Текст книги "Поэзия ярости. Скальдическая поэзия X – XI веков. Книга I"

ЭСТЕТИКА БИТВЫ

Мы дети Богов, наша участь известна

На север

Мельница

Скандинав жил в мире силы, и не сомневался в правде силы. Это постоянное утверждение себя в жестоком мире, где жизнь становилась разменной монетой в игре страстей, требовало мощнейшей мотиватиции для того, чтобы вновь и вновь бросать ее в рулетку судьбы. Такой мотивацией становилась Слава.

Скандинав остро ощущал конечность своего бытия. Жизненный опыт убеждал, что если не ты, то тебя, и ни сила, ни отвага, ни толпа прихлебаев не спасут, когда придет Твой час. И он не заставит себя ждать. По большей части мужчины не доживали до 50. Торгейр, о котором шла речь выше, погиб в 28, его названный брат Тормод – в 34—35, Греттир сын Асмунда, проведя в бегах 23 года, погиб в 43—44, его брата Иллуги зарубили в 18.

Понимая, что физическое существование кратко, а продолжительность жизни по большей части от тебя не зависит, скандинав страстно желал запечатлеть себя в памяти людей. Только слава остается на земле после смерти, и чем более ярким будет твой уход из жизни, тем больше будут говорить о том люди, тем дольше сохранится Слава.

Как сказано в эддической поэме «Речи Высокого» (пер. А. Корсуна)

 
Гибнут стада, родня умирает
И смертен ты сам.
Но смерти не ведает громкая слава
Деяний достойных.
 

Как уже отмечалось выше, скандинав вовсе не торопился на свидание со смертью, но когда избежать ее было невозможно, он давал последний бой, часто против превосходящих сил противника, проявляя чудеса мужества, чтобы для всех эта битва была незабываема. В Битве на Пустоши Тородд отрубает Торбьену ногу, но тот не перестает сражаться, и убивает Тородда. После этого он бросается на Барди, предводителя отряда. Барди говорит: «Ты… кажешься троллем, раз можешь сражаться без ноги». Торбьен отвечает: «Нет ведовства в том, что муж терпит свою рану…. Это и называется мужеством…». В той битве Торбьен погиб. Гисли сын Кислого сражался один против 15 человек, в битве он убил восьмерых, и продолжал сражаться после того, как копьем ему раскроили живот, так что вывались внутренности. Торгейр, о котором шла речь выше, погиб, сражаясь один против 40 человек. Торир Норвежец пронзил его копьем, он пошел на удар и убил Торира.

Нельзя сказать, по крайней мере, из текста саг нигде не вытекает, что агрессивность общественного устройства исландцев была вызвана жаждой славы. За славой скандинав как раз уезжал из родового селения, искать ее в викингских походах или на службе у конунга. А на своей земле, как уже отмечалось, задумывая убийство, исландец делал все, чтобы по результатам остаться в живых, и нападение из засады, часто превосходящими силами, не считалось бесчестным. Но вот последний бой в безнадежных условиях давался в расчете на посмертную славу.

Этот «прощальный салют» не является следствием родовой морали, ибо расплачиваться за него придется родичам убитого, и чем больше он заберет с собой, тем больше виру насчитают родичам. Да, за действия объявленного вне закона родичи ответственности не несли, и Гисли или Торгейр могли рубиться вполне спокойно на этот счет, но обстоятельства бывали разные, а по исландскому законодательству убийства приравнивались друг к другу. Существовало такое понятие, как счет ран, так что случалось, что обороняющиеся по итогам оказывались должны нападающим. Поэтому обязательства перед родом, строго говоря, должны были не вынуждать продать свою жизнь как можно дороже, а наоборот, бросить оружие и принять смерть. А родственники за тебя потом возьмут виру. Или отомстят. Но нет. Если уж смерть приходила в виде превосходящих сил противника, скандинав стремился оставить о себе славу по максимуму, в виде убитых и раненых. Ибо чем больше будет убитых, тем дольше будут о тебе рассказывать.

