Текст книги "По агентурным данным"

ИЮНЬ 1945, Москва

– Ну привет, братишка! Как я рад тебя видеть! – Олег Сташевич разглядывал худое до крайности, постаревшее лицо двоюродного брата.

Брат Николай, доктор наук, приехал из Ленинграда, где заведовал лабораторией в очень известном медицинском научно-исследовательском институте. Он был пятнадцатью годами старше Олега, но всегда казался ребенком вследствие необычайной даже для ученого рассеянности, забывчивости и общей неприспособленности к жизни. Сегодня утром Олег встретил его на Ленинградском вокзале – брат приехал в командировку. Вместе с шумной толпой пассажиров они пробирались к выходу на площадь, и Олег удивлялся про себя обилию безруких, а чаще безногих калек на самопальных платформах-каталках. Инвалиды просили на опохмел, и делали это довольно бесцеремонно. Николай, типичный интеллигент в очках, немедленно стал объектом нападения. Наметанный глаз инвалидов сразу увидел в нем существо безответное и безотказное. Николай краснел, совал деньги в дрожащие руки, и подвергался еще более активной атаке других страждущих.

Олегу это в конце концов надоело. Он наклонился, что-то шепнул ближайшему калеке, и через мгновение пространство вокруг них опустело.

– Что ты ему сказал? – удивился Николай.

– Не важно. Важен результат.

– Все-таки у нас в Ленинграде этого нет. На вокзалах не попрошайничают, – не преминул заметить Николай.

– А ты часто на вокзалах бываешь? – усмехнулся Олег.

– Честно говоря, нет, – смутился брат. – Но вчера вечером, когда уезжал, ни одного не видел.

– Вечерами они уже пьяные лежат, – заметил Олег. – Жаль мужиков, пропадают, – вздохнул он.

Сташевич отвез брата к себе, в коммунальную квартиру на Кропоткинской. Они выпили чаю в большой, метров тридцати, комнате Олега. Брат посмотрел на фотографию молодой женщины, стоявшую на письменном столе.

– О Наташе ничего? – осторожно спросил он.

– Ничего нового. Как ушла медсестрой в сорок первом, так и все. Два письма получил в сорок первом же, и больше ничего.

– Найдется! – стараясь, чтобы голос его звучал уверенно, произнес Николай. – Знаешь, каких только чудес не бывает.

– Знаю, чудеса бывают, – кивнул Олег, обрывая разговор.

Ему ни с кем не хотелось обсуждать больную тему… Пропавшая невеста… Убитая? Искалеченная? Просто забывшая его за четыре военных года? Он ничего не знал о ней. Родители Наташи были эвакуированы – ее отец занимал видное положение в Министерстве тяжелого машиностроения. А сама она, только что закончившая десятилетку, вместе со всем классом рванула на фронт. Адрес родителей затерялся, других родственников он не знал. И он, до той поры, пока не сможет отыскать ее или узнать о ней что-либо, запретил себе и говорить на эту тему.

Николай отправился по делам, а ближе к вечеру они встретились в центре, и Олег повел его в пивную «Есенинская», расположенную под Лубянским пассажем. Оказалось, что заведение благополучно пережило военные годы и открылось вновь. Зал был полон. Преобладали военные в обмундировании самых разных родов войск. Воздух был насыщен пивными парами и густым папиросным дымом, который плавал под низкими, сводчатыми потолками. В дальнем углу нашелся свободный столик на двоих, братья заняли его, и перед ними тотчас возникли две тарелочки с обязательной закуской: подсоленные сухарики, моченый горошек, ломтик жирной ветчины.

Олег заказывал пиво и увидел краем глаза, как жадно схватил брат ржаной сухарик, с каким наслаждением принялся сосать его, прикрыв глаза.

– Извини, – опомнился Николай. – Знаешь, блокада.

– Ну да, понимаю, – кивнул Олег, отводя глаза.

