Текст книги "Пуля для полпреда"

Они наконец дотопали до заводоуправления и поднялись на лифте на второй этаж. В грандиозном холле росли пальмы, уходя кронами в застекленный купол, между ними бил фонтан изысканной работы, в целом обстановка напоминала дворец в восточном стиле, только павлины не разгуливали (может, отдыхали где-нибудь после обеда?). На стене рядом с кабинетом Бутыгина висел его портрет размером три на четыре.

Когда они вышли из лифта, к директору бочком-бочком приблизился какой-то высоченный детина и, согнувшись пополам, что-то зашептал на ухо. Собственно, Бутыгин все уж рассказал – и заходить в директорский кабинет не было нужды. Конечно, «важняк» не мог поверить, что все так просто и тривиально. Наверняка и Соловьев не отказался бы просто так, за здорово живешь, от своих интересов, и министерскую позицию сдвинуть с мертвой точки было нелегко. Скорее всего, консенсуса достигали долго и трудно, – наверное, и давили, и золотые горы сулили, но если консенсус все же был достигнут и никто в обиде не остался, то значит это, что улаженный конфликт на комбинате не должен был послужить поводом к убийству Вершинина.

– Вот, собственно, и та независимая компания, прямо на территории комбината. – Бутыгин указал Турецкому через окно на табличку у входа в старый корпус заводоуправления, примыкавший углом к новому зданию: «ООО «Медея» – второй этаж». – Так что вы, конечно, разбирайтесь, доследуйте, но здесь вы врагов Вершинина не найдете.

Турецкий машинально кивал, разглядывая сквозь стеклянную стену, как, стремительно пересекая небольшой сквер перед заводоуправлением, совершенно умопомрачительная блондинка что-то на ходу объясняла какому-то типу. На типа «важняк» не обратил никакого внимания, но блондинка! Точеный идеальный профиль, фигурка, ножки от зубов. В ее летящей походке было что-то девственное, ускользающее от определения, понятное только взгляду.

– Что, хороша? – хмыкнул, проследив за его взглядом, Бутыгин. – Эх, годков бы двадцать скинуть! И между прочим, не только фигурка ого-го, еще и с головой все в порядке. Лемехова Ксения Александровна, глава ЗАО «Медея».

– Я должен с ней поговорить, – заявил Турецкий.

– Обязательно, – понимающе усмехнулся Эдуард Сидорович.

Лемехова как раз остановилась и, кивнув своему спутнику, направилась было к стоянке, но ее догнала молоденькая девушка с бумагами, очевидно секретарша, и Лемехова принялась что-то ей объяснять. Когда Турецкий подошел к ней, на него повеяло неизъяснимым ароматом, от которого почти что закружилась голова. Он представился и зачем-то ляпнул, что Бутыгин просит ее уделить ему, Турецкому, пару минут. Она была, кажется, недовольна, а он вообще перестал соображать и с преглупейшей улыбкой предложил угостить даму кофе.

– Хорошо, поехали, – согласилась она, одарив «важняка» неопределенным взглядом, в котором он прочел все что угодно, от полного равнодушия до ярой заинтересованности. Не было в нем, к удовольствию Турецкого, только насмешки.

Старый бабник! – осаживал он себя, топая за ней к ярко-желтому «фиату». Все равно тебе тут ничего не светит, сколько ни тужься, но глаз от ее аккуратной попки, обтянутой серой юбочкой, оторвать не мог.

– Куда прикажете? – справилась она, лихо выруливая за ворота.

– Да я, собственно, не знаю, выбирайте сами.

Она припарковалась у небольшого кафе:

– У меня неподалеку встреча через двадцать минут, как раз успеем выпить кофе.

Состоявшийся разговор Турецкий помнил очень смутно. Лемехова, кажется, говорила, что Вершинин был замечательным, очень справедливым человеком, что он принял соломоново решение, что Турецкому обязательно надо поговорить с Друбичем, тем самым типом, что был с ней в сквере и на которого Турецкий даже не посмотрел. Потом она упорхнула, а Турецкий заказал коньяк, чтобы взбодриться и прийти в себя.