Слава непосредственно связана со словом. Слава – это то, о чем говорят, и не перестанут говорить. А о чем еще говорить длинными зимними вечерами, как не о боях и о смерти в бою.

Скальдическая поэзия, являясь «связанной» поэтической речью была призвана максимально сохранить память о человеке и о его деяниях. Так как наиболее важной информацией в нормандском мире являлась информация о битвах и смерти в бою, большая часть корпуса исландской поэзии посвящена именно этому.

Стих, в котором нельзя изменить ни одного слова, ибо все слова пригнаны друг другу сложным размером, внутренней рифмой и аллитерацией, был мнемонической вешкой, за которую цеплялась память, восстанавливая события прошлого. Прозаическая речь текуча, она меньше приспособлена для хранения информации, ибо позволяет менять слова по своему произволу, а где замена, там искажения. Поэтическая речь строго фиксирована, каждое слово работает на то, чтобы вспомнить другое слово, стоящее рядом, в результате стихи можно вспомнить через много лет, информация, заложенная в них, сохраняется. Чем формальнее стихосложение, тем меньше возможностей для искажения информации, ибо слова становятся пригнанные друг к другу, как солдаты в строю.

Нет ничего удивительного в том, что висы древнее текста саг. Автор саги ориентировался на висы, чтобы воспроизвести прозаический рассказ о событии. Виса не просто украшала рассказ, она была центральным звеном, вокруг которого рассказ группировался. Вполне возможно, что первоначально скальд-мужчина рассказывал о событиях своим домашним – жене, сестрам, дочерям, поэтому в висах постоянны обращения к неким абстрактным женщинам.

Будучи памятным знаком, виса четко сообщала имена участников распри, их количество, место и последствия. Скандинавы не лгали, и не приукрашивали события. Свидетелями распри становилось множество людей, впоследствии она разбиралась на тинге, с методичными подсчетами кто и за что должен платить, поэтому скальд не мог дать волю фантазии, да он к этому не стремился. Богатство исландского языка и возможности скальдической поэтики вполне позволяло ему обернуть сухое тривиальное сообщение: случилось сражение восемнадцать на пятнадцать. Девять убитых. – в обертку из таких красивых фраз, что банальная распря поднималась на эпическую высоту, а ее участники становились Героями.

Итак, скальдическая поэзия выполняла следующие общественные функции.

– мнемоническую – за счет жесткого сцепления слов сохраняла достоверную информацию о прошлом, обеспечивая преемственность поколений, в том числе в оценке деяний предков, что структуировало и консервировало общество

– эстетизация сражения и смерти в сражении позволяла решить экзистенциальную проблему краткости жизни и необходимости умереть в бою.

Не надо думать, что скандинавы были этакими биороботами, так что им был не ведом страх смерти. Эстетизация, придание сражению и смерти красивости позволяет внутренне примириться с жестокой действительностью и банально не сойти с ума и не покончить с собой от осознания того, что не сегодня, так завтра тебя изрубят в мелкое крошево.

По сути, скандинав жил, как приговоренный смертник в ожидании исполнения казни. Недаром большое значение в ментальности имела судьба, как безличная сила, которая прервет дни в надлежащий час, причем избежать этого невозможно. «Судьбу не оспоришь» – говорили скандинавы. Эстетизация сражения позволяла человеку не только сохранить внутреннее равновесие, но и стремиться испытать свои силы в бою. Красивость придавала сражению общественную значимость, возвышала, делала предметом зависти и гордости, что перевешивало негативные эмоции страха перед болью и смертью.

Известно, что перед началом боя, оставшись без доспехов и предполагая поражение, а то и гибель, конунг Харальд Суровый произнес вису в эддическом размере, и сказал: «Эта виса плохо сочинена, придется мне сложить другую, получше». После чего он произнес другую вису того же содержания, но в дротткветте (дружинный размер), с переплетениями предложений и сложными кеннингами. Виса в той форме, которая позднее будет признана «вычурной» и «не имеющей эстетической ценности» самим скальдом, наоборот, признавалась «красивой», и эта красота долженствовала придать ему мужества в бою, иначе он не стал бы переделывать стихи. В том сражении Харальд Суровый погиб.

