Текст книги "Ты вернешься!"

Галина Чередий
Ты вернешься!

Глава 1

Наши дни

Это был уже совсем другой город, последние тридцать пять лет изменили его облик радикально. Чистый, даже выхолощенный, современный, с ухоженными деревьями, чуждыми местной природе, в высоких кадках и покалечено-подстриженными по нынешней ландшафтной моде кронами. Круглыми антивандальными фонарями, имитирующими старинные и распространяющими так много света в якобы теплжелтом, но скорее уж мертвенном спектре, что передвигаться от одного пятна сумрака до другого было крайне затруднительно. Пожалуй, я бы и не рискнула, если бы не была уверена, что люди тоже изменились – им теперь плевать друг на друга, хотя… когда было по-другому? И прежде они едва ли могли уследить за движениями представителей моего племени, а сейчас и вовсе практически перестали смотреть по сторонам и в окна, используя любую возможность уткнуться в экраны своих гаджетов. Вот там для них жизнь, а вокруг – ее бледное унылое подобие. Тут может быть интересно только в том случае, если происходит нечто такое, что можно запечатлеть и быстренько слить во все то же пространство реальной для них жизни и на этом хайпануть. Драка, авария, чей-то публичный скандал, пьяные выходки или же непристойное поведение. Как говорится, хорошими делами прославиться нельзя.

Конечно, для нас теперь риск случайно попасть в поле зрения уличных камер, но кому есть дела до мелькнувших на экране смутных звериных силуэтов? Вот если бы запечатлеть как они стаей рвут человека на куски, тогда да, это достойное внимания зрелище. Но мое племя давно уже не практикует подобного, по крайней мере, городские и близкие к людской цивилизации стаи уж точно, этим успешно стали заниматься обычные дворняги. Те самые, которых сами люди когда-то прикормили, приблизили, сделав сначала помощниками в охоте, защите стад, охране жилищ, а после возвысили до звания братьев меньших, извратили облик до состояния любимых игрушек, поколениями учили больше не испытывать перед собой страха, расплодили на своих помойках, а теперь расплачиваются за это, становясь добычей обнаглевших и не признающих больше человеческое главенство кодл городских хищников. Еще и некоторые из племени людского готовы вцепляться себе подобным в глотки, защищая права на жизнь «бедных брошенных собачек», отказываясь признавать абсолютно реальный факт, что именно эти никогда домашними-то и не были. Они поколениями плодились и учились выживать параллельно человеческим соседям по территории, никакие добрые хозяева им не нужны и любой человек для них, даже сердобольные экзальтированные кормильцы – потенциальная жертва. Потому что закон природы неумолим – если ты не высший хищник в данной экосистеме, то однозначно пища. А одинокий безоружный человек, тем паче ребенок, очутившийся в окружении десятка дворняг в безлюдном месте, ни капли не высший хищник. А все разговоры о спровоцированной агрессии – чушь, голодному хищнику не нужна никакая провокация, только возможность заполучить добычу.

А еще люди почти перестали практиковать бесцельное романтичное ночное шатание парами или веселыми компаниями, где у кого-то обязательно будет на плече здоровенный двухкассетник или гитара, чтобы отпугивать окружающую тишину музыкой «Кино», «Пикника» или «Наутилус Помпилиус», и по рукам ходит одна на всех бутылка дешевого вина и пачка сигарет. «Полный кринж» – как выразился Эрик, передернувшись и скривившись, увидев подобное в одном из фильмов. А мне когда-то нравилось изредка наблюдать издали, оставаясь невидимой и недосягаемой для большинства запахов, исходящих от этих гуляк, и слушать. Не столько саму музыку и разговоры, часто нетрезво-бредовые, а улавливать всю атмосферу в целом. Какой-то сиюминутной бесшабашной свободы, веселья вроде бы на пустом месте, когда вокруг в их человеческой реальности было все так погано и даже страшно зачастую.

