Текст книги "Ноктюрн для капитана"

Где Виктор, я пока не знаю.

Выхожу в общий зал подождать остальных и сразу же вижу его. Виктор разговаривает с Танией, что-то рассказывает ей, а та доброжелательно кивает. Я подхожу к ним, Таниа переводит на меня приветливый взгляд, мы говорим друг другу общие слова. Никогда не знаю, о чем говорить с ней, но мне всегда хочется быть к ней поближе – есть такие люди, с которыми чувствуешь себя уверенно и спокойно. Но сегодня мне не по себе от ее взгляда – мне видится в нем скрытое сочувствие. Да, я знаю, что я наживка, но когда на меня смотрят вот так, мне начинает казаться, что я действительно должна умереть не сегодня завтра. Возможно, это уже мне мерещится, спасибо запугиваниям Дарк-Кэпа.

Но, как выясняется, дело совсем не в этом, просто речь идет о погибшем парне. Оказывается, у него завтра по расписанию стоит «прогулка», и теперь они ищут замену.

– Тебе, Оса, я даже не предлагаю, – озабоченно говорит Таниа, – ты еще не успела отдохнуть. Виктор сказал, что у тебя упадок сил.

С чего это он, интересно, взял? Но спасибо ему за заботу. В отличие от Питера он понимает мое настроение.

А вот и Кэп. Не оглядываясь, чувствую его приближение, знаю, что это он, прежде чем он кладет руку мне на плечо. Бросаю взгляд на Танию – она хмурится. Похоже, мой «выбор» не одобряют. Еще бы. Героиня-наживка встречается с разжалованным изгоем.

Тут же вспоминаю про Хелен. Его притворство и рука на моем плече приводят меня в бешенство. А пускай он быстрее решит свои комплексные задачи и отвалит от меня к своей подружке!

– Ничего подобного, – спокойно отвечаю я Тании. – Я совершенно не устала, наоборот, не знаю, чем заняться на этой неделе. Я возьму завтрашнюю «прогулку».

Жалею об этом уже на последних словах, но обратного хода нет. Таниа благодарно и уважительно кивает мне. На Питера я не смотрю, но Виктор выглядит недовольным: его забота не пригодилась. Побыстрее отхожу к остальным, Питер – за мной. А Виктор присоединяется к нам только тогда, когда все уже в сборе.

Общество Питера явно не вызывает восторга у нашей компании: никто не знает, как себя с ним вести. Для Плава, привыкшего к субординации, даже бывший начальник – начальник, поэтому он никак не может взять нужный тон. Наши общие шуточки Кэпу, видать, непонятны. Да и мне в его присутствии они кажутся плоскими. Леди косится на Питера, она его совсем не понимает. Виктор… А кстати, почему он вообще здесь? Я бы на его месте ни за что не пошла! Нет же, мрачный, злой, он все равно отправляется с нами.

Энн любопытно, но она немного обижена – ей так и не удалось поболтать со мной. Впрочем, сегодня у нее приятный день. Кажется, Плав наконец понял, чего от него хотят, и то, как они держатся сейчас друг с другом, не оставляет сомнений, что Энн добилась прогресса. Таким образом, Виктор и Леди остаются в одиночестве, и само собой получается, что вскоре они тоже идут рука об руку и мило болтают. Виктор, как обычно, рассказывает что-то интересное, Леди заразительно смеется – вместо меня.

Итак, Виктор, единственный парень, которому я была по-настоящему нужна, отныне для меня потерян. Никак не могу решить, что именно я приобретаю, идя на поводу у Кэпа с его психозом. Он постоянно рядом, то держит меня за руку, то приобнимает за плечи – но ведь все это не по-настоящему. Я ищу ответ и нахожу единственное слово. Вот именно – рядом. Сейчас он рядом со мной, а не с Хелен. Наверное, это безумие.

Подыгрывать ему я не могу, это все равно что самой себе выкручивать руки или тыкать себе в глаз. Злость улетучилась, мне просто тоскливо. Мне так и не удалось выплакаться этой ночью, вместо слез обнаружился шершавый комок где-то в середине груди, и теперь он продолжает ворочаться и давить, то сильнее, то слабее, при каждом слове или взгляде Кэпа. Словно слезы набухли внутри, но никак не могут прорваться.

