Текст книги "Свидетель"

«Одному Богу известно, что думает этот человек обо мне!»

Чтобы хоть чем-то себя занять, я принялась рассматривать вещи, которые до этого безразлично сложила в шкаф, примерила. Короткое черное платье с открытой спиной я надела последним. Оно село, как влитое, подчеркнув фигуру. «Слишком откровенное», – подумала я и хотела уже потянуть за боковую змейку, чтобы разоблачиться, как где-то совсем рядом раздалась трель мобильного.

Я дернулась на звук, но остановилась: мне четко сказали – не подходить к телефонам. Трель повторилась. Долгая и настойчивая.

На десятый звонок я не выдержала и приоткрыла дверь – «старческий» телефон лежал на ковровой дорожке. За громкими ритмами музыки, наполнившими дом от подвала до крыши, его никто не слышал. Сотовый опять зазвонил, затем с того же номера пришла смска: «Валера, срочно перезвони!»

Я закусила губу: вдруг что-то важное? Немного поколебавшись, решила спуститься в кухню и оставить телефон там, чтобы Валера скорее нашел его.

Крадучись, я пошла по служебной лестнице и, дойдя до пролета между первым и вторым этажом, услышала сквозь музыку баритон Валеры. Затаилась. Его голос стих, я осторожно вытянула шею и глянула вниз. И тут же пожалела об этом: он был в столовой. Не один.

В джинсах и без рубашки Валерий стоял, облокотившись о стол и равнодушно наблюдал, как перед ним обнимались и целовались две едва одетые девушки, красивые и холеные, с какими не столкнешься на улице в разгар дня. Рядом на тележке с серебряной ручкой беспорядочно толпились бокалы и снифтеры, вино, коньяк, шампанское в ведерке со льдом и огромная бутылка виски с квадратными углами. «Вот значит как „отдыхает“ молодой миллионер, которому все позволено!» Сожаления за утреннее признание обрушились на меня. Ощущение пошлости, мерзости и… возбуждения заставили замереть. Я отвела от вакханок глаза, и тут же почувствовала взгляд.

Мы смотрели друг на друга всего лишь секунду. Губы Валерия сомкнулись в тонкую злую полоску, черты заострились, как у хищника перед атакой.

– Пошли вон отсюда! – раздалось его громогласное. Послышался шелест купюр, брошенных на столешницу.

Поддавшись внезапному, неконтролируемому страху, я развернулась и побежала наверх. В нахлынувшем ощущении жертвы свело мышцы, запульсировала в висках кровь.

Валерий настиг меня у двери в комнату. Схватил за руку, резко развернул и прижал к стене. Теряясь при виде ярости в черных глазах, я пробормотала:

– Извините… Только хотела вернуть ваш телефон… Извините… – и тут же почувствовала, как его вторая рука сдавила мне горло. Вдохнуть не удавалось. Мысль о мести и Матхураве мелькнула и исчезла. Мои глаза расширились от ужаса.

– Стерва! Я говорил не подглядывать за мной! – рявкнул он. Мне в лицо пахнуло концентрированным алкоголем.

Валерий ослабил хватку и втолкнул меня в комнату. Ударившись о стену, я упала на колени и закашлялась. Он шагнул ближе и начал расстегивать ремень, говоря зло и угрожающе:

– Ты хотела продаться подороже? Так давай, покажи, на что способна.

– Не надо. Уходите! – только выдавила я, закрываясь руками и не веря, что это происходит со мной.

– Цену набиваешь? – гаркнул он в пьяном угаре, совершенно невменяемый. – Не выйдет. Сначала тест-драйв.

– Уходите, пожалуйста, не надо! Прошу вас! – расплакалась я.

Я была поражена страхом и призрачной виной, парализована ими. Валерий склонился надо мной и, дернув за косу, заставил посмотреть на него снизу вверх.

– Что, думаешь, красивой фигурки и мордашки достаточно, чтобы богатый идиот раскошелился? Захотела жить в шоколаде?

– Мне не нужны ваши деньги! – хрипло вскрикнула я, задыхаясь от обиды и негодования.

– То-то в покупках ты не стеснялась, – он кивнул головой в сторону шкафа и ядовито оскалился.

Я подскочила, закричала во весь голос:

– Помогите!