Верная наиба Лора тихонько скульнула и деликатно толкнула меня своим сильным плечом, выводя из задумчивости. Ее желтые глаза блеснули тревогой, ведь она сразу была против этой моей ностальгической городской вылазки, да еще и на территорию давно отошедшую чужой стае, пусть с ними у нас и было перемирие последние годы. Пятеро саргов Георга разделяли ее чувства, но они не осмеливались открыто демонстрировать неодобрение действиям своей примы.

Я тихо огрызнулась на наибу, напоминая ее место, и порысила дальше, принюхиваясь к запахам, среди которых не было ни одного из прошлого. А может, просто я все забыла за эти тридцать пять лет? Хотя вряд ли, ведь для моего народа это не такой уж великий срок, чтобы память сильно пострадала, а здесь все действительно слишком изменилось. Нет больше лабиринта из окраинных улиц без фонарей, но с такими ямами, что можно шею свернуть, с частными скромными домишками и небольшими огородами, где используется с пользой каждый квадратный метр, чтобы прокормить своих владельцев. Тогда на полках магазинов царила пустота, мыло с сахаром по дурацким талонам, так что люди выкручивались как могли. Из каждого почти двора несло курятником, а то и кроликами и козами, смутно поблескивали теплички, слепленные из чего придется. Сейчас же вокруг одни многоэтажки, на первых этажах и в подвалах которых сплошные бутики, пиццерии и суши-бары, кальянные с салонами красоты, рестораны и ювелирные. И именно эти запахи сейчас щекотали мои ноздри: смесь дорогих парфюмов, еда из весьма разных и часто сомнительной свежести ингредиентов, противная химическая вонь кальянного дыма, пот, что старательно прячут под разной парфюмерией, алкоголь, вялая, вызывающая отторжение моей животной половины кислой нотой пресыщенности похоть, и остро-едкие неутолимые алчность и зависть.

Я потерла лапой нос, но никак избавиться от раздражающей вони было невозможно, так что ускорилась, пустившись вперед большими прыжками. Пронеслась два квартала, только для того, чтобы убедиться – от того самого заросшего пустыря перед гаражным кооперативом тоже ничего не осталось. Как и самого капитального крайнего гаража с надстройкой из блоков в еще один этаж с несколькими самодельными тренажерами, убогой лежанкой у окна, сколоченной из поддонов, и ни чем не отгороженным от самого помещения душем в одном из углов. Место, где я когда-то так глупо открыла доступ в свое сердце, нарушила столько наших законов, за что в конце концов и поплатилась, исчезло, как и все остальное.

Сейчас же тут небольшой такой же кастрированный, как и весь новый город, причесанный скверик с круглым декоративным озерцом, напротив – здание роскошного банного комплекса с кучей дорогих тачек на парковке, а дальше – огни все тех же многоэтажек.

Ничего не осталось. Все исчезло, как и мое прошлое. Не было никакого смысла сюда приходить и рисковать. В конце концов, могла бы просто через спутник посмотреть и понять это, Эрик же учил меня как, посмеиваясь, что не даются мне новые человеческие технологии.

Первый среди саргов тихо предупреждающе заворчал, и мы с наибой послушно шарахнулись в еще более густой сумрак на краю банной парковки. Нужно уходить, нечего нарываться. Хоть Георг и утверждает, конечно, что прим соседней стаи наконец угомонился, нахапавшись территорий и приносящих немалую прибыль объектов, но если меня засекут тут, то это может быть истолковано, как разведка перед будущим конфликтом. Ведь прежде весь город и область принадлежали стае моего отца.

Я уже стала пятиться, собираясь пуститься в обратный путь, как дверь банного комплекса распахнулась, и оттуда начала вываливаться веселая компания из явно сильно нетрезвых женщин и мужчин. Понесло опять всякой пахучей химией и недавним сексом, причем все женщины похоже были людьми, а вот шестеро крупных мужчин с ними… Я вздрогнула, шерсть встала дыбом вдоль позвоночника, легкие заработали как кузнечные меха, позволяя чуткому носу улавливать все больше запаха, от которого меня как к месту приморозило. Оттенки, нюансы, лишь части того целого, от которого они происходят. Но и их достаточно для того, чтобы я ощутила, как в сердце снова провернулся пылающий клинок, в исчезновении которого себя давным-давно убедила.

