Текст книги "Мёртвый поводырь"

Глава шестая

Через несколько месяцев после убийства Бутырина неожиданно объявился Денисов Николай. С опухшей физиономией, на которой резко выделялись красные набрякшие веки, с давно не чесаными волосами, где, по всей вероятности, разгуливали насекомые, зашёл он в кабинет Дмитрия Кустова. Следователь с интересом посмотрел на вошедшего. Николай был корноухий, вдобавок нос у него был сворочен на бок как следствие его задиристого нрава.

– Я от супружницы своей и прямо к вам, гражданин следователь. Моя баба, чёрт её забери, совсем охренела, на порог не пускает, как собаку. Талдычит одно, будто я Бутырина на тот свет отправил. Не мог я стерпеть такого поклёпа, вот и явился к вам собственной персоной. Он громко икнул, смахнул рукавом старого клетчатого пиджака дрожащую соплю на кончике шишковатого носа.

– У нас в деревне, хлебом не корми, будут бабы молоть всякую чепуху. Вы что взаправду меня убийцей считаете? Что ж я и в каталажку загремлю ни за понюх табаку?

Интуиция Дмитрию ясно подсказывала, что Денисов, на которого у него сначала пало некоторое подозрение, скорее всего тут ни при чём. Он только сейчас приметил у него ко всем прочим физическим недостаткам ещё и заячью губу.

«Теперь мне понятно, почему этот ещё сравнительно не старый мужик трётся под бочком у сварливой грымзы».

– Никто вас, гражданин Денисов, не считает убийцей, – сухо заметил он, – но почему вы вдруг исчезли именно в тот день, когда вашего соседа обнаружили в доме мёртвым? Ведь вас видели с Алексеем на речке. Расскажите-ка всё по порядку, ничего не утаивая от следствия.

– Так я и знал, что этот трепло Культя будет чесать языком всякие небылицы про меня, потому и спрятался у одного ханыги. Он в соседней деревне живёт. Я сразу подумал, что будут меня подозревать, что это я, дескать, Лёху в жмур-парк отправил. А на кой ляд мне это делать! Лёха был мужик мировой, мне, может быть, его жальче всех, – он забавно шмыгнул носом, сглотнул слюну.

– Да вы суть излагайте!

– Я и так эту самую суть. Вы лучше, гражданин следователь, скажите, заарестуете меня, али нет? Если в каталажку всё равно загремлю, то на кой хрен я тут у вас буду рассусоливать! – Николай зябко поёживался, бросая на Кустова тревожный взгляд. Настроение, надо сказать, у него было прескверное. Три дня назад он с приятелем, у которого обитал в последнее время, одним махом опорожнил две бутылки подпольной китайской водки и до сего дня ему не удалось опохмелиться.

– -Мне, господин следователь, – заячья губа обиженно шевельнулась, и Николай затрусил было к выходу, но у порога обернулся, – не резон, блин, мочить свою репутацию. Сроду я за решёткой не сиживал. Маненько обожду.

– – Можете не беспокоиться, гражданин Денисов, для того, чтобы вас посадить, у меня должны быть против вас довольно веские улики.

А то, что вас видели с Бутыриным перед его смертью, ещё мало о чём говорит.

Денисов успокоенно икнул, воспрянул духом и со всего размаху плюхнулся на стул, вытянув свои жилистые нескладные ноги в потрёпанных ботинках.

– Выходит, блин, зря я скрывался у этого старого хрена, чтоб ему подавиться, скупердяю проклятому! Всё, всё, не серчайте, начинаю рассказывать. Так вот, в этот день мы договорились пойти с Лёхой на рыбалку. Если б вы знали, какой Лёха заядлый рыбак! Не чета мне. Я ведь так себе, балуюсь иногда. Собрались мы с утра пораньше, снасти прихватили, само собой – бутылочку. Лёха накануне получку получил, колбаски шмат взял, в общем, затарились, нехило. Пришли на речку, часа два промаялись, ни черта не клевало. И погода, как на зло, стала портиться. Ветер, чертяка, подул, то ли снег пошёл, то ли дождь, ни хрена не разберёшь. Апрель, а весной и не пахло.

