Текст книги "Прощение славянки"

Фридрих Незнанский
Прощение славянки

Возмутительница покоя

Запах утреннего кофе проник через полуоткрытую дверь спальни, и Турецкий, учуяв сквозь сон его тонкий аромат, бодро вскочил с постели. С тех пор как ее приятельница Вероника привезла из Италии кофеварку, Ирина полюбила экспериментировать с разными сортами кофе. На вид это была невзрачная металлическая штуковина, состоящая из нескольких частей, но кофе получался отменный. Кофеварка была небольшая, и иногда между супругами возникал спор, кто первым будет пить свежеприготовленный напиток – порция получалась на одного человека. Вероника однажды попыталась их примирить:

– Ребята, они там, на Западе, считают, что эта порция на двоих. Что вы никак не поделитесь?

– Это они там считают, а по нашим русским меркам и на одного маловато будет! – парировал Турецкий и выхватил кофеварку буквально из-под рук зазевавшейся жены.

Ирина тогда обиделась и наябедничала подружке, что Сашка всегда был эгоистом и что горбатого могила исправит. Но Турецкий уже молча наслаждался отвоеванным в неравной борьбе кофе и ехидно усмехался.

– Кто в доме главный добытчик, того и валенки! – наконец удосужился он обратить свое царское внимание на жену, которая с обиженным выражением лица держала кофеварку под мощной струей холодной воды. В горячем состоянии ее невозможно было раскрутить, чтобы насыпать очередную порцию, – руки обжигала.

Но сегодня ситуация выглядела вполне миролюбиво. Турецкий вышел на кухню уже умытый, приглаживая влажной рукой волосы, поцеловал Ирку и добродушно поинтересовался:

– Обскакала меня? Кофе пьешь? Ладно, сам сейчас остужу железяку, – и плотоядно заглянул в чашку жены.

– Кто рано встает, тому Бог подает, – задиристо ответила та, надкусывая нехилый бутерброд, на котором громоздились колбаса, сыр, соленый огурец, а сверху это затейливое сооружение украшали нарезанный кольцами редис, майонез и кетчуп.

– Надо же, – подивился Турецкий. – Такой ротик маленький, а сколько в него впихнуть можно!

Ирка захихикала, но бутерброд из руки не выпускала. Чашку тоже крепко держала. Турецкий уныло поставил кофеварку на огонь и принялся сооружать себе бутерброд. Ирку по утрам лучше не трогать – злая бывает. Вот дочь Нина – совсем другое дело. Просыпается с улыбкой, так же как и папа Саша. Оба они с утра настраиваются исключительно на позитив. Ждут нечаянных радостей – как сказала о них как-то Ирка с некоторой завистью. Ей самой почему-то с утра все не нравилось, в частности – ее безрадостная жизнь с командировочным мужем, который мог в любой момент сорваться в дальнюю поездку, ссылаясь на профессиональный долг. Ирина всегда считала, что в своих командировках он занимается не только выполнением профессионального долга. Иначе не собирался бы так стремительно, не скрывая радостного блеска в глазах. Лицо у него в такие минуты выглядело по-особому одухотворенным, сразу становилось ясно – предвкушает очередную нечаянную радость, что на простом, доступном каждой ревнивой жене языке означало любовное приключение. Эти энергичные сборы и стойка охотника в облике мужа-гулены вызывали у Ирки приступы ревности, и не всегда Турецкому удавалось заглушить их в зародыше. Иногда приходилось вспоминать приемы ловкости и отличной реакции спортсмена, когда в него летели некоторые предметы быта – от здоровенной папки с нотами до тривиальной домашней тапочки на стоптанной подошве. Но Саша уже наловчился играючи хватать на лету все, что попадалось под руку разгневанной жене.