– Ничего ты не понимаешь! Кто это не пережил, тот не поймет! Я осень сорок первого никогда не забуду… Я с Га-шенином работал. Крупнейший патологоанатом. Со второго сентября по двадцатое ноября было пять снижений норм выдачи хлеба. И началось. В прозекторскую свозили трупы. Мы их регистрировали, выдавали свидетельства о смерти. Сначала привозили десятками в день. Потом сотнями. Доходило до тысячи. Вскрываем – сплошь дистрофики. Жира нет нигде – ну это понятно. Но органы, органы! Голод съедал их! Печень, потерявшая две трети своего веса. Сердце, потерявшее более трети своей массы! Селезенка уменьшается в несколько раз! Элементарная дистрофия. Ты понимаешь, что это? Человек уже получает почти нормальный рацион. А организм не усваивает – ни одна из систем не в состоянии функционировать, переваривать и усваивать пищу. Организм сам себя съел! Это ужасно. Это необратимо.

– Ты-то как? – спросил потрясенный Олег.

– Я-то ничего. Наш институт работал все это время. А мы, сотрудники, находились на казарменном положении. Это помогло выжить. Силы экономило – не надо ходить на работу, да и меньше опасности попасть под артобстрел. Вечера проводили вместе, это тоже помогало. Все друг друга морально поддерживали. И даже вакцину новую сделали!

– Какую же?

– Против сыпняка!

Николай с упоением начал рассказывать, как ученые вскармливали на себе (он так и сказал!) насекомых, заражали мышей, готовили вакцину, которая спасла тысячи и тысячи жизней.

«И об этом нужно будет сделать фильм! О Ленинградской блокаде. Жесткий, правдивый, откровенный!» – думал Олег, глядя на возбужденное, с горящими глазами лицо старшего брата.

Пивные кружки в шапках пены стояли на столе, а Николай все рассказывал и рассказывал. Наконец он остановился.

– Извини, я тебя заговорил. Ты-то как?

– Да все путем, – отозвался Сташевич.

– Демобилизовался? Как киностудия? Был там? – Николай засыпал его вопросами.

– Киностудия функционирует. И очень даже активно… Я туда днем заходил. Снимают, понимаешь… У меня аж руки зачесались.

– Так в чем дело? Ты ведь у нас один из талантливейших! Господи, какое счастье, что война кончилась! Теперь работать и работать! – с энтузиазмом воскликнул Николай.

– Ну, для кого кончилась, а для кого – еще нет, – тихо заметил Олег, прихлебывая пиво. – Я ведь в увольнительной, братишка. Завтра утром возвращаюсь в часть.

– В какую часть? Капитуляция же…

– В целом, да. Но в отдельных аспектах – нет, – замысловато ответил Олег и перевел разговор на питерскую родню.

В то время как Сташевич пил пиво в подземных лабиринтах Лубянской площади (о чем узнал я, конечно, позже), так вот, когда Олежка пьянствовал со своим ученым родственником, я направлялся к известному зданию на той же площади. Одет я был по форме, звездочки блестели на погонах. Что касается боевых наград, я решил не бряцать орденами и медалями, а ограничиться орденской планкой.

Предъявив документы, я поднялся по лестнице на третий этаж, где располагалось Главное управление контрразведки Смерш. Длинный коридор заворачивал под прямым углом вправо, там, в боковом крыле здания, располагался наш третий отдел.

А вот и массивная дубовая дверь с замысловатой надписью: «Начальник БДАП». Какой-то умник зашифровал в этой идиотской аббревиатуре название нашего подразделения – «отдел по борьбе с диверсантами и агентурной сетью противника». Одернув китель, я вошел в приемную, где молодой лейтенант с идеальным пробором на блестящих черных волосах сообщил через местную связь о прибытии капитана Хижняка. Томиться в приемной не пришлось – через минуту я предстал пред светлы очи своего прямого начальника – полковника Игнатьева.

Игнатьеву – полтинник с хвостиком. Профессиональный военный, ученик Блюхера, о чем, ясное дело, полагалось забыть. Но Игнатьев не забывал, а в тесном, доверенном кругу всегда воздавал должное военному таланту учителя. Короче, полковник мужик порядочный, в чем я убеждался неоднократно. А уж как у него котелок варит. на несколько других хватит.