– Однако, вы, гражданин Денисов, порядком путаете, – вмешался Кустов. Красноречие Николая начало его уже несколько утомлять.– Алексей, если мне не изменяет память, погиб 31 марта.

– Чуть, блин, не забыл, – спохватился Денисов, – и впрямь, стало быть, дело было 31 марта, а я вам мозги пудрю. Ну да какая разница! В общем, сели мы под мостиком, чтобы подзаправиться как следует. Лёха опрокинул две рюмашки и начал горячку пороть. Упрекал, что я целый год должок ему никак не могу вернуть. Мол, сын в старший класс переходит, одевать надо парня, а я, несознательный элемент, резину тяну. Вообще он парня своего любил очень, всё время хвастался, что Денис артистом будет, поёт хорошо.

– Однако тёща его подчёркивала, что зять на родного ребёнка волком смотрел. – Кустов, не спеша, вытащил из кармана пачку отечественных сигарет, испытующе глядя на Денисова.

– А – тёща, – пренебрежительно воскликнул Денисов, – это такая мегера, удивляюсь, как он вообще с ней под одной крышей жил. Видать, Ксюху здорово любил, и чем только она его приворожила, одни глазюки, а больше ни хрена хорошего, один выпендрёж.

– Так вот, он тогда сильно на меня осерчал, на него, блин, это было не похоже, всегда смирный, как телёнок. А под конец даже пригрозил, что ты, мол, пёс шелудивый, попомнишь меня. Не знаю только, на что он намекал, может, поколотить меня собирался, он ведь рослый был, чертяка, я против него – куцый щенок. Пока он на гавно изводился, я лихорадочно соображал, где раздобыть деньги. С работы меня, блин, попёрли, а устроиться нынче чёрта с два куда можно. Я, грешным делом, думал, что сосед по доброте своей запамятовал про должок, молчал ведь, как рыба, всё время, а тут его прорвало на мою голову. Когда мы с ним сидели под мостом и громко так балакали, я увидел, что к берегу направлялся Культя, но, завидя нас, он шустро повернул назад. Обратной дорогой мы шли молча. Лёха дал мне месячный срок, насупился, как бирюк. А я вообще после его ультиматума хреново себя чувствовал, даже выпить захотел.

– Уже после того, как мы с ним расстались, и я пришёл домой, то вдруг смекнул, а у меня, гражданин следователь, вообще позднее зажигание, а что, если мы с ним, коль за душой у меня нет ни хрена, натурально рассчитаемся, сейчас, сами знаете, это в моде. У меня в сарайчике мотоцикл давно стоит, удивляюсь, как он ещё не проржавел. Старый, но ездить на нём можно. У Бутырина же даже захудалого транспорта не было и в помине, они ещё только собирались купить машину. Вот, кумекаю, мотоцикл и пригодится ему пока.

– – Э, думаю, где наше не пропадало! – и мухой побежал к соседу.

– Так-так, не припомните, через сколько времени это было?

– Ей богу, точно я вам не скажу, память у меня, как дырявое ведро, но ежели примерно, то… – Денисов звучно высморкался, почесал за ухом. – Где-то часа, кажись, через три, я ещё принял рюмашку-другую и отлёживался сначала на кровати. Ну, так вот, постучал я к Бутыриным, но, чёрт побери, мне никто не открывал. А я точно знаю, что Лёха должен быть один. Жёнка с матерью, он мне сам сказал, в город подались, а пацан их куда– то уехал. Тут терпение моё лопнуло, затарабанил я, что есть силы, думаю, что он, наверное, чертяка, дрыхнет без задних ног. А мне не терпелось поделиться с ним своим планом, я не сомневался, что он согласится. Мыслимо дело, километра два он топал каждый день на работу. И тогда я пнул ногой дверь, а она, оказывается, и не заперта была.

