Текст книги "Большая волна"

Полевой цветок в лучах заката

Далекая снежная гора подпирала небо на горизонте. На нее можно было смотреть часами: отрешенность, приходящая при этом созерцании, освобождала душу от суетности земной жизни.

Простирающиеся во все стороны обширные долины, покрытые кустарниками и редколесьем, также располагали к созерцанию, но уже не к отрешенному, а наполненному радостными мыслями о великолепии природы. Запоздалые цветы, яркими мазками раскрасившие желто-зеленое полотно осенних лугов, вызывали умиление своей уходящей красотой. Но самое большое, потрясающее, переворачивающее душу чувство рождалось при виде одинокого белого цветка бессмертника, каким-то чудом выросшего у обочины дороги. В одном этом цветке заключались и отрешенность от суетности жизни, и радость великолепия природы, и умиление уходящей красоты.

Каждый из воинов княжеской армии, шедшей по этой дороге, знал легенду о бессмертнике. Когда-то богатый старик полюбил очень красивую девушку. Он хотел жениться на ней и повсюду преследовал ее, задаривая в то же время ее родителей, чтобы они отдали ему дочь. Девушка убегала, пряталась от ненавистного старика и, наконец, потеряв надежду на спасение, попросила защиты у земли, – и земля превратила ее в бессмертник, цветущий круглый год.

Многим солдатам предстояло погибнуть на поле битвы, куда они направлялись. Может быть, и от этого таким прекрасным и таким трогательным казался им цветок бессмертника у дороги. Сам князь остановился здесь на несколько мгновений, чтобы посмотреть на него.

Затем князь пришпорил коня и помчался вперед, обгоняя колону пеших воинов. Свита и телохранители понеслись за ним; сверкали на солнце доспехи, развивались на ветру стяги княжеского отряда, – и солдаты возрадовались при виде своего полководца и господина, и громкими бодрыми криками приветствовали его…

В передней колоне войска шел Такэно. На нем не было доспехов, лишь плотная войлочная куртка без рукавов защищала его спину и грудь. За поясом Такэно были два меча, один из них подарок князя; за спиной висел лук, а на боку – колчан со стрелами. Волосы были стянуты повязкой, на ней начертана надпись: «Наша честь – в преданности повелителю».

Такэно было жарко, ноги ныли от длинных переходов, но он не обращал на это внимания; Такэно, как его учили в военной школе, старался достичь нужного состояния духа для предстоящего боя. Получалось, однако, не очень хорошо, – то что давалось ему без особых трудностей к концу обучения; то что помогло ему одержать победу на выпускных испытаниях, – куда-то пропало сейчас. Холодная отвлеченность и взгляд со стороны, наряду с устойчивостью и невозмутимостью, должны были помочь Такэно в грядущей битве, но из-за волнения, которое вопреки всем усилиям охватило его, он не мог достичь ни холодности, ни отвлеченности, ни устойчивости. Хуже того, он стал сомневаться даже в своем умении; ему вдруг начало казаться, что он не сможет ни выстрелить как следует, ни ударить мечом.

«Великие боги, что же это за напасть?! – в отчаянии думал Такэно. – Меня или убьют, или я осрамлюсь навеки в своем первом же бою». Он был так огорчен, что не услышал, как его окликнул князь, поравнявшийся с ним, и тому пришлось во второй раз позвать его.

– Такэно! Эй, Такэно! В какие размышления ты погрузился столь глубоко, что ничего не слышишь?

– Вот лучший из моих молодых воинов, – прибавил князь, обращаясь к самураям из свиты. – Он весь нацелен на предстоящую битву, воинский дух совершенно овладел им.

– О, мой господин, простите меня! – Такэно хотел опуститься на колени.

– Поднимись, – сказал князь. – Кто же опускается на колени в походном строю? А кроме того, за что ты просишь прощения? Ты достоин благодарности за свой настрой на битву.

– Но мой господин… – пробормотал Такэно, ужасно смутившись.

Князь пристально посмотрел на него, улыбнулся и, свесившись с седла, прошептал:

– Ты боишься? Но ведь ты никогда не участвовал в настоящем бою, и не знаешь, что это такое, настоящий бой, – значит, тебя страшит неизвестность, а не предстоящая битва. Ты боишься, что бесславно погибнешь, или, хуже того, опозоришь свое имя? Твой страх пройдет, как только мы вступим в дело. Я никогда не ошибаюсь в людях: я подарил тебе оружие, и ты покроешь его славой.

