Текст книги "Страшный зверь"

– Что я должна сделать? – спросила она с таким глубоким придыханием, будто он, как минимум, предлагал ей провести с ним бурную ночь, и она была в растерянности – с одной стороны, а с другой – это как еще посмотреть…

– Мне надо знать, – Турецкий с трудом сдержал улыбку, – где Гера мог спрятать от посторонних глаз те материалы, которые успел раздобыть в городе. А что он их раздобыл, и наверняка не мало, и двух мнений быть не может. Иначе бы не было покушения. За простое любопытство или чисто формальное выполнение следственных мероприятий сегодня уже не убивают. Тем более «важняка», старшего следователя Генеральной прокуратуры. Это ты, надеюсь, понимаешь?

– Так не убили же, – возразила она.

– Не добили. Не успели, или кто-то помешал. Он ведь еще шевелился, кричал что-то, когда появились свидетели. Просто, я думаю, убийцы смылись с места преступления, забыв выполнить свой обязательный ритуал – оставить рядом с трупом оружие. Либо заранее были оповещены о версии с ревнивым Катькиным любовником. Что также нельзя исключить. Тем, кто ее не знает. Но мы-то с тобой хорошо знаем… – Он взглянул на Валю и заметил мелькнувшую у нее усмешку. – Ты чего смеешься? Я не то сказал?

– Как раз то самое, – она уже открыто улыбнулась. – Действительно, кому ж теперь-то и знать ее, как не тебе да мне? Не маме же?..

– Ну, считай, оговорился.

– Да все правильно. Я поняла тебя. Гера, если ему срочно понадобилось бы, наверняка нашел бы такое место у нас, куда можно спрятать любые документы. Он ведь в нашем доме был не в первый раз. И квартиру знает, и гараж наш бывший. А в нем много тайников. Еще папа прятал от матери свои водочные «заначки», мать знала, но никогда не могла найти. Обыкновенные мужские хитрости. А Гера успел познакомиться с ним, даже на рыбалку вместе не раз ездили. Я думаю, если все вспомнить, да хорошо поискать, найти можно. Не маме, конечно, и не Кате. А вот мне бы вспомнить. Если еще и ты поможешь…

Последнюю фразу она сказала, словно в раздумье, можно ли положиться на помощь Турецкого. А вот этих действий как раз афишировать нельзя было ни в коем случае. Если чего и можно, то лишь под покровом темноты. Когда речь о гараже. Ну а в доме? Там видно будет. Тут, главным аргументом является не только наличие компромата, но вопрос: кто первым до него доберется…

Уже на подлете к городу Валя вдруг вспомнила о главном для нее. Ну да, она же специально забрала домашние ключи у Кати, чтобы Саша мог прийти в дом в любое время, когда сможет. И чуть не забыла. Он улыбнулся: еще одна маленькая хитрость!.. Ах, ну конечно, квартира большая, трехкомнатная, в гостиной на старом раскладном диване всегда можно застелить на ночь. Валя, оказывается, сама на нем спать любила, и даже где какая пружинка скрипит, запомнила, кажется, на всю жизнь…

Но, говоря это, она не смотрела на Сашу, словно стеснялась своих, таких ничтожных воспоминаний. А говорила без остановки, скорее, понимал он, от волнения. И теперь собиралась сразу, оставив сумку дома, бежать в больницу, благо она недалеко, в пяти минутах ходьбы. Ведь там сейчас и ее судьба решалась, а любит она Геру или не любит, какое это имеет значение? Он – муж ее, и дай ему, бог, чтоб повезло, выкарабкался, как в свое время Турецкий. А что не сразу, так на то она и кома. Можно и долго проваляться, словно овощ, без сознания и видимых перспектив, на которые обычно ссылаются оптимисты-врачи, сами своим словам не слишком веря. Лишь бы родственников успокоить.