Он поймал меня и закрыл ладонью рот.

– В доме никого нет. Только я и ты, – сказал Валерий.

Обливаясь слезами, я попятилась и, споткнувшись, упала на кровать. Грубый и яростный, он навалился всем телом. Задрал короткое платье и… позволил себе всё, что хотел.

В пьяном, унизительном, беспощадном насилии, которому не было конца и края, я, зажмурившись, повторяла:

– Не надо. Не надо…

Пока не потеряла сознание.

* * *

Когда я пришла в себя, уже рассвело. Валерий спал прямо на мне, сдавливая тяжестью. Было трудно дышать. В первый момент подумалось, что теперь все равно, дышу ли я. Потому что я была неживой, грязной, пропитанной чужим запахом, будто подобранная на помойке резиновая кукла.

Без единой эмоции я констатировала, что у Валерия была родинка на бедре – на том же месте, что и у Соны. «Проклятый Матхурава», – мелькнуло в уме, и вместе с мыслью вспыхнули ощущения: ломота в пояснице, ноющая боль в животе, сухость во рту. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Резкий страх, что всё сейчас повторится, заставил меня дернуться, но запястья были примотаны к изголовью кровати. Я попыталась оттолкнуть от себя худощавое, мускулистое тело насильника, испытывая к нему не меньшее отвращение, чем к себе.

Валерий поднял голову, заспанный и еще хмельной. Увидев мои привязанные, затекшие кисти, бросил:

– Черт!..

Он громко сглотнул, встряхнул кудрями, пытаясь понять, что происходит. Затем, нетвердо встал на ноги, натянул штаны и, стараясь не смотреть на меня, принялся отвязывать.

Все уже было бессмысленно: утро, солнце, вчерашние слова, кармические долги. И страх. Потому что меня больше не было. Я была уничтожена, стерта с лица земли.

– Ненавижу тебя, скот! – сказала я не своим, погрубевшим голосом.

Валерий ничего не ответил. Освободив меня, буркнул:

– Потом поговорим.

Я потянула на себя сброшенную на пол простыню, валявшуюся рядом с разорванным платьем. Прикрывшись ей, встала и ударила его по лицу наотмашь, со всей силы. Он схватился за щеку.

– Скот, – повторила я. – Я бы прокляла тебя, но не хочется новые узлы завязывать. Хватит с меня прошлых жизней!

От второй пощечины Валерий успел отклониться, перехватив мою руку. Рявкнул:

– Прекрати. Ты сама этого хотела!

– Чудное оправдание низости!

Он ничего не ответил и пошел к двери, застегивая на ходу ремень на джинсах. Во мне бурлило негодование:

– Я разрываю договор! Требую вернуть мне мой телефон с записью! Я заберу только свои вещи и ухожу сейчас же! От тебя, сволочь, мне ничего не нужно. Разберусь как-нибудь без твоих услуг! Убьют? Плевать! Так даже лучше!

И это было правдой. Каждая часть моего тела была отравлена им, осквернена изнутри и снаружи. Хотелось не чувствовать, не думать, не жить.

– Замолчи, – резко перебил Валерий.

– С какой стати?! – процедила я, специально пытаясь вывести его из себя. – Ты – торгаш! Подлый, мерзкий торгаш! Для которого ничего, кроме денег не существует! Ничего святого, тонкого, никаких чувств! Чтоб ты знал, жизнь – не только деньги! И не всем они нужны. Верни мне телефон. Я ухожу сейчас же!

– Голая? – Валерий встал у двери и сверкнул глазами: – Угомонись. Ты останешься здесь столько, сколько я скажу.

– Так это все-таки похищение? – язвительно сказала я, ища взглядом что-нибудь тяжелое. – Приводи своего адвоката, я все ему расскажу. Особенно подробности этой ночи! Прекрасное уголовное дело, не находишь?! И я, как всегда, единственный свидетель и потерпевшая. Надеюсь, прокуратура заинтересуется! Засадить бы вас с Шиманским в одну камеру, чтобы вы развлекли друг друга! Уроды!

– Слова выбирай.

– Незачем.

– Ты не выйдешь из этой комнаты, пока это не будет нужно мне. Приведи себя в порядок и оденься. Всё! – Валерий с грохотом хлопнул дверью.