Сарги переместились вперед, отрезая меня и Лору от своих коллег-противников в людской форме и начав уже теснить, пока мы не выдали чужакам свое присутствие. Вдруг один из членов вражеской стаи вскинул голову, поворачиваясь в нашу сторону, с его лица слетела сытая расслабленность, черты обрели хищную настороженность, и он потянул носом. Ветер был от них, и вряд ли он мог нас учуять, но как будто что-то почувствовал и сделал шаг по парковке, сильно щурясь. Я подобралась, готовая сорваться в бегство, но прежде чем сделала первый прыжок, разверзся какой-то ад.

Со стороны скверика сразу из-за нескольких деревьев загрохотало, засверкали вспышки, по ушам мне резануло свистом рассекаемого пулями воздуха и глухими ударами, когда они врезались в плоть. Пара саргов прыгнули на нас с наибой, накрывая собой, лишая возможности видеть, так что остался только слух. Рев мужских глоток, истошные женские вопли, грохот разрываемого пулями металла, сухие щелчки по камню. Буквально три секунды ужасающей тишины, потом снова хлопки одиночных выстрелов, ровно шесть и еще через несколько секунд визг покрышек сорвавшейся с места машины. А еще через мгновение накрыла интенсивная волна запахов – жженая резина, тяжелый пороховой дух, кровь людская и самый ужасный – тошнотворное амбрэ подгоревшего мяса, что порождает только серебро, нанесшее раны моим соплеменникам.

Сбросив с себя саргов, я вскочила и сломя голову понеслась по городским улицам больше не беспокоясь о том, что кто-то сможет нас увидеть. На такой скорости для человеческого зрения мы – лишь размытые темные тени, а закипевшая во мне злость была слишком безотлагательной для того, чтобы помнить об осторожности. Наплевав на брошенные в темном проулке машины, бежала дальше, увлекая за собой покорно следующую по моим пятам Лору и саргов, что обменивались вопросительными порыкиваниями, но остановить меня не пытались. Лишь несколько километров спустя, когда впереди замаячили глухие четырехметровые ворота поместья, первый сарг стремительно обогнал меня и завыл на бегу, требуя распахнуть их перед нами.

Тяжелые металлические створки только начали расходиться, а я уже нырнула в образовавшуюся щель, прыжками преодолела подъездную широкую аллею и запустила оборот только на высоком крыльце дома. Вдохнула глубоко, становясь на две ноги и изгоняя боль от трансформации, которая давным-давно стала чем-то привычным и едва ли заметным, и толкнула дверь, ступая на мрамор холла. Перемахивая через несколько ступенек сразу, поднялась по лестнице и почти пробежала длинный коридор, ступая по почти поглощающему звук шагов ковру. Без стука и промедления распахнула дверь апартаментов супруга и вошла внутрь.

Самого Георга не увидела сразу, ибо сидящая на его массивном письменном столе юная самка, меж чьих широко разведенных ног он уткнулся лицом, полностью скрывала его. Она вздрогнула, захлебнувшись очередным стоном, резко обернулась, и я узнала Камилу – старшую дочь Лоры и мою вторую наибу, коей она в этот миг быть безусловно перестала. Не потому, что решила подставиться моему супругу, отнюдь. Она девочка амбициозная, вот только получается не слишком умная. Мой отец по-прежнему еще сильнейший среди Курта, но все в курсе, что он никак не влиял на статус своих временных любовниц в стае, а постоянных никогда не заводил, как и не допускал появления своих новых наследников, да и формально отошел от дел. Я – вторая по силе в стае, но Камиле для возвышения избранным ею образом уж точно не подхожу. А Георг – третий в иерархии силы среди Курта, плюс по факту вся управленческая власть в стае была в его руках до моего возвращения, и я еще не приняла решение останусь ли. И вторая наиба была об этом в курсе, как доверенное лицо. Забраться в постель сильнейшего самца, досягаемого для тебя – мощнейшее инстинктивное требование нашей животной природы, и я его полностью понимаю, но доверять той, кого приблизила к себе, после того как она легла под моего супруга, больше не смогу. Не оттого, что ревную или чувствую себя оскорбленной – между мной и Георгом нет физической близости, и все в курсе, от оборотней такого не утаишь. И любая другая самка ушла бы отсюда без всякого ущерба себе или своему статусу. Но не моя вторая наиба.