Когда он удобно устроился на стуле, прихлебывая из чашки кофе, мирное семейство обсудило планы на нынешний день. Ирке удалось выцыганить у экономного мужа дополнительные деньги на хозяйство, мотивируя свою расточительность тем, что колбасу она стала покупать подороже – вкуснее. Саша спорить не стал, хотя ему лично не очень нравилась и новая колбаса, он предпочел бы на завтрак манную кашу. Ирка варила ее крайне редко, в минуты особой нежности к мужу, – боялась поправиться. Нинуля ненавидела ее с младенчества, когда бабушка впихивала в нее кашу большими порциями, добиваясь нужного веса согласно графику в книге «Здоровый ребенок». Поэтому варить манку одному Шурику эгоистичная жена считала баловством. Пусть ест что дают. Ему и так весело живется.

Августовское утро было солнечным и не жарким, градусов двадцать. Любимая температура Турецкого. Он взбежал по ступенькам Генпрокуратуры, и возле поста дежурного его рассеянный взгляд скользнул по женской невысокой фигурке с явно знакомым лицом. Едва завидев его, женщина в отчаянии бросилась к Турецкому с возгласом:

– Наконец-то, я боялась, что вас не застану!

Турецкий немного удивился бурной встрече, пригляделся – несомненно, он видел эту женщину, и не раз. Ее измученные, с влажным блеском глаза с мольбой взирали на него.

– Вы меня не узнаете, Александр Борисович? Я Соня Салтанова, из Назрани. Помните, вы останавливались у нас в гостинице «Заря» в прошлом году?

Турецкий тут же вспомнил события минувшего года. Действительно, в прошлом году он в составе комплексной бригады Генпрокуратуры проверял состояние законности в Чечне, Ингушетии и Дагестане. Сам генпрокурор Владимир Михайлович Кудрявцев возглавлял прокурорскую бригаду. В Назрани Александр останавливался в небольшой гостинице, которую ему рекомендовал как самую безопасную и надежную бывший «важняк» и его сослуживец, а ныне прокурор Ингушетии Борис Парамонов. Главным администратором гостиницы как раз и была ингушка Соня Салтанова. Но как же она изменилась за этот год! Соне было едва за тридцать, а сейчас она выглядела на все пятьдесят. Что же она пережила за это время, что оставило свой неизгладимый отпечаток на лице красавицы с синими выразительными глазами? А ведь Саша запал на нее тогда и, если бы не знал, что она без ума от русского капитана по имени Валентин, непременно приударил бы за ней. Но одна из сотрудниц гостиницы, заметив в глазах важного постояльца интерес к хозяйке, не без умысла проинформировала его о романе Сони и капитана Валентина Куликова. Так что Саше обломилось только однажды поужинать с красавицей Соней да послушать ее восхищенные рассказы о геройском капитане, влюбленность в которого она даже не пыталась скрывать. От Сони же он узнал, что Куликов часто бывает в Назрани, останавливается в этой же гостинице, но как раз в то время находился в дальней командировке. Соня ждала его со дня на день, светилась от любви, и Турецкий даже немного приревновал ее к неизвестному капитану. Пришлось благородно отказаться от мыслей поухаживать за понравившейся женщиной, что ему было несвойственно и чем он втайне гордился.

Они сидели в его кабинете, и Турецкий с жалостью смотрел на увядшее лицо женщины. По ее щекам непрерывным ручейком струились слезы, и она не могла их остановить, а напротив – плакала навзрыд, пытаясь сквозь судорожные всхлипы рассказать о своей беде. Картина событий годичной давности была знакома Турецкому. Он помнил тот жестокий бой, когда после очередного штурма удалось освободить ребят, захваченных террористами, и, переворачивая тела убитых и раненых – своих и чужаков-террористов, пересчитывая их, оказывая первую помощь легко раненным, укладывая на носилки тяжелых, все задавались вопросом: как такое могло произойти? кто виноват? почему террористам при нападении на МВД Ингушетии удалось нанести такие потери нашей армии – 79 погибших, 114 раненых?! Еще не остыла ненависть к террористам, еще не успели опомниться от беспредельного горя после потери близких товарищей, а тут еще выяснилось, что бесследно исчез капитан Валентин Куликов. Именно он со своей ротой предотвратил осуществление очередного злодеяния – захвата школы в соседнем поселке. Вовремя была получена информация о том, что террористы подготовили запасной вариант в случае неудачи с нападением на МВД Ингушетии. И капитан Куликов блокировал школу, бойцы окопались возле этого объекта и мужественно держали оборону. Выстояли. Но после боя с боевиками в общей суматохе Валентина не нашли ни среди живых, ни среди мертвых. Если погиб, то где тело? Кто его видел в последние минуты штурма? Ответов не было. Поползли слухи. Каких только предположений не возникало – от «геройски сгорел» до «увели прочь арабские наемники», от «пал смертью храбрых» до «сбежал к «своим», мы его давно подозревали»… У кого-то поворачивался язык и такое предположить.