Щелкнул замок. Проклятый «умный дом»!

Я бросилась следом, дернула за ручку и услышала едкий голос Сергея:

– Никаких связей, никаких игр, говоришь?

– Не зарывайся! – одернул Валерий и уже мягче: – Не в том дело. Дурдом какой-то. Пойдем ко мне в кабинет, расскажу.

Я забила кулаками по дверному полотну и закричала:

– Сергей, Сережа! Он запер меня тут! Помогите!

И в ответ – раздраженный голос Валерия:

– Погоди. Георгий Петрович не зря волновался: крыша у нее все-таки поехала. От сотрясений и потрясений. Придется искать психиатра в срочном порядке.

– Всё так плохо?

– Не верьте ему, Сергей! – кричала я через дверь. – Это ложь! Подлая ложь!

– Угу, бегает голая и кричит о прошлых жизнях. Я ее на ночь даже привязал к кровати. Могу открыть, сам увидишь, – удрученно сказал Валерий.

От возмущения я лишилась дара речи.

Глава 9. Умалишенная

Гневные мысли били рикошетом по стенкам черепа, но ярости было не в кого выплеснуться, разве что в неистовые попытки смыть его запах с собственного тела. Злясь на дрожь в перетруженных мышцах и ноющую боль в пояснице, я все-таки оделась и заплела косу. Назло. Если заявится, пусть видит, что я не раздавлена.

Послышался звук подъезжающего автомобиля, я бросилась к окну. Из белого мерседеса вышел солидный господин в шляпе. Наверное, адвокат. Теперь Валерий вряд ли подпустит его ко мне. Но ведь это шанс! Я не буду сидеть покорно, я не безвольная индианка, я – человек, привыкший к свободе, и не собираюсь от нее отказываться! Ни за что!

Я дернула створку, та не поддалась, словно рамы приклелись одна к другой. Что за черт?! На ум пришло: в системе «Умный дом» всё контролируется одним компьютером: окна, двери… – доводилось переводить презентацию о таком недавно. Я закусила губу, но не успокоилась: начала махать изо всех сил, стучать по стеклу, звать на помощь. Возможно, это принесло бы результат, если бы внезапно с внешней стороны заменяющее ставни полотно не затянуло окно, скрывая от глаз площадку со стриженными кустами, и пасмурное небо, и хвойный с вкраплениями желто-багряного лес. Абсолютная темнота поглотила комнату. По спине холодной волной пробежало отчаяние, что-то перещелкнуло в голове, наверное страх.

– И солнечного света лишил, сволочь! – гаркнула я. – Погоди еще…

На ощупь нашла шнурок бра – лампа не прореагировала. Споткнувшись о бутылку на полу, добралась до выключателя – ничего. «Умный дом» отрезал от этой комнаты электричество.

Поддавшись панике, я снова кинулась к двери, наткнулась на какой-то угол, схватилась от боли за колено. А потом все равно рванула к дверному полотну, крича, как безумная, и стуча кулаками. Хоть бы одна живая душа отозвалась… Отчаяние подкатывало к горлу, но я не позволила себе опустить руки и попыталась пальцами найти замок.

Я была готова пробить выход, как граф Монте-Кристо, не сомневаясь, что получится. Но замка, как такового не было. Я билась об окно и дверь, как мотылек о стекло банки. Тщетно. И какое-то время спустя я обессилила.

Забравшись с ногами на кровать, о которую перед этим не раз ударилась, я обхватила себя руками. Душная темнота пахла алкоголем и развратом. Безнадега захлестнула меня. Я заперта… Неужели придется пройти всё, через что прошла Сона? Мои пальцы задрожали настолько, что не с первой попытки удалось убрать упавшую на глаза прядь.

Я прислушивалась к звукам, но слышала только стучащую в ушах кровь и собственное дыхание. Тягучее время ползло, залипая в пустоте. Может быть, прошел час, может, семь. Желудок скручивало от голода, но никто не нес мне еду, не разговаривал, не ходил по этажу. Словно все срочно покинули дом, а обо мне забыли.

И стало страшно.