– Уходи! – приказала я Камиле, и как раз в этот момент Лора вошла вслед за мной и набросила на плечи накидку, укрыв от шеи и до ступней.

Заметив свою дочь, спрыгнувшую со стола проктор-прима, Лора глухо и угрожающе зарычала на нее, шагнув вперед. Камила дерзко зыркнула исподлобья, явно не намеренная демонстрировать должное подчинение ей ни как матери, ни как самке, занимающей более высокое положение, и даже осмелилась обжечь и меня взглядом, весьма напоминающим вызывающий, но мне сейчас не было дела до внезапной наглости девчонки. Я глянула со значением на Лору и просто повторила, едва удерживая кипящий внутри гнев и отпуская лишь малую часть своей силы:

– Прочь. Все.

Камилу тут же согнуло пополам, да и Лора низко склонила голову, и обе они стремительно покинули помещение, оставляя нас с Георгом, лишь опустившим взгляд в пол, один на один. И я точно знала, что никому и в голову не придет осмелиться подслушивать под дверью.

– Твой столь внезапный визит чем-то спровоцирован, дорогая? – Георг поднялся из кресла и вытер губы и подбородок салфеткой.

– Ты утверждал, что мы с Эриком можем спокойно вернуться сюда, так как уже несколько лет у нас со стаей Дикаря нет никаких столкновений.

– Так и есть, Эрин, – кивнул уверенно супруг. – Почти четыре года у нас не было…

– Тогда что же такое произошло только что на моих глазах? Шесть саргов Дикаря были расстреляны серебряными пулями.

– Я ни о чем таком не знаю! – сразу же нахмурился Георг. – И уж точно не отдавал приказа делать подобное. Я разве рехнулся, особенно теперь, когда ты и Эрик наконец вернулись в город!

– Тогда кто, Георг? Есть только Курта и стая Дикаря. Кто бы мог взять и убить его саргов? Серебром, Георг, так что это никак не могут быть какие-нибудь разборки с участием людей из-за дележки очередного бизнеса.

– Эрин, я слышу об этом от тебя первой, так что намерен немедленно взяться за выяснение. Не нужно нервничать, дорогая, я со всем разберусь и обязательно расскажу тебе. Иди отдохни, вскоре будут новости, обещаю.

Моя верхняя губа задрожала от усилия сдержать оскал. Как проктор-прим он не имел права говорить мне, урожденной приме, «иди» и вообще велеть хоть что-то. Но как супруг, на брак с которым дала добровольное согласие – да. А еще он мой друг, что пришел на помощь тогда, когда никто бы не рискнул. Так что я справилась с собой и подчинилась.

– Надеюсь, ты не станешь затягивать с выяснением и наказанием.

– Не сомневайся в этом, Эрин.

Глава 2

1987

– Блин, Рус, ты че на стрелке руками не намахался? – окликнул меня от стола удобно уже прибомжившийся на табурете Васька. – Кончай ты грушу эту метелить, ополоснись и с нами пивандрия хлебни. За победу, так сказать.

– Тоже мне победа, поломать десяток оленей бухих, – огрызнулся я, утерев пот. Короткий махач с заранее предсказуемым результатом только растравил мою злость, но нисколько не утолил эту почти постоянно грызущую изнутри лютую пакость. – И не хочу я ваш пивас жрать и вам не советую. Пузо отрастет – хрен свой потом за ним видеть не будешь.

Ну помогли мы решившему заняться бизнесом Лехе, разогнали и зубы с ребрами пересчитали попытавшимся стрясти с него дань рэкетирам, но это же ни хрена не решает. Этих шуганули – придут другие. Если во всей стране вот такой беспредел творится, то вопрос не решается локальным физическим внушением. Может, мы еще и хуже сделали, и в следующий раз Лехин ларек вовсе сожгут, и хорошо, если не с ним самим. Такое паскудство происходит постоянно, вон позавчера в соседнем подъезде целую семью чуть поднявшегося кооператора вырезали, даже детей малолетних не пощадили, твари конченые.