– Товарищ полковник! Капитан Хижняк по вашему распоряжению прибыл, – по форме отчеканил я, зная, что сейчас Игнатьев махнет рукой – кончай, дескать, трепыхаться, расслабься, парень!

И точно: Игнатьев поморщился и сделал приглашающий жест к обширному письменному столу.

– Садись, капитан! Рад тебя видеть! Чай будешь? – прогудел он басом и, не дожидаясь ответа, затребовал два стакана чая.

Пока лейтенант организовывал чай, Игнатьев встал из-за стола, чуть потянулся своим могучим торсом и принялся вышагивать по мягкому ковру. Прямо-таки по примеру «отца народов», хмыкнул я про себя. Но это так, без злобы. Игнатьева мы, чистильщики, любили.

Лейтенант поставил на стол два стакана в серебряных подстаканниках и блюдо с особыми сухариками, которые, как я знал, сушила из сдобных булочек жена полковника. Чай был как всегда вкусным: горячим, крепким и сладким. Наверное, за это умение и сидит в приемной холеный лейтенант. Ну не любил я порученца-выдвиженца. Слишком лощеный какой-то. Но не суть.

Полковник расспросил о последней операции по уничтожению немецких паршей на территории ленинградского порта. Я все подробно рассказал. Он прихлебывал чай, удовлетворенно кивал.

– Что ж, молодцы! И ты, Хижняк, и орлы твои. Отпуск как провел?

– Ездил на завод, к лошадям, – коротко ответил я, чувствуя, что краснею как пацан. Этого еще не хватало!

Полковник помолчал, помешивая чай ложечкой, затем спросил:

– Сейчас набор проводится в высшую школу НКВД. Слышал?

– Никак нет, товарищ полковник.

– Ну, считай, что услышал. Рекомендовано направлять боевых офицеров, чином не ниже капитана, особо отличившихся в борьбе с врагом. Есть мнение направить туда тебя. После окончания получишь звание майора и, возможно, возглавишь следственный отдел, – заявил он, думая, наверное, что я обалдею от счастья.

А я молчал. Молчал так долго, что он не выдержал:

– Надеюсь, возражений нет?

– Есть, товарищ полковник, – ответил я.

– Не понял?

– Насколько я знаю, Смерш скоро расформируют?

– Возможно. Как контрразведку военного времени. Но борьба с иностранными разведками всегда будет иметь место. Как иначе? Мы уже сейчас располагаем сведениями о недружественных к нам действиях сегодняшних союзников. Так что… У контрразведчиков работа всегда будет. К сожалению. А в чем дело-то? Ты что, не хочешь?

Не хотелось мне огорчать его, но и жизнь свою класть на то, к чему душа не лежит, – тоже не дело. Я и раньше мечтал вернуться на завод, а теперь, когда Марина появилась.

– Что молчишь? – в голосе Игнатьева зазвучали металлические нотки.

Я подобрался и ответил:

– Товарищ полковник! Я честно выполнял свой долг все эти годы, начиная с финской. И продолжаю выполнять. Но поймите, у меня есть мирная профессия, любимая профессия. И я хочу к ней вернуться.

– Это лошади, что ли? – он аж бровь поднял от изумления. – Не валяй дурака, Хижняк! Ты сколько в армии служишь-то?

– С тридцать седьмого, вы же знаете.

– Знаю. В восемнадцать тебя призвали, выучили. Затем две войны. Какая мирная профессия? Это было в другой жизни! Ты профессиональный военный, чистильщик! Контрразведчик! И у тебя появился реальный шанс изменить свою судьбу коренным образом! Тебе сейчас сколько? Двадцать восемь, так? К тридцати пяти ты сможешь войти в высший командный состав органов госбезопасности! Ты это понимаешь? Если упустишь такой шанс, я уж не знаю, как тебя назвать.

Он сверлил меня сердитым взглядом из-под насупленных бровей. Ну, этим меня не проймешь. И я как можно тверже сказал:

– Товарищ полковник, я уже принял решение.

