Текст книги "Выбор оружия"

Первая судимость – в 1961 г. по ст. 145 УК РСФСР (грабеж). Осужден на 3 года лишения свободы. В ИТК попал под влияние вора в законе Хохлова по кличке Хохол. Хохол освободился на год раньше Ермолаева, сколотил банду из 32 человек, ранее судимых. Банда действовала на северо-западе Москвы и области, имела осведомителей среди валютчиков, фарцовщиков, проституток. Жертвы выбирались из числа подпольных миллионеров, работников торговли, собирателей антиквариата и богатых цеховиков. Таким образом обеспечивалась беззаявочность преступлений. Подвергнутые ограблению и вымогательствам, нередко с помощью пыток, они, как правило, не обращались в милицию, так как не могли объяснить у них наличие крупных сумм денег, валюты и ювелирных изделий.

После отбытия срока заключения Ермолаев-Бурбон примкнул к Хохлову и стал одним из его доверенных лиц.

В 1970 г. банда Хохлова была разгромлена МУРом. Сам Хохлов был приговорен к высшей мере, остальные члены банды получили максимальные сроки. Ермолаев-Бурбон, снабжавший Хохлова оружием и принимавший непосредственное участие в преступлениях, избежал ареста, скрывшись от следствия. Материалы в отношении его в отдельное производство выделены не были, это помогло ему избежать наказания, а в дальнейшем заставило действовать с повышенной осторожностью.

Из оставшихся на свободе членов банды Хохлова Бурбон создает собственную группировку. Действия его отличаются особой дерзостью. Под видом сотрудников правоохранительных органов он вместе с членами своей банды производит обыски у миллионеров-теневиков, гастролирует по стране, совершает разбои в Риге, Свердловске, Казани и др. Разбои сопровождаются убийствами. К 1980 г. ОПГ (организованная преступная группировка) Ермолаева-Бурбона насчитывала до 200 боевиков. Специализацией банды были грабежи, вымогательства, заказные убийства, а впоследствии рэкет, охранные услуги коммерческим структурам («крыша»), выбивание долгов и пр. Сферы влияния распространялись на аэропорты Шереметьево-2 и Шереметьево-1, вещевой рынок и вернисаж в Измайлове, торговлю в начале Ленинского проспекта, Перово, Выхино, Зеленодольск, а также художественные промыслы Сергиева Посада.

В последующий период деятельность ОПГ Бурбона принимает такой размах, что к разработке банды подключается КГБ СССР. Оперативно-розыскными мероприятиями были установлены нелегальные квартиры и дачи, где жили члены ОПГ, более 90 автомобилей, которыми они пользовались, выявлены склады оружия и наркотиков. Несмотря на то что документирование преступлений было не завершено, руководство МВД и КГБ принимает решение об аресте Ермолаева-Бурбона и членов его банды. 14 мая 1984 г. силами МУРа и спецподразделений КГБ был произведен арест Ермолаева и 120 его сообщников. Ермолаев и другие руководители ОПГ были помещены в следственный изолятор Бутырской тюрьмы и содержались под усиленной охраной. Во время следствия воры в законе, также находившиеся в это время в Бутырке, возвели Ермолаева-Бурбона в ранг Вора, тем самым еще больше укрепив его авторитет в преступном мире.

Во время суда сообщниками Ермолаева, оставшимися на свободе, была предпринята беспрецедентная по дерзости попытка освободить его. Нападением на конвой, по агентурным данным, руководил молодой член химкинской ОПГ Гусаков по кличке Гусак. Попытка оказалась неудачной. В перестрелке был убит начальник конвоя, Гусаку и его сообщникам удалось скрыться.

Вследствие давления на свидетелей и физического устранения четверых из них доказательная база обвинения была разрушена, из 32 эпизодов уголовного дела в судебном заседании был бесспорно подтвержден только один (вымогательство под угрозой оружия). Ермолаев был признан виновным и приговорен к 14 годам лишения свободы в ИТК строгого режима.

6 марта 1985 г. он прибыл этапом в Магадан, но уже 30 июня за злостные нарушения внутрилагерного распорядка этапируется в зону тюремного режима СТ-2 г. Тулуна Иркутской области, где и остается до конца заключения.

