Текст книги "Вещи и судьбы. Истории из жизни"

Вещи и судьбы
Истории из жизни

Авторы: Малицкая Ясна, Белов Владимир, Гурич Оляна, Казакевич Наталья, Рынкова Ирина, Рупасова Татьяна, Фёдоров Пётр, Фомина Галина, Чаплыгина Галина

Редактор Лариса Ритта

Корректор Людмила Шилина

Дизайнер обложки Иван Малинин

© Ясна Малицкая, 2023

© Владимир Белов, 2023

© Оляна Гурич, 2023

© Наталья Казакевич, 2023

© Ирина Рынкова, 2023

© Татьяна Рупасова, 2023

© Пётр Фёдоров, 2023

© Галина Фомина, 2023

© Галина Чаплыгина, 2023

© Иван Малинин, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-7110-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Маяки нашей памяти
От составителя

Дорогие читатели!

Перед вами долгожданный сборник рассказов, написанных участниками нашего литературного клуба «Истории из жизни». Это сообщество сложилось во время моего авторского курса «Мемуары», в проекте «Московское долголетие». Позже сообщество перекочевало с широких просторов в уютную гавань закрытого онлайн-клуба, где мы изучаем писательскую теорию, делаем упражнения, общаемся, встречаемся с писателями и другими интересными людьми, вспоминаем яркие эпизоды из жизни и учимся их описывать так, чтобы было интересно читать.

Человек не может существовать без своего прошлого. Внутри нас живут сотни историй, которые оживают, стоит лишь зажечь маяки нашей памяти. Чаще всего такими маяками становятся вещи. Дорогие нашему сердцу предметы, наполненные воспоминаниями о близких людях, о тех, кого уже нет с нами, есть в каждом доме. Лишь прикоснёшься, сотрёшь пыль прожитых лет, как память уносит вдаль, в беззаботное детство, в беспечную молодость – и ты уже слышишь голоса родных, близких людей, вновь видишь их лица…

Стоит лишь погрузиться в воспоминания, как распахнётся прошлое и хлынут истории, и будут сплетаться в сюжеты. Что за тайны хранит бабушкин сундук? Какие времена помнит старый кухонный шкаф? О чём нам расскажут вышитое льняное полотенце, маленький ножичек, пианино и даже самые обыкновенные ключи от квартиры?  За каждым предметом стоят удивительные истории из жизни. Длинные или короткие, драматические или смешные. Горькие, светлые, весёлые – разные. Но все без сомнения – тёплые, живые и трепетные.

Прикоснитесь и вы к вещам, сохранившим воспоминания авторов сборника. Почувствуйте ту эпоху, которая скоро будет безвозвратно утрачена, если не сохранится в таких вот рассказах, в историях, в памяти следующих поколений. И пусть маяки нашей памяти светят ярко, с теплом и любовью, в будущие века.

Ясна Малицкая

Разглядываю нарядную ёлку. Как научились делать, совсем как настоящая!

Разноцветье шаров, дождик, гирлянды… Множество забавных современных игрушек. Остановилась взглядом на бусах. Они не сегодняшние – ещё советские. Из хрупкого дутого стекла.

Зеркальные шарики то мелкие, с брусничину, то крупные, с орех. И нанизаны на нитку довольно хаотично: несколько одинаковых, а потом одна-две выбиваются из ровного ряда. Видимо, часть их уже разбилась.

Между шариками узкие разноцветные трубочки. Одни нетронуты временем, гладкие, у других отколотые острые края, словно рваные раны, оставленные временем.

Ощущение неуместности этих бус среди дорогих небьющихся модных игрушек усиливает легкомысленная мишура.

И вдруг гирлянда зажглась, заморгала спросонок.

И в каждом шарике старых бус заиграл огонёк жизни, здешней, сегодняшней. В каждой бусинке свой мир – немного неправдоподобный, праздничный – но свой. То тёмное заооконье сквозь туман занавески, то стол с учебниками, то неваляшка на диване, то моё и не моё лицо… На всей ёлке только бусы – живые.