– Вот как? Лошади, значит, милее прекрасной военной карьеры? Или не лошади? Может, чего другое? Чего набычился? Молчишь? Ладно, черт с торбой! Дураки там не нужны. Но до расформирования Смерша рапорт не подавай – не подпишу!

Игнатьев тяжело поднялся из-за стола. Я тоже мигом вскочил, вытянулся перед старшим по званию. Ишь как громыхает своим басом! Ладно, выпуская пар, громыхай, это мы выдержим.

– Капитан Хижняк! Вы и ваша группа направляетесь для дальнейшего прохождения службы в город Львов. Пройдите к майору Куценко, он обрисует обстановку и поставит боевые задачи.

– Есть, товарищ полковник! – гаркнул я.

– Свободен!

Я развернулся, четко чеканя шаг, направился к двери.

– А и дурак ты все-таки, – не удержался, забубнил мне в спину полковник. – И ведь пожалеешь, да поздно будет. Не иначе тебя кто-то с панталыку сбил. Не иначе, баба!

Но я сделал вид, что не слышу, и вышел. Бабы на базаре семечками торгуют, товарищ Игнатьев! А Марина – женщина. Необыкновенная, желанная, потрясающая. Эх, не понять вам в ваши за пятьдесят!

Куценко – украинец. Веселый, свойский, круглолицый усатый мужик с выпирающим животом. А ведь сорока еще нет. Что значит штабная кабинетная жизнь! Вот и я таким же пузатым дядькой заделался бы. Мысленно я продолжал полемизировать с Игнатьевым.

– Ну че, герой, садись! – Куценко указал на стул. – Худой ты, як дыхлик немирущий.

– Кто?

– Кощей бессмертный.

– Это по-каковски? Украиньска мова, шо ли? – подыграл я ему.

– Смесь польского с ужгородским. Так во Львове гута-рят. На смеси из нескольких языков. Учись, пока я жив.

– Ну, и что там, во Львове?

– Нехорошо там, – посерьезнел Куценко. – Вот, слушай, это из документов.

Он открыл папку с грифом «секретно» и начал читать:

– «…Оперативная обстановка в районе Львова и прилегающих областей Западной Украины характеризуется, первое: наличием на территории многочисленной агентурной и разведывательной немецкой сети, не уничтоженной во время освобождения этих территорий от немецких захватчиков, а также разрозненных остаточных групп немецких солдат и офицеров. Второе: наличием различных подпольных националистических организаций и вооруженных бандформирований, многочисленными проявлениями бандитизма.

Существованию указанных группировок способствуют, во-первых, географические факторы: обилие лесистой местности, множество лесных водоемов, что решает проблемы выживания, а также расположенные в непосредственной близости Карпаты, что помогает противникам советской власти создавать лагеря в труднодоступных горных районах.

Во-вторых, действию враждебных элементов способствует слабость, не укомплектованность созданных местных органов и учреждений советской власти, особенно в низовых звеньях – сельсоветы и т. д.

В третьих, активным вылазкам и диверсионным действиям способствует большое количество оставленного на полях боев оружия, что дает возможность врагам с легкостью вооружаться.

На территории края действуют подпольные националистические организации и формирования, такие как Армия крайова, или АК, – вооруженная организация польского эмигрантского правительства, которая кроме западных областей Украины проявляет также активность на территории Польши и Белоруссии. Большую активность проявляют бандформирования, состоящие из западно-украинских и литовских помещичье-кулацких элементов, бывших в годы оккупации активными фашистскими пособниками. Указанные вражеские подразделения проводят подрывную деятельность, уничтожая советских работников на местах, солдат и офицеров Красной Армии, запугивают, грабят и убивают мирных жителей.

Кроме того, созданные по инициативе немецкого командования и его разведовательных структур, бандформирования имеют в числе оперативных задач проведение оперативной разведки, сбор и передачу данных, имеющих секретный характер. Многие формирования снабжены коротковолновыми радиопередатчиками.»