Питер сам обыграл мой невеселый вид при Викторе. Иначе как объяснить, почему я так выгляжу в самый разгар нашего «романа»?

– Хватит уже дуться, Алекс, – сказал он, – я же тебе говорил, Хелен – просто моя одноклассница. Мы дружим еще со школы.

Сам факт, что он никогда мне этого не говорил, уже указывает на ложь, к тому же она моложе и не может быть его одноклассницей. А мне пришлось проглотить это и позволить ему взять себя под руку. Интересно, он действительно не видит, что я к нему чувствую? Очень на это надеюсь.

Я стараюсь, чтобы мы шли последними, и медлю, ступая на дорожку, но Виктор все равно делает так, чтобы мы оставались в пределах его видимости, поэтому я вынуждена разговаривать с Питером.

Мы снова направляемся в парк. Это из-за меня. Я знаю, ребятам приходится считаться со мной, и поэтому честнее было бы сначала выслушать их предложения. Но, даже если всем надоело, я выпаливаю слово «парк», прежде чем кто-либо успевает раскрыть рот.

Раньше я не возражала погулять по городу, мне все было интересно. А заодно я искала тварей и чувствовала возбуждение от того, что прислушиваюсь к опасности, нахожусь на службе даже сейчас, в положенный мне выходной. Мне нравилось наблюдать за реакцией остальных, когда я вдруг, резко останавливаясь, произносила: «Стоп, я, кажется, слышу…» Особенно днем, когда ненависть твари не так сильна, а кажется скрытой, далекой угрозой.

Но сейчас я стараюсь не допустить даже такой возможности, не хочу думать сегодня о тварях, не хочу помнить о миссии. Однако кое-что не дает мне забыть. Это новый пунктик в моем расписании.

– Ты завтра дежуришь? – спрашиваю я Питера первая.

– Да, – он бросает на меня внимательный взгляд. – И ты теперь, я так понимаю, тоже.

Я молчу, и он благоразумно не комментирует мое решение – видимо, знает ответ.

– Я не смогу быть с тобой днем, – вместо этого говорит он. – Если я поменяюсь опять, в следующий раз что-нибудь заподозрят. Но зато я постараюсь…

– В следующий? А кстати, зачем ты менялся позавчера?

– Чтоб выйти после смены в город, не записываясь в журнал.

– Но тебя не было, когда мы… когда я…

– Я был, – спокойно отвечает Питер. – И в следующий раз тоже буду. Теперь слушай меня, Алекс. Завтра…

Он якобы случайно оглядывается и видит, что Виктор с Леди слишком близко от нас.

– Напиши мне обязательно завтра, как прошла «прогулка», да поподробнее, – говорит он и притягивает меня к себе за плечи еще ближе, – я буду беспокоиться.

Он слегка целует меня в лоб, очень волнительно и нежно. Но поскольку я знаю цену его поцелуям, резко дергаю плечом и сбрасываю его руку. Питер, разумеется, недоволен.

– Послушай, Алекс…

Мы уже подъехали к парку, и я соскакиваю с дорожки первая, не дожидаясь, как обычно, пологого съезда. Кэп спрыгивает рядом со мной. Остальные проезжают чуть дальше, что дает возможность ему сказать:

– Дорогая. Пора сменить гнев на милость, если ты в меня влюблена.

Я поднимаю на него возмущенный взгляд.

– Я говорю, если мы изображаем пару, – объясняет он. – Если любишь, должна быстро прощать, иначе нам никто не поверит.

– Ты так хорошо знаешь, как должно быть?

– Немного практики было, – внезапно мрачнеет он.

Я не хочу ничего знать об этой его «практике» и в то же время я хочу знать о ней все!

Но мы уже присоединяемся к остальным и подходим к одной из низких прозрачных беседок, стоящих тут через каждые десять метров. Усаживаемся на мягкие сиденья, которые тотчас принимают форму наших тел. По стенам медленно бежит цветовая подсветка, окрашивая наши лица то в чистые голубые, то в насыщенно-зеленые тона – успокаивающая гамма. Любят же доряне себя успокаивать! Как они вообще решились устроить здесь аттракционы?