Буквально те же слова, которые слышала в свое время Ирина, повторял Вале и Саша, опираясь уже на свой собственный опыт. И непонятно было, верит она ему или относится как к попытке утешения. Но что она в любом случае была ему благодарна за сочувствие и участие в ее судьбе, это он видел. Ну и на том спасибо…

Еще он посоветовал ей не сидеть сутками напролет у койки, вполне достаточно нескольких дневных часов, а для наблюдения в ночное время можно нанять сиделку. Эти пожилые женщины постоянно крутятся у больниц, предлагая свои услуги. Можно еще и с кем-то из медсестер договориться, за дополнительную плату, чтоб приглядывала постоянно. Как это сделала в подобной ситуации Ирка, важно ведь время от времени посматривать, а не сидеть, тупо уставившись на лежащего и ничего не осознающего больного. Вовремя сменить простыню, проследить за его состоянием, вызвать при необходимости медсестру или врача. Обычные дела…

На трап они выходили порознь. Александр Борисович посоветовал ей взять такси и ехать, нигде не останавливаясь, мол, так он будет спокоен за нее. Он не стал ей ничего говорить о своих подозрениях, но сам-то решил все же проводить ее, а заодно и узнать, где ее дом. А проводить затем, чтобы выяснить, нет ли «хвоста»? Уж этот-то вполне мог быть, поскольку «им» известно, что Катька сбежала, а жена собирается срочно прилететь, чтобы сидеть возле мужа. Доктор знает, могут знать и остальные. Да и мать наверняка уже всем рассказала, – пожилая женщина, она не догадывается, о чем можно говорить, а о чем лучше промолчать.

Со стоянки такси тронулись фактически одновременно, и Турецкий попросил водителя не терять из виду Валину машину. Сам смотрел внимательно, вертел головой, как выражались фронтовые летчики, на все 360 градусов, но никого подозрительного на «хвосте» у впереди идущего такси так и не увидел.

Вале, уже перед выходом из самолета сказал, чтобы та до его прихода ни с кем из знакомых по телефону не разговаривала, могут быть установлены прослушивающие устройства, а неопытный человек их никогда не найдет. Вот он явится попозже и сам посмотрит. И еще он предупредил, чтобы она и с матерью не вела в квартире разговоров о нем. Вообще, о «Глории» и о своих планах. Просто прилетела к мужу – сидеть, ждать и плакать.

Сказал и подумал, что, наверное, все-таки ошибся: ему показалось, что по губам Вали почти незаметно скользнула улыбка. «Что ж, – подумал он, – наверняка женщины всегда знают больше, чем мы. А расспрашивать их бесполезно, их тайны – не для мужчин…»

Он проследил за Валей до самого дома, увидел, как она вышла, огляделась и вошла в первый подъезд.

– А теперь, шеф, давай подъедем к гостинице «Орион».

Эту маленькую и недорогую, но уютную гостиничку подсказала ему Валя. Бывала, что ли, там? А что она там могла делать? – сразу возник вопрос. «Турецкий, – сказал он себе, – а уж ты не ревнуешь ли? С чего бы это?» И на этом вопросе он решил больше не зацикливаться, а сменить тему для размышлений. Все же остальное предоставить вечеру, когда он явится к ним домой.

Гостиница оказалась действительно небольшой и уютной, заграницей Александр живал в подобных – там они считаются семейными, то есть обслуживает гостей и постояльцев одна семья. Здесь, видимо, было тоже нечто похожее. Александр Борисович записался у обладающей, вероятно, превосходным здоровьем и недюжинным темпераментом, хозяйки под фамилией Демидова Владимира Афанасьевича, своего коллеги по «Глории». Показал он мастерски выполненные «паспорт» и удостоверение частного сыщика московского охранного агентства «Шторм». Это полная, жизнерадостная, очевидно, по южному щедрая в удовольствиях, хозяйка отнеслась к Владимиру Афанасьевичу с вызывающим искреннее удовольствие клиента почтением и уважением. А затем, посверкивая выпуклым и глазами-вишенками, страстным грудным голосом рассказала об основных правилах поведениия и проживания в ее гостинице. В них, в первую очередь, входило и нежелательное присутствие в номере приезжего посторонней дамы. Впрочем, если это родственница, – тут хозяйка многозначительно «поиграла» глазами, – можно и договориться. Турецкий понял, что она готова договориться немедленно, и не преминул клятвенно пообещать ей каждый раз обязательно предупреждать заранее. В том смысле, что он не стеснен в средствах. И это обстоятельство, понял он, даме понравилось больше всего. Ну и пусть – сыщик, что в этом плохого?..