Соня рассказывала известные Турецкому факты и умоляла об одном – спасти честь возлюбленного и отца их сына Марата, родившегося спустя полгода после исчезновения Куликова. Слухи о том, что Куликов сбежал с террористами и теперь верно служит им, набирали силу. Ведь бывали случаи, когда действительно русские переходили на сторону бандитов.

– А однажды, – Соня понизила голос почти до шепота, – ночью к нам постучал человек и передал привет от Алихана. Дескать, так зовут теперь Валентина. «Ждите, – сказал он, – Алихан-Валентин вернется, когда мы победим». Этот человек попросился переночевать в моем доме, и я пустила его. Ради Валентина, конечно.

По ее рассказам, она впускала на ночлег еще несколько раз и этого террориста, и других, надеясь, что это зачтется при решении бандитами судьбы ее возлюбленного, попавшего к ним в плен. А в том, что он у них в плену, она не сомневалась. Ну не мог такой человек добровольно перейти на сторону бандитов!

– Не верю я в это, не может такого быть! – рыдала Соня уже во весь голос.

Турецкий, как мог, успокоил ее. Взглянув на часы – время уже поджимало, не мог он сидеть с ней больше ни минуты, – назначил ей встречу на вечер, на восемь часов в кафе «Шоколадница» в Столешниковом переулке.

День прошел в обычных хлопотах. Следствие по делу убитого замдиректора горнообогатительного комбината из Уральска наконец сдвинулось с мертвой точки. Нашелся свидетель, который видел человека, выходившего из гостиничного номера в день убийства. Уже составили фоторобот, и дежурная по этажу подтвердила личность неизвестного. Он бывал в гостинице и до убийства, приходил к замдиректора в сопровождении двух подозрительного вида типов. Она даже высказала свое мнение, что все трое явно из уголовного мира, поскольку их оживленный разговор изобиловал блатными словечками. Два часа Турецкий просидел на совещании у начальства, но мысли несколько раз возвращались к разговору с Соней. На душе было тяжело, некий осадок безысходности отравлял настроение.

Ирина с тоской слушала пиликанье Леночки Сомовой, которая старательно исполняла «Этюд» Черни, и констатировала про себя, что это скорбное существо, вопреки ожиданиям матушки, на конкурс юных дарований не попадет. Девочка совершенно не чувствует музыку, да и техника исполнения на слабенькую троечку. Как бы убедить хамоватую, энергичную мамашу, что у девочки нет музыкального дарования? Ну не дал ей Бог! Зато у нее приятный голосок, перевела бы ее мать на хоровое отделение, там ей самое место. И тут же поморщилась от самого своего намерения поговорить с Галиной Петровной. Мать сидела за дверью в коридоре, слушала игру дочери и подсчитывала в уме будущие гонорары, которыми ее завалит Леночка, став лауреатом всевозможных конкурсов, участвуя в мировых турне. Леночка стучала деревянными пальчиками по клавишам, тоненькие косички подрагивали в такт музыке, и всеми движениями своего восьмилетнего тельца девочка выражала ненависть к этюду Черни. Тут Ирина была с ней полностью солидарна. Она его уже слушать не могла. Сколько можно – изо дня в день одно и то же. «Сейчас завою», – подумала строгая учительница Ирина Генриховна, но, взглянув на настенные часы, испытала ни с чем не сравнимое наслаждение: через минуту урок закончится, и она станет вольной пташкой.