Из беседки хорошо видны посетители, сходящие с дорожки в парк. Здесь и в выходные-то малолюдно, а сейчас и подавно. Две мамаши болтают, управляя бегущими впереди колясками. Узнаю нескольких землян – они из терминала два, я как-то видела их в Управлении. А вот уже интереснее: туристы с другой планеты, я не знаю с какой. Одеты не как доряне, и в глазах у них такое же любопытство, как и у нас в первые дни прилета. На головах – широкие головные уборы, волос не видно, а походка мелкая, как у японцев в старинных исторических фильмах.

– А помните, – говорит Виктор, – как наши предки представляли себе инопланетян? Я видел старый-престарый фильм на плоском экране. Так у них все или роботы, или насекомые, но чудища страшные! Даже на охоте таких не встречал.

– Да-да-да, – охотно поддерживает его Леди.

– Как они не врубались, что на любой планете, где есть жизнь, ее формы походят одна на другую? – продолжает Виктор.

– Ну, не совсем, – возражает Плав. – Смотрите, как чудно они двигаются, и вообще, словно их приплюснули чем-то.

– Разная сила притяжения и давление воздуха, разный климат, вот и все.

– Правильно! – встревает Энн. – Вот не знай я, что наши Тони и Хайя – оба земляне, решила бы, что с разных планет.

Тони и Хайя – огромный афроамериканец и крохотная фарфоровая эскимоска.

– Я слышала, – начинает со своего любимого оборота Энн, – что кое-кто с других планет Доброй Воли прилетает сюда ради Чистых. Вроде как хотят переманить и устроить у себя их дио… диа… ну, как это? В общем, чтобы Чистые поселились и у них.

– Диаспору, – подсказывает Виктор.

– Какой в этом смысл, – хмыкает Леди, – если они не размножаются? У них же нет женщин!

– А кстати, да, – словно впервые думает об этом Плав. – Получается, это только мужской ген? Откуда они берутся тогда?

– Они какие-то бесполые, неинтересные, – говорит Леди. – Что значит «Чистые»? Вроде монахов, что ли?

Все, кроме нас с Питером, хмыкают, словно она сказала что-то остроумное.

– А у нас вот есть женщины с таким геном! – Энн смотрит на меня с любовью и гордостью.

– О, точно, давайте предложим туда вместо Чистых нашу Осу! Она сможет создать там диаспору! – продолжает острить Леди.

Нет, все-таки она точно настроена против меня в последнее время.

– Хватит молоть чепуху, – резко прерывает веселье Питер.

Все недовольно косятся на него. У нас так не принято, говорят их взгляды.

– Кстати, Кэп, – Виктор смотрит прямо ему в глаза. – Интересно, а за что таки тебя выгнали из начальников?

Энн, Леди и Плав обмениваются испуганными взглядами. Но Питера так легко не смутить.

– За пьянку, – спокойно объясняет он. – Напился и покалечил одного любопытного. Что еще тебе интересно?

Остальные смущенно переглядываются. Плаву это не по душе, он все еще относится к Питеру с уважением.

– Капитан, – говорит он, не слишком ловко меняя тему, – а вы из какой общины? Америка?

У нас тут принято называть при знакомстве общины, исходя из старого мироустройства. У многих землян теперь настоящее хобби – выискивать свои национальные корни, особенно сейчас, когда на Земле по большей части все перемешалось. Самоидентификация происходит по языку, на котором говорили в семье. Многие учат старые и давно забытые наречия. Я думаю, что язык – это то, что делает нас узнаваемыми и сближает. Язык, а не кровь, конечно же, как думали дикие древние люди. Не понимаю, что может значить кровь?

– Британия, – отвечает тот. – Но на самом деле отец ирландец, а мать из польских евреев. Так получилось, что ее предки давно переехали на острова.

