим венчиком светлых волос. Впрочем, все это Турецкий разглядел, когда, повинуясь жесту, приглашающему его, подошел ближе. Такой, понимаешь, частный доктор по венерическим болезням. Либо адвокат. Либо еще кто-нибудь.

От соседнего столика к Турецкому повернулись двое коротко стриженных явных братанов и, будто по чьей-то команде, отвернулись.

– Добрый вечер, Александр Борисович, – с легкой, почти ускользающей улыбкой приветствовал Турецкого этот старикан. – Благодарю за точность. Куртку снять не желаете? Это раньше здесь была постоянная холодрыга, а теперь – вполне ничего.

– Спасибо, мне не жарко. Да потом, мне ведь прямо отсюда на службу.

Но куртку он все же расстегнул, и старикан увидел ремень от наплечной «сбруи» на груди у «важняка».

– А! – улыбнулся он. – Ну да, я же все позабываю, что вы у нас следователь по особо опасным, предпочитающий иногда бегать и опером.

– У вас хорошие сведения. Но – чем обязан?

– Не беспокойтесь, много времени я у вас не займу. Так вы что, в самом деле желаете отведать устриц?

– А вы разве не в курсе?

Тот засмеялся – добрым, мягким смешком, даже и близко не напоминающим тот, телефонный голос, хотя и был чем-то похож.

– А есть-то вы их умеете? – продолжал искренне улыбаться старикан.

– Научить? – улыбнулся и Турецкий.

– Только честно, – старикан наклонился к Турецкому, – а мне не поздно менять вкусы? Это же… – он сморщился и посучил пальцами, изображая нечто ничтожное и наверняка невкусное.

– А мне нравится… – философски изрек Турецкий, подразумевая совершенно иное.

Слышал старик этот древний тюремный анекдот и захохотал.

– Ну как скажете! Сейчас прикажу! И чтоб из Монако, да?

– Оставьте, – успокоил его Турецкий. – Мы ж не для этого пришли сюда. Так не будем терять и вашего, и моего дорогого времени.

– Как скажете, как скажете… – вздохнул старик и хитро сощурился. – А козлу одному я приказал все же дать по рогам. Знаете за что?

– Интересно.

– За непочтительность.

– Ну что ж, если на пользу… Так о чем же будет речь идти, к чему так длинно предисловье?

– Да предисловье, глубоко уважаемый мною лично Александр Борисович, необходимо для того, чтобы вы успокоились, перестали нервничать и думать, будто что-то вам здесь угрожает. Может, все-таки по рюмочке? Ах да, все позабываю, что у вас впереди служба. Разговор будет абсолютно доверительным. Я скажу, вы сделаете мне одолжение и выслушаете, после чего обменяемся, если потребуется, аргументами. Идет?

– Ну идет. Скажите, пусть кофе принесут. Черный.

Старик щелкнул пальцами, и официант, на которого взглянул Турецкий, немедленно кивнул. Что он понял? А черт их всех тут знает.

– Александр Борисович, дорогой мой. – Старик достал очки в хорошей оправе, надел их на кончик носа, но посмотрел на Турецкого поверх стекол. – Знаете ли что? Вы всем надоели.

Точно так же надел свои очки и Турецкий и тоже, глядя сверху, уставился на старика.

– Повторить?

– Зачем, у меня всегда было хорошо со слухом. Кому надоел? Можно конкретнее?

– Всем. Наверху, в середине, внизу. В вашей собственной Генпрокуратуре и в Министерстве юстиции. В МВД и ФСБ. В Кремле и на местах. Повсюду. Ну послушайте, право, это у вас таков стиль – брать любой висяк и раскручивать его. А всем ли это надо? Вы задумывались? Нет. Вы – умница. У вас определенный талант. Вы умеете работать. Но! Вы начинаете крепко мешать. – Увидев желание Турецкого возразить, старик предостерегающе, но без всякой угрозы поднял ладонь. – Я повторяю, у вас редкий по нашим временам талант. Есть тысяча… пусть даже сотня! Да хоть и десяток достойных мест, куда вас примут с распростертыми объятиями! Послушайте меня, старика, Александр Борисович! Уйдите вы с этой чертовой Дмитровки, которая у больших людей уже вот где! – Он похлопал ладонью себя по загривку. – Заживите наконец-то спокойной и счастливой жизнью! – Он наклонился еще ниже над столом, глядя снизу вверх ну просто поразительно честными и преданными глазами. – Ирина Генриховна – умнейшая женщина и глубоко вас любит, искренне переживая ваши эти сумасшедшие ситуации. О дочке я уж и не говорю. Вы любите эту Мару. Знаю, видел. Роскошная женщина. Любите, ну и любите себе на здоровье! Им-то всем зачем жизнь портить, которая у всех – одна! Одна, Александр Борисович, дорогой вы мой…

– Говорите вы хорошо…

– Честно, Александр Борисович. И доверительно. Тет-а-тет, как говорится. – Он вдруг обернулся и тихо спросил: – В чем дело? Где кофе?

И тотчас из-за спины Турецкого рука в накрахмаленной манжете протянула и аккуратно поставила чашечку черного кофе. А перед стариком официант, обойдя стол, поставил маленький графинчик с коньяком, судя по всему. Старик, отстранив руку услужливого официанта, взял графинчик сам и налил понемногу в две рюмки.

– С кофе – совсем неплохо, – сказал он, чуточку подвигая одну из рюмок навстречу Турецкому. – А я кофе, к сожалению, на ночь уже не могу. Мотор пошаливает. – Он похлопал легонько себя по груди. Поднял свою рюмку, показал Турецкому, что он с ним как бы чокается, и выпил. Отставил в сторону.