До конца дня он хотел еще успеть заехать к областному прокурору, с которым предварительно обещал поговорить Костя, чтобы предварить появление Турецкого. Но Турецкого – не частного сыщика, а личного, так сказать, представителя заместителя генерального прокурора Меркулова. Эту «хитрость» Костя обговорил с генеральным, который после долгих колебаний согласился. Но с условием, что Александр Борисович изменит свое отношение и вернется в прокуратуру. Обещать, ради важного дела, Турецкий мог что угодно и кому угодно, считал, что его не убудет, а дело сдвинется.

Утром Костя позвонил другу Сане и пожаловался, что накануне вечером никак не мог дозвониться, чтобы сообщить о своей маленькой победе: работать можно под «крышей» Генеральной прокуратуры. Это обстоятельство, с одной стороны, облегчало расследование, а с другой – ограничивала возможность очных контактов с Валей. Своими встречами с ней он резко усилил бы «интерес» к супруге Ванюшина со стороны все тех же мерзавцев, что расправились с Герой. Но ей об этом Александр не сказал, чтобы не расстраивать лишний раз.

Таким образом, Турецкий рассчитывал продемонстрировать посторонним заинтересованным лицам, что будет лично вести официальное расследование с самого начала, как следователь, не обладающий даже первичной информацией. Ну, а вы, мол, подскажите, если чего знаете. Ох, как они должны обрадоваться! Наконец, нашелся сговорчивый! Но в помощь себе он собирался вызвать из «Глории», как только появится в них острая необходимость, Колю Щербака и Филиппа Агеева. Эта парочка давно сработалась, и объяснять им ничего не надо.

Вот такая была принята Александром Борисовичем условная диспозиция…

Глава пятая
Схрон следователя Ванюшина

Интересной получилась встреча с прокурором. Представляя, о чем мог говорить с этим Махотиным Константин Дмитриевич, Александр Борисович решил как бы слегка «приоткрыть» то, о чем наверняка не было сказано Меркуловым. Зато можно придать собственной информации форму особого доверия очередного московского следователя к господину областному прокурору. И заодно можно и «вставить» ему, походя, чувствительный «фитиль», маскируя его все той же доверительностью, чтобы посмотреть на реакцию. А не поверит, пускай проверяет, если сможет! Да, впрочем, информация сама по себе незначительная, главное, как ее подать. И пояснить, исключительно из «товарищеских» соображений, какой резонанс она вызвала в московских кругах, – это на фоне покушения на «важняка».

Евгений Михайлович по возрасту был ненамного старше Турецкого, но внешне представлял полную противоположность собранному и поджарому москвичу: толстый и рыхлый, с полусонным взглядом равнодушных, прозрачных, как слеза, глаз. Когда поднялся, чтобы поприветствовать, «личного», так сказать, «представителя», Александру Борисовичу показалось, что тот вышел на работу больным, и специально, чтобы встретить его, Турецкого. И сразу, не сходя, что называется, с места, быстро представившись и назвав себя, с обеспокоенным видом выразил сердечное сочувствие по поводу его болезненного вида.

– Зря вы, ей-богу, зря, честное слово, Евгений Михайлович, приехали на службу. Ну, передали бы секретарше, большое дело, завтра бы встретились. Температуру мерили? Наверняка есть, я бы поостерегся на вашем месте. Погода-то гнилая! Простуду подхватить – самое гиблое дело. – Он говорил фактически без остановки, давя прокурора своей искренней заботой о его здоровье, будто давно все про него знал. – Но уж раз вы решились выйти на работу, то не будем тянуть, верно? Я постараюсь освободить вас «от себя» максимально быстро. – Турецкий обаятельно улыбнулся, как умел это делать перед лицом «высокого начальства», не все же с ним ругаться! – Разрешите присесть?