– Запомните этого юношу! – громко проговорил князь, распрямившись. – Он отмечен богами, ему будет сопутствовать удача в сражениях.

– А теперь – вперед! – крикнул он своим самураям. – Я хочу, чтобы мы еще до темноты достигли поля, где встретимся с неприятелем!

* * *

В утренних лучах солнца стояли друг против друга две армии. Многим из тех, кто видел сейчас восход, не суждено было увидеть закат, – но несмотря на это, несмотря на страшное, кровавое дело, которому предстояло свершиться здесь, красивым и торжественным был вид поля битвы. Блестели на солнце доспехи, сверкали наконечники копей; сотни разноцветных знамен и вымпелов взметнулись в голубое небо; пестрые ряды воинов сливались в живое море, которое дышало и волновалось.

Бог войны незримо летал над полем, и хотя был он кровожаден и жесток, но он был все-таки бог, а не демон, и присутствие его ощущалась веянием высшего божественного духа. Дух этот был далек от смирения и покорности; напротив, он бросал вызов судьбе и самой смерти, он возвышал воина, идущего в бой.

От былого страха у Такэно не осталось и следа. Сжав в руке лук, он мысленно примерялся, как лучше выстрелить, чтобы ветер не мешал полету стрелы. По расчетам выходило, что если взять чуть левее и выше, то можно попасть в одного из самураев вражеского войска, который стоял среди своих солдат прямо напротив Такэно. Правда, в случае удачного попадания вражеские солдаты выпустят в Такэно тучу своих стрел, но он рассчитывал на большой деревянный щит, который получил перед боем. От хорошего удара мечом этот щит уберечь не мог, но от стрел им можно было загородиться.

Если всё получится как задумано, то ближайший друг застреленного самурая должен будет сразиться с Такэно, чтобы отомстить за смерть своего приятеля, – вот тут-то у Такэно и появится возможность показать себя в поединке! Если подвиги рядового солдата, сражающегося в общей массе, могли остаться незамеченными, то поединок с самураем, конечно, привлечет к себе внимание. «Князь не пожалеет о том, что подарил мне меч», – подумал Такэно.

Наконец, прозвучал сигнал к началу битвы, и лучники начали свою работу. Стоявшему справа от Такэно воину стрела вонзилась в горло. Он вскрикнул, схватился за нее обеими руками, закашлял и захрипел, захлебываясь кровью, а потом упал на землю и забился в агонии.

Такэно видел мертвых, но умирающих – никогда. Он в растерянности склонился над смертельно раненным солдатом, не зная, как ему помочь; колени Такэно вдруг задрожали, и он едва не разрыдался.

– Ты что?! – толкнул его в плечо солдат, стоявший слева. – Ему ты уже ничем не поможешь. Стреляй во врага, песий сын! Стреляй, обезьянья задница, если не хочешь сам так же валяться на земле!

Подавив рыдания, Такэно послушно прицелился и выстрелил. Его стрела криво взлетела вверх и упала на пустом пространстве между рядами двух армий. Щеки Такэно вспыхнули от стыда; он бросил быстрый взгляд на солдата, приказавшего стрелять, но тот, по счастью, не заметил досадный промах Такэно.

Вытащив из колчана вторую стрелу, Такэно вложил ее в тетиву лука, и стал целиться по всем правилам, то есть будто и не целясь, а зная наверняка, что стрела попадет в цель. При этом он учитывал все сопутствующие обстоятельства, такие как скорость и направление ветра, а также силу натяжения тетивы.

В какой-то миг все это слилось в одно целое, и тогда Такэно выпустил стрелу. Она еще не долетела до самурая, которому была предназначена, а Такэно уже знал, что выстрел удачен. В следующее мгновение самурай, как подкошенный, рухнул наземь.

– О! Вот это да! – восхищенно воскликнул солдат, стоявший слева от Такэно. – Вот это выстрел: прямо в глазницу! Ну, теперь берегись!

Такэно закрылся деревянным щитом; вражеские стрелы застучали по дереву, как крупный град.

Послышался звук трубы, вслед за ним раздался тысячеголосый крик; опустились копья, образовав черный частокол перед пестрой людской стеной; как молнии, замелькали светлые полоски вынутых из ножен мечей.

– Начинается, – сказал солдат, стоящий слева от Такэно, и голос его был грозным и восторженным.

Такэно положил на землю свой щит, а под него спрятал лук и колчан. Вытащив свои мечи, Такэно взял в правую руку длинный, а в левую – короткий.