– Ничего себе! – присвистнул Хижняк. – Вообще-то мне казалось, что война хоть немножко, но кончилась.

– Кажется – перекрестись, родимый, – посоветовал Куценко. – Что ты от них хочешь? Они: то под шведами, то под шляхтичами, то под белыми, то под красными; то под черным бароном, то под немецким сапогом. Сами забыли, кто такие, откуда родом. Забитые, жадные, подозрительные, коварные несчастные люди. Это я тебе как чистокровный хохол говорю. Но я-то родом из Киева – это, считай, другая страна. А у них там, у западэнцев – советская власть в тридцать девятом утвердилась, а в сорок первом кончилась. И еще года не прошло, как немца выгнали.

– Спасибо за политинформацию, а то мы не в курсе – все больше лаптем щи хлебаем, – не преминул вставить я.

– Это я к тому, что люди к советской-то власти и привыкнуть-то толком не успели. И не все ей рады. Так что война для тебя, Хижняк, не завтра кончится, так и знай!

– Спасибо, обрадовал! И что – сильно шалят?

– Не то слово. Вот, слушай! – он пододвинул к себе другой листок с тем же грифом:

– «…В период с 1 по 20 июня сего года во Львове и прилегающих территориях убито и пропало без вести девятнадцать военнослужащих Красной Армии. Взорваны школа и почта. Убиты председатель сельсовета поселка, его жена и трое малолетних детей…». В общем, на, сам читай.

– Прочту. Нас-то куда? Конкретно?

– Сначала во Львов, в распоряжение районного начальника Смерш. Там у них майор Заречный. Он решит. По оперативным данным, диверсанты готовят крупную акцию против местных Советов с целью устрашения мирного населения. Запрашивали группу оперативников, которые в том районе никогда не работали и, соответственно, неизвестны агентуре противника. Думаю, вы там нарасхват будете.

– Что ж, как говорится, место службы не выбирают. Когда выдвигаться?

– Завтра. Отправление в тринадцать сорок. Места в разных вагонах. Утром получите билеты, деньги, одежду.

– Понятно. Тогда до завтра.

Я собрался было идти, но Куценко остановил:

– Погоди минуту. Ты в своей группе крепко уверен?

– Как в себе!

– И в Орлове?

– Конечно. А что?

– Пока ничего. А где он сейчас?

– Никуда не собирался, должен быть в Москве.

– Дома его нет.

– Мало ли где молодой парень может кантоваться.

– Это верно. Да вот только сигнал поступил. Вроде как в Берлине его видели.

– Чего?

– Того! Что слышал!

Я разглядывал Куценко. Благодушие как-то разом исчезло с его круглого лица. Глаза-буравчики сверлили меня так, будто я сам под подозрением в. В чем? Это же бред полный! Стараясь сохранять спокойствие, я насмешливо спросил:

– Чиж в Берлине? Чушь какая! Это когда же его видели? И кто?

– Вчера. А кто – неважно. Но сигнал поступил.

– Не может быть!

– Эх, капитан! Взрослый мужик, опытный, а несешь какую-то чушь. Девичий лепет. На этом свете все может быть! Он ведь немец?

– Орлов?

– Нет, Петров-Сидоров! – взъярился Куценко. – Я с тобой про Орлова говорю.

– Немец, – кивнул я, чувствуя, что завожусь не на шутку. – Это всем известно. Это в его личном деле указано.

– Вот-вот. Максим Орлов, он же Мартин Фегель.

– Сын немецких коммунистов! Которые в тридцать седьмом погибли в немецком концлагере! А Максима через Коминтерн удалось переправить в Россию. Он в коминтер-новском интернате с двенадцати лет! Он здесь, под Москвой, вырос! Отсюда в разведшколу попал! Он всю войну прошел! Он десятки раз «зеленку топтал» под огнем артиллерийским. Сто раз погибнуть мог! И сто раз мог удрать, если б хотел! Он мой боевой товарищ! Я в нем, как в себе!

– Ты че орешь, капитан? – очень тихо спросил Куценко.

И я понял, что действительно кричу так, что дребезжит пробка стеклянного графина.