Турецкий сам носил генеральские погоны, но, обращаясь «за разрешением» тоже к генералу, открыто подчеркивал свое к нему уважение. И тот, очевидно, «клюнул», сонливость его как рукой сняло, даже интерес в глазах появился – льдистый такой, как отметил Александр Борисович, словно у сытого полярного медведя, – но все же интерес. Или, скорее, любопытство.

«Вот и хорошо, – сказал себе Турецкий, – удовлетворим твое любопытство. А самое вкусное в провинции, это, разумеется, – свежие московские сплетни. Значит, пообещаем чего-нибудь…».

– Ну, что ж, – начал он, садясь, – раз уж вы сочли возможным, будучи явно нездоровым, встретиться со мной, позвольте прояснить некоторые вопросы. Не самые важные, вероятно, в нашем с вами деле, но, по-моему, существенные. А на отвлеченные темы, если у вас появится интерес, мы можем поговорить позже, когда вы будете себя лучше чувствовать…

– Да я… – попытался возразить прокурор, привыкший, видимо, к тому, что к его манере выдавливать из себя по слову в час тут привыкли. Но Турецкий этого «не знал», и перебил.

– Не надо, зачем, вы и так «пожертвовали» собой ради меня, я это понимаю и ценю, поверьте, Евгений Михайлович. А спросить я у вас хотел вот о чем. Мне ведь, по ходу дела, обязательно придется «пересекаться», – это он произнес с откровенным юмором, – со следователем, как его?.. Нарышкиным, да, конечно. Он – как? По вашему мнению?

– А вы знакомы? У вас есть что-то против? – насторожился прокурор, пристально глядя на Александра Борисовича.

– Лично у меня, – засмеялся Турецкий, чтобы снизить серьезность вопроса, – ничего нет. Просто я самого себя вспомнил. Ну, те прекрасные годы, когда вместо обстоятельств дела меня в первую очередь интересовали ножки фигуранток. – Продолжая искренне смеяться, он как бы отмахнулся рукой: – Уверен, что и в вашей биографии был такой же «страстный» период! Не мог не быть…

Прокурор продолжал «сверлить» слишком веселого москвича «полярными глазками», но Турецкий «не замечал» его взгляда, увлеченный собственными воспоминаниями.

– Когда Костя мне рассказал… Ой, простите, Евгений Михайлович, разумеется, Константин Дмитриевич… – Александр Борисович мечтательно улыбнулся. – Мы ведь всю жизнь знакомы. Я у него стажером еще в начале восьмидесятых начинал. Можно сказать, вся сознательная жизнь… Да, так вот, когда он мне рассказал о выводах этого Нарышкина, то бишь, о его рабочей версии, я искренне восхитился: наш человек! При виде ножек, которые, как я понял, истинное совершенство, любой бы из нас – в том счастливом возрасте – немедленно выдвинул бы именно такую версию. И, главное, камнем стоял бы на ней. Еще бы, такие перспективы!.. Да, все так, но… Увы, и возраст уже не тот, и обстоятельства, как говорится, не склонны соответствовать нашим мечтам, безвозвратно оставленным в юности… Так что вы, пожалуйста, не относитесь очень уж серьезно к моему вопросу. Я уверен, что и вы прекрасно понимаете… Причем, в первую очередь, и относитесь к такого рода выходкам снисходительно… Ну, короче говоря, посмеялись бы мы, когда бы дело шло о какой-нибудь «бытовухе». Но – увы. Вы, я вижу, и сами прекрасно, лучше моего, понимаете, что дело тут гораздо серьезнее. Впрочем, я не буду повторять того, о чем вы, вероятно, беседовали с Ко… с Меркуловым. Он только просил меня вместе с вами, если у вас будет, разумеется, такая возможность, разобраться также и в ситуации с расследованием, которое вел Ванюшин. Константин Дмитриевич, насколько я понял, высоко ценит ваше умение, порядочность, ну, и прочее. Это, говорил он мне перед вылетом сюда, не комплимент, а констатация известного факта…

И снова расплылся Александр Борисович в самой обаятельной из всех своих мастерски освоенных улыбок. Ну, как устоять было прокурору? Он тоже соизволил «выдавить» скупую ухмылку. Из чего следовал недвусмысленный вывод, что комплимент пришелся вполне «к столу».