За время пребывания в СТ-2 Ермолаев-Бурбон 58 раз нарушал режим, 35 раз водворялся в штрафной изолятор, на 2 месяца переводился в помещение камерного типа. Несмотря на это, администрация СТ-2 в 1990 г. в ответ на запрос секретариата Верховного Совета РСФСР характеризует его вставшим на путь исправления, осознавшим свою вину и раскаявшимся в своих преступлениях. Рассмотрев прошение Ермолаева о смягчении наказания, заместитель председателя Верховного Суда РФ К. ходатайствует о снижении срока Ермолаеву. В конце 1991 г., пробыв в заключении 7 лет вместо 14, он возвращается в Москву. Агентурные источники сообщают, что главную роль в досрочном освобождении Бурбона сыграл один из самых крупных уголовных авторитетов Москвы, вор в законе Иванов по кличке Кореец. Он задействовал очень крупные суммы из московского «общака» для взяток, однако документированных подтверждений этого получить не удалось.

Ермолаев– Бурбон вновь становится во главе химкинской ОПГ, доводит ее численность до 300 человек. Но сам, оставаясь руководителем ОПГ, непосредственного участия в преступлениях не принимает. После отъезда в США Иванова-Корейца он становится его преемником в роли «смотрящего» и держателем московского «общака». Представляется неслучайным, что именно в этот период обостряется борьба ОПГ славянской ориентации с т. н. «лавровой мастью», и чеченская община начинает заметно уступать свои позиции. В столкновениях с применением автоматического оружия и даже гранатометов принимает участие до 100, 150 и даже до 200 человек.

Сохраняя все прежние способы преступного обогащения, химкинская ОПГ активно вторгается в сферы бизнеса. Ермолаев-Бурбон, продолжая традиции своего партнера и учителя Иванова-Корейца, привлекает к сотрудничеству выпускников экономических вузов, переманивает наиболее перспективных работников из Минфина, Центробанка и других госорганизаций. Интересы химкинской ОПГ прослеживаются в деятельности банковских и коммерческих структур, специализирующихся на сделках с нефтепродуктами, лесом, стратегическим сырьем.

В 1994 г. Ермолаев-Бурбон посещает США, где встречается с проживавшим там Ивановым-Корейцем (в настоящее время осужден американским судом на 5 лет лишения свободы за нарушение иммиграционных законов и отбывает наказание в тюрьме г. Атланты). Есть сведения, что в получении загранпаспорта и въездной визы в США Ермолаеву, как в свое время и Иванову-Корейцу, способствовали спецслужбы как России, так и США. Что послужило этому причиной, выяснить не удалось.

В настоящее время Ермолаев-Бурбон, имеющий возможность практически бесконтрольно распоряжаться огромными суммами в рублях и валюте, размещенными в российских и иностранных банках (средства московского «общака»), является одним из самых богатых людей России. Несмотря на это, он ведет скромный образ жизни, редко бывает в ресторанах, не курит, почти не пьет, не употребляет наркотики. За ним прочно укрепилась репутация «правильного» вора, ни в чем не отступающего от «воровского закона». Близко знающие его люди утверждают, что «воровской идеей» он болен с молодости и глубоко ей привержен. Это может быть объяснено интеллектуальной малоразвитостью Ермолаева-Бурбона и условиями сформировавшей его характер среды. Занимается самообразованием. Широко, хоть и поверхностно, начитан.

Официально Ермолаев-Бурбон числится консультантом московской внешнеторговой ассоциации «Восход». Из ее офиса, расположенного по адресу ул. Лесная, 12, строение 6, он осуществляет руководство деятельностью своей ОПГ. При этом принимаются все меры предосторожности, разговоры по телефону ведутся условными фразами, в местах встреч с партнерами выставляется контрнаблюдение, устраивается на автомобилях «карусель», чтобы обнаружить и отсечь хвост. Не реже чем раз в год меняет квартиры. В настоящее время проживает в Строгине по адресу: ул. Маршала Катукова, 15, кв. 136. Имеется запасная законспирированная квартира в Мневниках и хорошо охраняемая, также законспирированная дача в пос. Ивантеевка…"

Вот такая получается архаика.