Леночка закрыла крышку рояля точно через минуту. Теперь и она на свободе до завтрашнего дня. Мамаша немного потреплется с училкой о великом будущем Леночки, не подозревая, что ее доченька лелеет совсем другие планы. В зоопарке существует кружок юных любителей животных, и туда принимают школьников с пятого класса. Анька и Коляныч, ее дворовая компания, уже ходят в кружок, кормят из соски трех тигрят и чистят шерстку карликовых пони. Вырастут – ветеринарами будут. Леночке тоже осталось уже недолго ждать своего часа. А этот Черни, чтоб он сдох, не веки же вечные будет отравлять ее жизнь. Надо усыпить бдительность мамочки. Пусть видит, что дочка старается. А потом узнает, что ничего толком у нее не получается, тогда легче будет уговорить отпустить в кружок. Ветеринары тоже будь здоров получают. У них во дворе ветеринар тетя Оля на «Ауди» катается, каждому сыну по компьютеру купила, на неделю по сорок долларов на карманные расходы дает. А ее мамочка ни копейки. Говорит: «Сыта, обута, инструмент купили – играй да радуйся. Я в твоем возрасте на одних кашах жила, донашивала обноски старшей сестры и мечтала о губной гармошке. Да и ту мне родители не купили, хотя сосед цыган Яшка предлагал. Его отец после войны спер ее у пленного немца, когда эти фашисты школу ремонтировали».

Леночка верила в эту историю с трудом. Во-первых, война сто лет как закончилась. Во-вторых, на фиг немцы будут ремонтировать в чужой стране школу, если они привыкли воевать? И в третьих, почему нельзя было купить гармошку у цыгана? Гармошка стоит сущие копейки, а ворованная, наверное, тем более. Но мамаша вечно ее воспитывала на примерах своего тяжелого детства. По ее рассказам, она терпела одни лишения. Никакой радости. В это Леночка тоже не верила. Мамаша у нее выглядела важной дамой, жили они обеспеченно. На лице никаких следов нищеты и обездоленности. А наоборот – на пухлых щечках здоровый румянец, ручки с перевязочками, ножки крепенькие, фигурные, формой напоминают ножки рояля. А главной достопримечательностью ее пышного тела было круглое пузико, в которое плавно переходила выдающаяся грудь. Мужики на улице на нее засматривались. А от рыночных вообще отбоя не было.

– Ну как моя Леночка? – Галина Петровна, криво улыбаясь, заглянула в класс. Она недолюбливала Ирину Генриховну, подозревая, что та недооценивает талант Леночки.

– Ну вы же сами все слышали, – уклончиво ответила Ирина. – Девочка занимается, прогресс налицо. – Она решила не портить себе настроение детальной разборкой игры ученицы. Проблема, которая отложена на неопределенное время, как бы упускается из виду, значит, ее и не существует. Хотя бы ненадолго. Ирина любила обнадеживать себя таким образом, когда решение трудной задачи требовало больших душевных сил. Раз уж этой тетке так важно видеть в своем заморыше недюжинный талант, пускай тешит самолюбие. А в свободное время торгует капустой на рынке. И ей радость, и людям польза.