Вся дальнейшая беседа состояла в основном из тонких, якобы старательно завуалированных, взаимных комплиментов. А версии Нарышкина прокурор так и не коснулся, словно бы уже давно отказавшись от нее. Видно, дошло до него, что с этой идеей они тут неосмотрительно попали впросак, сели в лужу, и лучше действительно «похоронить» ее, пока «не началось», как в том старом анекдоте.

Пил мужик в ресторане рюмку за рюмкой и приговаривал: «Наливай следующую, пока не началось». Официанту надоело, он и спрашивает: «А когда платить будешь?» И алкаш ответил: «Ну вот, и началось…».

Конечно, хорошо известно, что насмешка – вещь опасная, и можно так попасть «под раздачу», что мало не покажется.

Таким образом, Александр Борисович посчитал, что успешно выполнил первую часть своей задачи: освободил от подозрений Катю, которой всякого рода «вызовы» были абсолютно не нужны, а заодно и у Вали теперь не было необходимости встречаться по данному вопросу с прокуратурой. Похоронили идею, как и не было. Зато теперь будет интересно посмотреть на этого Нарышкина, которому прокурор станет объяснять суть происходящего. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь, похотливых «следаков» лечит только насмешка, причем прилюдная. И теперь тот сам должен предложить Турецкому добытые им, но, очевидно, припрятанные до лучших времен, результаты предварительного расследования по делу Геры. Ну а, причинами покушения придется заняться исключительно уже Александру Борисовичу, поручать расследование этого дела тому же Нарышкину было бы просто неумно.

Затем Турецкий перешел к основной своей цели, которую сознательно отнес на второй план, как, скорее, следствие его любопытства, а не камня преткновения. Он попросил Махотина, если тот еще не устал от «назойливости» москвича, совершенно незнакомого со здешней обстановкой, раз уж такой удобный случай выпал, посвятить его в перипетии истории с бывшим начальником УБОПа отставным полковником Краевым. Что за такой «страшный зверь», о котором он, якобы совсем недавно, слышал в «высоких милицейских кругах»?

Говорилось это опять-таки с юмором, который мог оценить исключительно прокурор. Но сам вопрос был задан словно бы между делом, как далеко не самая важная, а, скорее, дополнительная информация, на которой Турецкий вовсе не собирался «зацикливаться». Просто для знания общей обстановки в городе и области.

Для прокурора вопрос был не самым приятным, это заметил Турецкий, но продолжал смотреть вопросительно и с улыбкой, не предвещавшей никакой опасности с его стороны. И Евгений Михайлович, неохотно выдавливая из себя слова, выдал самую простенькую информацию, касавшуюся, в первую очередь, бурной бизнес-деятельности бывшего милицейского начальника. Видимо, прокурор мог бы и не стесняться своих «откровений», наверняка об этом же давно знал и говорил весь город. Во всяком случае Костина информация была полнее и серьезнее. «Стеснялся» прокурор, это было несомненно. Ну и что ж? Зато теперь всегда можно будет сослаться на него, якобы выдавшего Турецкому то, что было неизвестно другим, – поди, проверь: говорил Махотин или нет?