Подумалось вдруг, что моя память, как эти бусы, выхватывает события из прошлого, освещает их нынешней мудростью.

И кажется, пришло время собирать бусины на крепкую нить прожитых лет…

ГАЛИНА ФОМИНА

РАССКАЗЫ

СНОВА В СТРОЮ

Издревле человек заботился о себе, чтобы выжить в дикой природе. И первым помощником ему в этом трудном деле служила одежда.

Одежда с нами с первых дней жизни. Она согревает в стужу, наряжает для торжества, провожает в последний путь.

Но есть особый вид одежды – военная форма.

И пусть у неё менялся покрой и материал, знаки отличия и символика. Но неизменным остаётся только одно, главное: будь то офицер или рядовой, ты сразу узнаешь: вот он, защитник и опора Родины. Примеряешь форму и чувствуешь, как на плечи ложится груз ответственности за страну. И сердце наполняется гордостью за свою причастность ко всем тем людям, которые, не щадя жизни, ковали славу Отечества.

Отслужив срочную на Северном флоте, я не расстался с формой. Бережно хранил и каждое последнее воскресенье июля, в день Военно-морского флота, с утра пораньше доставал её. Осматривал и, если было необходимо, проводил «проворачивание»: чистил и гладил, проверял пуговицы, чтобы не болтались на сиротливой ниточке.

И вот клёш, чёрный, словно смоль, отутюжен. Бляха с якорем блестит, как медный самовар. Форменка с погонами старшины 2-ой статьи украшена знаками «Отличник ВМФ» и «За дальний поход». Из ворота выглядывают полоски «морской души: так издавна прозвали тельняшку. За плечами гюйс – тёмно-синий с тремя белыми полосками воротник – на котором на память остались подписи друзей по службе. Самопальная бескозырка из шерстяной ткани с лентами до пояса лихо прилепилась на затылке. Взгляд в зеркало:

– Хорош?

– Старшина, ремень поправь! – строгим голосом отзываются брюки.

– И меня, – вторит бескозырка.

Тут и форменка свои пять копеек вставляет:

– И вообще, вид неуставной. Волосы до плеч…

– Ой-ё-ёй! – отвечаю всем сразу. – Кто бы про Устав говорил. Забыли, как по ночам втихаря перекроили вас? Где надо – вставляли, где лишнее – отрезали. Ишь, Устав они вспомнили. А «Золушку» свою не забыли? Робу рабочую, в которой вся служба прошла, забыли? Вы пайол драили металлической пудовой щёткой? Горячие котлы в машинном отделение чистили? Что вы видели, кроме торжественных построений и нескольких увольнений в Североморске?

– Мы с тобой Фиделя Кастро слышали на митинге в Гаване, – возражает парадная форма, – и в Касабланке на берег сходили, и в Конакри…

– А она как атлантическая селёдка просолена моим потом. Продолжаю шуточный спор с формой, а на самом деле люблю её. Не только за то, что красива и нравится девчонкам. Люблю потому, что с ней довелось стать в единый строй офицеров и матросов, которые со врёмен парусных судов и по сей день несут нелёгкую службу в морях и океанах.

И пусть три белые полоски на гюйсе как символ о трёх величайших победах всего лишь легенда. Зато какая красивая! Те победы не забыты: Гангут, Чесменская битва, Синопская бухта.

Поправляю ремень и бескозырку. Последний взгляд в зеркало. Со звуками марша «Прощание славянки» правая рука у виска:

– К параду готов!