– Скажите мне по-совести, Александр Борисович, сколько бы вы хотели отступного?

– Как-то не приходилось думать на эту тему.

– А вы прикиньте! Двести тысяч «зелененьких»? Без налогов и обложений. На устройство новой жизни. Это – сумма.

Турецкий вздохнул. Поправил очки, усмехнулся.

– Ну ладно, пусть будет двести пятьдесят. На тех же условиях.

– А с вами, смотрю, не соскучишься.

– Александр Борисович, – похоже, старик обиделся немного, – ну сами-то побойтесь Бога! Триста – это уже край!

– А если я откажусь?

– Не стоит вам этого делать. – Помрачнев, старик резко мотнул головой. – Я ж говорю: край.

– Ну а все-таки? – Игра была совсем не забавной, но казалось, что старик еще не все сказал, что ему велено. И не он здесь тоже главный. Но и не пешка.

– Если вы совершите эту ошибку, понимаете? – Взгляд старика стал холодным и строгим. – Ну… для начала… на вас уже столько компромата, что мало не покажется. Особенно если вылить все разом и практически во все центральные издания. Одно дело, когда вы сами уходите, совсем другое, когда вас попросту вышвыривают. А речь пойдет об этом… Дальше – жена и дочь. Вряд ли им нужен такой позор!

– Но есть же и радикальные способы решения сложных вопросов? – Турецкий откровенно ухмыльнулся.

– Есть… – Старик внимательно посмотрел ему в глаза и тоже хмыкнул: – Конечно, есть. Но зачем? Вы – настоящий профи. У вас, повторяю, талант. А мы что, идиоты, чтоб убирать тех, на ком дело держится? Бывают, разумеется, безвыходные ситуации. Случаются и ошибки, куда без них, все – живые люди. Но вас мы уважаем. Да и скандал, честно говоря, никому не нужен. Ну уберут… Кинутся распутывать. Пока то да се, дело стоять будет! Вам ведь в вашей практике частенько подбрасывали уже ненужного киллера, верно? Ну что ж, мавр сделал свою черную работу… А вы еще молодой. Мне бы да ваши годы! Ох, дорогой мой!…

– Я так понимаю, что выбора вы мне не оставили, предложив взамен некоторые варианты, да?

– Абсолютно верно. И я очень рад, что вы это правильно поняли. Значит, не все так плохо, верно?

– А подумать я могу?

– Разумеется! Кто ж такие проблемы решает с бухты-барахты? Конечно, подумайте. Ха, помните шутку переломных лет? «Вступлю в партию. Возможны варианты!» Ох, Александр Борисович, дорогой вы мой, нет ничего нового на этом свете. Думайте, размышляйте. Недели вам вполне хватит.

– На что? – наивно спросил Турецкий.

– На то, чтобы написать достаточно убедительное заявление вашему другу и шефу Константину Дмитриевичу Меркулову и найти собственные аргументы, если мои не показались вам достаточно убедительными. Сегодня у нас с вами что? Воскресенье. А у вас работа, это ж надо? Действительно, ни сна ни отдыха… Ну вот, до следующей субботы как раз и хватит. Ежели желаете наиболее удобный для себя вариант… В субботу, скажем, на этом же месте либо где-нибудь рядом, договоримся еще, вы приносите мне в конверте копию врученного Меркулову своего заявления об уходе из Генеральной прокуратуры – не из юстиции, помилуй бог! – я беру у вас этот конверт, вручаю другой, где будут находиться триста тысяч баксов, при необходимости предоставляю вам охрану – чин по чину! И мы расстаемся. Каждый идет в свою сторону.

– Значит, вы уже все продумали? А где гарантии?

– Александр Борисович, – обиделся старик, – не надо. Вон у вас поди «макаров» под мышкой, а я разве усомнился, что у вас тоже есть слово чести?

– Скажите, я даже не знаю вашего имени, где я мог вас видеть раньше?

– А вы можете меня в дальнейшем называть Иван Иванычем, чем плохо? Истинно по-русски. Но мы не виделись. Точнее, вы меня – нет, зато я вас и видел, и многое о вас знаю. Профессия такая.

– Адвокат?

– И это. Отчасти. Но не будем забивать мозги мелочами. Значит, в следующую субботу. Примерно в середине дня. Уточним. Здесь или рядышком. Даю вам свое слово. Оно ценится.

– Не сомневаюсь. Ну а если все-таки передумаю? Сразу стрелять будете?

– Хотите знать, к чему готовиться? Право, не стоит. Однова живем, Александр Борисович, как говорили старики. К коим я принадлежу в гораздо большей степени, чем вы, молодой еще, по сути, человек… Но чтобы вы, как тот райский плод, быстрее дозревали, в течение недели разок-другой вам, вероятно, напомнят о нашем уговоре. На дорожку не желаете еще? – Старик щелкнул пальцем по графинчику.

– Нет, благодарю вас.

– Вольному – воля.

Старик чуть привстал и кивнул Турецкому, прощаясь.

Руки они друг другу не пожали. Александр Борисович, скосив глаза, увидел застывших истуканами братанов, сидевших перед банками с пивом. Тоже кивнул и поднялся.

Выйдя из «Фиалки», всей грудью вдохнул вечерний апрельский воздух и вдруг ощутил, что у него закружилась голова. Может, от напряжения.

Он задернул молнию куртки до самого подбородка и пешком пошел в сторону метро.

И подспудно проклюнулась мысль: ты будешь большой дурак, Турецкий, если не найдешь выхода. И большой негодяй, если с ними согласишься…