6

5 сентября. Н. И. Яковлев

Яковлев с Артузом стояли на лестничной площадке двенадцатиэтажного дома на улице Лейтенанта Шмидта. Из квартиры, к которой они прислушивались, доносились шум и звон. Артуз, обнюхав пыльный дерматин двери, не проявил никакого интереса и опустил свое мощное, одинаковое в бедрах, грудной клетке и плечах тело на пол, с явным сомнением воззрившись на хозяина, как бы вопрошая: «А ты уверен, Николай Иванович?»

– Совершенно не уверен, – вполголоса ответил на непрозвучавший вопрос Яковлев. – Но что нам остается?

Человек, живущий в этой квартире, некто Рубинчик, школьный друг Виктора Ключевского, последний из списка выданного Мариной. В ночном клубе, где Рубинчик работает музыкальным менеджером, сказали, что он уже три дня не выходит на работу. Может, тоже в запое. Это пока последняя зацепка, которая у нас есть.

Тут из-за двери шум прекратился, стали слышны гитарные аккорды и неплохо поставленный бархатистый голос с фальшиво-веселой интонацией запел:

 
Иду по Невскому проспекту,
Ко мне подходит урка свой,
И говорит он мне: «Анюта!
Легавый ходит за тобой!
Он целый день канает следом,
Тебя он не засек чуть-чуть.
Давай вались, а я покеда
Его попробую макнуть».
 

Затем из квартиры снова послышался шум. Артуз поднял уши.

 
Иду по Невскому проспекту
И оборачиваюсь вслед,
Гляжу, за мной канает некто
Одетый в кожаный жакет.
 

Ротвейлер двинулся было к двери, но Николай Иванович остановил его движением руки.

– Дослушаем? – предложил Яковлев Артузу. Тот не возражал.

 
Недолго счастливы блатные,
Пришла беда – от урки весть.
И вот мы снова крепостные,
Он в Воркуте, а я вот здесь!
Иду по Невскому проспекту,
Ко мне подходит урка свой,
И говорит он мне: «Анюта!
Легавый ходит за тобой…»
 

Вдруг послышались явственные всхлипы. Яковлев, уже не раздумывая, заколотил в дверь.

– Не откроют, будем ломать.

Дверь, однако, довольно скоро отворилась. На пороге раскачивался Лев Собакин собственной персоной (вместе с Ключевским он, что ли, из Москвы вернулся?), а у него за спиной толстый мужик. Толстый размазывал слезы по небритой физиономии.

– Алексей Леонидович? Господин Рубинчик? – Яковлев отодвинул плечом Собакина и вошел в квартиру. Артуз двинулся следом и тут же нырнул в глубь квартиры.

– Д-допустим, Рубинчик. И что?

– Соседи снизу жалуются на ваш вертеп. Что вы себе позволяете? Уже больше одиннадцати вечера.

– Какие соседи, – начал приходить в себя владелец квартиры, – какие соседи?! Соседи снизу на даче, там нет никого, что вы мне вкручиваете?!

– Значит, соседи сверху! – не сдавался Яковлев.

– Какой – сверху?! Какой – сверху?! – заорал Рубинчик. – Да я на последнем этаже живу!!! Вам чего здесь надо, а? Ты кто такой вообще?!

Тут раздалось сдержанное рычания Артуза, и Рубинчик осекся, хотя оно относилось явно не к нему. Яковлев живо двинулся вперед, уже не обращая внимания на несговорчивого хозяина, и нашел на кухне примечательную картину. Атруз сидел на спящем человеке и тряс его, схватив зубами за мятую рубашку. Тот мычал, но не просыпался.

Количество как уже опустошенной тары, так и еще готовых к употреблению бутылок было неправдоподобно велико. Виктор Ключевский – его вмиг узнал Яковлев – лежал на полу посреди всего этого великолепия, в руке у него была зажата закрытая банка пива.

Сорок минут понадобилось, чтобы мало-мальски привести его в чувство, вытащить из квартиры и, погрузив в такси, перевезти к Марине.