Едва дверь за последней на этот день ученицей закрылась, Ирина чуть не запрыгала от радости. Ура! Сейчас быстренько подкрасить губы, навести марафет – и в Столешников. У нее сегодня предстоит приятный вечер в компании с новой подружкой Еленой Гординой. До чего умная баба! Слушать ее – одно наслаждение. Одним словом, доктор наук. Да еще и психолог. Спасибо Сашке, познакомил их как-то, и теперь обе нашли друг в друге приятных собеседниц. Правда, Елена Станиславовна все-таки вела себя не совсем чтобы на равных, чуть-чуть выпендрежность в ней присутствовала. Но Ира не обижалась. Все нормально – Елена выбрала ее в свои ученицы и с большим удовольствием наставляла Иру в познании тонкой науки психологии. С неменьшей радостью Ирина впитывала новую информацию о малознакомой науке, пока однажды не решила про себя, что новое занятие постепенно так сильно увлекло ее, что затмило любовь к основной профессии. Только теперь она могла признаться себе, что слушать изо дня в день гаммы и этюды не доставляет ей ни малейшей радости. Как-то не об этом она мечтала в дни счастливой юности. В сладких грезах ей представлялся огромный концертный зал, она раскланивается после блестящего исполнения, например, вальса Шопена. Овации, бурные возгласы «браво» и «бис», со всех сторон благодарные поклонники несут букеты… А в суровой действительности имеется рутинная долбежка опостылевших этюдов негнущимися пальцами ее учеников да желание всех без исключения родителей видеть своих детей юными гениями. Это с их-то посредственными способностями! И будь она преподавателем по скрипке, изломала бы смычки об головы некоторых учеников. А так им просто повезло, что рояль неподъемный. Эту свою проблему она с Еленой уже обсудила, и та дала добро на постепенное сворачивание основной профессиональной деятельности Ирины. Сама сдвинутая на психологии, Елена нашла в лице Ирины благодарного слушателя и ученицу, к тому же не без таланта.

– Мы с тобой поработаем в этом направлении! – заявила она Ире, когда они обе в очередной раз сидели в «Шоколаднице» и попивали капуччино. – Это будет наш личный эксперимент – переподготовка для новой профессиональной деятельности под руководством доктора медицинских наук, – не преминула лишний раз напомнить о своей научной степени тщеславная старшая подруга.

Она завалила Ирину литературой, и та вскоре сузила свой «профессиональный» интерес до двух направлений – судебной медицины и психиатрии. Пока решили до поры до времени от Саши скрывать грядущие перемены в Ириной жизни. Пусть будет ему нечаянная радость, когда Ира вполне профессионально однажды блеснет перед ним каким-нибудь термином или даже поможет раскрыть дело. А тем временем Ирина иногда в домашней обстановке упражнялась в небрежном упоминании терминов, которые приводили в легкое замешательство Сашу и в неистовый восторг Ниночку. Оба думали, что новое увлечение судебной медицинской терминологией – результат довольно частых встреч с доктором Гординой. На самом деле кажущаяся легкость владения специфической терминологией была следствием кропотливой работы со специальной литературой.

– Наверняка у этого типа эксперты обнаружат буллезную эмфизему легких, – как-то указала она пальцем на раздавленного тяжелым джипом бедолагу в каком-то очередном бандитском сериале.

– Ой, – восхитилась Нинка, – какие ты интересные слова знаешь, мамочка!

– Подумаешь, мы это тоже учили в свое время, – ревниво заметил Саша, а польщенная вниманием дочери Ирина радостно расплылась в улыбке:

– Я еще и не такое знаю! Вчера в этом сериале одного сгоревшего бандюка показывали. Следователи еще решали – при жизни он сгорел или его сначала укокошили, а потом уже дом спалили, чтобы следы замести. По сюжету только следствие шло, а я сразу догадалась – раз труп находится «в позе боксера», значит, это свидетельствует о прижизненном действии пламени.

– Ну дает женщина! А еще какие признаки прижизненного действия пламени ты знаешь? – решил проверить ее неожиданные познания домашний старший следователь.

– А ты? – ехидно переспросила Ира, надеясь, что Турецкий давно учился и что-то мог и забыть. Тут-то она и блеснет.

– Я первый спросил, – не унимался Турецкий, как раз опасаясь того же – вдруг он забыл какой-то из признаков, на потеху своим женщинам.

– Легко – копоть в трахее и бронхах, высокая концентрация СО в крови и полоска неповрежденной кожи в углах глаз.

– Умница. Ставлю пятерку, – с уважением отметил талант жены Турецкий, удивляясь про себя: чем только не забита голова у его красавицы жены. К тому же добровольно запоминать подобную мерзость для трусихи Ирки – настоящий подвиг. Он еще не догадывался, что не зря жена время от времени поражает его нововыученными словечками, у нее далеко идущие планы, которые к его работе имеют самое прямое отношение. Ирка все больше утверждалась в мысли сменить профессию и шла по новому пути семимильными шагами, наверстывая зря прожитые годы.