За пять лет, проведённых в Танзании, форма заскучала без внимания. Да и я к тому времени раздался вширь. В форменку, которую подгонял по фигуре двадцатилетнего пацана, еле втиснулся. Нитки не выдержали, и швы разошлись, как в море корабли. Брюки, в которые тайком от командира группы вшивались клинья, погибли в сражении с прожорливой молью. Это был жестокий удар по памяти о былой флотской службе, а новость о судьбе родного корабля, с которым было пройдено более пятидесяти тысяч миль, сразила наповал. И морским прибоем нахлынули воспоминания…

…Лихие девяностые, развал Союза. Армия и флот никому не нужны. В девяносто втором году БПК «Адмирал Макаров» вывели из состава боевых единиц ВМФ, а в девяносто четвёртом продали какой-то индийской компании на металлолом. Но корабли предпочитают умирать в родной стихии. В Норвежском море в шторм «Адмирал Макаров» оборвал буксировочные концы и затонул.

Мне не было стыдно за слёзы горечи и обиды. Мне было стыдно за страну, которая забыла крылатую фразу: «У России есть только два союзника – армия и флот». Вот так: боевой корабль, гроза американских подводных лодок – и на металлолом… А за его именем тянулся длинный героический след.

Первым «Адмиралом Макаровым» стал в девятьсот шестом году броненосный крейсер Балтийского флота, снискавший славу у берегов Италии. Сильнейшее землетрясение девятьсот восьмого года уничтожило город Мессину. Эскадра российского флота, находившаяся в восьмидесяти милях, пришла на выручку к пострадавшим раньше всех.

Прямо на берегу были установлены столы, на которых корабельные врачи оказывали первую медицинскую помощь, делали операции, накладывали повязки. Спасательные команды с кораблей разбирали завалы, рискуя своими жизнями, вытаскивали раненых из-под шатающихся стен. Экипаж с «Адмирала Макарова» был среди первых.

Там, вдали от Родины, сплелись воедино мужество и отвага, смелость и бесстрашие, сострадание и милосердие. Всё то, что было присуще российским морякам и при Петре I, и при обороне Севастополя, и в годы Великой Отечественной.

Вторым кораблём, носившим имя Степана Осиповича Макарова, стал трофейный лёгкий крейсер «Нюрнберг», на котором осенью сорок шестого года был поднят советский военно-морской флаг. «Адмирал Макаров» не раз занимал призовые места в артиллерийских стрельбах по береговым, морским и воздушным целям. В дни празднования годовщин Октябрьской революции крейсер вставал на якорь напротив Исаакиевского собора и производил артиллерийские салюты.

На третьем большом противолодочном корабле «Адмирал Макаров» мне довелось служить во времена его молодости. Расскажу только о том, чему был свидетелем и участником.

С июня семьдесят четвёртого года в составе отряда кораблей мы выполняли задачи боевой службы в районах Средиземного моря, Центральной и Южной Атлантики. В январе семьдесят пятого вернулись в Североморск. По итогам года БПК «Адмирал Макаров» занял первое место в соревнованиях на первенство флота в поиске подводных лодок.

А седьмого ноября семьдесят пятого года по сигналу тревоги вышли в море. Выполнили поставленную задачу – а нам новый приказ. Из северных морей в южные широты. Гвинея и Ангола. Где разгорались конфликты, там мы и несли боевое охранение. В Североморск вернулись в начале июля семьдесят шестого года.

Несмотря на все тяготы флотской службы, я навсегда проникся чувством гордости за свою страну. Корабль научил меня не сгибаться и стоять плечом к плечу в едином строю защитников Родины.

Время с каждым годом убыстряет бег. Календари сорят днями, как в осенний листопад. Я уже седой, и лёгкая плешь пробилась сквозь бывшие когда-то густыми волосы.

Но по-прежнему в последнее воскресенье июля в день ВМФ достаю из шкафа бескозырку. Расправляю чёрные с золотыми якорями ленты. Тельняшка, пережившая множество штормов в стиральной машинке, как прежде, готова согреть меня. Потерявший былую яркость гюйс привычно ложится на плечи. Форма стала той ниточкой, которая навсегда связала с флотской семьёй.