Я не помню, что такое польские евреи, наверное, что-то славянское, как Хелен и Гжешек. Возможно, у Хелен тоже русские корни. А я-то думала, они с Питером говорили по-русски ради меня. И какой же я вообще была дурой, когда мне казалось, что он влюбился в меня. Как теперь очевидно, что я не могу быть рядом с ним даже в воображении…

– Куда пойдем? – спрашиваю я, впервые подавая голос.

Начинается обычный спор, который я же и прерываю:

– Хочу в исторический. Там я еще не была.

Кэп, конечно, со мной, но, к моему удивлению, неожиданно соглашаются все. Плав, который только вчера рассказывал, как там скучно, лукаво усмехается, поглядывая на Энн:

– Отлично! Там есть зал для рефлексий. Часа на три зависнем.

– Может быть, для релакса? – уточняет грамотный Виктор.

– Снова успокоительное? – иронизирую я.

– Увидишь. Вам с Капитаном понравится, – широко и бесхитростно улыбается Плав.

* * *

Плав с Энн сразу направляются через весь аттракцион в свой заветный зал, Леди тянет туда Виктора, хотя тот, кажется, не жаждет оставлять меня с Питером без наблюдения. Отмечаю это уголком сознания, потому что мне самой вдруг становится безразличным все, кроме аттракциона. И как можно назвать это скучным?

Я забываю даже про Питера, оставляя его где-то в углу огромного, разделенного на секторы зала. В этом зале кипит жизнь. Здесь живет планета, проживает на моих глазах век за веком. И не только Дора. Местами зал разделяется, и я могу видеть события, одновременно происходящие на Доре и на Прилусте, самых близких и самых враждебных друг другу планетах.

Все сделано настолько реалистично, что я даже спустя полчаса продолжаю шарахаться от бегущих мимо меня людей, повозок, настигающих машин. Метеориты сыплются на меня и дорян вместе с дождем, пока доряне не додумываются возвести купол. Но до этого они строят подземные дороги и живут практически под землей. Потом переносят свои дома на поверхность. Купол действительно несколько раз сносит жутким ураганом. Дора довольно большая планета, пусть и меньше Земли, но для жизни на ней пригодна только одна восьмая часть ее суши. Поэтому государство здесь всего лишь одно, в отличие от маленькой, но густонаселенной Прилусты, которая делится на несколько стран, впрочем, управляемых одним императором. Дорянами одновременно управляют семь королей-соправителей, потом один из них захватывает власть, прельстившись примером Прилусты.

Мне не все понятно, но многое можно угадать. Вот опасных животных оттесняют за пределы обитания людей, вот происходят страшные катаклизмы, но многие выживают. Внутренние войны. Изнуряющая, с небольшими перерывами, трехсотлетняя война с Прилустой. Несмотря на численное преимущество врага, война ведется с переменным успехом, потому что прилустян сжигают внутренние конфликты. И, наконец, нынешнее устройство – Дора низвергает узурпатора и присоединяется к Конфедерации Планет Доброй Воли, которыми управляет общий парламент. На каждой из планет находятся его представители и собственное правительство, подчиняющееся законам Конфедерации.

И самое главное: Чистые. То, ради чего я здесь. Они возникают на планете не сразу. Сначала их нет нигде, приблизительно до конца позапрошлого века. Когда они появляются, Дора уже вполне напоминает свой современный вид. Редкий ген обнаруживается только у некоторых детей и, как я могу понять, всегда у мальчиков. Дети растут внешне не похожими на сверстников и ведут себя иначе. У них аномально высокий лоб, лицо удлиняется, голова становится непропорциональна телу. Они не играют в игры, игнорируют школу, они только созерцают. Они уходят, и родители не могут найти их.

Странное дело, но одновременно все то же самое происходит и на Прилусте. Устройство Прилусты мало чем отличается к тому времени от дорианского. Люди, моды, машины – все очень похоже, между планетами уже более ста лет как установлен мир, доряне даже начали летать на Прилусту, а прилустяне на Дору, обмениваться знаниями и товарами. Но как только появляются «новые», как их сперва называют на Доре, или «уроды», как их клеймят на Прилусте, все меняется. На Доре их величают Чистыми и относятся к ним с пиететом, бережно, как к благословению свыше. Для них строят Стеклянный дом, где Чистые могут появляться, когда захотят, где они могут незримо обмениваться знаниями и работать над Вселенной. На Прилусте с генетическим отклонением борются. Рождение «урода» – позор для семьи, его прячут в специальном заведении, семьи, которые не отдают таких детей, становятся отверженными, зачумленными. Считается, что уродство – это проклятие, и оно может быть заразным. Законодательство официально разрешает проводить опыты над «уродами», не признавая их людьми. Но «уроды» необъяснимым образом ускользают из заключения, распространяясь по планете. За их поимку объявлено вознаграждение. На них списывают все беды и неудачи правительства.