– Скальдическая поэзия давала скандинавам мощнейший заряд энергии. Это было не просто развлечение. Слушая скальда, рассказывающего в висах о сражениях и смерти, каждый примерял ситуацию на себя, одновременно восхищаясь поведением героев и принимая их поведение за образец, достойный подражания. Соответственно, когда подобная ситуация застигала человека в реальной жизни, он был к ней морально готов, и действовал по заданному общественному образцу, т.е. геройски принимал смерть, надеясь на посмертную славу.

– В отличие от эддических героических песен, в которых пелось о богах и героях, где действие отнесено в мифологическое либо неопределенное эпическое время, действие скальдических песен происходило практически в настоящем. Упоминание имен, количества участников сражения, географических названий создавало эффект присутствия, в то время как возвышенность поэтического языка придавала участникам описываемых сражений героический ореол, ставила их на один уровень с богами и героями древности, практически уравнивая в восприятии слушающих. Ибо герой скальдических песен, это не просто всем известный бонд с соседнего хутора, но и Фрейр поединков, Испытатель секиры, Дробитель гнезда полоза. Эпический мир героев оказывался рядом, и дверь в него была открыта. Скальдическая поэзия перекидывала мост между «нынешними» временами и героическим временем, и оказывалось, что между ними нет непреодолимой преграды.

Героизация действительности превращала людей в Героев.

БОГИ И ЛЮДИ

Между землей и небом – война.

И где бы ты не жил,

Чтоб ты ни делал

Между землей и небом – война

Война

Кино

Религиозные представления скандинавов формировались в условиях постоянной внутренней и внешней агрессии, потому ничего удивительного, что они были направлены на поддержание высокой боевой готовности общества. Боги скандинавов также находились в окружении злобных врагов, угрожающих самому их существованию, постоянно сражались за свое место под солнцем, а, в конце концов, должен был наступить Регнарек – Сумерки Богов, Конец Света, Заключительная Битва, в которой погибнет старое поколение богов, и в мире воцарятся их сыновья. Деяния богов, а также героев известны по эпическим песням «Старшей Эдды», а также по прозаическим переложениям «Младшей Эдды» и сагам о героях.

Скальдическая поэзия непосредственно вырастала из мифологического и эпического мира, поэтика скальдов базировалась на мифологических аллюзиях, поэтому без знания хотя бы основ мифологии, скальдическую поэзию трудно понять, а при комментировании каждой строки пропадает эстетическое восприятие произведения.

Так как основной жанровой тематикой произведений скальдов было прославление героев – участников битв, большинство аллюзий отсылало слушателей вис к богу Одину.

Один являлся главой скандинавского пантеона, почему именовался Всеотец, Высокий. Он был отцом Тора и Бальдра и мужем Фригг. Впрочем, его нельзя назвать верным супругом, ибо Тора он прижил с Землей, и часто использовал сексуальную энергию в личных целях, как о том повествуется в многочисленных мифах, например, чтобы добыть Мед Поэзии. Будучи Отцом Раздора, Один постоянно вмешивается в земные дела, подзуживая людей убивать друг друга. При этом он не склонен выполнять своих обещаний, так что копье, которое должно приносить победу, в решающий час может сломаться, и вместо жизни ты получишь Вальгаллу. Справедливость не заботила Одина.

В «Перебранке Локи» на обвинения, что

 
Ты удачи в боях не делил справедливо:
Не воинам храбрым, но трусам нередко
Победу дарил ты.
 

(Перевод А. Корсуна)

Один не думает отрицать этот факт, а начинает поносить самого Локи:

 
А ты под землей сидел восемь зим,
Доил там коров, рожал там детей
Ты – муж женовидный.
 