– Вперед, вперед, вперед! – послышались команды, и Такэно побежал вперед вместе со своими товарищами.

Со страшной силою сшиблись на бегу передние ряды двух армий. Оглушительный треск ломающихся копей, яростные вопли сражающихся и отчаянные – сраженных, непрерывное завывание труб и барабанная дробь – все эти звуки составили тот шум, который и назывался шумом битвы. Он был музыкой бога войны и бога смерти, – под нее совершались кровавые жертвоприношения во имя этих богов.

Священный экстаз охватил всех воинов, и даже те, кто побежал с поля битвы, – а такие нашлись и на той, и на другой стороне, – побежали не от страха перед болью и смертью, а от ужаса перед открывшейся им бездной, в которой не было места ничему человеческому. Но те, кто продолжал сражаться, сами становились подобны богам, играя с вечностью.

Такэно не запомнил картину боя; как будто не Такэно, а кто-то другой отражал удары, направленные на него, и сам наносил ответные удары. Он не знал, был ли он ранен и ранил ли кого-нибудь; на нем была кровь, но чужая или своя, Такэно не мог понять, – во всяком случае, боли он не чувствовал. Все его чувства пропали, он достиг того состояния высшей отрешенности от земного бытия и одновременно сосредоточенности на сражении, которого его учили достигать в военной школе, и которого он никак не мог достичь перед битвой. Когда он увидел, как некий самурай пробился к нему через толпу сражающихся солдат и направил на него меч, Такэно поклонился этому самураю, как кланялся своему противнику в школе перед учебным боем, и лишь затем изготовился к поединку.

Самурай удивленно посмотрел на Такэно: одежда простого солдата, но в руках самурайский меч, на голове повязка с самурайским девизом, – и, главное, он знает обычай боя.

– Кто ты? – спросил самурай.

– Я тот, кто не опозорит свой меч, – коротко ответил Такэно.

– О, ваш ответ и ваше поведение выдают самурая! А я принял вас за обыкновенного солдата и хотел убить, как собаку, за смерть моего друга. Извините. Не знаю, зачем вы оделись, как рядовой воин, но я рад, что нашел в вас достойного противника. Мы будем драться по всем правилам, и ваша гибель в этом поединке станет искуплением смерти моего товарища.

– Для меня большая честь сражаться с вами и умереть от вашей руки, если на то будет воля богов, – поклонился Такэно.

– И я счастлив, что если погибну, то погибну от удара вашего меча, – столь же церемонно поклонился ему самурай.

Поединок начался. Первые выпады противников были не опасными, поединщики оценивали возможности друг друга. Затем самурай нанес стремительный боковой удар; если бы Такэно следил за мечом своего соперника, то этот удар стал бы последним для юноши, ибо он не успел бы отразить его. Но Такэно видел поединок со стороны и ощущал его ход, поэтому выпад самурая был отбит; более того, воспользовавшись тем, что противник, нанося удар, на мгновение потерял равновесие, Такэно сам сделал выпад. Если бы самурай в последний момент не отклонился несколько назад, то меч Такэно пронзил бы ему левый бок.

Все это были достойные удары и достойные отражения, поэтому противники остановили поединок, чтобы еще раз поклониться друг другу, и лишь потом продолжили его.

Теперь они не торопились, медленно перемещаясь по кругу, образованному наблюдавшими за поединком солдатами, переставшими сражаться на этом участке боя, – и делая ложные выпады, с помощью которых каждый из поединщиков прощупывал оборону соперника. Их кружение напоминало ритуальный танец, олицетворяющий смертельную игру между жизнью и смертью, – зрелище было жутким и захватывающим.

Наконец, самурай нанес удар, когда этого можно было ожидать меньше всего: казалось, что это будет очередное ложное нападение, и не самое удачное, но последовал молниеносный выпад. Куда бы Такэно ни отклонился, – вправо, влево или назад, – удар меча должен был настигнуть его.

Опытные солдаты из числа тех, кто наблюдал за схваткой, вскрикнули, полагая, что юноша погибнет. Но Такэно внезапно взвился вверх с быстротой потревоженной птицы, и меч противника коснулся его лишь самым кончиком, разрезав войлок курки.

Теперь уже самурай очутился в невыгодном положении, подставив под удар спину; более того, ему пришлось упереться в землю коленом и рукой, чтобы не упасть. Такэно ничего не стоило сразить его; удар в спину при отражении атаки допускался по правилам чести, – правда, он не был почетен для того, кто нанес его.

