Текст книги "Сказка со счастливым началом"

Да, Мара. Она умела любить. И Анька умеет. И даже Вова – любит же он сейчас, как дурак, свою гениальную художницу с её манией величия! Неужели Соня ущербнее Вовы? Неужели она не сможет отдать себя другому человеку? Не потому отдать, что так надо – так она, видимо, сможет, если постараться. А – испытать то самое, мучительное, болезненное, никогда не удовлетворённое до конца… То, что, придётся признаться, так и не получается пока испытывать к Жене.

Что входит в формулу любви? Душевная близость, физическое притяжение – всё это главные составляющие, без них ничего не получится, но и эти слагаемые не являются, как говорят математики, единственными и достаточными. Должно быть что-то ещё – на каком-то другом, иррациональном уровне.

Ну почему, почему, думая об этом, она вновь и вновь вспоминает тёмную тень за бетонным забором? Загадочное чужое желание, тёмная, скрытая сила, смертельная жажда обладания – всё это по-прежнему оставалось ей непонятным, непознанным, недоступным.

Но ведь Соня не виновата, что она такая. Если её и должна мучить совесть, то только в связи с её верой, что настоящий брак должен быть освящён в таинстве венчания. Увы, так уж вышло… не всё в жизни поддаётся программированию, не всё получается так, как правильно. Но и потом у неё почему-то не нашлось ни времени, ни сил объяснить Жене про свои убеждения… хотя эта вина до сих пор камнем лежит у неё на душе. А сейчас – нет и желания. Она видит, как далека от него эта тема, поэтому и не спешит ничего ему навязывать, хотя – чем дальше в лес, тем больше дров. Но ведь они всё равно скоро поженятся, теперь это не подлежит никакому сомнению. Или… подлежит? В какой момент оказалось, что всё решено? Она ведь ничего ещё не решала… и не решила.

Как это – не решила? Соня легла на живот и заворочалась, пытаясь устроиться на подушке. Теперь уже по-любому надо, никуда не денешься. Что сделано, то сделано. Или – можно ещё передумать? Нарушить все правила, пусть будет её виной… Ведь должна же она всё-таки любить… если, конечно, сумеет.

– Не спишь? – сонно проворчал Женя, повернулся на бок и обхватил её одной рукой.

Да нет, что за глупости она тут навыдумывала! Ей даже стало плохо от мысли, что надо что-то ещё решать, когда всё уже определено. Никого лучшего в её жизни не случится, всё будет у них хорошо, надо немедленно забыть все эти выдумки, вспомнить Мару, её завещание. Это всё дурацкая привычка к одиночеству, к отгороженному мирку, к своему кокону. Женя – как раз единственный, кого можно туда пустить без угрозы разрушения. Он не натопчет и займёт ровно столько места, сколько она позволит. Если вообще захочет входить.

И для её веры и убеждений Женя тоже оставит пространство, а большего ей от него и не надо. Кстати, насчет религии он высказался при ней единственный раз – когда впервые пришёл в гости. Окинул взглядом Сонин уголок, обернулся к книжной полке – там рядком стояли книги Александра Меня. Достал одну, пролистал и сказал: «Удивительный фенотип… Еврей, исповедующий христианство. Странный случай, да?» Сказал без ехидства, без какого-либо подтекста, просто мысли вслух. Но Соня сразу же внутренне сжалась и произнесла резко: «Да, очень странный. Взять хотя бы апостола Петра, или Павла… Евреи, исповедующие христианство. Все до сих пор удивляются». Женя только глянул на неё, как обычно, спокойно и приветливо – он никогда не поддавался на её повышенный тон, не заводился в ответ на высказывания, с которыми не соглашался. Поставил книжку на место и перевёл разговор.

…Нет, всё-таки Соня виновна, и дело не только в вере. В сегодняшнем удовольствии было что-то нечестное – по отношению к Жене. То, что происходило между ними раньше, когда она ничего не чувствовала и не желала, а только уступала его потребностям, казалось теперь более оправданным, чем удовольствие ради удовольствия, ублажение своего тела с помощью чужого, полёт вместе с мужчиной, которого ещё не любишь, какой-то обман, кража, бездушное действо сродни чревоугодию.

Но ведь Жене сегодня было лучше, чем когда-либо… кажется. Она даже не придала значения, что он чем-то расстроен. Близкий человек захотел бы понять и спросить. А ей… ей не хочется. Желание выспрашивать прошло, как ни бывало.

Соня приподняла голову, чтобы увидеть на столике Бориса – сегодня она не успела посадить его лицом к окну. Тот жалостливо склонил морду – хотя бы не осуждает…

– Ну, и чего мне, по-твоему, не хватает? Любовь – это ведь не обязательно сходить с ума, правда? – беззвучно спросила его Соня (он умел слышать и так).