Я точно знаю, что где-то в океане несёт боевую службу корабль со знакомыми буквами вдоль бортов. Это четвёртый «Адмирал Макаров» под Андреевским флагом на страже Родины. Выпрямляю спину. Грудь вперёд. Правая рука у виска. Мы снова в строю!

ЖЕЛЕЗНАЯ ХВАТКА, ИЛИ СТРАСТИ ПО ЛЮБОПЫТСТВУ

У меня нет особых талантов.

Я всего лишь чрезвычайно любопытен.

Альберт Эйнштейн

Помните себя в детстве, когда каждый день превращался в увлекательное приключение с поиском ответов на тысячи «зачем» и «почему»? Не обременённые школьными знаниями, мы были первооткрывателями окружающего мира. Моё детство пришлось на начало шестидесятых годов прошлого века. Время больших строек. Котлованы, вереницы грузовиков, гусиные шеи кранов, крики: «Майна! Вира!»

Мы получали первые представления о сопромате, когда из металлических прутков гнули полозья для катания с горки. Первые химические опыты проходили не в школьной лаборатории, а за котельной, где, прячась от взрослых, закупоривали бутылку с водой и карбидом. Но тернисты пути первопроходцев. И полны коварных ловушек…

Эта история приключилась со мной летним жарким днём. Мне было лет семь. Отец работал помощником машиниста в метро, и я всё просился посмотреть, что же это за работа такая, на которую он то уходил среди дня, то не возвращался и ночью.

И вот свершилось! Я сидел в кабине состава рядом с машинистом. Как заворожённый, глядел в летящую навстречу темноту туннеля. Из мрака, словно вспышки выстрела, проносились редкие фонари. В свете прожектора блестели длинной лентой рельсы.

Кажется, я забывал дышать, пока состав нёсся от станции к станции. Платформа, остановка, вдох… И вперёд! Как в космос, в темноту туннеля…

Волшебство было недолгим – состав отправился в депо. Пока папа с машинистом передавали смену, меня оставили в курилке, строго наказав никуда не отлучаться.

Ага! Легко сказать, когда рядом такое увлекательное действие происходит: перегоняют вагоны с места на место, гремя сцепкой. Из соседних ворот вытягивался блестевший на солнце мытыми боками состав.

Я как следопыт крался вдоль забора, за которым прямо передо мной открывалось то, что ни один мальчишка не видел. Мимо катились колёсные пары с тормозными башмаками, массивные токосъёмники. Всё, что обычно скрыто под платформой, что простым смертным недоступно, проплывало перед глазами.

«Надо всё получше разглядеть! – пронеслось в голове. – Будет чем похвастать во дворе».

И голова моя скользнула между толстыми металлическими прутьями забора. Сколько я так простоял с широко раскрытыми глазами, не скажу. В реальность меня вернул голос за спиной:

– Пацан, ты чего тут делаешь?

От неожиданности дёрнулся назад, а голова застряла. Уши не пустили.

– Я с папой пришёл, – промямлил едва слышно, – и вот…

А сам и так и этак ужом крутился… Все напрасно

Тут кто-то ещё подошёл:

– Э, парень, крепко ты влип…

Стали они пытаться вызволить меня из капкана. То поднимали, то поворачивали, то уши мяли. Всё впустую. Толстые железные прутья мёртвой хваткой держали добычу. А народу прибавлялось. Все советы давали.

– Маслом голову намазать…

– Ремня всыпать – и сам выскочит!

– Точно, пока поза удобная! – хохотали вокруг.

– Не, ребята, раз уши мешают, придётся резать, – заявил со вздохом кто-то.

Я был не из пугливых, на стройке прыгал со второго этажа в кучу песка и не боялся. Но тут… Не выдержал и залился горькими слезами:

– Ой, дяденьки, миленькие! Не надо уши…

Кто-то легонько похлопал по спине:

– Тихо, паря, будешь ты с ушами.