Турецкий выписал в записную книжку адреса офиса и квартиры Бурбона и завязал тесемки на папке литерного дела Б.

Теперь можно было ехать в Шереметьево-2.

Глава вторая. ИГРА НА ПОНИЖЕНИЕ

«Ситуация на финансовом рынке, провоцирующая рост спроса на государственные краткосрочные облигации (ГКО), вызывает соответствующее падение их доходности. Хотя ГКО по-прежнему остаются одним из самых высокодоходных активов, снижение прибыльности операций с ними на прошлой неделе было весьма заметным. Темпы снижения котировок рубля по отношению как к доллару, так и к немецкой марке остаются стабильными. В этих условиях очень короткие форвардные позиции приносят значительную прибыль…»

«Что такое короткие форвардные позиции? – попытался понять Турецкий. – „Короткие“ деньги, о которых говорил Дорофеев? Непонятно. Но интересно…»

Он стоял под навесом центрального аэровокзала и ждал рейсовый автобус в Шереметьево-2. В очереди было человек сорок, в большинстве – с детьми и вещами. Мужчины и женщины в годах, взмыленные от беготни по жаркой, летней Москве. Отъезжающие на постоянное место жительства: крепкие, как боровички, мужики с загорелыми лицами – явно русские немцы из Казахстана, бледные мальчики и большеглазые девушки в окружении трещавших, как сороки, теток и матерей – эти в Израиль, в землю обетованную. Несколько наших бизнесменов и «челноков» средней руки. Группа вьетнамцев в одинаковых синих хабэ – как сиротки из детского дома.

Поодаль от автобусной остановки жарились на солнце с десяток желтых «Волг» с шашечками. Время от времени какой-нибудь из водил подходил к очереди и предлагал:

– Кому на такси до Шереметьева? Всего полтинник!

– Чего? – поначалу спрашивали из очереди.

– Баксов, а то чего? – удивлялись таксисты.

Желающих не находилось. Те, кто мог позволить себе выбросить пятьдесят долларов за двадцатиминутную поездку, уже уехали, а у остальных с баксами было, видно, туго. Как и у самого Турецкого. А верней, баксов у него вообще не было, всего и было-то несколько десятитысячных бумажек, отстегнутых от тощей пачечки отпускных. И хотя Денис Грязнов разрешил ему не стесняться в расходах, Турецкий, как и все люди, собственным трудом зарабатывающие на жизнь, не любил без особой нужды швыряться деньгами. Слишком дорого они доставались. Он и на своей машине в Шереметьево-2 не поехал, потому что бензин да платная стоянка там по пять, а то и по десять тысяч в час – в копеечку выльется.

Не найдя отклика в очереди, таксисты возвращались к своим «Волгам», лениво покручивая на пальцах ключи, курили, переговаривались, точно ждали своего часа и не сомневались, что он придет.

Подрулил «Икарус», осел под грузом пассажиров и вещей, со вздохом закрылись двери, и автобус двинулся по площади к выезду на Ленинградский проспект. Пристроившийся у окна, Турецкий увидел, как таксисты проворно разбежались по своим машинам, и «Волги» с шашечками потянулись одна за другой, вслед за автобусом. «Странно», – подумал он, но тут же забыл об этом, вновь углубившись в случайно попавшийся на лотке журнал «Коммерсантъ».

Была у него такая привычка: когда попадалось дело, связанное с той или иной профессией, читать узкоспециализированные газеты и журналы внимательно, от корки до корки. Далеко не все в них было понятно, но чтение это создавало ощущение причастности к проблемам, которыми живут люди, попавшие в круг расследования. «Коммерсантъ» был, конечно, попроще, чем «Проблемы математического анализа» и уж куда проще, чем «Советская музыка» с кочующими из статьи в статью «проведением главной темы» и «трактовкой традиционной трехчасовой формы». Многие термины были незнакомы, но общий смысл все же улавливался.