Сегодня две подружки с разных концов города поспешали в облюбованную ими «Шоколадницу», потому что и сластенами они были изрядными. Выбор пирожных в кафе был невообразимо широк, и обе дамочки дали себе слово со временем перепробовать все. Гордина привезла порцию психологических тестов, и, увлеченно жуя пирожные и отхлебывая капуччино мелкими глотками, они примеряли тесты к общим знакомым. Но почему-то главным пациентом неизменно оказывался Турецкий, и дам это ничуть не смущало. К концу третьей серии тестов обе были твердо уверены в целом ряде психических патологий, которыми страдает их любимый «пациент». Дамы, впрочем, не сильно горевали, решив окружить его любовью и демонстрировать полное понимание не всегда адекватных его поступков. К одному из них относилось его радостное оживление перед поездкой в командировку.

– Вот скажи мне, Лена, чего он так радуется? Прямо как слабоумный, которому показали конфетку. Ведь каждая командировка сопряжена с огромным риском. Его абы зачем не посылают, всегда расследовать сложное дело, там труп на трупе лежит и трупом погоняет. А ему все хихоньки да хахоньки. А в Назрани? Я вообще не чаяла его живым увидеть. И под обстрелы попадал, и саперы перед ним шли сами на волосок от смерти…

– Низкий порог ощущения опасности… – глубокомысленно изрекла Елена, положив мощную ляжку на другую и покачивая изящной туфелькой. Ее полные, обтянутые рукавами розовой кофточки руки возлежали на столе, и она отдыхала, отставив пустую тарелочку с чашкой подальше, чтобы не мешали почивать пышным грудям, вольготно расположившимся между локтями. Ира взглянула на туфельки и в который раз удивилась маленькому размеру ног при таком крупном телосложении. «И как она ходит, как не падает на таких маленьких ножках?!» – мелькнула совсем глупая мысль, которой Ирина тут же устыдилась. Прав Шурик, когда удивляется вслух, чем забита ее голова. «Это у меня от широты интересов», – утешила себя она.

– Слушай, Ирина, я без очков далеко не вижу, а надевать, чтобы пялиться на людей, неудобно. Там в углу, за твоей спиной, мужик сидит с какой-то чеченкой, так на Александра Борисовича похож. Я уже полчаса наблюдаю, но не уверена. А ну посмотри.

Ира оглянулась и чуть не свалилась со стула. Вот паразит, даже не дожидаясь командировки, принимает чеченок прямо, можно сказать, на рабочем месте. Генпрокуратура же за углом. И ладно, если бы действительно на рабочем месте, можно было бы объяснить их встречу служебной необходимостью. А они мало того что кофе попивают, у них еще и фужеры с какой-то горячительной жидкостью стоят. Может, глинтвейн, может, грог – Ирина в меню видела, но не заказала – при прохождении психологических тестов голова должна быть ясной. Алкоголь в этом случае не для нее – пьянеет с первой рюмки. Она подавила в себе острое желание позвать Сашку и растерянно повернулась к Елене.

– Сашка… – едва выдохнула она. – И чеченская баба. Вот с кем связался, сволочь. Мало ему своих!

Ее лицо покрылось красными пятнами, в голове зашумело, лютая злоба распирала ее, и очень хотелось затеять скандал. Если бы не симпатичные мужики за соседними столиками, поглядывающие на нее с интересом, чуть ли не подмигивая, непременно подкралась бы к Сашке – и по балде его сзади. Тарелкой. А бабе с наглыми голубыми навыкате глазами морду ее кукольную раскорябать… Ирка непроизвольно сжала пальцы в кулаки, ее колотило и колбасило, гнев рвался наружу.

– Спокойно, спокойно, Ирина. Мы не дома. Дома можно дать себе волю, эмоции надо выплескивать, в себе ничего нельзя держать. А сейчас встали, официантке улыбнулись – и мелкой рысью на улицу, на свежий воздух. Только не оглядываться. Там ничего интересного не происходит.