(Перевод А. Корсуна)

Такой перевод стрелок, который скорее подтверждает слова Локи о несправедливости Одина, чем опровергает их.

Как зачинателя распри Одина можно считать богом войны. Так же Один создал руническую письменность и украл мед поэзии, потому он был покровителем скальдов.

Один имел множество других имен, скальды их знали и пользовались для создания ритмико-аллитерационного узора стиха. Один часто упоминается в скальдической поэзии под разнообразными хейти (поэтическими синонимами), но практически никогда не называется его собственное имя. Можно допустить, что это имя было табуировано, но в распоряжении скальдов было достаточно синонимических имен, хейти и кеннигов.

Один незримо присутствует в висах через мифологические аллюзии, которые в то время были широко всем известны, но для современного читателя требуют расшифровки. Одной из распространенных аллюзий было наименование Одина «владыкой повешенных». Это был намек на миф, в котором Один для того, чтобы заполучить магические знания, прибил себя копьем к мировому древу, не то повесился на нем. В жертву Одину людей приносили путем повешенья либо пронзания копьем, уподобляя их самому богу. По всей видимости, мыслилось, что жертвы становились кем-то наподобие клиентов у Верховного Бога, и наименования Одина, как «собирателя повешенных», «владыки повешенных» встречаются довольно часто.

Один владел Вальгаллой – Палатами Павших, где в преддверии Рагнарека, собирал наиболее отличившихся воинов. Предполагалось, что душа воина старится вместе с телом, потому Один часто предпочитал, чтобы воители заканчивали свою жизнь молодыми, дабы его потусторонние бойцы-эйнхерии были полны энергии. Чтобы попасть в Вальгаллу, необходимо было погибнуть в бою.

Намекали на Одина постоянно поминаемые в поэзии птицы-падальщики, особенно вОроны. Как известно, на плечах Одина сидели два вОрона, которые облетали землю и рассказывали богу обо всех делах. ВОроны выступают в поэзии как предвестники битвы и смерти, что неудивительно, ибо птицы Одина являли его волю на земле. Скальдическая поэзия насыщена птицами-стервятниками. Кроме вОронов, это соколы, ястребы, орлы, орланы, даже чайки и «чайчата». Животные падальщики практически не упоминаются.

Иногда встречаются аллюзии на волка, но очень туманные. Можно предположить, что Волк, будучи эсхатологическим животным, который в Конце мира поглотит Одина, был табуирован, и намеки на Волка придавали особую мрачность произведению. Так же можно предположить, что птицы представлялись скандинаву посланниками Небес, поэтому стать «пищей вОрона» значило в конечном итоге, опять-таки попасть на небо, к Одину, в Вальгаллу, в то время как бродящие по земле животные – медведи, волки, лисы – были хтоническими существами, и, соответственно, стать их пищей, значило провалиться в Хэль.

Валькирии – крылатые девы – незримо присутствовали в битве. По приказу Одина они давали в бою победу или смерть, а также отбирали наиболее достойных ратников и приводили их в Вальгаллу. Там славных воинов ждал нескончаемый источник пива, вечный вепрь, которого ели, а на утро он вновь воскресал, чтобы вновь быть забитым и поджаренным, а также вечная битва, в которой погибшие вновь оживали, наподобие того вепря. Сексуальных утех не предполагалось. Валькирии подносили энхериям кубки с пивом, видимо, этого было достаточно.

Можно предположить, что по представлениям скандинавов настоящий герой должен быть сексуально сдержанным. Торгейр, названный брат Тормода Скальда Чернобровой, о котором не раз упоминалось, говорил «что волочиться за юбкой, унижает его мощь». Впрочем, скальдам традиция приписывала женолюбие. Представляется вероятным, что частое обращение к женщине в висах, как «подательница пива», могла быть аллюзией на образ девы-валькирии, встречающей энхериев с кубком в руках.