И скомандовал:

– Так, мужики! Хватит воду толочь, надо парнишке помогать. Давай в цех, тащите инструмент. Да отца поищите. Живей только!

У меня душа в пятки камнем упала, а сердце птицей забилось, просясь наружу. Встреча с папой в таком положении после наказа никуда не отлучаться в мои планы никак не входила. Ещё это слово «инструмент»! Оно напомнило недавний поход в зубной кабинет с жужжащей бормашиной.

Не могу сказать, что из этих двух зол вызывало больший ужас, но деваться было некуда. Пришлось безропотно ожидать своей участи.

Над головой вскоре опять заговорили:

– Держи дюймовку, а я газовым натяну… Так, пошла помаленьку…

– Мальца не зашиби! Придерживай!

Все эти слова мне были непонятны, но вселяли надежду на скорое освобождение. Что-то скрипело, кто-то пыхтел, орудуя руками у меня над головой. И вот прутья, державшие голову в плену, вдруг дрогнули и, словно от могучих рук невидимого великана, подались. Меня подхватили на руки, приподняли над землёй и выудили из западни.

Я свободен! До конца не веря своему счастью, я трогал уши: на месте ли? Восторг от освобождения и благодарность ко всем этим людям переполняли меня:

– Спасибо, дяденьки, спасибо!

Я готов был расцеловать их всех. Даже того, который про ремень и всыпать говорил. Да и того, что резать предлагал, тоже расцеловал бы.

Тут словно ушат холодной воды на меня вылили.

– Ну, отец, принимай своё сокровище, – весело пробасил рабочий, передавая меня в руки примчавшегося папы.

«Что сейчас будет…» – подумал я и сжался до макового зёрнышка. По крайней мере, так казалось. Папа что-то говорил строго и сердито, нежно прижимал к груди и ласково поглаживал по голове. Буря, как я понял, прошла стороной, и можно было вздохнуть с облегчением.

Теперь меня интересовало только одно: кто же меня спас из мёртвой хватки железных прутьев?

Где эти сильные руки, справившиеся с неподатливым металлом? Искал глазами среди рабочих богатыря, как в сказках описывали, правда, без кольчуги. Крутил головой по сторонам. Никого похожего на Илью Муромца не было. Даже на Алешу Поповича никто не походил.

– Пап, а кто такой сильный меня спас? Он уже ушёл?

– Нет, здесь он, – и позвал: – Михалыч!

Подошёл, чуть прихрамывая на левую ногу, невысокого роста сутулый дедок с потухшей папиросой в зубах. Он смотрел на меня удивительно добрыми глазами и улыбался:

– Ну что, пострел, испужался?

Я был потрясён. Как это? Никакой не богатырь. Где могучие руки, которыми подковы разгибают? Где косая сажень в плечах?

Папа подтолкнул меня.

– Ты что-то сказать хотел?

Я настолько был сбит с толку видом спасителя, что пробубнил невпопад:

– Э… Михалыч… Привет…

По дороге домой я смиренно выслушивал назидательные нравоучения и со всем соглашался. В голове никак не укладывался образ Михалыча и могучие руки, которые раздвинули прутья. Не волшебник же он, я не маленький, чтобы в такое поверить. Уже подходя к дому, спросил:

– Па, а как же ему удалось? Старенький ведь. Откуда силы?

Отец засмеялся:

– Сила, сынок, не только в мускулах. Наш Михалыч умом силён. Ты знаешь, что такое домкрат?

– Ага, машину поднимает.

– Точно! Михалыч придумал такой домкрат, который прутья раздвинул. Отрезок трубы и болт с гайкой.

Как оказалось, ничего волшебного – сила мысли.