– А на кой мне самому его видеть, главное чтобы стоял бодрячком, и девки его не обделяли. И не прав ты, насчет победы, Рус, вот реально не прав. Их десять рыл было, с цепями и битами, а мы их втроем раскидали. Мы круты, скажи, Тапок!

– Ага, – поддакнул в своей обычной флегматичной манере Потап – здоровенный, выше меня на голову медведина, самый добродушный в нашей компании. Хрен разозлишь его, но раз уж сумел и за друзей – туши свет и ховайся, если успеешь.

– Сдался ты девкам с брюхоми, – смирившись с тем, что дубасить грушу бесполезно для успокоения, я содрал майку, стянул шорты с трусами и встал под душевую лейку, которую сам прифигачивал к потолку.

В трубе побулькало, сверху пошипело, но вода все же пошла, хоть и рыжеватая поначалу. Само собой холодная, у меня ж тут не люкс какой, а самострой, который мы этой весной буквально за неделю над отцовским гаражом с пацанами забахали, как из армии вернулся. Слепили из шлакоблоков, натасканных из стен раздолбанного неподалеку заброшенного склада и того, что нашлось чуть ли не по окружающим помойкам, чтобы было у нас логово для качалки, да и просто позависать своей компанией и с девчонками, которые без особых закидонов. Музон опять же врубай не хочу на какую вздумается громкость, до ближайших домов далеко, окно прямо на пустырь. Круче любой съемной хаты, где соседи бы вечно недовольные вопили и ментов вызывали по поводу и без. Короче, никакого конфликта поколений, мы родоков не бесим, и они нас не щемят и жить не учат. На лето самое то, а до зимы еще чего придумаем, у Васька руки-золото и сварганит нам тут какую-нибудь буржуйку. А больше для счастья и не надо, свобода все неудобства аннигилирует.

– Девкам пофиг есть у тебя пузо или нет, главное чтобы бабло было, – авторитетно ответил Васька и хорошенько приложился, выхлебав полбутылки с горла и удовлетворенно рыгнув. – Вот сам посуди, у кого сейчас самые красивые телки? У этих бизнесменов прибандиченных, которые в красных пиджаках и перстнях да на Мерсах с бэхами. Они сами стремные, толстые и пузатые, плешивые, и стоит небось через раз и вполсилы, а рядом с ними такие… у-хх! И пофиг, что он этой кукле длинноногой в пуп чуть не дышит и в папаши, или вовсе деды годится, потому что забашляет, и она сама и на коленки встанет, и вялого его приободрит и обслужит. А на тебя или меня, вот таких молодцов, в качалке отвисающих, но с ветром в кармане, ни одна из них и не глянет и минетом не порадует. Скажи, Тапок!

– Ага.

– Да нах тебе такая шкура продажная, как у этих новых русских? – фыркнул я, сплевывая воду и завинчивая кран. – Бабки есть – сосет, кончились – на хер посылает. Я сроду с девками за бабки не спал и не собираюсь. Угостить, подарить чего – это я понимаю. А ты ей деньги, а она тебе в штаны лезет – стремота галимая.

– Ой, да иди ты, Рус! – отмахнулся Васька. – Тебе разве жениться на такой предлагают? Нет, мы ж с тобой еще к такому не готовы, в двадцать один год-то. Лично я вообще до тридцати и думать о женитьбе не собираюсь. А если чисто на потрахаться, то эта самая шкура, как ты говоришь, в сто раз круче девок с района. Ну в смысле пока у тебя лавэ есть.

– Гонишь, – выразил я свое мнение, растирая башку полотенцем.

– Не-а. Я тебе это могу аргументированно доказать, – и он принялся загибать пальцы. – Не ломается. Голова не болит. На все согласная. Сама чудеса может в койке творить, потому что опыта ого-го, и если тебе чего там вздрючиться экзотичного, то выделываться не станет, только башляй. И самое главное – сказал ей – все, досвидос, мы закончили, и никаких тебе истерик и предьяв, прогонов про типа залет и явлений со слезами к твоим родокам, типа ты сволочь и обманул бедолажку. Скажи, Тапок!