– И верите ли, чуть кондрат меня не хватил, нервишки-то у меня того, как у бабы беременной, растрепанные. Смотрю, мой сосед растянулся на полу, а кровищи с него накапало – жуть, как с резаного хряка. Стою я дурак дураком, словно столбняк на меня напал. Ну, думаю, влип ты, Николай Иваныч, как петух во щи, влип. Если б ещё не Культя. Так никто не знал, что мы с ним на рыбалку пошли. Он хотел жёнушке своей этот самый, как его, сурприз сделать. Он ведь и уху лучше всякой бабы мог сварганить. Вообще, должен заметить, гражданин следователь, бабы на Лёхе верхом, как кобылицы, ездили. Я когда стоял, как истукан, даже слезу из себя выдавил, хотя и не плаксивый вроде. Но вовсе не из-за Лёхи прослезился, себя шибко жалко стало. Пронюхают, думаю, что я с ним был, скажут, что я укокошил его. Ну и жизнь, ядрёна-вошь, какая штука коварная! Недавно, к примеру, Лёхе что-то надо было, про деньги долдонил, а теперь, выходит, ни хрена ему не надо. Неводушевлённый предмет. Я вот тут с вами беседую по душам, а у самого лягушки квакают в животе. А ведь точно знаю, что моя хорошая милая старая карга нынче блины стряпала. Запах их учуял, когда ступал на порог. Вы уж, господин следователь, бумаженцию мне какую-нибудь всучите, что меня не заарестуете, а то она, старая перечница, язва хорошая, арестантом меня обозвала и голодом морит.

– – И что же дальше? – подстёгивал его Кустов.

– – А то, что дал я такого стрекача, будто за мной табун лошадей гнался, давно так не бегал. Думал, меня подозревать будут.

– А не припомните ли, Денисов, – перебил его Дмитрий, – когда вы выбежали из дому Бутыриных, калитка и дверь были распахнуты?

– А хрен его знает. Кажись, закрыты, точно не помню. В общем, меня по башке тогда точно током шибануло. Я, грешным делом, подумал, что у меня этот, как его… инфарк микарда кажись.

После ухода Денисова Дмитрий задумался. Дело об убийстве Бутырина в связи с истечением срока было приостановлено, и теперь оно его, по правде говоря, занимало лишь со следующей точки зрения: сколько раз ещё он может встретиться тет– а– тет со смазливой и гордой вдовушкой. Вначале он мечтал о том, как бы завести с ней лёгкую, ни к чему не обязывающую интрижку. « Из-за одних глаз её, которые точно не от миру сего, да чудных ямочек, придающих женственному лицу какое-то детски-наивное, загадочное выражение, я, пожалуй, готов застрелиться, – сказал он сам себе задумчиво, впрочем, с блуждающей улыбкой на тонких губах.

– Всё-таки эта сквалыга, мать Бутыриной в какой-то степени, по-моему, права. Странный у них мезальянс. Она такая красавица, с интеллектом, он для неё был совершенно прост, её покойный муж. Ну что ж, браки не всегда бывают равные, можно подумать, что мы с моей супругой подходящая пара, – глубокомысленно заключил он вслух, собираясь домой.

Пока Дмитрий раздумывал, с какого боку лучше всего подступиться к запавшей ему в сердце синеглазой Ксении, последняя между тем продолжала витать в облаках, вкушая ни с чем не сравнимый плод ирреальной любви. Впрочем, всякий раз просыпаясь, она уже начинала потихоньку сомневаться, верно ли, что это во сне с ней происходят такие изумительные вещи, от которых, как на качелях, захватывает дух?

– Что примечательно, Алексей появлялся всегда вовремя, как раз тогда, когда во сне ей угрожала какая-то страшная опасность, и надо было её срочно спасать. Однажды ей снилось, будто началась война, кругом стреляло, ухало, взрывалось, злобно свистели пули над головой, металось дикое небо в зареве огня, а на крошечный пятачок земли, где она чудом держалась, оглушённая, сжавшись в комочек, с одной только тоскливой мыслью, что всё кончено, что вот она и смерть, о которой столько передумано, ехидно оскалилась, со всех сторон надвигались громадные танки. И в самый критический момент бог знает откуда, словно из-под земли, появлялся её драгоценный супруг со своей неизменной снисходительной улыбочкой и уносил бережно её на руках подальше от страха, туда, где была незнакомая райская жизнь, полная соблазна, где всё цвело, зеленело, где один только запах цветов, смешанный с запахом мандаринов, неистово кружил ей голову. Где с шумом плескалось о берег ленивое море и что-то нежно нашёптывали друг другу, наверное, о любви кипарисы. И где никого не было, кроме них.