Детям присуще любопытство. Они входят в непознанное пространство и стремятся узнать как можно больше. Но как часто из-за взрослого равнодушия эта жажда ребёнка затухает. Не ломай! Не трожь! Тебе ещё рано! Не сейчас! И всё, угас огонь в глазах. Не будет нового Эйнштейна, Королёва, Алфёрова.

Берегите ту детскую страсть любознательности. Не забывайте себя в детстве, когда каждый день превращался в увлекательное приключение с поиском ответов на тысячи «зачем» и «почему».

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Лишь только опустилась ночь за окном, дом, весь день гудящий, словно пчелиный улей, успокоился и приготовился ко сну. Все обитатели разошлись по своим комнатам.

В детской безмятежно сопели курносыми носами трое ребятишек. Их мама, молодая ещё женщина, поправила одеяла, выключила ночник и вышла в спальню. Только сон не приходил к ней. Лежала рядом с заснувшим мужем и снова и снова переживала размолвку, которая произошла перед обедом.

Начиналось-то с пустяка: ударилась об угол буфета и тарелку с борщом для мужа разлила. Теперь то ли оправдывала себя, то ли корила: «Как день начался, так и пошёл кувырком! Оладьи с утра подгорели, младшая куклу потеряла, старший штаны на заборе разодрал. Да ещё этот буфет, пропади он пропадом!»

На кухне стоял, как и много лет до этого, старый буфет с потёртостями на лаковой поверхности, с треснувшим стеклом в верхней левой дверце, со скрипучими петлями. Никто уже не ведал, когда он появился в доме. Для всех он был частью дома, такой же, как крыша или стены.

Не одно поколение выросло рядом с ним. Он хранил семейную историю в своих недрах: и дореволюционные чёрно-белые фотокарточки, и пожелтевшие от времени подзоры, и потрепанный от частого перелистывания Псалтырь, и свёрнутые в трубочку перетянутые бечёвкой грамоты за ударный труд. И прочее, прочее, скопившееся за десятилетия. Вроде бы никому не нужно, а рука не поднималась выбросить.

Женщина вспоминала, как сорвалась, потирая ушибленное бедро, и нагрубила отцу:

– Да сколько можно хранить эту рухлядь? Полкухни занимает, а проку от него, как от козла молока. Забит барахлом, дверцы не закрываются. Пап! Когда ты избавишься от этого уродца вместе со всем содержимым?

За стеной кухни у себя в комнате маялся старик. Не давали покоя слова дочери, брошенные сгоряча. Раз такое сорвалось с губ, значит, давно зрело. Он вышел на кухню, набрал воды в щербатую кружку. Достал из ящика буфета пузырёк и накапал валерьянки.

– Ну что, уважаемый, скажешь, – обратился к буфету, – как жить будем? Старье никому не нужно…

Буфет скрипнул дверцами:

– Дочка права. Молодые хотят прожить свою жизнь. Не мешай им, смирись.

Старик выпил валерьянку и задумался, сидя за столом. Он знал каждую трещинку, каждый скол на теле буфета. Он помнил, как бабушка, словно волшебница, извлекала из выдвижного ящика сладкого петушка на палочке. Как зимними вечерами из ящика буфета доставали холщовый мешочек с бочонками лото и начиналась весёлая игра. Помнил, как с отцом пилили, строгали и прилаживали вместо подвернувшейся ножки новую. Его мысли унеслись в далёкое прошлое, где были живы бабушка и родители, где он сам был юным и беззаботным…

В другом крыле дома бледный свет луны пробивался сквозь куст сирени в окно спальни, высвечивая лицо молодой женщины. Она наконец заснула, и снился ей огромный, словно железнодорожный пульман, буфет. Он с укором говорил о незаслуженно нанесённой старику обиде:

– Ты пойми, девочка, у него и осталось радости в жизни – внуки, когда вы приезжаете, да воспоминания бесконечными зимними ночами. Я не просто старый буфет. Во мне хранятся секреты и истории многих жизней. И твоих отца с мамой. Вот чашка с щербинкой по краю. Он берёт её и ощущает тепло маминых рук, державших эту чашку когда-то. Вот шкатулка, где хранятся боевые награды. Сколько раз твой дед рассказывал отцу о той жестокой войне. Вот жестяная банка с пуговицами. Он помнит, как бабушка высыпала содержимое перед ним на столе и уходила по своим делам, а он часами перебирал это богатство, сочиняя истории о хозяевах этих пуговиц. Не лишай его радости. Человек жив, пока помнит…

Пропели петухи. Солнце брызнуло в окна дома и рассыпалось мелким бисером сквозь ажурные занавески. За столом, понурив голову, сидел старик. Скрипнула дверь, в кухню вошла дочка.

– Папа! – И кинулась к нему.

Старик резко поднялся.

– Доча!

– Прости меня! – одновременно воскликнули они.

– Пап, мир?

Старик улыбнулся:

– Конечно, мир!

Старый буфет хитро ухмыльнулся:

– Как жили, так и будем жить!

Вечером после ужина вся семья чаёвничала за столом. Старик вздохнул и словно невзначай бросил:

– Да разве так чаи гоняли раньше…

– Пап, а ты ребятам расскажи. Им интересно будет.

Дед оглядел внуков, подошёл к буфету и достал из ящика щипчики для колки сахара. Маленькие, потемневшие от времени, но по-прежнему «кусачие».

– Знаете, что это?

Зять попытался открыть рот, но жена мягко остановила его.

– Нет? – Старик подмигнул внукам. – Тогда слушайте…

Недопитый чай давно остыл, а старик говорил и говорил. Про огромные, килограмм на пять, сахарные головы, которые кололи молотком на куски. Как шумел на столе самовар, наполняя воздух ароматами еловых шишек. Как от сахарных кусков вот этими кусачками отщипывали малюсенький кусочек и, положив его за щеку, пили обжигающе горячий чай. Рассказывал про секреты заваривания травяных сборов, об их чудодейственной силе. Дети забыли про игрушки и про мультики. Сидели разинув рты.

– Пап! – шепнула дочка. – Уже поздно. Пора спать ребятам.

Дед глянул на часы, на внуков:

– И правда, пора.

– Ну, мам, ещё чуть-чуть, – заканючили дети.

– Спать, спать, спать! А завтра попросите дедушку, он вам ещё что-нибудь расскажет.

– Деда, расскажешь? – наперебой закричали внуки.

Старик открыл буфет, и на глаза ему попался увесистый утюг. Без проводов и регуляторов. Тот самый, которым самому довелось махать, чтобы угли не затухали и утюг не остывал.

– Обязательно расскажу, – промолвил с улыбкой дед и закрыл волшебную дверцу.

Ночь бесшумной тенью прокралась в дом. Тишина и безмятежность вступили на смену детскому смеху и звону посуды. Лишь на кухне был чуть слышен шёпот.

– Ну, что, уважаемый, скажешь? – нежно поглаживая облезлый бок буфета, спросил старик. – Не зря хранил свои тайны? Видал, интересно им!

– Знаешь, – отозвался буфет, – всё повторяется. Я столько раз на своём веку это видел…

Стараясь не шуметь, вошла дочь. Заметив отца, замерла на секунду, словно пойманный на месте воришка.

– Па! Я тут подумала, может, и мне что-нибудь сохранить в твоём буфете?

Тихо потянула выдвижной ящик и спрятала в глубине девичий дневник, чудом уцелевший со школьных лет.

– Там про вас с мамой много написано. Да и про меня есть. Пусть полежит пока. Время придёт, читатели найдутся…

Старый буфет, с потёртостями на лаковой поверхности, с треснувшим стеклом в верхней левой дверце, со скрипучими петлями подумал:

– Вот и ещё одна ниточка в клубочек памяти вплелась. Видно, рано мне на покой. Поскрипим, однако. Жизнь продолжается!