После холодного душа, литра кофе и двух тарелок борща он практически пришел в себя и был готов к разговору. Хотя еще довольно долго Николаю Ивановичу пришлось объяснять, кто он такой и зачем так грубо и бесцеремонно прервал душевное общение старых друзей.

– А! Как мы с Игорем тогда пили, а потом голосовали?! – наконец дошел до него смысл вопросов. – Помню, конечно!

Яковлев развернул перед ним крупномасштабную карту Златогорской области, которую специально сегодня купил:

– Рассказывай и показывай.

– Во! – присмотревшись к карте, радостно ткнул пальцем в точку «Дачник 12» Ключевский. – Вот тут у меня типа дача, а вот если на машине, то по этому вот проселку можно, значит, на трассу. Только машина у меня гавкнулась тогда как раз… вот.

– И вы, пьяные, пошли пешком?

– Ага.

– По проселку?

– Не, через лес – так короче.

– И куда вышли?

Ключевский снова воззрился на карту, долго чесал затылок и, наконец, показал на один из изгибов трассы примерно километрах в двадцати пяти от водохранилища.

– Вот тут вылезли на насыпь и, значит, стали голосовать.

– Долго голосовали?

– Не помню, я то спал, то не спал. Помню, Игорек матерился громко, а потом пальнул, у меня аж уши заложило.

– В какую сторону пальнул?

– А черт его знает, пальнул и пальнул. Туда, наверно. – Ключевский приложил палец к карте кончиком к водохранилищу.

Николай Иванович достал из кармана план, нарисованный Игорем (отобрал у Гордеева вместе с тезисами), и сверил с картой. В принципе участок дороги, изображенный Игорем, очертаниями практически совпадал с указанным Ключевским, только на рисунке Игоря место, где они с шурином стояли, было в начале прямого километрового участка, а Ключевский показывал на конец того же участка.

– Виктор, а вы точно сюда вышли? – переспросил он. – Может, левее или правее?

– Я это… конечно, пьяный был, только там в другом месте болото вокруг дороги – и только вот тут вот и можно на трассу попасть.

– А потом, когда голосовали, вы по обочине ходили? Может быть, вот сюда отошли. – Яковлев показал место на трассе, обозначенное Игорем.

– Не, я лично ходить тогда ва-аще уже не мог, я там присел, это… на камешки, и все, потом Игорь пальнул, а я отрубился просто от утомления и помню себя только это… уже в машине. Так что если и ходили, то я типа как лунатик был.

– Ладно, а зачем Игорь взял с собой в увольнение автомат, не знаете?

– Понятия не имею.

7

7 сентября. А. Б. Турецкий

Турецкому хотелось получше присмотреться к Яковлеву, поэтому он пустился на небольшую хитрость. Отчитал ни в чем не повинного конвоира: «Я же просил – через двадцать пять минут! Русского языка никто не понимает?!» Казенным тоном извинился перед осужденным и занялся перелистыванием дела, каждые полминуты черкал на листе бумаге строчку-другую ничего не значащих каракулей, делая вид, что выписывает нечто чрезвычайно важное. Периодически исподлобья поглядывал на Яковлева, стараясь понять, ждет ли тот чего-нибудь от их встречи: боится или, наоборот, надеется. Процедура томления осужденного под конец и самому Турецкому наскучила, но он выдержал заявленные двадцать пять минут, поскольку решил изображать следователя-педанта. Именно такому человеку разуверившийся во всем Яковлев может рассказать то, о чем до сих пор предпочитал помалкивать.

Предварительные выводы были неутешительными. Яковлев за несколько месяцев следствия и заключения привык к своим бывшим коллегам относиться отчужденно. Привык к допросам, ко всяким: к стремительным и изматывающе-нудным, и нервы у него были в порядке, вытерпел полчаса неизвестности, сидя в расслабленной позе на неудобном табурете. И все-таки он проявлял некоторые признаки беспокойства. Турецкий видел этому лишь одно объяснение: в спецколонии он чувствовал себя в большей безопасности, чем в Златогорском СИЗО, куда его этапировали пару дней назад. Возможно, небеспочвенно.