Вот так, шажок за шажком, Александр Борисович потихоньку «подставлял» прокурора в их «сугубо доверительной» беседе. А тот был осторожен, хотя никакого значения его «осторожность» для Турецкого в принципе не имела. Разве тот же Краев поверит, что не «сдал» его прокурор, когда услышит в свой адрес самые серьезные обвинения от известного все-таки московского следователя, прибывшего, как вскоре окажется, по его душу? Как же, как же…

Одним словом, «наговорившись всласть», что особо отметил очень довольный Александр Борисович, и поднимаясь, чтобы, наконец, освободить «больного человека» от своего навязчивого присутствия, он сердечно поблагодарил и высказал предположение, что Евгений Михайлович и в дальнейшем не будет «закрыт» для него. Иначе, как работать? А с Нарышкиным он готов встретиться во второй половине дня. Ибо сейчас очень хотел бы посетить раненого коллегу в больнице.

– Он – славный парень, Гера Ванюшин, – заметил как бы между прочим Турецкий. – Еще, кажется, совсем недавно был моим учеником. Я им на юрфаке курс лекций читал о следственных мероприятиях, потом в помощниках держал, недолго, правда. Он – способный следователь, жаль, что так получилось. Да и Костя просил меня узнать, чем мы можем помочь… Ну а, где-нибудь к пяти, что ли, я бы «пересекся» с Борисом Егоровичем, чтобы посмотреть и обсудить, что он там успел «накопать». Да и Ванюшинские материалы посмотреть. Вы не будете возражать, Евгений Михайлович?

В ответ им было получено твердое заверение, что и Нарышкин, и все остальные в обязательном порядке станут помогать Александру Борисовичу в его расследовании, он может не стесняться, а в любое время обращаться в прокуратуру опять-таки, за любой помощью.

Кстати, и отдельное помещение для московского следователя смогли выделить. Это при их тесноте-то. И Турецкий правильно «оценил» помощь: еще бы, теперь за ним станут наблюдать десятки глаз. И пусть, зато никто не обратит внимания на «незаметных» Колю и Филю, на которых ляжет основной груз сбора доказательств. Сам же Турецкий был намерен развивать активную деятельность исключительно в стенах прокуратуры, а за ее стенами активно демонстрировать абсолютное равнодушие ко всем местным проблемам. Пусть последят и убедятся. И отстанут, в конце концов. Что и было ему нужно в данной ситуации…

Выйдя на улицу, Александр Борисович первым делом позвонил Валентине. Она ответила, что находится в госпитале, назвала адрес. Саша предупредил ее, что «познакомятся» они в госпитале и обязательно у начальника этого лечебного заведения или лечащего врача. А едет он, Турецкий, чтобы посмотреть на раненого следователя, поговорить с врачами о лечении и перспективах его, необходимой помощи и так далее. И еще о своей миссии – от имени Генеральной прокуратуры. С этой целью он и собирается поговорить с супругой своего бывшего коллеги. Это чтоб она знала, как себя вести с ним: не краснела, не улыбалась, демонстрировала полное свое достоинство и даже обиду в адрес Генпрокуратуры, которая до сих пор не удосужилась заговорить о помощи. Сам Турецкий будет смущен, что и заметит врач. О чем и доложит тому, кому потребуется такая информация. А она потребуется, потому что повсюду будут сопровождать глаза.

– Все время, Валечка, помни об этом.

Валя молча выслушала и сказала:

– Хорошо, – спокойным, холодным тоном, очевидно, кто-то находился рядом.

Их «познакомил» начальник госпиталя Судаков, к которому сразу же зашел Турецкий и представился по всей форме, предъявив удостоверение первого помощника Генерального прокурора. И тот, в свою очередь, сообщил, что здесь, в госпитале, в настоящее время как раз находится прилетевшая сегодня из Москвы жена Ванюшина. Он также поинтересовался, знакомы ли они, и удивился, когда Турецкий отрицательно покачал головой.

– Я вас представлю, – охотно предложил он и попросил свою секретаршу найти госпожу Ванюшину и пригласить ее.