"На фоне общего снижения котировок (в некоторых случаях падение курса стоимости ценных бумаг составляло до 50 процентов) наибольшие потери понесли акции «Иркутскэнерго», «Томскнефти» и «КамАЗа». Правда, после появления на рынке информации о том, что в ближайшее время Камский автозавод переходит на нормальный режим работы, падение котировок его акций тут же остановилось. Чуть менее существенным, но также значительным оказалось снижение цен покупки акций концерна «Норильский никель». Котировки опустились на 2500 – 2600 рублей за акцию. Эксперты "Ъ" связывают это с просочившимися в мировую прессу слухами об открытии в Южно-Африканской Республике крупного месторождения богатых медно-никелевых руд…"

«Так вот почему Никитин предсказывал падение акций „Норильского никеля“! – понял Турецкий. – Он же шеф-менеджер геологоразведочной службы в ЮАР. И наверняка знал об открытии. И может быть, сам позволил слухам о нем просочиться в печать. Ай да Гарри К. Никитин! Но почему… Два „почему“, – поправил себя Турецкий. – Почему он не дает Дорофееву сигнала начать скупку акций? Ждет дальнейшего падения курса? За счет чего? Второе – главное – „почему“: на чем базируется его убеждение, что к концу месяца курс норильских акций подскочит в сто раз? Что должно произойти, чтобы это случилось – и обвально, всего за месяц?…»

Автобус неожиданно заглох, прокатился несколько десятков метров по инерции и остановился. Шофер спрыгнул на асфальт, загремел сзади крышкой моторного отсека и, вернувшись за руль, включил стартер. «Икарус» завелся, но через пару километров, доехав до Химок, заглох уже окончательно. Беззвучно матерясь, водитель покопался в двигателе, открыл дверцы автобуса и объявил:

– Приехали! Выгружайтесь! С вещами! Подойдет следующий рейсовый, подберет всех. Если поместитесь. Билеты действительны.

– Когда ж он подойдет? – спросила грузная пожилая женщина, глядя на водителя по-куриному, сбоку.

– Минут через сорок. Или через полчаса.

– Ой, лишенько! А у нас посадка на самолет через сорок минут!

– Да я-то при чем?! – неожиданно взъярился водитель. – Я, что ли, эту колымагу на линию выпустил? Ей в металлолом давно пора, ан нет: ездий! Вот я и ездию! – И он с грохотом, срывая злобу, распахнул крышку моторного отсека.

И тут к толпе пассажиров, растерянно сгрудившихся на обочине, подкатили те самые желтые «Волги» с шашечками. Таксист из передней машины объявил:

– По тридцать баксов с носа. Через десять минут будем в порту!

Чертыхаясь, народ принялся грузиться в такси, впихивал чемоданы и сумки, засовывал орущих детей. А что было делать? Посадка через сорок минут.

Турецкий лишь головой покачал. Точно рассчитано. Вот сволота!

Водитель «Икаруса» продолжал копаться в двигателе, мял какие-то шланги, дергал трубки.

Позади Турецкого, с хмурым интересом наблюдавшего за действиями водителя, остановился один из крепеньких казахстанских немцев и негромко сказал:

– Он топливный кран перекрыл. Вон там, сбоку. Точно говорю. Я работал на «Икарусах», знаю.

Турецкий молча отодвинул водителя в сторону, протянул руку, стараясь не испачкать белый пиджак, повернул кран. Кивнул:

– Заводи.

– Да не заведется эта холера… – начал было водила, но Турецкий лишь дружелюбно похлопал его по плечу и повторил:

– Заводи, браток, заводи.

И было, видимо, в его тоне нечто такое, чего водитель не посмел ослушаться. На третьем или четвертом обороте автобусный дизель выпустил густую струю дыма и удовлетворенно заурчал.

Турецкий повернулся к пассажирам, облепившим желтые «Волги»:

– Дамы и господа! Все в порядке. Прошу!

«Икарус», вновь осевший от тяжести груза, тронулся с места, его обогнала вереница пустых такси.

«На потребительском рынке за прошедшую неделю цены на продукты выросли в среднем на 0,8 процента. Резко подскочили оптовые цены на сливочное масло. Если на прошлой неделе килограмм крестьянского масла стоил…»

Турецкий отложил журнал. Не шло. Все-таки эти паскуды вывели его из себя.

Рейсовый «Икарус» причалил к тротуару зала вылетов с опозданием десять минут. Таксисты, побросав свои «Волги» под знаком «Остановка запрещена», окружили кабину, вытащили из нее водителя и взяли его за грудки. Он горячо оправдывался, показывая рукой на Турецкого. Под их волчьими взглядами Турецкий вошел в здание аэровокзала.