– Ну и чего же тебе не хватает, дурочка? – грустно повторил Борис.

Дурацкая привычка – притворяться, что не понимает, отвечать вопросом на вопрос.

– Наверное… страсти? Я не испытываю к нему страстного чувства… но любовь ведь бывает разная, правда?

Лис покачал головой.

– Страсти? Нет, не страсти… Страха. Ты не боишься потерять Женю, можешь быть с ним, а можешь и без него.

– Да, могу. Но с ним ведь лучше… Я же признаю, что лучше! Раньше я вообще ни с кем не могла, а с ним… И вообще, может, я никогда не смогу любить, так что ж теперь? – затараторила, если так можно выразиться, когда говоришь мысленно, Соня. – Или… я не знаю… не знаю! Что же теперь делать, что же?.. Нельзя же его обманывать!

– Не психуй, – твёрдо сказал Борис, – пойми: это хорошо, а не плохо. Можно сказать, тебе повезло. Вспомни Мару, как она страдала. Этот смертный страх, эта страшная болезнь – кому они нужны? Чудненько ты без всего этого обойдешься! Многие, многие обходятся. Не надо, не надо… не зови, не накликай… ну, пожалуйста…

Соня даже испугалась его молящего взгляда. Борис чаще отшучивался или спорил, но никогда так не умолял. Она резко повернулась на бок. Женя крепким, надёжным захватом обнял её, полностью вписав в свою позу, прижал к себе. Ты прав, Борис. Всё и так в порядке. Не надо накликать беду, не надо, не надо…

* * *

Утром они с Женей собирались на работу вместе. Анька, разумеется, ещё спала – она заявилась домой далеко за полночь – впрочем, как и обычно в последнее время. Соня услышала, как хлопнула дверь, и лишь тогда позволила себе заснуть. А сейчас она только заглянула к сестре в комнату и постояла с минуту, вглядываясь в её такое наивное, совсем детское во сне лицо, словно проверяла на глаз температуру у больного ребёнка – полегчало, не полегчало, и можно ли спокойно уйти.

Разговор с Женей с утра не заладился. То ли каждый думал о своём, то ли оба испытывали неловкость от того, что произошло. Странное дело – до этого целый месяц выхолощенной любви не вызывал между ними никакого смущения. Соня твёрдо решила вчера, что всё у них идёт так, как надо. Что станет теперь вести себя с ним так, как положено с любимым мужчиной: ласково, по-женски мягко, тепло и искренне. И вот – уже снова готова спрятаться в свою раковину. Незаметно поглядывая на Женю, на его спину, плечи, движения рук, Соня вспоминала эту ночь. Она и хотела бы повторения, и… Как это часто бывает после чего-то слишком яркого и долгожданного, испытывала противоестественное желание запомнить, ощутить в полной мере и… не повторять. Вернуться в будни и не жить каждый день на острие ножа – даже если это острие удовольствия.

В подъезде, в темноте грязной клетушки, Женя почему-то остановился, и Соня вновь почувствовала исходящее от него напряжение или тревогу.

– Сегодня я на смене, – сказал он.

Когда он дежурил допоздна, то частенько ночевал на службе.

– Останешься на работе?

Одной из традиций их отношений стало постоянное перезванивание с вопросами, кто во сколько пришёл домой или когда заканчивает работу – словно это псевдобеспокойство заменяло совместное проживание.

– Не знаю.

Он помолчал. И вдруг произнёс полувопросительно:

– Я приду?

Сердце у неё заколотилось чаще. Она сама не понимала, чего хочет. Жене явно понравилась сегодняшняя ночь, он собирается продолжить в том же духе. И это правильно, так и должно быть. А разве она не желает того же?

– Конечно. Я буду ждать, – торопливо произнесла Соня.

И всё-таки на какую-то долю секунды опоздала, поняла, что дала маху, показав ему, что сомневается.

– Тогда до вечера, – коротко сказал он, наклонился и коснулся губами её губ.

И в этом жесте ей померещилось ожидание или вопрос. Встречное движение, Соня чувствовала, вызвало бы страстный поцелуй. Но она снова растерялась, не сориентировалась, и он отпустил её, вышел из подъезда, махнул на прощанье рукой и скрылся в утренней темноте.

* * *

Соня не знала, в курсе ли кто в детском саду про вчерашнее происшествие. Она избегала всяческих разговоров и очень надеялась, что Танечку вечером на прогулке не встретит – та работала в первую смену.

С утра они ни разу не столкнулись – гулять вторая младшая группа не вышла, было прохладно и сыро. Зато, к ужасу Сони, Танечка заявилась к ней в тихий час: возбуждённая, вся на иголках, она объявила, что поменялась сменами с Людмилой Алексеевной. Соня сделала вид, что занята, и Танечка, поторчав немного, убежала вниз.