Дора заявляет ноту протеста. Предлагает вывезти всех Чистых с Прилусты и требует запретить насилие над ними. На Прилусте же разрабатываются технологии, позволяющие быстро отыскивать и уничтожать Чистых, если их кто-то скрывает. Теперь здесь разрешены опыты не только над Чистыми, но и над другими людьми, которые считаются вне закона, например над преступниками или душевнобольными. Что они делают с ними, я понять не могу, так как показано это условно: черный занавес, из-под которого выходят мутанты с разрушенной, как сказал мне тот Чистый, душой, но наделенные сверхспособностью – чувствовать «вредный» ген. Я вздрагиваю, хотя эти твари – всего лишь голограмма.

Прохожу зал за залом, словно проживаю годы. И вижу, как Дора продолжает протестовать. Однако прилустянам кажется недостаточным бороться с заразой только у себя, они объявляют «миссию спасения Вселенной», я понимаю это из пропагандистского ролика, который не нуждается в переводе. И вот первые мутанты отправлены на соседнюю планету… С этого момента война объявлена вновь. Дора закрывает свои границы для прилета кораблей с Прилусты, но твари отправляются через другие планеты, их невозможно вычислить, так как они выглядят обычными людьми и ведут себя до определенного момента как люди. На Доре гибнет уже более тысячи Чистых, когда устанавливаются дипломатические отношения с планетой из другой системы, ранее не входившей в Конфедерацию, – с нашей Землей.

Я досматриваю историю и снова возвращаюсь в зал, где ходят Чистые, точнее, их голограммы. Они разные и, мне кажется, заняты разным, но им, похоже, совершенно нет дела до того, какие страсти разгораются из-за них. Осматриваясь, неожиданно замечаю Питера и понимаю, что он смотрит не на экспозицию, а на меня. Смотрит странно, напряженно-изучающе, как будто я вдруг превратилась в кого-то ему незнакомого. Встретив мой взгляд, он меняет выражение и подходит ко мне.

– Закончила? – спрашивает он.

– Да, но…

– Теперь можно все это послушать в кратком изложении. Хочешь?

– Конечно!

Питер ведет меня в зал, где все стены представляют собой единый трехмерный экран. Начинаю настраивать автопереводчик в коммуникаторе.

– Не надо, – говорит он, сворачивая мои пальцы.

Мы стоим в зале одни, других посетителей нет. Пока мы заново просматриваем всю историю Доры, но только уже на стенах зала, Питер негромко переводит. Я и не знала, что он настолько хорошо знает язык. Просмотр можно остановить в любую секунду, включить повторение. Когда доходим до Чистых, Питер называет это слово по-дориански, а потом делает паузу и говорит:

– По-моему, «чистые» – это очень грубый перевод.

– А как правильно?

– У них есть такой минерал – очень тонкий и хрупкий, но необыкновенно прозрачный, что-то похожее на стекло или хрусталь, но это именно камень. У него несколько видов – есть цветные, есть зеркальные, но все очень чистые и необыкновенно красиво пропускают свет. Так вот, нужное слово – название этого минерала.

– Тогда Чистые – это означает ранимые? – задумываюсь я. – Или, может быть, проводящие свет? Или сохраняющие свет? Или, наоборот, отдающие?

– Ты про перевод? Я же сказал…

– Нет, нет, я имею в виду, ну, просто думаю, что они на самом деле делают…

Питер бросает на меня короткий и такой же странный взгляд и возобновляет трансляцию. Досматриваем мы молча; на том моменте, где земляне героически выходят на поимку зомби, Питер прекращает показ, и я этому скорее рада.