– Она ласкалась к нему, как избалованная кошечка, которая отлично знает, что за проделки свои получит ещё и поцелуй. Она то и дело дёргала его игриво за уши, верная своей любимой привычке, когда они были достаточно молоды и невинны, трепала за чуб, щипала подбородок, канючила, чтобы он подольше поносил её на руках.

– – Меня уже давно ты не носил, – жаловалась она, осознавая всю нелепость данной претензии, – и цветы теперь никто не дарит. Ведь только ты меня баловал. И вообще, – капризно перечисляла она свои серенькие будничные заботы, – знаешь, как мне ужасно трудно? Без тебя! Недавно, представляешь, страшный ливень был, полный погреб воды набрался. Денис не захотел помогать, мать жаловалась, что поясница болит, а мне одной, знаешь, как тяжело?

Он сочувственно слушал, как она изливала жалобы, иногда поддакивал, и вдруг загадочно улыбнулся, показывая знакомый синеватый, чуть обломанный передний зуб.

– А букет тебе, любовь моя, я всё-таки принёс.– И он протянул ей чудесные белые розы, от аромата которых у неё приятно закружилась голова.

– И ещё что-то есть для тебя! Угадай! – торжественно провозгласил он, чуточку поддразнивая её. Наслаждаясь её смущением, он вытащил что-то круглое, аккуратно обёрнутое в светлую бумагу. Весьма заинтригованная, она, ахая от изумления, следила за каждым его движением.

– Помнишь, ты мне всё время твердила. Что очень любишь слушать Свиридова. Особенно, если мне, малышка, не изменяет память, тебе сильно нравится его музыка к повести Пушкина « Метель» и конкретно увертюра « Тройка». Он лукаво смотрел на неё.

– Так вот я достал всё же эту кассету.

– Где? – поражаясь, воскликнула она, предполагая, что он просто волшебник, которому все преграды нипочём, если дело касалось жёниной прихоти.

– Там! – опять неопределённо, как и в прошлый раз, нехотя протянул он, и от этого его странного тона у неё по спине побежали мурашки.

Она, чтобы защититься от него самого, поспешно прижалась к нему, впрочем, ни на минуту не забывая, что происходит всё это во сне.

Ксения прекрасно видела по его насупившемуся лицу, что он, как и прежде, не расположен разглагольствовать о своём настоящем местопребывании, очевидно, было нечто такое, что мешало ему раскрыться перед ней. А, может, у них там, в другой жизни свои какие-то законы. Нет, она совершенно запуталась.

– Ну, какая тебе разница! Главное, что ты сейчас будешь слушать свою любимую мелодию.

Глядя на его знакомое и незнакомое лицо, на страдальческую гримасу, на то, с какой мукой наблюдал он за ней, Ксения прислушалась, замирая. И вот откуда-то издалека полилась чарующая музыка, под волшебным влиянием которой она всегда приходила в поэтическое настроение.

В этот раз, когда они лежали, умиротворённые, мокрые после купания, усталые, измазанные в песке, он словно задался целью удивить её ещё более изощрёнными сексуальными приёмами. Он проделывал с ней такое, о чём она никогда ни от кого не слышала и не видела даже в самых дерзких порнофильмах, однако всё это не очень её радовало и доставляло удовольствия, тем не менее она мужественно переносила все эти новейшие ласки просто потому, чтобы угодить ему, своему бесценному призраку, ибо смертельно боялась, чтобы он, не дай бог, не исчез безвозвратно. Правда, смело упражняясь на любовной ниве, Алексей ни на миг, очевидно, не забывал, с кем имеет дело, потому что не забывал нашёптывать ей трогательные слова, типа: « мой птенчик», « малышка», «мой зайчонок», «лепесточек мой» и при этом нежно держал за руку, гладил лицо, влажные волосы, с упоением целовал глаза, маленькие, почти детские ступни. Она с блаженной улыбкой лежала на траве, а где-то вверху раскачивались мандариновые деревья в такт их движениям. Эта его мужская ненасытность, в которой было что-то одновременно и от дикого зверя, который, ухватив добычу, стремился одним махом с ней расправиться, и от лукавого домашнего кота, который, поймав кошку, ещё хочет с ней поиграть, её бесконечно удивляла. В ней, как ни странно, шевелилась ревность, воспалённое воображение услужливо подсовывало картину, где он вот также, быть может, нетерпеливо и страстно ласкал не её, а другую, наверное, знойную женщину, и та, другая, замирала в его крепких объятиях. « Все они мужики одного поля ягода. Сейчас со мной, а на стороне, небось, есть другая… двойная игра… а ещё твердит, что любит…»