Уже на выходе Ирина не удержалась и оглянулась. Шуркина рука лежала на руке этой выдры с глазами, как будто она страдала базедовой болезнью. Ирина всхлипнула. Сволочь, сволочь, скотина, потаскун!

– Мы еще не дома. Спокойно, – одернула ее Елена. – И вообще, не вижу причин для такой бурной реакции. Он ее что, трахает всенародно? Или целуется взасос? Ну положил ей на ладонь руку. Может, утешает. Это жест примирения, успокоения. Вот если бы он ее гладил, тогда другое дело, тогда это говорило бы об их интимных отношениях.

– Может, это его какая-нибудь бывшая приехала, а он ее утешает. Дескать, ничего, скоро я к тебе опять приеду, натрахаемся вволю, а Ирка дура будет в Москве торчать и, как всегда, ничего не узнает! – По красивому Ириному лицу катились злые слезы, но громко рыдать было неудобно – вокруг шлялся народ, и так уже поглядывали на нее с любопытством. Фигу вам, не дождетесь! Ира взяла себя в руки.

– Значит, так. – Елена продолжала свой сеанс психотерапии. – Вечер прошел замечательно. Мы очень приятно поговорили. Кофе и пирожные были восхитительны. Немножко неувязочка получилась, неожиданно нами был замечен Александр Борисович, проводящий беседу с лицом кавказской национальности. К сожалению, женского пола и привлекательной наружности. Но! – Елена подняла палец. – Что-то я не видела выражения счастья на лице этой бабы. И даже следов нежности на нем не было. Баба чем-то сильно опечалена, видать, кто-то ее резко бортанул. Хорошо бы выяснить, что за проблемы у бабы. У Александра Борисовича тоже на лице ни особой радости, ни тем более угрызений совести. Это если бы он был причиной ее великой печали. И скандал с ним лучше не затевать. Обидится и затаится. А нам нужна правда, и только правда.

– Знаешь, Лен, почему к нему так бабы липнут? – Ира шмыгнула носом, но постаралась сдержать слезы. – Он очень симпатичный. И вообще среди следователей – самый сексуальный.

– Я с тобой согласна. Александр Борисович, несомненно, обладает физической привлекательностью. Невооруженным глазом видно. А это палка о двух концах. Я ведь тебе как-то говорила, что роль физической привлекательности в установлении социальных контактов имеет огромное значение. Это способствует завышению оценки других человеческих качеств: доброты, ума, талантливости. Привлекательные люди кажутся более убедительными. Им легче получить желаемый результат.

– Это ты о чем?

– Не парься, дорогая. Это я о том, что бабы всегда к нему будут липнуть. Ну, во всяком случае, еще лет тридцать. Убедительный он у тебя.

Ирина подозрительно посмотрела на подругу: что, уже и она попала под чары ее мужа?

– Он тебя уже в чем-то убеждал?

– В том, что умница. А насчет его сексуальности ты не волнуйся. У меня не было случая убедиться в этом. Чужие мужья мне по барабану. Так что держи себя в руках и подготовься к серьезному разговору с мужем.

Проинструктировав подругу, Елена чмокнула ее в мокрую щеку и энергично замахала рукой, подзывая такси. Ирина медленно поплелась к метро, ощущая в своей жизни полный крах. В голове гвоздем засело только одно слово «сволочь». И было досадно, что никакие другие слова не хотели вытеснить это банальное уличное ругательство, которое свойственно некультурным ревнивым женам. А она ведь женщина культурная, интеллигентка в четвертом поколении… Но культурные ругательства на ум не приходили. Дома Ира умылась, привела себя в порядок. Подумав, решила не переодеваться в старенькую растянутую футболку и домашние штаны с пузырями на коленях, а выбрала для серьезного разговора с неверным мужем джинсы в обтяжку и маечку с декольте. Пусть, сволочь, оценит ее фигуру в самом выигрышном виде и поймет, чего он может лишиться в одночасье, если она его выгонит на фиг. Ирина посмотрела на себя в зеркало и опять чуть не разревелась. Она в тыщу раз лучше той лупоглазой, которой в обед сто лет, а дурак Сашка ее по руке гладил… Не гладил, ладно, но ведь касался ее руки…