И замолчал. Не хватало еще из-за этого штабного придурка лишние приключения на задницу схлопотать. Куценко, нехорошо усмехаясь, будто прочитав мои мысли, проговорил:

– Ты не ори на старшего по званию, а то ведь неприятностей не оберешься. Это я с виду такой простой, незатейливый. Ты вот что. Если так уверен в своем боевом товарище, сядь и напиши: «Я, Хижняк Егор Петрович, ручаюсь.» – Чем ты там за него ручаешься? Головой? Карьерой? Жизнью?

– И напишу, – процедил я. – Только в кабинете полковника Игнатьева.

– А он в курсе. Я с тобой по его поручению и беседую, понял?

Врал что ли толстобрюхий? Почему же полковник сам со мной о Чиже не заговорил? Не барское дело? Или аукается отказ от его заманчивого предложения? Он на меня ставку сделал, а я его, понимаешь, подвел. Вряд ли. Полковник нормальный мужик. Не обидчивый и, тем более, не мстительный. Таким, по крайней мере, казался все годы, что мы знакомы.

Обдумывая ситуацию, я писал «расписку», что ли? И не знаешь, как эту хрень назвать. Вроде как поручительство за боевого товарища, лейтенанта Орлова. И все не мог понять, откуда эта бредятина взялась: Чиж в Берлине?!

Закончив, сунул листок майору. Тот прочел, сложил и убрал в ящик стола.

– Вопросы есть? – сухо спросил он.

– Нет.

– Возьмите материалы задания, ознакомьтесь, и вы свободны.

– Слушаюсь, товарищ майор! – рявкнул я, развернулся на каблуках, вышел, чеканя шаг, хлопнув напоследок дверью. От души, надо сказать, хлопнул. После чего пошел в соседний кабинет, где мне под расписку выдали папку под грифом «секретно» с внушительным названием «контрразведывательное задание».

Через час я вышел на площадь, закурил. Настроение было поганым. Куда теперь?

Как куда? К Чижу, разумеется! На Пречистенку. И я рванул к лейтенанту Орлову.

Дверь коммуналки открыла армянка Дариджан. Лет пятидесяти, но еще очень аппетитная дама.

– О, капитан! Как давно я вас не видела, – пропела она низким прокуренным голосом. – Что так редко бываете? Что так нас не любите? Где с Максимом пропадаете?

– Здрасьте! Максим дома? – мне было не до любезностей.

– Не знаю, я только что с рынка. Входите, капитан.

Я рванул по длинному коридору, ткнулся в крайнюю справа дверь. Она распахнулась. За круглым столом сидел Чиж. Он был по-домашнему в майке и тренировочных штанах. Перед ним стояла здоровенная сковорода жареной с луком картошки, которую он уплетал за обе щеки.

– Егор Петрович! – обрадовался Чиж и расплылся в широкой улыбке. – Вот хорошо, что зашли! Как раз к ужину! Садитесь! Сейчас я вилку достану.

Он вскочил, засуетился. У меня от сердца отлегло. Вот он, лейтенант Орлов! Какой, на хрен, Берлин? Совсем ошизели, крысы штабные.

– По стопке выпьем? – Чиж вытащил из буфета початую поллитровку.

– Ну, раз достал, давай.

Я подсел к столу, мы чокнулись, хлопнули по стопке и принялись за картошку. И так мне радостно было на сердце, просто петь хотелось.

– Вы откуда? – промычал Чиж с набитым ртом.

– От Игнатьева.

Я рассказал, куда нас направляет начальство.

– Завтра в тринадцать тридцать выдвигаемся. Едем по одиночке. Друг друга не знаем.

– Ясный корень, – кивнул Орлов.

– С «заданием» я ознакомился, сейчас расскажу. Ну а ты как отдохнул? – спросил я и на всякий случай и добавил: – Говорят, в Берлине был?

И по тому, как вытянулось его веснушчатое лицо, как осторожно положил он вилку на край сковородки, я понял, что обрадовался рано.

– Я. Это.

– Ну, не томи, рассказывай.