– Васян, тебя послушать, так вокруг твоего дома прям оцепление из рыдающих по тебе телок, требующих чтобы ты на них женился! – заржал я уже откровенно, натягивая боксеры прямо на мокрое тело и вскинулся, почему-то насторожившись от так и не прозвучавшего обычного «Ага». – Потапыч, че такое?

Наш громила пристально уставился в окно на что-то и нахмурился, выпав из нашей трепотни. Васька последовал его примеру и вдруг негромко присвистнул, пробуждая еще больше моего любопытства.

Подойдя к столу, я тоже выглянул наружу и завис уже сам. По пустырю метрах в ста от моего гаража шла натуральная… ну не знаю даже… княжна. Ни тогда, ни много позже я не смог бы объяснить отчего в мгновенно опустевшей башке родилось именно это слово. Княжна.

Стремительно шагающая, почти летящая над землей изящная до хрупкости фигурка в развевающемся длинном до пят совсем не по нынешней моде светлом платье, с натуральным шлейфом чуть волнистых волос, которые последние закатные лучи окрасили во все оттенки малиново-розового. Лица в намечающихся сумерках было не разглядеть, но от самой ее стати, походки веяло чем-то таким… невиданным, мощным что ли, как если бы каждое ее движение могло породить способный сбить тебя с ног ураган. Я себя таким и ощутил тогда – сшибленным ударившей в грудь и башку волной, хоть и торчал столбом все на том же месте.

– Блин, я чуть не обосрался! – пробормотал Васек как будто откуда-то из другого измерения. – Мне в первый момент почудилось, что эта телка – призрак какой-то.

– А-а-ага, – протяжно поддакнул ему Тапок.

Чушь какая, у них разве глаза повылазили? Да от этой странной незнакомки веет такой интенсивности жизненной силой и реальностью, какой я сроду не чувствовал, и спутать ее с каким-то бесплотным духом… На ее фоне все вокруг и мы сами чудимся скорее уж чем-то недостаточно живым.

– Какого черта она тут бродит, да еще на ночь глядя? – не унимался Васек, а девушка вдруг вскинула голову и посмотрела прямо на нас, как если бы могла видеть и слышать на таком расстоянии. – Приключений на жопу ищет что ли?

Я не мог утверждать с точностью, но кажется ее лицо исказила раздраженная гримаса, потом она стала разворачиваться и осматриваться, словно искала кого-то или что-то.

– Че, может подвалим к девушке и позовем в компанию? – фыркнул оптимист Васька. – Ну или хоть набьемся в провожатые. Авось кому-то что-то перепадет.

Я медленно повернул к нему голову, ощутив прилив внезапной, прямо-таки нечеловеческой ярости. Поднял руку и уставился на свой сжатый до побелевших костяшек кулак, который отчаянно хотелось впечатать в его рот, произнесший такое. Чтобы сразу в кровь, в мясо, с зубами, забитыми в глотку.

Меня аж передернуло от осознания жути собственного инстинктивного порыва, а Васька уставился на меня, изумленно моргнув.

– Рус, ты чего это? – спросил он, наблюдая, как я медленно, через силу заставляю разжаться свой кулак.

Потап издал какой-то невнятный вопль, подаваясь в сторону окна и возвращая пустырю и незнакомке наше с другом внимание. А там уже было на что посмотреть. Из-за ближайших кустов бодрой рысью выбежало человек семь крепких мужиков, обряженных как ниндзя из западных боевиков – во все черное и даже хари замотаны, одна щель для глаз. Причем все они были вооружены кто чем – цепями, прутами длинными из арматуры, даже вилы у одного были. И все как один ломанулись на мою незнакомку, недвусмысленно изготавливаясь атаковать.

– Это че за нахрен? – сипло и офигевше спросил сначала Васька, а потом заорал во все горло: – Да вы охренели что ли, беспредельщики долбанутые! А ну стоять!