А сам он тем временем принялся посвящать Турецкого в подробности диагноза и лечения. О перспективах выразился туманно, кома – вещь непредсказуемая. А положение Ванюшина можно охарактеризовать как стабильно тяжелое. Была проведена операция, но пули извлечь не смогли. Пока. Очень она плохо «сидит», – в предсердной сумке, фактически упирается в сердце. Хирург, который уже оперировал, опасается за печальный исход. Специально для консультации ими вызван известный хирург из Москвы, который должен прилететь не сегодня – завтра. И время поджимает, короче говоря, одно к одному. То есть ничего хорошего. Правда, бывали случаи, когда человек оставался жить, но это, скорее, исключения.

А супруге Ванюшина, естественно, об этом не сказано ни слова, рано еще расстраивать, может, и обойдется, может, окажется тот самый счастливый случай. Но выражение лица Судакова указывало на то, что, скорее всего, по его мнению, не обойдется. Жизнь продолжают поддерживать, однако… Поэтому он и не берет на себя смелость сказать об этом Валентине Андреевне. И Турецкий понял начальника госпиталя так, что тот хочет воспользоваться удобной ситуацией и переложить эту неприятную миссию на плечи Александра Борисовича. Ну, это еще как посмотреть…

Он даже восхитился внутренне, когда увидел, как гордая и неприступная Валя вошла, как спокойно и холодно выслушала начальника госпиталя, а затем и господина Турецкого, лишь кивая вместо ответов. Между тем Александр заметил, что за это короткое время Валя сумела произвести на Судакова неотразимое впечатление, тот так и сиял невольно, поглядывая на нее и совершенно не соответствуя моменту, о котором только что говорил.

«А он – порядочный кобель, – подумал Саша. – Хотя Валя такого пристального внимания, конечно же, стоит. Турецкий, а где были твои глаза?»

Впрочем, собственный вопрос показался ему чисто риторическим, ибо уж сам он-то знал, где они были.

«Значит, что же, совсем уже запутался? Но если нет, то почему взгляды доктора на эту, действительно красивую женщину вызывают у тебя жгучую ревность? Или это только неутолимая жажда постоянно удовлетворять свой собственный приоритет? Сложный вопрос – на засыпку, как говорится… Но это все – чушь по сравнению с тем, что, вероятно, часы Геры уже сочтены. А Валюше действительно придется приготовиться к худшему варианту. Если не произойдет чуда…»

Между прочим, само по себе чудо – не такое уж и… чудо, если рассуждать по правде. Про Турецкого тоже так говорили, не верил уже никто. А Ирка верила. И он поднялся на ноги. И бегает теперь. Снова бегает… куда вот только, это – вопрос… Так что ничего нельзя исключить, надо надеяться до последнего. Вот это он, пожалуй, и скажет сегодня Вале. Хотя, может быть, она сама уже обо всем догадывается, – у этого врача любые его мысли, кажется, на сытой физиономии написаны. Даже фальшивая озабоченность. Ну, конечно, для кого-то – горе, а у него – всего лишь неудачный эпизод в долгой врачебной практике…

Чтобы не обострять своей же игры, Турецкий озабоченным тоном предложил Валентине Андреевне встретиться сегодня же, можно немного позже, когда она освободится, чтобы уточнить кое-какие вопросы, касающиеся финансовой стороны организации дальнейшего ухода за раненым ее мужем. Она не очень охотно с ним согласилась, при этом вопросительно посмотрев на Судакова. А тот, казалось, был готов в лепешку разбиться ради нее. Лишь бы она не уходила так скоро. Но Турецкий передал ей свою визитную карточку с номером мобильного телефона и попросил позвонить, когда она освободится.

Дело в том, что прокурор выделил ему машину, и он готов подъехать за ней. Погода сейчас скверная, холодный дождь, пронизывающий ветер, недолго и серьезно простудиться. Вон, только что разговаривал с прокурором, так на него было просто жалко смотреть, так выглядел болезненно. Да и пришел-то на службу собственно лишь для того, чтобы встретиться с ним, Турецким.

– Здесь хороший народ, понимающий, – серьезно констатировал Александр Борисович, едва заметно подмигнув Вале, – все прониклись вашей бедой, Валентина Андреевна, и искренне сочувствуют. Да и пока остается надежда, что сильный организм Германа Николаевича поможет ему выкарабкаться. Да, будем надеяться.