Ну что, можно начинать. С чего? Можно с начала, можно с главного, а можно и с конца. Но что главное в этом темном, как затянутое плотным туманом ночное болото, деле, Турецкий понятия не имел. Конец и вовсе не просматривался. Так что пришлось начинать с начала.

Вот я, Никитин Игорь Константинович, Гарри К. Никитин, бывший политзаключенный, а ныне преуспевающий бизнесмен, через двадцать лет возвращаюсь на родину. Вот я выхожу на не очень замусоренный окурками и жестянками из-под пива и кока-колы перрон… Стоп. С начала так с начала. Пограничный контроль. Ну тут нечего ловить: паспорт, визы, штампом – шлеп: «Велком, мистер Никитин». Таможенный контроль… А вот здесь можно и принюхаться.

Турецкий отыскал комнату начальника смены таможенной службы и предъявил удостоверение Генеральной прокуратуры. Конечно, это было не по правилам и очень попахивало тем, что называется злоупотреблением служебным положением: он был в отпуске, добывал информацию не для прокуратуры, а для «Глории». Но показать удостоверение обозревателя «Новой России» означало ввязаться в долгие и, скорее всего, безрезультатные объяснения с таможенным начальством, а корочки «Глории» и вовсе ничего бы не дали. Тем более что в варианте, выбранном Турецким, «Глория» значилась просто как информационное агентство, а сам Турецкий числился его консультантом. В конце концов, правила и существуют для того, чтобы их нарушать, а наличие в этом деле трупа Очкарика не исключало, что добытая Турецким информация сгодится, возможно, и для Генпрокуратуры. Тем он и утешил свою покладистую совесть.

В сопровождении начальника смены Турецкий вошел в зал таможенного контроля, и уже второй дежурный, взглянув на цветной снимок Никитина, уверенно подтвердил:

– Да, помню этого господина. Какая-то простая русская фамилия…

– Никитин? – подсказал Турецкий.

– Совершенно верно, Никитин. Еще по радио объявили: «Господина Никитина просят подойти к справочному бюро».

– Вы досматривали его багаж?

– Да. Все в порядке. Деньги, золотые часы, кольцо – все декларировано. Багаж у него был – большой черный чемодан. В нем – одежда, рубашки. И небольшой «дипломат». Мини-компьютер, радиотехника. Все как обычно. Только на одно я обратил внимание: черная пластмассовая коробочка размером в две пачки сигарет, кнопки какие-то, светодиод. Фирмы «Сони». Я спросил, что это такое. Он объяснил: детектор для обнаружения подслушивающих устройств.

– Вот как? – заинтересовался Турецкий.

– Да, так. Он еще сказал: «Надеюсь, это не запрещено ввозить в Россию?» Я ответил, что ничего на этот счет в наших инструкциях нет. А что не запрещено, то разрешено. И добавил: «Вы хорошо оснащены, мистер Никитин».

– А он что?

– Ничего. Усмехнулся и сказал: «Я знал, куда еду». Вот, собственно, и все.

– Раз его вызывали по радио, значит, кто-то встречал?

– А вот этого я не знаю. Не видел. Вы у Веры спросите, у дежурной в справочном. У нее в тот день тоже смена была. Может, она помнит.

Дежурная по справочному бюро действительно помнила. Едва Турецкий показал ей снимок Никитина, она тут же подтвердила:

– Он. Точно – он. Интересный такой мужчина. Настоящий полковник.

– Почему полковник? – удивился Турецкий.

– Ну это я так. Пугачева поет: «Ах, какой был мужчина, настоящий полковник».

– А что еще в этой песне?

– Неужели не слышали? – поразилась Вера. – Вы радио хоть иногда включаете? Или телевизор?

– Иногда. Когда последние известия.

– Странный какой. Если бы вы не показали мне свое удостоверение, я решила бы, что вы шпион. У вас в Генеральной прокуратуре все такие?

– Вера, вы тоже полны неожиданностей. Почему вы решили, что я шпион?

– Ну как. Жить в России и не знать песен Пугачевой?

– Промашка вышла, – вынужден был согласиться Турецкий. – В разведшколе, где меня готовили к заброске в Россию, этого не учли.