– Вот видишь, – говорю я. – Мы действительно спасли очень многих, а ты говоришь!..

– Думаю, поначалу все было именно так, – отвечает Кэп и надолго замолкает.

Я вспоминаю рассказы о спасении Чистых, которыми меня пичкали, готовя к будущему героизму, вербовщики. (Интересно, а я могла остаться секретарем или они знали, зачем я им, еще на Земле?)

– Но, похоже, раньше все происходило как-то иначе, – бормочу я.

– Хорошо, что ты это заметила. Все изменилось где-то полгода назад, я тебе говорил.

Да, изменилось, понимаю я. Мутанты не были такими оседлыми и осторожными, они, не таясь, бродили по Доре и кидались на Чистых, где только придется. Вспоминаю «картинки» из музея, посвященные подвигу землян: наживки гуляют с охраной по городу, а твари кидаются как на Чистых, так и на землян-наживок, с одинаково лютой ненавистью.

Как сказал Питер, так было сначала. Когда же появилась наша схема «прогулка-контакт-захват»? Не тогда ли, когда мутанты стали так осторожны днем и перестали выходить при скоплении народа, прячась, словно загнанные звери, в логова?

А куда делась сила их ненависти к Чистым? Потому что, как правильно сказал Кэп, нападают на них теперь крайне редко. Те немногие Чистые, что погибли на моей памяти, попались тварям или ночью, или далеко в лесах. И этот факт тоже укладывается в его теорию: один случайный Чистый раз в три месяца – это нужно лишь для острастки, чтобы не дать забыть про угрозу.

Такое ощущение, что вся активность Прилусты теперь направлена на землян. Хотя… это не обязательно объясняется теорией заговора, которой придерживается Питер. Земляне, хранители редкого гена, – не меньшая угроза для прилустян, которые борются с «уродами» во Вселенной. Одно несомненно: мутанты теперь ведут себя иначе, или их программируют по-другому, или они сами – иные.

Где же у них инстинкты, а где программа? И если это программа, то чья, не могу не задаться вопросом я.

* * *

Мы пересекаем большой зал с историческими сувенирами, которые можно выбрать, поймав прямо из воздуха, – каждый из них очень активно предлагает себя. Прорвавшись, мы подходим к непрозрачным стеклянным дверям.

– Ну а теперь зал-релакс, – усмехается Питер. – Нам с тобой нельзя пропустить.

Я понимаю, что нас ждет, слишком поздно – отступить уже не получится. Это уютный темный зал, стены которого представляют собой объемный экран. Кажется, будто вокруг нас цветущие дорианские оранжереи. Играет чудесная музыка – на Доре все очень любят музыку. В ней нет различимой для земного уха гармонии, но когда привыкаешь, начинаешь слышать и плеск воды, и шелест деревьев, и трогательное тихое пение маленьких дорианских птиц. В сочетании с нереальными дорианскими цветами – это настолько красиво, что я замираю на месте, но Питер подталкивает меня вперед – и мы проходим по красочному лабиринту все глубже, пока не оказываемся в одном из укромных уголков зала.

Таких закутков здесь много, и каждый из них максимально скрыт от посторонних взглядов плотной изгородью из живых растений. Это места для парочек, желающих побыть вдвоем. И это ужасно.

Уверена, что Плав и Виктор со своими девушками где-то здесь – возможно, наблюдают мою нерешительность. Поэтому я не сопротивляюсь, когда Питер берет меня за руку и заводит в глубь закутка. Я вижу там мягкое кресло для двоих и уже начинаю надеяться, что мы просто посидим рядом, взявшись за руки, но тут меня ждет сюрприз. Странно, но и для Питера это тоже оказывается неожиданностью.

Как только мы плюхаемся в кресло, оно проваливается, и мы падаем в его мягкую глубину. Оно обволакивает нас, и вот мы с Кэпом лежим в объятиях друг друга, как настоящие супруги (я так полагаю), и растерянно смотрим друг на друга. Я ожидаю встретить в глазах Питера насмешку или ехидство, но он выглядит застигнутым врасплох. От этого смешно становится мне. Чего он так боится, ведь Хелен его сейчас не видит?