Мне чудились пятна света то в одном углу, то в другом, сверкающие желтые кляксы, искры, будто от светляков; они рассасывались, стоило протереть глаза, и я опять тонула во тьме. Казалось, что я слепну от непроглядного мрака, и не увижу больше ничего: ни солнца, ни деревьев, ни маму… Я проглотила слезы, надо было держаться…

А вдруг это всё, что мне осталось? Что, если жизнь никогда не будет прежней: размеренной и даже немного скучной? С нудноватым, но добрым шефом; с посиделками по пятницам, счетами за квартиру, проблемами с родственниками, запутанными отношениями с отцом? И я не смогу больше смеяться с Никой и рассматривать орхидеи на ее подоконнике, не буду слушать ее рассказы о новом поклоннике и предаваться глупому шоппингу. Что, если мне никогда не придется растягиваться с удовольствием в просторном зале для йоги, где инструктор Володя веселится над нашими потугами: «Вам хорошо, но должно немножко хотеться домой»?

Сейчас мне ужасно хотелось домой. Мне было очень плохо: тянуло в животе и кровоточила душа: на каждый стук сердца по капле. Я была во власти безумца с огромным состоянием, который мог позволить себе всё. Мог даже заплатить психиатру и признать меня сумасшедшей, чтобы, наигравшись, пожизненно запереть в интернате для умалишенных. И никто, даже молчаливый водитель шефа, не пригласит меня на свидание… на нормальное свидание с цветами и мороженым; я не буду гулять с девчонками по парку после кино, не пройдусь по набережной, глядя, как над Доном летают чайки, а на каменных парапетах нахохлились мужички с удочками. Я не услышу любимой музыки, не испеку пирога с вишней, не буду экспериментировать с рецептами и не прочту ни одной книги… Больше ни одной! В груди опустело, и нутро заполнил ледяной ком.

Я сама превращусь в пустоту, и обо мне все забудут…

Сердце сжалось: вот что чувствовала Сона! Как жаль мне было ее сейчас, она казалась реальнее всех, кого я знала, будто сидела рядом, робко кутаясь в платок и вздыхая о зеленых предгорьях Гималаев. Я понимала ее теперь, только теперь… Но разве она имела что-то общее с подлецом Валерием, кроме родинки на бедре и прозрачно-черных глаз? А я – с ювелиром Матхуравой? Я всю жизнь боялась навредить кому-то, проявляла излишнюю щепетильность. В детстве тайком спасала от деревенских мальчишек черепах и лягушек вместе с братом Женькой. Не дралась никогда – пощечина Валерию была первой, раньше не поднималась рука.

Я всхлипнула. В голову прокрались страшные детские сны, которые я до сих пор хотела забыть: о жестоких пиратах, заставляющих страдать похищенных с корабля жениха и невесту, терзая их друг у друга на глазах. Однажды приснившись, этот сон перестал быть сном. Еще совсем маленькой, я закрывалась одеялом с головой и, заложив между ногами подушку, прокручивала его в воображении, испытывая легкий страх, граничащий с удовольствием. А потом изнывала от стыда, всячески пытаясь помочь маме и папе и угодить… Я выросла, а привычка до сих пор осталась. Янина постоянно приговаривала с усмешкой: «Опять хочешь показать всем, что ты „хорошая“?»

Став старше, я сумела задавить в себе желание испытать это странное возбуждение, вызывающее потом душевные страдания. Я просто забила его глубоко внутрь, как осиновый кол в гроб ведьмы.

Вина и стыд шагали за мной по пятам, не изгоняемые, вечные спутники, особенно в том, что касалось любви. Помню свой первый поцелуй: мне было четырнадцать, остроумный второкурсник Стасик, очаровавший шутками и пением под гитару, посадил меня на колени и поцеловал, мгновенно сделав пьяной. Во вспыхивающих на стенах пятнах светомузыки моя голова кружилась, его тепло завораживало, а он не отрывался от моих губ. И это было прекрасно. Потому что я была влюблена в него и верила в волшебство – в то, что из первого поцелуя рождается свет, и радость, и блаженство.