– Где же эта разведшкола?

– В Гармиш-Партенкирхене. Сто километров от Мюнхена, в Альпах. Прелестный городок, зимний курорт.

– Нет, на шпиона вы все-таки не похожи, – подумав, сказала она.

– Почему?

– «Почему, почему»! Болтать любите в рабочее время, вот почему!

– Сдаюсь, – сказал Турецкий. – Последний вопрос. Кто заказал объявление, не припомните? Мужчина, женщина?

– Парень. Какой-то… ну никакой.

– Не полковник?

– Куда ему! Белобрысый, в очках, в какой-то спортивной халабуде.

– Очки какие? Темные? В роговой оправе?

– Нет, обыкновенные. Круглые. Какие-то стариковские.

Турецкий показал ей черно-белый снимок, отпечатанный по его просьбе в МУРе с видеопленки, которую Турецкий накануне несколько раз внимательно просмотрел. На снимке был карманный вор по кличке Очкарик.

– Этот?

Вера взяла снимок и уверенно сказала:

– Да. Но он почему-то к справочному не подошел. Не знаю почему…

«А я, кажется, знаю, – подумал Турецкий. – Если Славка Грязнов прав, а он, похоже, прав, Очкарик и не собирался встречаться с Никитиным. Ему было нужно его увидеть. Значит, он знал только фамилию… Пойдем дальше».

Агент фирмы «Рост». Ничего нового: взял напрокат «форд», заплатил за месяц вперед, в дверях столкнулся с каким-то опаздывающим на самолет пассажиром.

Инспектор ГАИ: «Опер попросил меня тормознуть „форд“ на выезде. Я тормознул».

Оперуполномоченный МУРа старший лейтенант Михаил Володин: «Я видел, как Очкарик сделал к седому подход. Поэтому спросил седого, не пропало ли у него чего. Он два раза проверил карманы, сказал: нет. Спросил, в чем дело. Я объяснил, что Очкарик опытный карманник, мы ведем скрытую съемку, и если бы у седого пропал бумажник, мы бы взяли Очкарика с поличным».

– Как отреагировал на это седой? – спросил Турецкий. – Удивился, возмутился, нахмурился?

– Никак, – ответил Володин. – Задумался. Потом сказал: «Желаю успеха». И уехал…

– Сколько времени вы вели съемку Очкарика?

– Еще часа полтора. Никаких подходов. Болтался по залам, разговаривал со знакомыми. Встретился с бригадиром химкинских, есть тут такой, кличка Качок, собирает с палаточников, проституток, таксистов. Здесь все химкинским платят. Зашли в служебный туалет, через пять минут вышли. Очкарик пошел в ресторан ужинать. Мы знали: после ресторана он никогда не работает, поэтому съемку прекратили.

– Очкарик уехал из Шереметьева в два часа ночи. Что он делал все это время?

– В карты играл. Там, в служебке. В покер, со своими. Играл по-крупному, хотя обычно не зарывается. Выставили его примерно на штуку. Пятьсот баксов отдал сразу, а остальное обещал привезти утром.

– Откуда это известно?

– Из достоверных источников…

Обычно в ходе расследования Турецкий тяготился необходимостью не расспрашивать людей, а допрашивать их в качестве свидетелей, обвиняемых или потерпевших, исписывать десятки листов протоколов, давать собеседнику подписывать каждую страницу, а в конце: «С моих слов записано верно и мною прочитано». И эти рассказы становились доказательством для суда. Теперь же, избавленный от этой формальной обязанности, он чувствовал себя как-то неловко, словно не совсем одетым. Привычная работа без этой раздражавшей бюрократии становилась как бы бесплотной, эфемерной, бесследной.

А кое– какой след уже был.

Так что же мы имеем?

Вот я, Гарри К. Никитин, приезжаю в Москву. В кейсе у меня среди всего прочего японский детектор для обнаружения «жучков». «Вы хорошо оснащены, мистер Никитин». «Я знал, куда еду». Почему я это сказал? Я знал, что в Москве будут за мной следить. Или могут следить. А если бы я летел в Лондон или в Париж? Запасся бы детектором? Может, нет. А может, все-таки да. Скорее да. Потому что я обладаю информацией, которая стоит миллиарды долларов. Не миллионы, а миллиарды! И любая утечка обесценит эту информацию как минимум в сто раз.