– Ты где это так научился? Браво, просто браво! Раньше, как медведь, был неуклюж! – с грубоватой прямотой выговаривала она, высвобождаясь из его объятий.

«Обманщик какой! С другой наловчился, а на мне практикуется».

«Извращенец ты! Ненасытный сексуальный маньяк! Садист! – со злорадством кричала она, – я больше с тобой не буду, ни за что… потому что ты с другой тоже…

Однако он, не обращая на её истеричные реплики внимания, настойчиво притянул к себе, вновь раздевая её. И опять по телу её пробежал горячий ток, и вся она напряглась, как пойманный зверёк, а сердечко резко ворохнулось где-то у самого подбородка и вдруг замерло.

– Напрасно ты на меня шипишь, малышка, я и раньше мог так. Просто, как бы это тебе объяснить… ты была для меня вроде святой что ли тогда, я тебя стеснялся, понимаешь, ты холодная была.

– Так я у тебя одна? Поклянись!

– Ты всегда у меня одна, как солнце одно, как небо, как луна, – с пафосом провозгласил он, заключая её в объятия, и они, примирённые, опять взялись за руки и побежали купаться. Уже в воде она вскарабкалась к нему на колени, обхватив одной рукой за шею.

– А помнишь, после свадьбы я жутко боялась тебя как врага. Ты, наверное, и не подозревал, что я шла на кровать, как на плаху. Сдуру вообразила, что я умру, не помню от кого, я слышала, что это ужасно больно.

– А я утешал тебя как мог, говорил, что с недельку можно и просто так вместе полежать, чтобы ты ко мне сначала привыкла.

– А я и после той недельной отсрочки, помнишь, торговалась с тобой, как на базаре, чтобы только ты не приставал ко мне ещё недельку.

– Да я тебя ещё месяц не трогал, терпел, – напомнил он ей и мило улыбнулся.

– Клавдия со смеху покатывалась, когда я рассказывала, что у нас долго ничего не получалось. А ты ведь не верил, что я девочкой была? Понимаешь, в чём дело. Я не то, чтобы не верил, просто у меня не укладывалось в голове, что такая умная стройная красивая девушка, за которой наверняка сотня парней увивалась, и вдруг устояла, тебе ведь уже двадцать три было. Ну ты и свинтус порядочный! Просто я раньше считала отношения между мужчиной и женщиной каким-то постыдным занятием. О, ты не представляешь, какой я наивной дурочкой была. В шестом классе, когда подруга мне сообщила, как это происходит между людьми противоположного пола, я была прямо в шоке. Ты, мой друг, хорошо знаешь, что я больше романтическая натура, нежели, как другие, чувственные. Я ужасно дремучая была и сама себе дала слово, что никогда этим не буду заниматься.

– О-ля-ля! А слово-то мы не сдержали!

Через некоторое время, исчерпав запас красноречия, она вдруг почувствовала, что он порывается уйти. Невзирая на умоляющее выражение её лица, на то, что у неё вот-вот польются слёзы ручьём, он наконец решительно поднялся, стряхнул с брюк налипший песок, и она отчётливо поняла. Что даже её любовь к нему бессильна перед неведомой силой, всё время их разъединяющей. Он уже уходил от неё своей знакомой вразвалочку походкой, – нет в мире ни у кого такой походки, – наклоняясь вперёд и слегка покачивая широкими плечами, чтобы хоть на миг его ещё удержать, она отчаянно крикнула ему вслед:

– А поцеловать!