Они растаяли следующим же утром, когда соседка при виде меня покачала головой: «Рано тебе еще в проститутки записываться. Мать по больницам, отец по командировкам, а ты! Не стыдно?» Я залилась краской, не зная, что ответить. Это мать Стасика с негодованием растрезвонила всем о моем «грехопадении». С того дня тетки нашего двора принялись радеть о моей морали, попутно запрещая дочерям дружить с «падшей». Женька вызвал Стасика на дуэль, и тот, бледный, как стена, просил перед нами прощения, ведь «ничего не было»…

И у меня, наученной горьким опытом, потом долго «ничего не было», пока в девятнадцать моим первым мужчиной не стал пьяный муж старшей подруги. Он попросту изнасиловал меня в день годовщины их бракосочетания… Сколько лет я обходила не то что их дом, весь квартал стороной. Возможно, всё было по одной и той же причине – потому что карма наступала на пятки, подхлестывая виной и стыдом.

А я, как многие девчонки, мечтала о большой любви, мечтала стать женой кому-то, верной и любящей, и мамой двоим или трем ребятишкам. Я делала всё, чтобы стать лучше, чище, чтобы заслужить это. А теперь говорю о себе в прошедшем времени… Возможно, все и было бы, если б не Валерий!

«Как же я ненавижу его! – подумала я, сжав кулаки, и поймала себя на мысли, что сделала бы с ним то же самое, чтобы он прочувствовал эту безысходность, эту боль в спине и внутри бедер, эту сухость во рту, голод и страх… И тут же закрыла лицо ладонями, осознав: но, Боже, ведь это замкнутый круг: Матхурава заставил страдать Сону, Валерий меня… А что, если это не первый виток?…»

Дыхание перехватило. Темнота наступала мне на горло. И не надо было погружаться в медитацию и использовать тайные практики, я уже знала: так и было. Тьма играла со мной в свою игру, пустота – в свою, и перед глазами в светящихся пятнах пронеслась бесконечная череда повторяющихся историй. Я и Валерий, будто игроки, меняющие с каждой партией в Го камни черные на белые, и белые на черные, находили друг друга из жизни в жизнь, чтобы доставить боль или испытать ее. Задевали рикошетом тех, кто рядом, растягивали стыд и вину на тысячелетия. Ради чего?

Тишина молчала, предлагая самой найти ответ.

На меня навалилась усталость и ощущение бессмысленности.

– Я не знаю! Не знаю… – пробормотала я, чувствуя во рту горечь, а в душе глубокое омерзение ко всем этим запутанным узлам извращений.

Захотелось перестать играть по дурацким правилам, установленным неизвестно кем. Ни один из нас не хорош, что уж говорить? Я – тиран и жертва одновременно. И он. Я могу винить Валерия бесконечно. Он может бесконечно винить меня, чтобы потом по очереди сгорать от стыда. Зачем?

Где-то я читала, что в душе каждой жертвы живет тиран, а тиран глубоко в душе – жертва. Их обоих питает одно и то же – ненависть, оборотная грань любви, как нелюбимая сторона виниловой пластинки, как колодец в поле, наполненный отравленной водой. Ненавистью так легко заразиться и болеть вечно. Но что если я откажусь играть? Откажусь ненавидеть? Я не могу, не хочу больше…

– Вдруг за этим смерть? – дрогнуло сердце.

– Пусть, – ответила я устало. – Я не вижу сейчас своих рук и бедер, но я есть. Я не вижу своего лица без отражения, но я есть. Я не чувствую заледеневших от холода и тревоги пальцев, но я есть. Тела меняются, как маскарадные костюмы, а я есть. Жизни проходят, и я есть. Значит, я – что-то большее, чем то, что хоронят? Возможно, меня похоронят завтра, и я унесу в другую жизнь жажду мести? И опять… И опять? Не хочу. Это всё так мерзко, что должно прекратиться.

Темнота душила:

– А как же боль?

Я закусила палец, и боль обожгла на миг, но затем растеклась, постепенно стихая.

– Я боюсь боли, – шепнула я в никуда, – но мое тело уже страдает… И будет страдать потом. Послушай, что лучше: тысячу раз или один, но последний? Нестерпимо, но уже навсегда? – Я куснула себя за палец сильнее, пока не почувствовала соленый вкус крови, и прошептала: – Я принимаю всё, что будет. Я принимаю боль. Я принимаю унижение. Я принимаю смерть. Пусть…

– Ты сошла с ума, – ответила темнота.