Что дальше… Меня вызывают к справочному, но никто не подходит. Настораживает это меня? Вряд ли. Возможно, Дорофеев послал какого-нибудь лопуха встретить меня. Хотя и не знал номера моего рейса. Но день прилета знал, а из Франкфурта-на-Майне в Москву всего один рейс в сутки.

Случайное столкновение в дверях. Вопрос опера: не пропало ли у меня что-нибудь? Ничего не пропало. «А в чем дело?» «Очкарик – опытный карманный вор». Я задумался. Потом сказал: «Желаю успеха». И уехал. А через час в кабинете Дорофеева написал: «Нас слушают». Что я сделал за этот час? Очевидно: обнаружил «жучок». Как? Тоже очевидно: взял детектор и ощупал себя с головы до ног. А заодно и машину. И пожалуй, я не стал бы с этим медлить…

Турецкий подошел к гаишнику, который прохаживался по кромке пандуса на выезде из-под навеса аэровокзала.

– Скажите, инспектор, этот синий «форд» с седым, который вы тормознули по просьбе опера, он не останавливался потом? Не заметили?

– Останавливался. Вон там, возле гостиницы Аэрофлота.

– Почему вы обратили на это внимание?

– Случайно… Я подумал: «Вот, суки, живут – „форд“ напрокат, а это сотни две баксов в сутки». И посмотрел ему вслед. И он как раз в этот момент остановился, сверху хорошо было видно.

– Что делал водитель?

– Да ничего. Вылез из машины, снял пиджак. Потом открыл багажник, из чемодана что-то достал. Я думал: переодеться хочет, жарко. Потом передумал, наверное: надел пиджак, закрыл багажник и уехал.

Значит, так: я снял пиджак, включил детектор, нашел «жучок». Но выбрасывать не стал, чтобы не насторожить тех, кто его мне поставил. Разумно. В блокноте Дорофеева написал: «Нас слушают». Но избавиться от «жучка» мне все-таки нужно, причем каким-нибудь естественным образом. Как? Ну правильно: при выходе с автостоянки я трусь плечом о стену, потом вызываю горничную и отдаю ей пиджак в химчистку. Говорю Дорофееву: «Вот теперь можно спокойно поговорить». Точка. Интересно, щелочь, горячий пар, утюг – или чем там еще обрабатывают ткань в химчистке – может повредить «жучок»?

Турецкий нашарил в кармане жетон для автомата и набрал номер «Глории». Денис был на месте.

– У тебя какой-нибудь детектор для обнаружения прослушки есть?

– Обижаете, дядя Саша.

– Пошли кого-нибудь в «Космос»… Кстати, Никитин не обнаружился?

– Нет. Номер оплатил на месяц вперед. Предупредил, что ненадолго уедет.

– Номер проверили?

– Да. Чисто. Поставили свой «жучок».

– Сними. У него в кейсе детектор «Сони». Найдет.

– Точно есть детектор?

– Да.

– Тогда мы по-другому сделаем. Так, что никаким детектором не обнаружить.

– А в кабинете Дорофеева?

– Нашли. Даже два.

– Чьи?

– Один, видимо, Пономарева. Простенький, с радиусом действия в полкилометра. А второй – в прямом телефоне Дорофеева – серьезный. Километров на десять может сигнал подавать. Или даже больше. Намного больше. А чей – как тут скажешь? Так чтоеще нужно сделать в «Космосе»?

– Спросить у горничной или дежурной по этажу, вернули или нет Никитину пиджак, он его отдавал в химчистку. Если вернули – осмотреть все швы, все складки. Если ничего нет, расспросить в химчистке, не было ли в пиджаке какой-нибудь булавки.

– Тоже «жук»? – догадался Денис.

– Да. Есть еще новости?

– Пока нет. А у вас, как я понимаю, навалом.

– Кое-что есть. Буду примерно через час, обсудим.

Турецкий вышел из будки таксофона и сразу понял, что насчет «буду примерно через час» он, пожалуй, погорячился: возле стекляшки автомата стояло человек пять таксистов с угрюмыми лицами, а в центре полукольца – невысокий плотный малый с золотой цепью на шее. Из-за пояса джинсов у него торчала рукоять пистолета Макарова.