Мы одновременно начинаем выкарабкиваться из тесных объятий кресла и друг друга, и чем больше мы стараемся избежать прикосновений, тем хуже это получается – каждое движение кресло воспринимает как сигнал к более уютному устройству. Наконец мы усаживаемся достаточно безопасно и действуем как можно осторожнее, опасаясь снова быть опрокинутыми.

– Надо же! – весело говорю я. – Оказывается, эти местные не такие уж зануды. Веселый народ. Тебе надо сходить сюда с Хелен!

Питер хмурится и не отвечает. С недоумением смотрю на него: а дальше-то что? Наконец он раздраженно проводит рукой где-то сбоку от кресла, и снизу выплывает прозрачная панель для заказов. Движения Кэпа слишком резки, поэтому панель вылетает чересчур далеко, Питеру приходится ее ловить, рискуя снова утонуть в кресле.

– Мы будем что-то заказывать? – удивляюсь я. – Это ведь невозможно есть.

– Кое-что можно, – отвечает Кэп.

Он выбирает по меню одну из картинок и делает заказ, который прибывает вместе со столиком прямо из пола. Я уже видела эти «цветки», как я их называю, даже пробовала кусочек от огромного лепестка, но прожевать так и не смогла. Ярко-синий раскрытый цветок размером с торт – на вид это бесподобно. В середине его – другой, уже искусственный бутон изумрудного цвета, наполненный непрозрачной зеленой жидкостью. По-моему, это соус, я видела, как доряне поливают им лепестки, и те сразу покрываются белым инеем. Очень красиво. И совершенно безвкусно.

Но Кэп не спешит разливать соус. Он аккуратно извлекает чашечку-бутон, раскрывает и протягивает его мне.

– Это можно пить. Действительно можно, – утверждает он.

Я с опаской беру чашечку, нюхаю: пахнет как будто мятным. Слегка пригубив вязкую зеленоватую жидкость, прикрываю глаза… Ум-м-м… это не просто вкусно, это бесподобно. Просто неземной (хотя – да, неземной) нектар. Я не замечаю, как проглатываю его весь. Питер смеется:

– Я думал, ты оставишь мне половину.

– Закажи себе еще, – безмятежно отзываюсь я.

Мне становится хорошо. Возможно, это разновидность алкоголя, хотя никаких градусов в нем нет. Рассудок мой не только остается свежим, он скорее обостряется. Я слышу, вижу и чувствую все, настолько глубоко и сильно, насколько это возможно. Я смотрю на цветы и цвета Доры, и сердце наполняется радостью и печалью от их красоты. Музыка становится неотделима от моего дыхания. Мне тепло, и мне грустно, и мне, мне… я не знаю, как это сказать – может, трогательно?

– Смотри, не подсядь, – продолжает улыбаться Кэп. – Доряне не пьют его в таком количестве. Да шучу я, не бойся, это что-то вроде вина, безвредно. Просто для настроения.

Нет, не просто. Я смотрю на него. Мне больше не хочется притворяться и скрывать все, что я чувствую к нему. Что бы он ни говорил, но лицо у него странно напряжено, наверное, он несчастен, я не знаю. Кэп нервно постукивает пальцами по своему колену. Я останавливаю его руку, беру ее и удерживаю, рассматривая ладонь, глажу пальцы, затем подношу к своему лицу, прислоняю к щеке, а потом долго целую, прижавши к губам. Кэп сидит молча, не двигаясь, словно ему сказали «замри». Я опускаю его руку, но не отпускаю.

– Не переигрывай, Алекс, – неожиданно грубо говорит он. – Хватит, слышишь. Никто здесь не видит.

Питер резко выдирает свою руку. Лицо у него перекошено гримасой, словно его поранили.

– Я не играю в твои игры, Пит Капитан, – грустно говорю я. – А ты делаешь мне больно. А за что? Я не понимаю…

Новая гримаса, словно его пытают.

– Я просто хочу защитить тебя. Спасти твою жизнь, – выдыхает он.

– Только она стала невыносимой… моя жизнь. С тех пор, как ты ее спасаешь.