Умершие от старости и болезни попадали в Хэль. Собственно, Хэль – это и есть смерть. Ее представляли в виде уродливой женщины, бледной и костлявой.

Представления о посмертии были у скандинавов путанные. Так, они верили в оживающих мертвяков, которые приходят из могил и изводят живых людей. Таких мертвяков часто приходилось успокаивать повторно, путем отсечения головы и приставления ее к ляжкам, были и другие способы. Души умерших можно было вызвать, чтобы заручиться свидетельством об их смерти. Такой спиритический сеанс описан в «Саге о фарерцах». Убитый Сигмунд явился окровавленным, а в руках держал собственную голову. Так была доказана его насильственная смерть. Судя по всему, предполагалось, что увечья, полученные физическим телом, останутся в ином мире.

Утонувшие оставались в подводном царстве Ран-морской владычицы. Их посмертная судьба никого не волновала.

Неоднократные описания в скальдической поэзии, как Один встречает героев в Вальгалле, а также графические изображения женщин с кубками в руках делают вероятным, что скандинавы реально верили в потустороннее существование в Палатах Одина. Это не были какие-то абстрактные умствования отдельной узкой группы, наоборот, это было глубокое религиозное чувство, служившее мощной мотивацией идти в битву и погибнуть насильственной смертью.

В сагах иногда описаны герои, которые утверждают, что «верят только в себя, свои силы», сообщается, что они не приносят жертв на капищах, разочаровавшись в поддержке языческих богов. Таким был Гисли сын Кислого. Представляется, что подобные утверждения вложены в уста героям саг авторами-христианами, которые на свой манер облагораживали древних язычников, приписывая им отказ от веры предков.

Скандинавы верили в судьбу. Судьба в их понятии не была чем-то простым и однозначным. С одной стороны, она представала в виде безличной силы, Предопределения, с которой невозможно бороться ни богам, ни людям. Один и другие боги знают, что настанет Рагнарек – Конец Света, в котором Одину предстоит погибнуть в пасти Волка.

Так же герои саг часто бывают предупреждены о своей участи, и ничего не делают для того, чтобы ее предотвратить. Поведение их не кажется разумным, но на самом деле, они знают, что сделать ничего нельзя. Предопределенное все равно произойдет. Скальдические стихи наряду с жанром, воспевающим героизм в сражении и смерть в бою, часто посвящены пророчествам. Судьбу можно узнать, но изменить ее нельзя, ее можно только принять. Скандинав принимает судьбу не с покорностью обреченного, он бросает ей вызов, устраивает «прощальный салют».

Другое понимание судьбы присутствовало в ментальности, как осознание причинно-следственных связей, где поступки героя вызывают необходимую цепочку последующих событий. Судьба героя заключается в том, что он, полностью осознает эти связи, но поступает так, как поступает, «выращивает свою судьбу».

Будущее в ментальности скандинавов существовало наряду с прошлым и настоящим, т.е. судьба – это состоявшееся будущее. Время воспринималось не в линейной последовательности процессов, а в непосредственной данности. Будущее, судьба – это не вероятностные события, которых нет, а состоявшееся событие, о котором ты еще не знаешь, для тебя оно в будущем, но на самом деле оно уже запечатлено в некой матрице. Из того, что оно уже состоялось и следует, что ничего изменить нельзя

Будущая судьба как бы отбрасывает тень в прошлое, которое для героя является настоящим. Такой тенью будущего выступают некие «знаки», которые могут отражаться на лице героя и которые могут видеть другие люди. «Тебе суждено более удачи, чем твоему названному брату», – говорит конунг Олав Святой Тормоду, принимая его на службу. На тинге все встречные – поперечные сообщают герою – Скарпхедину, что он обречен, они видят это по его лицу: «Кто этот человек, с лицом неудачника?», – задается каждый вопросом. Тенью будущего в настоящем выступают сны, пророчества, видения, даже жесты. Хельги сын Дроплауг трет лицо там, где ему будет нанесена рана, ее нет, но она уже есть, герой чувствует в настоящем то, чему только предстоит наступить.