Меня практически бездумно, без команд от разума, мотнуло вглубь помещения, к стене с прислоненным грифелем от штанги, а в следующую секунду я уже выпрыгнул в раскрытое окно, разметав ногами все со стола.

– Рус, ты рехнулся?! – завопил вслед Васька, – Смотри сколько их!

Я и смотрел. Резал и крушил мысленно. На бегу. Осознавая, что опаздываю безнадежно. Девушка, увидев нападающих, развернулась и рванула в обратную сторону, но там как из ниоткуда встала цепь из десятка точно таких же ряженых уродов. Она завертелась, понимая, что в западне, и как раз в этот момент первый из бегущих агрессоров оказался на нужном для атаки расстоянии и размахнувшись, хлестнул ее тяжеленной цепью.

Из моей глотки вырвался рев безумного отчаяния. Никогда раньше, даже в самой жестокой драке с однозначно превосходящим во всем противником я не испытывал подобного. В такие моменты накрывало только холодной неутолимой яростью. А сейчас я рвал мышцы, заставляя себя мчаться быстрее, чем когда-либо в жизни, но не успевал, и от этого сердце раздирало именно отчаянием. Как если бы каждый удар по незнакомке был в сотню раз более лютым ущербом моей шкуре. Как если бы погибни сейчас она – и мне нет смысла больше жить.

На счастье, девушка была не такой уж и беззащитной и двигалась, уворачиваясь от ударов всего оружия с неимоверной просто скоростью. Подныривала, прыгала, кувыркалась в воздухе, короче творила натуральные чудеса уклонения, а такой толпой нападающие скорее уж мешали друг другу, чем действовали слаженно. Однако полностью избежать ущерба ей не удавалось – платье стремительно превращалось в окровавленные лохмотья и наверняка должно было мешать ей.

С воплем я наконец достиг места схватки и снес урода с вилами, врезав грифом ему по башке. Судя по тошнотворному влажному хрусту, приземлился он почти стопроцентным трупом, но мне сейчас на это было срать. Поймал лишь на мгновенье взгляд девушки, прочитав в нем почему-то досаду, я ломанулся на следующего, тем более что как раз подвалили десяток перекрывавших путь к ее бегству ряженых, и схватка закипела с новой силой. Я размахивал грифом, как хренов адов сенокосец, бил с разворотов ногами, хреначил локтями и коленями, но эффект неожиданности был уже потерян и противостояли нам явно не лохи какие-то неумелые. Как я ни пытался прорубиться к моей незнакомке, противники оттирали нас друг от друга все дальше.

Ее вопль боли чуть не ослепил меня, и сам я почти словил арматуриной по черепушке, увидев, как девушку выгнуло от доставшего-таки удара по спине цепом. Не теряя и мгновенья, пока она справлялась с дикой болью, что испытывал когда-то и на себе, нападавшие скоты навалились скопом, буквально затаптывая, замешивая в кровавую кашу хрупкую фигурку. Девушка рухнула на землю, а они все били-били-били.

Я ослеп-оглох-заполыхал, кинувшись на них, крушил, пинал, рвал, давил, убивал-убивал все и всех, до кого дотягивался и опомнился только вспышкой осознав, что смотрю в посиневшее от удушья лицо Васьки, с которого меня безуспешно старается содрать Потап.

Разжав руки, я стряхнул с себя друга и, шатнувшись из стороны в сторону, обвел мутным взглядом место схватки, ища мою незнакомку. Нашел ее уползающей к ближайшим кустам. Вся изломанная так, что смотреть на это было адски больно, невыносимо, неузнаваемая от ран и крови, она цеплялась пальцами за траву и упорно подтягивала свое разбитое ублюдками тело, скрежеща зубами.

– В Скорую звоните! – сипло каркнул я друзьям, бросаясь к ней.

Руки тряслись, сердце заходилось в истошном грохоте, потому что ее вот такую израненную и тронуть было страшно. Перевернул осторожно девушку на спину, она вскрикнула и обмякла. А я поднял ее на руки и пошатываясь понес к гаражу.