Он резко поворачивается ко мне, и его лицо оказывается над моим. Кресло тут же опускается под нашим весом, Питер делает глубокий вздох, а может, это чуть слышный стон. Его губы впиваются в мои. Наш поцелуй наполнен тоской. Как у любовников, которых дома ждут супруги, или как у прощающихся людей, которые больше никогда не смогут быть вместе… Руки Питера обхватывают меня, и я чувствую себя словно в ловушке, из которой не хочу выбираться.

Наконец он отстраняется и продолжает смотреть на меня, неровно и часто дыша.

– Не от головы? – сочувственно, без тени обиды спрашиваю я.

Он только чуть качает головой, подтверждая.

– Я больше не буду, прости меня, – говорит он, как маленький, но кажется, сообщает это самому себе. – Не буду.

В голосе его появляется твердость самоубеждения. Не понимаю, чего он так мается. Боится, что я воспользуюсь его слабостью против Хелен?

– Не переживай, – говорю я. – Я ей не скажу.

Вот только не могу понять, если он так любит Хелен, зачем так мучить себя и меня. Наверное, это я виновата. Я не хотела, правда. И вообще, мне пора включить самолюбие. Гордость, в конце концов. Вот только пройдет действие нектара… если это оно.

Действие нектара действительно проходит, и я расплачиваюсь. Обостренное ощущение жизни, однако, сохраняется, но показывает свою обратную сторону – я чувствую, что сейчас разревусь. Стараюсь удержать слезы внутри глаз, но поскольку Кэп продолжает смотреть на меня, я ничего не могу скрыть. В его губах столько нежности, когда он снова целует мое лицо – крупно захватывая нос, щеку, губы. Я выставляю ладонь, препятствуя его губам, но и ладонь их тоже устраивает.

Останавливает его только сигнал на коммуникаторе. Я почему-то знаю, кто это. Питер меняется в лице: его опять застали врасплох. Оставив меня, Кэп выпрямляется и, неловко закрывая от меня текст, начинает что-то быстро писать.

Я отворачиваюсь, чтобы он не думал, что… Не знаю… если кого-то любишь, неужели хочется целовать других? Или все мужчины такие? Как в подтверждение моих мыслей мимо проходят, обнявшись, Виктор и Леди – сначала в зал сувениров, а потом обратно. Виктор, я думаю, видит нас, но даже не поворачивает головы. Питер тоже их замечает, его лицо становится обеспокоенным. Ответив Хелен, он сухо сообщает мне:

– Мы потеряли кучу времени.

Ага, словно я в этом виновата… Хотя… конечно же, виновата.

– Прости, – коротко говорю я вместо отповеди.

Он досадливо смотрит на меня, но не выдерживает мой взгляд.

– Алекс… – он подыскивает слова, – давай ты… Давай ты будешь как раньше – язвить и огрызаться. Пожалуйста. Иначе я… мне…

– Хорошо, – послушно соглашаюсь я. – Я постараюсь.

Отодвигаюсь от него как можно дальше. Он прикусывает губу.

– И как ты любезничаешь с нами обеими по коммуникатору? – интересуюсь я, выполняя его просьбу «язвить». – Тебе ведь кажется, что всю переписку читают.

– Все в том же русле: Хелен – моя одноклассница и так далее. У нас с ней есть зашифрованный код, еще с Земли… – Он замолкает, что-то припоминая, и еще больше хмурит лоб.

Вот как. Ну, я не удивлена.

– И мне ничего не кажется. Я это знаю, – добавляет он, имея в виду слежку, конечно же.

– Ты сам это делал?

– Разумеется, нет. – Губа его презрительно дергается. – Никогда не занимался такими делишками. Наоборот, я не мог понять, зачем этот атавизм – спецслужбы и слежки. На Земле такого давно уже нет. Они объясняли тем, что мы на чужой планете, но при чем тут люди, которых вы трижды проверили и теперь должны доверять? Безопасность – это безопасность базы, а не… Ну, в общем, сперва они взяли специального человека. Он даже не подчинялся мне – представь, как меня это бесило! Кстати, теперь он и стал начальником по безопасности.