– Да. Я умалишенная, – сказала я и закрыла глаза, перестав играть с ней. У меня своя есть, за закрытыми веками. Я же не боюсь засыпать, даже если сон приснится кошмарный. Пусть впереди мой самый кошмарный сон, я принимаю всё, что есть. Я сплю. Я плыву…

Вместе с выдохом ранящие когти страха выпустили меня, и ледяной ком в животе растаял. Надкушенный палец горел болью, но по телу потекло спокойствие. Словно уже нечего было бояться. Даже если самое страшное еще впереди.

Я растянулась на кровати, сложив на груди руки в «намасте».

Открылась дверь.

* * *

Он вошел в комнату и застыл на пороге.

«Странное освещение», – подумала я, рассматривая его светящиеся желтым контуры. Села. Сердце по привычке дрогнуло, дыхание сбилось. «Спокойнее», – сказала я себе.

Пауза затянулась.

– Я готов выплатить компенсацию. За ущерб, – наконец, сказал Валерий напряженным голосом. – Назови сумму.

Я тяжело вздохнула.

– Любую, – добавил он.

Неожиданно. В голове было пусто, надо было подобрать слова, но они будто растворились во мраке.

– Ты мне ничего не должен, – ответила я тихо.

– Опять пионерствуешь?!

– Нет. Я не имею к тебе претензий. Всё останется между нами.

– Но утром…

– Считай, что всё случилось по обоюдному согласию.

Валерий молчал, обескураженный.

– Тебе понравилось, что ли? – его контуры приблизились ко мне.

Почему он не включает свет? Во что играет? Не все ли равно? Я не играю ни во что, надоело. Я просто есть.

– Нет. Это было ужасно, – ответила я. – Не в этом дело.

– А в чем? Хотя… я понял.

«Вряд ли», – подумала я, глядя на его контур напротив меня, совсем рядом.

– Включи, пожалуйста, свет. Устала от темноты, – попросила я.

– В смысле?

Золотистый контур его головы взметнулся в сторону окна.

– Я имею в виду, если можно, включи электричество или открой ролл-ставни. Какой сейчас час?

Валерий подался вперед. Его пальцы вцепились во что-то, наверное, в задник кровати.

– Посмотри на часы на стене. Они перед тобой.

– Я посмотрю, когда включишь свет. Слишком темно.

На меня полилось его сосредоточенное, тревожное внимание.

– Здесь светло, – выдавил он. – И за окном тоже. Сейчас только двенадцать.

Я вздохнула.

– Если тебе угодно шутить, пожалуйста. Делай, что хочешь.

Его контуры приблизились ко мне, стали ярче и исчезли.

– Я не шучу…

Темнота перед глазами окрасилась световыми пятнами, я ощутила его запах, услышала, как он дышит. Волнение запульсировало в висках, я обернулась в одну сторону, потом в другую в поисках его контура.

«Что он задумал?»

Мышцы сжались от страха, волна дрожи пробежала по спине.

«Я принимаю всё, – твердила себе, чтобы не забыть, – я принимаю».

– Где ты? – спросила я, стараясь скрыть тревогу в голосе.

– Прямо перед тобой, – совсем близко послышался сдавленный голос.

Что-то яркое промелькнуло, и я почувствовала прикосновение его пальца к кончику моего носа. От неожиданности я отдернулась. Его руки схватили мои плечи и резко потянули вперед, в яркое желтое пятно, средоточие тепла и его запаха. Он отпустил меня через секунду, прислонив спиной к подушке у изголовья кровати. Теперь уже аккуратно, словно хрустальную статуэтку. Послышался шорох, шум движения и тяжелый вздох. Повернув на звуки голову, я увидела снова его контуры.

– Ты не видишь, – хрипло сказал Валерий. Не зная, куда деть руки, он развернулся, прошагал к окну и обратно. Затем опустился на кровать рядом и проговорил почти умоляюще – так, словно кто-то держал его за горло, пропуская вздохи через один: – Я же не… Разве так бывает… Ты хоть что-нибудь видишь?! Хоть что-нибудь?…

И я поняла: он не играл. Он был испуган до того, что готов был бежать от меня, сломя голову. Пусть я не видела его лица, я знала, что Валерий смотрел на меня, не отрываясь. Как на воплощение своих кошмаров.

– Контуры… только твои контуры… – прошептала я.