Олицетворением судьбы выступали женщины – Норны или Дисы. Они могли придти герою во сне. Как рассказывал Гисли сын Кислого, он видел двух женщин, одна добрая, и всегда дает хорошие советы, а другая… пророчит дурное. Выше уже отмечалось амбивалентность отношения скандинавов к женщинам, которая проявляется и в этом рассказе, но более развитое сознание Гисли разделяет архаичный единый в добре и зле облик женщины-дисы на два, появляется не характерная для скандинава поляризация сил добра и зла, но здесь они еще не абстрактные понятия, а вполне конкретные существа, хоть и сверхъестественные: одна пытается спасти героя, другая – погубить, причем спасение и погибель не метафоричные, а самые что ни на есть реальные, относящиеся к его физической жизни.

В обращениях к абстрактной и не очень женщине в скальдической поэзии часто фигурирует имя Дисы, таким образом, женщина ассоциативно связана с пророчицей и хозяйкой судьбы, которой герой, по сути, дает отчет о своих деяниях.

Еще одна мифологема, глубоко укоренившая в ментальности скандинавов и постоянно проявляющая в скальдической поэзии, это битва Хедина и Хегни за право на Хильд. Хильд – валькирия, воплощенная Битва, дочь Хегни и возлюбленная Хедина. В битве Хедин и Хегни убили друг друга, но были воскрешены Хильд, и их битва продлится вечно. Выражения «суженая Хедина», «была ты нам Хильд» являются отсылками к этому мифу о вечной битве. Можно предположить, что в метафорическом смысле герой скальдической висы, а может и обычный человек, идущий в битву, воспринимал себя мужем Хильд, и в этом смысле надеялся получить вечную жизнь в вечной битве. Возможно, с этим же связано относительное целомудрие скальдических героев. Сохраняя верность Хильд, они могли рассчитывать на такую же верность с ее стороны.

Люди олицетворялись через названия деревьев. Муж – ясень, клен, сосна. Жена – ива, липа, также сосна. По германскому мифу, люди произошли от деревьев: первый мужчина был Ясень, а первой женщиной Ива. Скальдическая поэзия сохраняла представления о близости людей и деревьев. Деревья – предки людей, соответственно, именуя людей через метафору деревьев, слушатели переносились во времена первотворения. Герой уподоблялся эпическим предкам, происходило наложения настоящего времени и времени эпического, что в целом служило цели возвышения и прославления героя скальдического произведения.

Еще одна постоянная мифологическая аллюзия, это метафора золота, сокровищ, как «гнезда полоза». По скандинавским верованиям змеи выступали хранителями кладов. Самым известным из таких хранителей был дракон Фафнир, убитый Сигурдом-Зигфридом из героического «Сказания о Вельсунгах». Интересно отметить общность германской и уральской мифо-поэтики, переданной нам в Сказах П. П. Бажова, где Золотой Полоз выступает Хозяином Золота, способным притянуть его к себе, а хранительница Уральских сокровищ – Медной Горы Хозяйка – одновременно является ящерицей.

Скальды, до тонкостей знавшие традиционную мифологию, искусно пользовались многочисленными аллюзиями на известные эпические события, чтобы придать висам второй, а то и третий смысл. Это «мерцание» смыслов, их многозначность были прекрасно понятны аудитории, которые, наверняка, находили особую прелесть в разгадывание намеков и полунамеков на знаковую информацию. То, что нам кажется «темным» стилем, требует от нас интеллектуальных усилий, для аудитории скальдов было словесной игрой, слово воспринималось не только в его прямом значении, но и во всем многообразии ассоциаций, в результате чего, оно переливалось, подобно драгоценному камню, становилось объектом любования.

Скальды недаром называли себя «кузнецами слова». Из грубого, необработанного словесного материала, они выковывали прекрасное произведение искусства – скальдическую вису.