– Итак, гражданин Яковлев, – начал Турецкий тем же казенным тоном, без всякой паузы, и только после первых слов прекратив перелистывать документы, – ваше дело решено вернуть на доследование со стадии предварительного следствия. Возглавить расследование поручено мне. Я старший следователь Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Александр Борисович Турецкий. Я ознакомился с кассационной жалобой, поданной адвокатом, нанятым вашим родственником, Яковлевым Николаем Ивановичем, и с материалами дела. Основания, послужившие причиной решения о доследовании дела, на мой взгляд, совершенно недостаточны для назначения повторного слушания. Однако по содержанию самого дела у меня возник ряд вопросов. Но прежде чем их задать, я хотел бы выслушать ваше заявление, если у вас таковое имеется.

Яковлев ответил медленно и без выражения, тщательно подбирая слова:

– К делу должна быть приобщена моя жалоба. В ней все изложено. Больше добавить ничего не могу.

Турецкий открыл нужную страницу.

– В своей жалобе вы пишете: «…во время следствия меня угрозами вынудили дать ложные показания против себя»… Однако ни словом не обмолвились, кто именно заставил вас совершить самооговор.

– Больше добавить ничего не могу.

– Вы считаете, что вам по-прежнему угрожает какое-то конкретное лицо или группа лиц?

– Больше добавить ничего не могу, – повторил Яковлев в третий раз.

Других слов, что ли, не знаешь, возмутился про себя Турецкий, сказал бы, что ли, «без комментариев», все веселей. Зануда вы, молодой человек, хоть по виду и не скажешь.

– Ваша жалоба выдержана в юридически выверенном стиле. Я полагаю, вам помогли ее составить другие заключенные спецколонии, хорошо разбирающиеся в процессуальных нюансах. Тем не менее вы пишете про угрозы «во время следствия», а не «со стороны следствия». Это стилистическая неточность или вы хотели подчеркнуть, что оказанное на вас давление исходило не от представителей следственных органов?

Яковлев промолчал, – видимо, постеснялся повторить в четвертый раз то же самое.

– Как часто вам приходилось стрелять из табельного оружия?

– Как положено.

– Конкретнее.

– Ну были стрельбы – иногда раз в две недели, иногда раз в месяц.

– Где эти стрельбы проходили?

– В тире в расположении батальона.

– То есть во время регулярных занятий по огневой подготовке вы стреляли из пистолета?

– Ну не из рогатки же!

– Уточняю вопрос, – слегка повысил голос Турецкий, – в этом тире вы не стреляли из автомата?

– Нет, как там можно стрелять из автомата?! Из автомата мы стреляли на полигоне института внутренних дел.

– Как часто?

– Не помню точно. Короче, много.

– Вспомните хотя бы приблизительно, пять раз, десять, сто?

– Раз шесть-семь, может, чуть больше. А может, меньше, не помню.

– По сколько патронов вам выдавалось на каждое упражнение?

– Как правило, один рожок – тридцать патронов, три одиночных пробных, три на зачет, по грудной мишени, остальные – очередями по движущимся.

– Грудная мишень в пятидесяти метрах, движущаяся – ростовая – в двухстах?

– Да.

– Стреляли лежа?

– Одиночными – лежа, очередями – лежа и с колена.

– Специальные занятия по прицеливанию и стрельбе в движении когда-нибудь проводились?

– Нет.

– Какие у вас были результаты?

– Нормальные.

– Точнее!

– В норматив укладывался.

– А по «Волге» Вершинина вы стреляли с колена?

Яковлев заметно напрягся. И промолчал.

– Согласно вашим показаниям, данным во время следствия и подтвержденным на суде, вы стреляли стоя, находясь в состоянии аффекта и алкогольного опьянения легкой стадии. Последнее подтверждено результатами экспертизы: содержание спирта в крови, в пересчете на выпитую водку, составляет не более пятидесяти грамм. «Волга» Вершинина успела отъехать на шестьсот – семьсот метров. С какой скоростью она ехала?