Я ослепла! – молнией рвануло в голове осознание, пугая до чертиков. Закрыв лицо руками, я заплакала. Валерий неловко тронул меня за предплечье, не зная, что делать, и отпустил тут же, словно устыдившись прикосновения.

– Я принимаю всё, Вселенная, принимаю… – не обращая на него внимание, бормотала я, как молитву – чтобы не забыть, чтобы не забиться в истерике от ужаса.

Готовясь к смерти и унижениям, я забыла о том, как люблю свет, и его у меня забрали… Красным всполохом взвилось в темноте возмущение, но тут же погасло – и это испытание надо пройти, нельзя роптать, – понимала я, – я пообещала принимать всё, и это тоже придется… Надо! Я должна! Возможно, так и выходят из игры? И, значит, я согласна на темноту. Я принимаю и ее.

Я вытерла глаза тыльной стороной ладоней и, повернув голову к Валерию, попыталась улыбнуться:

– Ну вот, какой теперь из меня свидетель?

Его дыхание стало прерывистым. Он поднялся. В напряженной пустоте пауза длилась чересчур долго.

– Я найду врача, – бросил он, наконец, и выбежал, спасаясь от меня и от того, что наделал, будто от этого можно было убежать. Даже дверь за собой не закрыл, бедняга…

* * *

И наступил конец света, в буквальном смысле. Темнота… Пугающая, объемная, растворившая в себе целый мир, осязаемая, как ужас. Но стоило с ней согласиться, и она перестала быть страшной. Почти сразу. Хотя сложно было отделаться от ощущения, что она – продолжение чьих-то «воспитательных мер». Оставаясь в смутном неверии, я осторожно встала с кровати и пошла туда, где исчез светящийся контур Валерия.

Темнота была неудобной. Только оставшись без света, понимаешь, как много он дает. Так, наверное, всегда – всё используешь, как должное, пока не лишишься. Без света мир сужается до контуров, до расстояния вытянутой руки и звуков. Говорят, слепые слышат лучше… Я пока нет. Слепая… – язык не поворачивался так назвать себя, мышцы снова напряглись, будто готовясь отразить удар извне. Но фраза «я принимаю» лишила меня еще одного приступа истерики. Она уместна, но не в моем случае. Главное, – закончить игру тысячелетий, к черту ее! Надоела! Я сосредоточусь на этом.

Всё-таки ударившись плечом об угол шкафа, я выставила руки и направилась во мрак. Не больно наткнулась лбом о торец открытой двери и оказалась за пределами комнаты.

Наверное, Валерию тяжелее: не зная закономерности, считать, что тронулся умом и поддался «голодным демонам» в первый раз. А сколько жизней мы кормили, этих ненасытных гадов, питающихся низменными страстями, – претов, как их называют буддисты? Раньше упоминания о них я считала мифологией, выдумками древних, теперь, когда я столкнулась с ними лицом к лицу, я знаю, что они реальны.

Живут, как вирус, в каждом из нас и ждут, когда мы затемнимся, чтобы выпустить их наружу и накормить до отвала. Но я больше не стану. Осознанно отказываюсь!

А Валерий? У него свой выбор. Интересно, все ли он помнит об этой ночи? Он был так пьян… Но теперь даже издалека я чувствовала след его вины – он тлел, словно искры от костра на сухой земле; чуть дунь, прикрыв ладонью, и разгорится, обожжет больно.

Говорят, чувство вины – хороший крючок, на него подсаживают и получают над человеком власть. Мне не нужна была власть над Валерием, мне бы только освободиться самой…

Повернув направо, я медленно пошла по коридору, утопая босыми ступнями в мягком ворсе ковровой дорожки. Сделала десять шагов, еще десять. Где-то здесь, наверное, располагалась центральная лестница и лифт. Я повернулась в ту сторону, где, по памяти, должны были начинаться ступени. Увы, тут тоже было темно, только похожие на гигантские одуванчики световые шары летали ниэе. То тут, то там вспыхивали светляками искорки, всполохи, пунктирные линии. Темнота не была мертвой, в ней что-то жило, двигалось по еще непонятным мне законам. И, если бы не твердь под ногами, можно было подумать, что я парю в центре черной грозовой тучи. Это пугало и завораживало. Послышался тихий шелест раскрывающихся дверей лифта, и, обернувшись, я увидела желтый приземистый контур.