К подобным уловкам она прибегала в годы далёкой молодости. Но, похоже, сейчас он слишком зачерствел и данными ухищрениями его абсолютно не проймёшь. Правда, он вернулся, впопыхах, как будто его кто-то подстёгивал, чмокнул её в губы, помахал рукой, растворяясь бог знает где.

– Однако поганый народец, эти мужчины, – погрузилась она в печальные размышления.– Я как дура разоткровенничалась перед ним, а он взял, да испарился спокойненько.

Уже занималось тусклое утро, когда она поспешно вскочила с постели, наполовину ещё пребывая в том своём странном мире. Привычное размеренное тиканье будильника, спокойный шум деревьев за окном, мягкий голос диктора по радио, чумазая Кешкина мордашка, просунувшаяся в дверь, – всё это ей подсказало, что сейчас по крайней мере она уже не спит. Она быстро накинула на себя платье и стала торопливо собираться на работу, по привычке жуя на ходу вчерашнюю яичницу. Стрелки часов показывали восемь, а в половине девятого у них сегодня, как обычно, должна проходить планёрка. Не хватало ещё опоздать. Она машинально сунула ноги в туфли и уже было направилась к выходу, припудривая на ходу покрасневшие веки и подкрашивая бесцветные губы, но тут взгляд её вдруг упал на трельяж. В большой хрустальной вазе, её ещё десять лет назад подарили сослуживцы, красовались ослепительно белые бутоны роз. Она так и затрепетала, узнав эти великолепные цветы из сна.

– Что за наваждение! – Она даже глаза протёрла от удивления, потрясённая увиденным. Ухватилась за косяк, чтобы ненароком не упасть. От волнения у неё закружилась голова. Нет, она точно спятила с ума, только боится себе в этом признаться. «Романтичная интеллектуальная натура, – с иронией подумала она, – а фактически чокнутая баба.»

С затуманенной головой она поплелась на кухню, где у них был погреб, приподняла крышку, чтобы проверить, сколько воды уже набралось после затянувшихся ливней, и едва не вскрикнула. Только вчера, она прекрасно это помнила, вода подбиралась к самому полу, теперь дно было абсолютно сухое.

Дорогой ошеломлённая Ксения ни о чём не могла думать, кроме, как о чудесах, происходящих в доме. Нелепые мысли гнездились в голове. «Если Алексей пусть по пустякам, но всё-таки меня опекает даже с того света, то, чем чёрт не шутит, может, мне попробовать его удержать, во сне сначала, разумеется, а там, кто его знает… надо прежде всего разобраться, почему он от меня так быстро уходит, хотя я вроде бы не скуплюсь на ласки».

Надо сказать, что с потерей мужа в ней исподволь назревало прежде незнакомое болезненное чувство: к благополучным замужним женщинам, как, впрочем, и к женатым самоуверенным мужчинам, которым, словно нарочно, когда они с ней общались, ничего умного не приходило в голову, как с эдакой слащавой улыбочкой демонстрировать свои счастливые супружеские отношения, она стала относиться с плохо скрываемой неприязнью.

Если, к примеру, при ней чей-то опытный муж просто заботливо укутывал зябко поёживающуюся свою половину, при этом что-то сюсюкал, а ещё хуже лез к своей жёнушке со слюнявыми поцелуями, она воспринимала подобные телячьи нежности как оскорбление своей личности и в такие моменты испытывала смертельное желание подойти к этим лицемерным голубкам и побольнее их чем-нибудь огреть. Чего греха скрывать, она испытывала мучительную зависть к женатым и замужним людям, как испытывает её нищий к тем, у кого шелестят в карманах купюры.

Рассуждая с грустью сама с собой о превратностях жизни, Ксения и не заметила, как чуть ли не из-под носа у неё вынырнула новенькая шикарная иномарка; в испуге она шарахнулась в сторону, а мордатый водитель погрозил ей волосатым кулаком.

– Куда, бабка, прёшь! Слепая, что ли!

«Вот уже и в бабки записали, поздравляю, подружка! Впрочем, может, этот дурак меня толком и не разглядел».