– Понимаете, я друга встретил, одноклассника, Пашку. Мы вместе в интернате учились. Ну, точнее, его Пабло зовут, – он испанец, но мы его Пашкой звали.

– Короче, – оборвал я детский лепет боевого, едрень корень, товарища.

– А он летчик, ас! Ну и оказалось, что он летит в Берлин. Туда и обратно.

– Это когда же?

– Вчера это было. Утром – в Берлин, там четыре часа – и обратно. Генерала одного на совещание возил. А я в Берлине родился, рос, Егор Петрович! И не был там восемь лет!

– Побывал? – риторически спросил я.

– Он сам предложил!

– Понятно. Она сама меня заставила.

– Я в кабине пилота.

– Ну, это в корне меняет дело! – открыто издевался я, кипя от злости. – О господи! И кто тебя там видел?

– Никто. Я просто по улицам походил. К дому нашему подошел. На окна посмотрел.

– Ясно. У дома встретил кого-нибудь?

– Ну. Видел соседку, фрау Гессе. Но я отвернулся, не подходил к ней.

– И она тебя могла увидеть, так?

– Ну. Могла.

– Ты как одет был?

– В форме своей.

– То есть бывший соседский мальчонка Мартин Фе-гель – лейтенант Красной Армии. Просто отлично!

– Не думаю, что она меня узнала, – буркнул Чиж. Красные пятна на щеках доказывали обратное – подозревал, что узнала!

– А если – да? Как ты думаешь, что эта добропорядочная фрау сделала, если узнала тебя? Молчишь? Я думаю, она тотчас сообщила в комендатуру. Твое счастье, что ты, как говорится, туда-обратно. Пока там навели справки, выяснили твою трудную судьбу, узнали, кто ты да что, ты уже дома картошку хрумкал. Какой же ты еще пацан, Чиж! Несмотря что двадцать лет и два ордена.

– Ну да, пацан. – Губы его неожиданно задрожали. – У вас отпуск, вы куда поехали? На завод, к лошадям. Там ваш дом, там вас все любят. К Олегу брат должен приехать. А у меня кто? Кроме соседей? Он, Пашка, когда предложил, я даже не сомневался ни секунды, если хотите знать! Я должен был свой дом увидеть, откуда отца с матерью забрали, ясно? Может, меня убьют завтра, так я хоть вспомню, что на окне своей комнаты цветы в горшочках видел. Если это преступление, что ж, я готов ответить!

Красные пятна расползлись по его лицу географическим рисунком, но губы уже не дрожали. И то хорошо.

– Дурак ты, Максимка, – вздохнул я, налил себе полную стопку и выпил. – Вот что. Ты сейчас напишешь объяснительную. Имени товарища можешь не называть. Где он, кстати?

– Улетел. Их авиаполк на Дальний Восток перекинули. Сегодня утром и улетел.

– Хоть что-то хорошее услышал я за последние пятнадцать минут! Значит, пишешь объяснительную, завтра, перед отъездом, я отдам ее лично Игнатьеву. Уедем на боевое задание, надеюсь, выполним его, как всегда с риском для жизни, – подмигнул я Чижу, – и все забудется. Победителей, как говорится, не судят!

Лицо Чижа просветлело, он радостно кивнул.

Взяв объяснительную, я заскочил еще к Олегу, чтобы ввести и его в курс дела. Благо жил он неподалеку. Действительно, у него гостил брат из Питера. Худющий, весь в морщинах. А ведь не старый еще мужик – чуть за сорок. Ровесник нашему Куценко. А разве сравнишь? Тот кровь с молоком. Кажется, в бок ткнешь, жиром брызнет. А этот – кожа свисает, просто старичок. Вот что такое блокада…

Ладно, не будем о печальном. Завтра снова вперед, труба, как говорится, зовет!

Чем-то встретит нас славный город Львов? Шпионами и диверсантами всех мастей, от шляхтичей и кулацких прихвостней до недорезанных абверовцев? Ладно, мы всякого добра навидались. Как говорится, Бог не выдаст – свинья не съест!