– Бей! – закричали соратники Такэно, однако удара не последовало, Такэно опустил меч и дал возможность своему сопернику подняться.

– О-о-о! – вырвался вздох разочарования у солдат. В глазах же самурая мелькнули удивление и страх: он понял, что юноша, сражающийся с ним, проникся духом воина сильнее, чем он сам.

Когда противники опять продолжили поединок, в лице самурая уже была обреченность, – он еще делал выпады и оборонялся, но будто по обязанности, чтобы исполнить свой долг. Когда же смертоносный удар Такэно все-таки сразил его в грудь, то вместе с болью самурай испытал облегчение и даже некий восторг перед силой своего врага.

Упав наземь, он прохрипел:

– Вы великий воин. Скажите мне ваше имя.

– Такэно, – ответил юноша, вновь чувствуя спазмы в горле.

– Я горд, что именно вы стали для меня проводником смерти. Я благодарен великим богам за то, что они выбрали вас для этого. Желаю вам такого же блага от них. Прощайте.

– Прощайте, – просипел Такэно, в то время как солдаты, окружавшие его, превозносили славу великого поединщика, а находившиеся здесь воины противника без дальнейшего сопротивления сложили оружие, ибо нельзя было сражаться после того, как сама судьба показала, на чьей она стороне.

Вскоре шум битвы затих повсюду, – армия князя одержала полную победу над врагом.

* * *

Вечером неистовые крики, дикий хохот и непристойная брань оглашали военный лагерь победителей, – солдаты отмечали свой успех в сегодняшней битве.

Такэно с огромным трудом пробрался к шатру князя, куда был вызван посланником повелителя. Князь еще не сел за пиршественный стол, принимая поздравления от своих вассалов и сам поздравляя их с удачным окончанием сражения. Такэно пал ниц перед повелителем.

– А, Такэно! Один из наших героев, – сказал князь. – Поднимись. Ты победил очень, очень достойного соперника; твое имя теперь будет известно. Как я и предсказывал, ты покроешь славой свое оружие, сегодня ты уже сделал первый шаг к этому. Ты доволен?

– Да, господин, – ответил Такэно, но в его голосе было что-то, заставившее князя вглядеться в лицо юноши.

– Оставьте нас, – приказал князь тем людям, что окружали его, и дождавшись, когда они отойдут, спросил:

– Что тревожит тебя, Такэно?

– Я не ощущаю радости, господин, – виновато проговорил юноша.

К его удивлению, князь вдруг оглушительно расхохотался.

– Значит, в нашем лагере есть хотя бы один человек, которому не радостно? Великие боги, глядя на то веселье, которое идет у нас, я готов был поклясться, что такого человека нет! Ты насмешил меня, Такэно. Не ощущаешь радости, говоришь? Но разве тебя не радует то, что ты остался жив? Разве ты потерял вкус к жизни?

– Но, господин…

– Молчи! Молчи и слушай меня, глупый мальчишка. Я тебе объясню, почему воины всегда веселятся после выигранной битвы, и почему поединщик радуется, победив противника. Ты думаешь, конечно, что дело в победе над врагом? Нет, – не только в ней, и не столько в ней! Слушай же, моими устами будет говорить древний мудрец.

Миг, когда ты пережил других, – это миг власти. Ужас перед лицом смерти переходит в удовлетворение от того, что сам ты не мертвец. Мертвец лежит, переживший его стоит. Прошла битва и ты сам победил тех, кто мертв.

Все мечты человека о бессмертии содержат в себе что-то от желания пережить других. А самая низшая форма выживания – это умерщвление. Как умерщвляют животное, чтобы употребить его в пищу, когда оно беззащитно лежит перед тобой и можно разрезать его на куски, разделить, как добычу, которую проглотишь ты и твои близкие, – так хочется убить и человека, который оказался у тебя на пути. Он станет трупом, и теперь можно делать с ним что угодно, а он тебе совсем ничего не сделает. Он лежит, он навсегда останется лежать, он никогда уже не поднимется. Можно забрать у него оружие; можно вырезать части его тела и сохранить навсегда, как трофей. Нет другого мгновения, которое так хотелось бы повторить…

Переживший других знает о многих мертвецах. Если он участвовал в битве, он видел, как падали вокруг него другие. Он отправлялся на битву специально, чтобы утвердить себя, увидев поверженных врагов. Он заранее поставил себе целью убить их как можно больше, и победить он может, лишь если это ему удастся. Победа и выживание для него совпадают.