В дверном замке повернулся ключ, и Ира услышала топот Сашкиных ног. Пыль с ботинок стряхивает на коврике, подлизывается. Видать, совесть мучает. Ира встречать его не вышла принципиально, она вальяжно раскинулась в кресле и читала книгу И. Крылова «В мире криминалистики». Расширяла свой кругозор. Сашка привычно выкрикнул из коридора, что он дома, долго мыл руки, пыхтел и плевался, в общем, слышался обычный набор звуков, который свидетельствовал о хорошем настроении мужа. Наконец появился перед ней, улыбаясь, как ясное солнышко, которое не ведает, что грозовая туча уже на подходе и может разразиться неистовым громом.

– Где был? – спокойно спросила Ирина, не поднимая от книги глаз.

– На работе, потом с ребятами заскочили в пивнушку, давно не собирались, – нагло врал Турецкий. А что ему еще оставалось делать? Не признаваться же, что он встречался с женщиной. Ирка таких встреч не понимает, даже если они связаны с его работой. Таких ревнивых еще поискать.

– Не стыдно врать-то? От меня ничего не скроешь! Видела я твоих «ребят». Баба лет пятидесяти, чеченка, глаза навыкате… По ручке ее гладил. Ну и вкус у тебя, Шурик. Совсем сбрендил? – Ира, помня наставления подруги, решила сразу не заводиться. Хоть попробовать свои эмоции держать в узде. А там уж как получится. В конце концов, не железная же она.

Турецкий обалдело уставился на жену. Это ж надо! И как она его углядела? Или кто-то уже успел накапать? А кто? Хоть совесть у него была чиста, но привычка юлить, когда приходилось отметать от себя подозрение в неверности, заставила его и теперь заискивающим тоном объяснить ситуацию:

– Ириш, я действительно сидел в кофейне с одной несчастной женщиной, но все было не так, как ты себе представляешь.

– Банальный ответ. Обычно так в фильмах говорит муж, которого жена застала с любовницей.

А как же все было на самом деле? – ехидно поинтересовалась Ирина.

– Ну, во-первых, эта женщина, Соня Салтанова, ингушка, а не чеченка. А во вторых, у нее беда. Да такая, что врагу не пожелаешь.

– Ну рассказывай, что за беда такая у этой несчастной, что ей на глазах у всего честного народа нужно было ручку гладить!

– А разве я гладил? – искренне удивился Александр. Он действительно не помнил, чтобы гладил Сонину руку. Но раз Ирка говорит, может, так оно и было. – Я ее утешал, потому что действительно ей очень плохо. Она сначала в Генпрокуратуре рыдала, потому что мужик ее пропал. Кстати, офицер, наш, русский. И его теперь подозревают, что он перебежал к чеченцам. А у нее сынок от него. А она мужика своего уже полгода не видела и просит, чтобы я помог его разыскать и восстановить его честь. Не верит, что он на службе у бандитов. Где он, спрашивается, если среди убитых его не нашли и слухи упорные ходят о том, что он сбежал с террористами?..

Турецкий говорил сбивчиво, но, как ему казалось, вполне убедительно. Нормальная жена сразу же прониклась бы жалостью к несчастной женщине, на которую сразу столько бед свалилось: и маленький сынок без отца растет, и сам отец в плену – жив ли он? Но Ирка с ее гипертрофированным чувством ревности, которое не на пустом месте взращивалось всю их супружескую жизнь, все-таки пренебрегла мудрым советом Гординой и накинулась на мужа, как злобная фурия:

– Ты эту историю про несчастную чеченку расскажи кому-нибудь другому! А я твоими историями сыта по горло. Сколько я их переслушала за свою жизнь, кобель ты неугомонный!