– Километров сто. Когда я попытался остановить, еще прибавила газу. Где-то сто двадцать.

– Когда вы останавливали машину, автомат держали на ремне или в руках?

– В руках.

– Для убедительности не передергивали затвор, когда увидели, что водитель не собирается тормозить?

– Нет.

– Автомат был поставлен на предохранитель?

– Да.

– Вы видели, кто сидит за рулем?

– Нет.

– Пассажира?

– Нет.

– В какую сторону следовала машина?

– К водохранилищу.

– Когда автомобиль проезжал мимо вас, в лобовом и заднем стеклах были пулевые отверстия?

– Нет.

– Вы обратили внимание на номерные знаки?

– Нет.

– Подытожим: вы не отрицаете, что находились на месте преступления и с табельным АК-47 в руках пытались остановить «Волгу» Вершинина.

Яковлев долго молчал, но потом кивнул:

– Не отрицаю.

– А откуда вы можете знать, что пытались остановить именно «Волгу» Вершинина, если не видели его самого и не запомнили номера?

– Меня долго допрашивали на месте. А «Волгу» провезли мимо на эвакуаторе. У нее было большое пятно на радиаторе и на бампере.

– И вы запомнили это пятно?

– Да.

– И когда ее провозили мимо, стекла были прострелены?

– Да.

– А после вашего выстрела?

– Я стрелял в воздух! Слышите, в воздух!!! – неожиданно сорвался Яковлев.

– Почему вы были в увольнении с автоматом? – быстро спросил Турецкий. – Отвечайте!

Но Яковлев уже взял себя в руки:

– Хотел перед шурином рисануться, перед Витькой.

– Вы собирались вместе стрелять?

– Да ну, какой там! Он как меня увидит – сразу наливает.

– И сколько он обычно пьет?

Яковлев скривился и махнул рукой.

– А вы сами намеревались поститься?

– Ну пару стопок по максимуму, мне ж нужно было на службу.

– Ваш шурин, Ключевский, служил в армии?

– Да, а что?

– Вы полагали, автомат произведет на него неизгладимое впечатление? Вы знали, гражданин Яковлев, что придется употреблять спиртное. Вы заявили только что, без всякого давления с чьей бы то ни было стороны, что шли в гости к человеку пьющему. Но тем не менее с какой-то целью взяли с собой табельное оружие. Причем не пистолет, который можно постоянно хранить при себе, а автомат, с которым ни по дому не походишь, ни за стол не сядешь, а сняв, нельзя все время держать под присмотром. Для этого у вас наверняка имелась причина. Вы ее назвать отказываетесь. Далее, почему вы пытались остановить машину, следующую из Златогорска в сторону водохранилища, если вам нужно было прямо в противоположном направлении – в Златогорск?

Яковлев промолчал. Собственно, на иное Турецкий уже и не рассчитывал. Говорить больше было не о чем, поэтому он произнес, поддав в голос горькой иронии:

– Если вы, гражданин Яковлев, имеете целью полностью отсидеть установленный судом срок – так прямо и скажите. А для повторного слушания и оправдательного приговора следствию необходимо установить новые факты. Но найти «то, не знаю что» я не смогу. Отправляйтесь в камеру!

Циклаури довольно оперативно организовала Турецкому встречу со своим коллегой, ведущим дело о теракте.

– Только вряд ли вы с ним найдете общий язык, – заметила она при этом, и буквально в первую же минуту встречи Турецкий понял, что она имела в виду.

Следователь Мищенко был из тех воинствующих провинциалов, что на любого столичного гостя, не раздумывая, наклеивают ярлык тупоголового выскочки и скорее руку себе отгрызут, чем пойдут на сотрудничество. Мищенко буквально сквозь зубы поздоровался и, даже не пытаясь скрыть своего неудовольствия, сгрузил Турецкому на руки папку с делом:

– Изучайте, – а сам с умным видом уткнулся в другую папку.