Но и победители должны платить свою цену. Среди мертвых много и их людей. На поле битвы вперемешку лежат друг и враг в общей груде мертвецов.

Оставшийся в живых противостоит этой груде павших как счастливчик. Беспомощно лежат мертвецы, среди них стоишь ты, живой, и впечатление такое, будто битва происходила именно для того, чтобы ты их пережил. Смерть обошла тебя стороной и настигла других.

Не то чтобы ты избегал опасности. Ты, как и твои друзья, готов был встретить смерть. Но они пали, а ты стоишь и торжествуешь.

Это чувство превосходства над мертвыми знакомо каждому, кто участвовал в войнах. Оно может быть скрыто скорбью о товарищах; но товарищей немного, мертвых же всегда много. Чувство силы от того, что ты стоишь перед ними живой, сильнее всякой скорби, это чувство избранности среди многих, кого так сравняла судьба.

Ты чувствуешь себя лучшим потому, что ты еще тут. Ты утвердил себя, поскольку ты жив. Ты утвердил себя среди многих, поскольку все, кто лежат, уже не живут. Кому пережить таким образом других удается часто, тот герой. Он сильнее. В нем больше жизни. Великие боги благосклонны к нему. Так говорил мудрец. Понял ли ты, Такэно?

– Мне кажется, что да, господин.

– Но радости ты все еще не чувствуешь? Это оттого что ты побывал только в первом своем сражении. Твой путь – путь героя. Но чего хочет герой? Он хочет играть со смертью. Смертельная опасность отвечает его гордости. Он кого-то сделал своим врагом и вызвал его на бой. Возможно, это уже и прежде был его враг, возможно, он только сейчас его объявил врагом. Как бы там ни было, он сознательно выбирал путь высшей опасности и не старался оттягивать решение.

Враг покушался на его жизнь, как он на жизнь врага. С этой ясной и твердой целью они выступили друг против друга. Враг повержен. С героем же во время борьбы ничего не случилось. Переполненный необычайным чувством этого превосходства, он бросается в следующую битву.

Ему было все нипочем, ему будет все нипочем! От победы к победе, от одного мертвого врага к другому он чувствует себя все уверенней: возрастает его неуязвимость.

Чувство такой неуязвимости нельзя добыть иначе. Кто отогнал опасность, кто от нее укрылся, тот просто отодвинул решение. Но кто принял решение, кто действительно пережил других, кто вновь утвердился, кто множит эпизоды своего превосходства над убитыми, тот может достичь чувства неуязвимости. Теперь он готов на все, ему нечего бояться.

Это тоже слова мудреца. Ты, Такэно, сегодня подверг себя большой опасности, встретившись с сильнейшим противником. Но ты победил его, а значит, твоя неуязвимость возросла многократно. Ты должен ощущать это, Такэно! Ты ощущаешь это?

– Да, господин, – отвечал Такэно, а взгляд его становился тверже.

– Хорошо, – князь довольно улыбнулся. – А теперь я предскажу тебе, что ты будешь искать в следующих битвах, к чему стремиться. Слушай притчу об одном великом повелителе. Один из давних и верных друзей спросил как-то его: «Ты повелитель, и тебя называют героем. Какими знаками завоевания и победы отмечена твоя рука?»

Повелитель ответил ему: «Перед тем, как взойти на царство, я скакал однажды по дороге и натолкнулся на шестерых, которые поджидали меня в засаде у моста, чтобы лишить меня жизни.

Приблизившись, я вынул свой меч и напал на них. Они осыпали меня градом стрел, но все стрелы пролетели мимо, ни одна меня не тронула. Я перебил всех нападавших своим мечом и, невредимый, поскакал дальше.

На обратном пути я вновь скакал мимо места, где убил этих шестерых. Шесть их лошадей бродили без хозяев. Я привел всех лошадей к себе домой».

Когда ты, Такэно, приведешь шесть лошадей, оставшихся после убитых тобою врагов, это будет верным знаком твоих побед, твоего превосходства, твоей неуязвимости и твоего героизма. Тогда ты будешь чувствовать такую радость, которую не дано испытывать простым смертным; тогда ты станешь великим воином.

Я знаю, что так будет. А теперь ступай, веселись вместе с другими воинами, ибо ныне самое подходящее время для этого, – и не только из-за нашей победы. Взгляни, лучи заката пронизывают листву деревьев, – а где-то у дороги стоит одинокий цветок бессмертника…

Иди, Такэно, и пусть сердце твое наполнится восторгом: для этого сегодня есть много причин.