– Варенька! Мне Валера рассказал, что ваше состояние драматически ухудшилось. Это правда? Я опасался, опасался, что так будет, я предупреждал… – суетливо начал пришедший голосом доктора. Его контур был кругл, размыт и лишен привычной бородки. И вдруг он осекся и испуганно спросил: – Откуда у вас синяки на запястьях? А на щиколотках?

Ответить мне не дали внезапно выскочившие из темноты Валера и Сергей. Я безошибочно определила их контуры, и что-то еще, пока неуловимое, похожее на запах, который не распознать ни одним органом чувств.

Интересно, а вдруг всё это тоже галлюцинация? Как Женька говорит: «Круто вштырило» – не в моем духе, конечно, зато из песни слова не выкинешь.

– Варвара, мы едем. Сейчас пройдешь полную диагностику в офтальмологической клинике. Лена, мой секретарь, записала нас на три, надо торопиться, – выдернул меня из размышлений Валерий. Его напряжение было не только в голосе, но и в воздухе вокруг – оно потрескивало теми самыми красными искрами тлеющих углей. Это было ново, я засмотрелась, а Валерий продолжил: – Сергей поможет тебе одеться. Без лишних разговоров. И, Георгий Петрович, не беспокойте Варвару расспросами. Пожалуйста.

– А полиция? Шиманский? – спросил Сергей.

– Обследование проведут инкогнито, её имя не всплывёт, – ответил Черкасов. – Что ни говори, а деньги делают всё, – и повернулся ко мне: – В Майбахе Сергея тебя никто не будет искать. Имей в виду.

– Почему инкогнито? Почему искать? – робко спросил Георгий Петрович, но его вопрос так и повис в темноте, закачался на сквозняке мерцающим мыльным пузырем, готовым лопнуть. Меня повели обратно в комнату, и, обернувшись, я заметила, что пузырь увеличился, а его упругие стенки заколебались еще сильнее. Возможно, доктор о чем-то догадался? Испугался? Наверняка. Ведь он до сих пор боялся позора больше всего на свете.

Я не озвучила свою мысль: станут ли они слушать слепую и умалишенную?

И всё закрутилось.

По ощущениям кто-то поправил задравшиеся края джинсов, подал носки, потом меня обули в кроссовки и одели во вчерашнюю куртку. Как маленькую, честное слово. Надо приспособиться к темноте, – думала я. Мне не нравилось быть беспомощной, хотя… если принимаю, надо побыть и такой, наверное.

И от Валерия, и от Сергея накатывали на меня волны тревоги, но разной – от Валерия смешанной со страхом и чувством вины; от начальника охраны – с подозрением. Казалось, он посмотрел на меня, вдохнул духоту комнаты, и понял то, что провело между ним и его боссом четкую границу недоверия.

Когда Сергей помогал мне садиться с машину, я коснулась его руки, и темноту застила яркая череда кадров. Ух ты! Здравствуй, младший братец, Радж!

Я прокручивала их в голове, ныряя то в один, то в другой всю дорогу. И только в клинике именитого профессора меня заставили отвлечься. Я отвечала на вопросы, позволяла заглядывать в мое глазное дно и делать всевозможные манипуляции по большей мере с моей головой и глазами, попутно наблюдая за сферами чужих эмоций.

Темнота удивляла: мой мир не сузился. На мгновение схлопнувшись, он раскрылся, как ночной цветок, обнаруживая то, что мы не замечаем, полагаясь исключительно на зрение. Новый мир был богатым и удивительно говорящим: вопросы, сомнения, недоверие, кокетство медсестры при виде Валерия – все имело свой свет. И теперь я его видела.

* * *

Я не знала только одного, что Георгий Петрович не поехал с нами, сославшись на жутчайшую головную боль. Он сделал то, что никогда доселе не делал: пробрался в святую святых охраны – комнату видеонаблюдения.

Ребята были на обходе, Сергей уехал, остальные охраняли периметр. Доктор был волен делать всё, что захочет. С опаской и съежившимся в груди сердцем Георгий Петрович нашел на сервере «Гостевую № 4. Третий этаж», выбрал дату, время и начал смотреть.