Турецкий просмотрел рапорты омоновцев, обнаруживших машину, отчеты саперов и экспертов, из которых следовало, что взрывчатое вещество (около трехсот килограммов), найденное в багажнике, было обычным тринитротолуолом в виде шашек промышленного изготовления и идентичным применяемому при разработке Охотинского меднорудного месторождения; взрыватели также были стандартными, промышленного производства, но найденные среди обломков детали японских кварцевых часов «QQ» позволили предположить наличие часового механизма.

«Москвич», в котором находилась взрывчатка, по документам принадлежал Замкову Василию Степановичу, водителю с Охотинского рудника. Замков был задержан в тот же день, в деле имелся рапорт убоповцев, проводивших задержание.

Турецкий проштудировал протоколы допросов Замкова. Тот не отрицал, что систематически воровал взрывчатку на руднике, признался, что в этот раз выполнял заказ незнакомца по виду кавказской национальности, клялся, что чеченец грозился его убить и что он (Замков) даже не предполагал, для каких целей чеченцу понадобились толовые шашки. Допросов было почти десяток, но ничего нового по сравнению с первым следствию так и не удалось выяснить.

В деле имелся фоторобот чеченца и многостраничная переписка с различными инстанциями, в том числе в Москве и Грозном, на предмет установления личности террориста.

Никакие другие версии, кроме чеченской, следствием даже не рассматривались и уж тем более не прорабатывались, хотя террориста никто, кроме Замкова, в глаза не видел, и террориста вообще-то могло и вовсе не быть. А могла иметь место попытка покушения или лжепокушения на Вершинина.

– Могу я поговорить с Замковым? – спросил Турецкий.

– Зачем? – мгновенно взвился Мищенко. – Вы, простите, приехали руководить конкретным расследованием или ревизию устраивать?

– Не ревизию, – как можно мягче ответил «важняк». – Но ваши выводы насчет чеченцев не кажутся мне бесспорными…

– Меня попросили удовлетворить ваше любопытство, – бесцеремонно прервал Мищенко. – Я, по-моему, удовлетворил его сполна. Вы что хотите, теракт к убийству Вершинина пристегнуть? – Он деланно расхохотался. – Не выйдет. Думаете, чеченцев интересуют полпреды? Ошибаетесь. Такие теракты нерентабельны, это вам не народовольцы, у чеченцев другая логика: устроил взрыв погромче – и в кассу. Там и без вашего Вершинина было кому пострадать: если бы машина благополучно достояла до вечера, при взрыве погибли бы сотни людей, на площади должна была пройти молодежная акция с дискотекой и прочими массовыми мероприятиями. А если в Москве кому-то не терпится навесить на Вершинина ореол мученика, поищите основания для этого в другом месте.

Ладно, черт с тобой, думал Турецкий, распрощавшись с Мищенко. В конце концов, можно пойти к прокурору области или Шангину или вообще позвонить Меркулову, пусть их всех тут построят, позволят допросить Замкова, никуда не денутся. Но будет ведь как с Яковлевым – Замков точно так же ничего нового не скажет.

Хорошо бы было поговорить с теми убоповцами, которые Замкова задерживали и которым он выдал самое первое объяснение. Возможно, там-то и крылась правда, а о чеченцах его заставили заявить уже потом. Турецкий справился у Циклаури, где располагается местный УБОП, и направился прямо туда, но по дороге снова передумал. Если показания из Замкова выбили, то ему в этом, естественно, не признаются. Он позвонил в Москву Грязнову:

– Слава, помнишь, ты когда-то поминал то ли Прохорова, Прохова из Златогорского УБОПа? Типа он тебя когда-то перепил…

– А что, выпить не с кем?

– Нет, мне по делу нужен в местном УБОПе надежный источник и чтобы он со мной без санкции своего начальства поговорить согласился. Хотя бы неофициально.

– Ну есть такой. Только не Прохоров, Храпов. Он как раз самый главный командир этого УБОПа и есть. Могу попробовать его вызвонить.

– Ты уж попробуй, – попросил Турецкий, – за мной не заржавеет.

– Заметано, – пообещал Грязнов. – Если тебе неофициально надо, он сам тебя найдет.