«Это и есть Качок», – понял Турецкий.

– Слышь, мужик, ты, говорят, хорошо в дизелях разбираешься?

– Это лучший комплимент, который я когда-нибудь слышал, – любезно ответил Турецкий и швырнул вверх журнал «Коммерсантъ».

Таксисты и Качок от неожиданности задрали головы. Этой секунды Турецкому хватило, чтобы выдернуть из-за пояса Качка пистолет, передернуть затвор и уткнуть ствол в живот химкинского бригадира.

«Коммерсантъ», растрепав страницы, шлепнулся на пыльный асфальт. Хороший журнал. Содержательный. Полезный во всех отношениях.

– Ты чего?! – ошалело спросил Качок.

– Шевельнешься – дырку в пупе получишь, – предупредил Турецкий. – Улыбайся, а то люди подумают, что мы тут чего-то не поделили. – И сам с улыбкой обратился к оторопевшим таксистам: – Валите отсюда. А ты, – кивнул он одному, – подгони свою тачку. – Заметив, что водила медлит, добавил: – Попроси его, Качок, а то меня он не слушается.

– Подгони, – хрипло приказал Качок.

– Что у тебя с голосом? Простудился? – поинтересовался Турецкий. – Пиво слишком холодное пьешь? В такую жару пиво со льда – верная простуда, по себе знаю. Повернись! А теперь садись в машину, на переднее сиденье. Спокойно садись, не торопясь, без лишних движений. А я сзади сяду. Вот так, молодец. – Турецкий захлопнул дверцу и приказал водителю: – Поехали!

– Куда?

– В Москву.

При выезде с пандуса Турецкий приветливо помахал гаишнику.

– Эй, ты, куда мы едем? – спросил пришедший в себя Качок.

– Я привык, чтобы ко мне обращались на «вы», – заметил Турецкий. – Повтори свой вопрос. Только начни так: «скажите, пожалуйста»… Ну?

– Куда мы едем? – повторил Качок.

– А дальше?

– Это… скажите, пожалуйста.

– На такой вежливый вопрос грех не ответить. Куда надо, туда и едем.

– Ты что?…

– «Вы».

– Вы что – отмороженный?

– Прекрасно звучит, – одобрил Турецкий. – Вот именно, отмороженный. Прямо из холодильника. Как твое пиво. Остановись! – кивнул Турецкий водителю, когда «Волга» поравнялась с тем местом, где «КамАЗ» столкнулся с «восьмеркой» Очкарика. Изуродованная машина была давно увезена, но на асфальте остались россыпь лобового стекла и ржавые пятна крови. – А теперь пойди погуляй, нам с Качком кое о чем потолковать надо. Далеко не уходи, скоро дальше поедем.

Таксист вышел.

– Ну что, Качок, узнаёшь это место?

– Чего я должен узнавать?

– Семь дней назад, в два десять ночи, на этом месте Гусак на «КамАЗе» убил Очкарика.

– А я при чем? Эй, ты… вы… вы что, не знаете, кто я?

– Это ты не знаешь, кто я, – поправил Турецкий. – И может быть, никогда не узнаешь. Сколько баксов ты передал Очкарику в тот день вечером в служебном туалете?

– Не знаю я никакого Очкарика.

– Давай договоримся, Качок… Как тебя звать-то? А-то как-то неудобно – Качок.

– Ну Иван.

– Давай договоримся, Ваня. Либо ты утолишь мою любознательность и мы вместе поедем дальше, либо дальше я поеду один. А ты больше никуда не поедешь. Нет, все-таки поедешь. В последний раз – на кладбище.

– Ладно дуру-то гнать. Не замочишь. Водила свидетель. И нас мент видел, когда мы уезжали, сам же… сами же ему помахали.

– Правильно. Инспектор ГАИ видел, как ты меня увез. Ты меня, а не я тебя, понял? А водила… Видишь ли, похитители – ты и водила – допустили оплошность, мне удалось завладеть твоим пистолетом, и я вынужден был пристрелить вас обоих. Действуя в пределах необходимой обороны.