А вот на что надежда, он не сказал: пусть Судаков сам догадывается, что имеет в виду первый помощник генерального прокурора, предоставив ему право самому подыскивать для себя подходящие слова.

Вообще-то, он подумал, что Валя за те два часа, что провела здесь, уже выяснила для себя основное. И теперь надо заняться организацией постоянного дежурства у постели больного. Об этом он и заговорил с главврачом, полагая, что Валентине договариваться на эту тему с ними будет сложнее. И правильно сделал, он сразу же уловил ее благодарный взгляд, осторожно брошенный на него.

Разумеется, немедленно обнаружились сложности: где взять свободную санитарку или медсестру? Может, супруга предложит кого-то со стороны? Но лучше, конечно, самой. Глаза жены всегда имеют преимущество перед всеми остальными, как ни старайся их заинтересовать в материальном отношении. То есть, другими словами, Судаков хотел, чтобы именно Валя постоянно дежурила здесь, так ему спокойнее. Почему только так, оставалось догадываться, но Турецкий не собирался решать этот кроссворд, слишком красноречивым было предисловие. И он предложил прямо сейчас, не отходя, что называется, от постели больного, договориться с медсестрами. Они вряд ли откажутся от ночных дежурств, если им хорошо заплатить. Но это вовсе не исключает и присутствия в палате жены. Все это Турецкий излагал, исходя из собственного опыта, и начальник вынужден был, к своему неудовольствию, с ним согласиться. Тут же обговорили просьбу со старшей медсестрой, которая очень охотно пообещала посодействовать. Заработки здесь наверняка были мизерными.

Валя сказала, что днем они могут чередоваться с мамой, которая уже была тут и все знает, она и не отказывается. Кажется, шансы доктора падали у него же на глазах, и они у него заметно поскучнели.

«Ах ты, сукин сын!» – думал Турецкий, совершенно не соотнося эти слова с самим собой. Еще чего не хватало! Он решил прямо сегодня же позвонить Косте с тем, чтобы тот срочно обеспечил Валентине приличную материальную помощь от прокуратуры, нечего ссылаться на бедность! Разговор на данную тему был Саше не внове, а вот Вале денежки окажут серьезную материальную поддержку. И пусть Костя только попробует финтить, ему же хуже…

Короче говоря, не прошло и часа, как Валя освободилась, чтобы дать официальные показания по поводу некоторых соображений Александра Борисовича, которые он, как должностное лицо, естественно, тут же и высказал. А для этого им надо было найти подходящее место для разговора под протокол. И с ней, и с ее матерью, которая тоже могла что-то знать о расследовании Германа Николаевича, он ведь жил рядом с ней, возможно, они обменивались мнениями. Аргумент железный, начальник госпиталя вынужден был согласиться с ним и дать свое разрешение на дополнительное дежурство в палате, где находился Герман Николаевич Ванюшин.

Отпустив Валю, которая пошла в палату, чтобы проверить еще раз, что надо будет привезти для мужа, Турецкий не преминул поинтересоваться у Судакова, как же так случилось, что здесь, в его госпитале, посреди бела дня, был убит бизнесмен Неделин? Это что, халатность чья-то или злой умысел кого-то из персонала? Впрочем, времени на выслушивание подробных объяснений и оправданий руководителя медицинского учреждения у московского следователя в данный момент не было, другие дела торопили, но Александр Борисович пообещал Артемию Георгиевичу, таковы были имя и отчество Судакова, в ближайшее время вернуться к этой теме. На этой многообещающей ноте они и расстались.

А еще, уже выходя из кабинета начальника госпиталя, Турецкий подумал, что у того вряд ли снова возникнет острое желание приударить за приятной во всех отношениях женщиной. Этим ходом Александр Борисович словно бы выразил по отношению к нему своеобразное чувство мести: в том смысле, что не цапай – не твое! А чье – это другой разговор…