– Рус, ты долбанулся? – прохрипел растирающий горло Васька.

Им с Потапом тоже досталось, но именно благодаря их вмешательству ряженные гады валялись мертвыми на траве, а не я и моя незнакомка.

– Положи ее! Она же вот-вот помрет, если не уже! Они ее размолотили в мясо, посмотри! Какая на хер Скорая, надо валить отсюда, я садиться из-за этих психов ряженых и девки неизвестной не собираюсь!

– Я сказал – звоните в Скорую! – упрямо повторил я, вглядываясь в изуродованное ранами лицо девушки и ковыляя вперед.

Она дышала с влажными хрипами и тяжелым посвистом, на губах пузырилась и пенилась кровь и действительно выглядела человеком в полушаге от смерти. И вдруг открыла глаза – пылающее золото, луч солнца сквозь толщу льда, торжествующий насыщенно-желтый весенний цветок, живой, сияющий гранями драгоценный камень в отблесках пламени, яркие и поразительно ясные для кого-то в ее состоянии. А я обмер, окаменел, лишился дыхания, застыл на месте навечно, примороженный той необъяснимой, невозможной силой, что на меня обрушилась в ее пристальном взгляде.

– Отпусти, – не попросила – повелела она, и мои колени подогнулись, прежде чем я осознал, что опускаюсь и кладу ее на траву, исполняя приказ.

– Рус? – окликнул меня Васек неуверенно.

– Все прочь! – произнесли следующий приказ разбитые девичьи губы, но вот против него все во мне взбунтовалось.

– Тапок, Васек, валите в гараж и ждите меня, – велел я друзьями, не отрывая от нее взгляда.

– А как же с этими… – начал Васька, но я только зыркнул на него, и он все понял.

– Ты. Уходи, – приказала снова девушка мне и даже издала нечто вроде угрожающего рычания, но ее тут же выгнуло от боли.

– Нет, – мотнул я головой.

– Тогда… покойник… – выдавила она и внезапно перекатилась с воплем муки подальше от меня прямо под развесистый куст, становясь почти невидимой в сгустившихся сумерках.

Я на четвереньках хотел переползти за ней, но остолбенел, отказываясь верить в то, что видел. С кошмарным звуком очертания ее хрупкого тела менялись, суставы щелкали, принимая иные углы, ломаные кости срастались, а окровавленная и истерзанная ранами кожа покрывалась светлой шерстью. Длилось это дикое чудо считанные секунды, а потом все откатилось назад и передо мной снова лежала без чувств на траве девушка. В крови и лохмотьях, бывших недавно ее платьем, трясущаяся до лязганья зубов, но уже без единой видимой раны или торчащей сквозь кожу сломанной кости.

– Охренеть-охренеть-мать твою это как?!!! – шлепнулся я на задницу, пялясь на нее в полном шоке.

– Если расскажешь об этом кому-то – умрешь сам и угробишь всех, кто узнает, – сказала, не открывая глаз… существо тихим и вроде бы слабым голосом, но я всей шкурой и костями почувствовал мощь и весомость каждого слова. – И никаких врачей… Или убью… Просто время…

– Да я пока в психушку не собираюсь, чтобы о таком кому рассказывать, – внезапно успокоившись, ответил ей, но похоже она уже не слышала – окончательно отрубилась. – Сначала шевелиться опять смоги, а потом уж угрожать будешь.

Подняв ее опять на руки, я пошкандыбал к гаражу. Поднялся боком по узкой лесенке, чтобы не притереть ее к стенам, а то может она только снаружи вся зажила, а внутри болит все адски и застал разве что еще по потолку не бегающего Ваську и смиренно сидящего Потапа.

– Да нахрена ж ты ее еще и сюда припер! – от возмущения и паники голос друга аж петуха дал. – Чтобы менты кровь ее потом тут нашли? Мало мы и так уже замазались? Че делать-то будем вообще? Когда этих жмуров найдут, то к тебе и придут сразу, Рус! У тебя окно туда прямо выходит, и все знают, что мы тут вечно отвисаем, да и репутация у нас опять же…