К концу дня Соня молилась только о том, чтобы её детей забрали раньше, чем Танечкиных, иначе девушка наверняка её дождётся – она несколько раз повторила, что боится выходить одна и не знает, как быть, если неизвестный ухажер вновь объявится.

Казалось, высшие силы сегодня были за Соню. Вадика утром не привели – его оставляли дома из-за каждого чиха, а Настю мама взяла сразу же после полдника. На прогулку Соня второй раз не пошла, благо полил мелкий, но противный, холодный дождь, и всех детей забрали прямо из группы. Так что без пятнадцати шесть она, почти крадучись, прошла по первому этажу и вышла не через боковую, а через центральную дверь, чтобы не встретить Танечку.

Раскрыла зонтик, и, перешагивая через лужи, ёжась, двинулась к воротам, в надежде, что Димы сегодня не будет.

Но он был здесь.

Стоял почти у самой калитки, без зонта, без головного убора, даже не в куртке, а в тонком плащике. Соня невольно оглянулась на будку охранника – тот прятался от дождя, и, наверное, ничего не видел. Она пыталась вспомнить вчерашний настрой, призывала на помощь мысли о ночи с Женей, искала колкие слова, но…

Головой Соня всё понимала, однако сделать с собой ничего не могла – тело не слушалось. Сердце ухнуло куда-то вниз, ноги отказывались идти дальше, а руки затряслись от волнения. Проклиная свою реакцию, Соня заставила себя двинуться вперёд, уставившись под ноги – якобы, чтобы не наступить в лужу.

Парень сделал неловкий шаг ей навстречу, но она прибавила темп – теперь её подгонял необъяснимый страх. Дима не успел пересечь ей дорогу, как, видимо, собирался, а подошёл, догоняя, сбоку.

– Привет…

Голос его прозвучал глухо – и вызывающе, и почти вопросительно.

Она сделала вид, что не слышит, и не остановилась. Он невольно пошёл рядом. Оба молчали, и это казалось так глупо, так странно. Куда девались его развязность, нахальный тон, напыщенность, гонор? Наглость наверняка была свойственна Диме по жизни, а не только, когда он пьян. Но сейчас он не мог произнести даже слова.

Они вошли в тёмный, неосвещённый проулок, и Соня выдохнула про себя с облегчением: здесь никто из знакомых не увидит.

– Ты меня узнала? – выдавил он, наконец.

И попался. Соня замедлила шаг и глянула на него, словно только заметила.

– Кажется, ты из Анькиной группы? Лёша, да? – она старалась говорить недоумевающе-рассеянным голосом. – Ой, нет, вроде – Дима?

– Я… Я говорил, что найду тебя… вот и…

Парень совсем потерялся – эта неуклюжая фраза явно была заготовкой, но не подходила ни к содержанию, ни к тону разговора. Правда, и Соня ожидала от него другого и не знала, как себя вести. У неё не находилось повода произносить едкие реплики или нравоучительные фразы. Даже послать – не пошлёшь, вроде как он и не пристаёт, и не наглеет, и не делает непристойных предложений. И вообще, он весь вымок, так и хочется поднять зонтик над его головой, хотя она и выше Сониной сантиметров на двадцать.

– Извини, я спешу, – сказала она и сама поморщилась – всё шло не так. – Танечка ещё на работе, ты ведь её ждёшь?

– Танечка? – удивился Дима и вдруг усмехнулся: – А, эта детка с оленьими глазками?

Он сразу же напомнил ей прежнего самоуверенного юнца.

– Угу. Такая же детка, как ты.

– Я ждал тебя. И ты это знаешь… – голос его стал, наконец, решительным. – Нам надо поговорить.

Они уже подошли к переезду, на котором ярко горел фонарь. Сбылись Сонины опасения: семафор только что переключился на красный, и они встали на самом видном месте, возле закрытого шлагбаума. Вдали уже показались огни электрички, послышался длинный гудок.

Дима повернулся и торопливо, но как-то смущённо схватился за Сонин зонтик, чуть повыше её замёрзшей руки.

– Я оставил за почтой джип. Давай поедем куда-нибудь. В ресторан или в клуб.

– Мне некогда, я спешу, – повторила она свою дурацкую фразу.

Да что же это такое… Почему у неё не получается просто отшить его – быстро и метко?

Поезд, громыхая, летел мимо – не электричка, а товарняк, с бесконечными вагонами – круглыми или полыми, разноцветными, как детские формочки; и казалось, конца и края ему не будет.

Рука Димы сползла по рукоятке зонта, накрыв Сонину руку.

– Ты совсем ледяная, – сказал он и слегка сжал ей пальцы.

Несмотря на то, что он сильно промок, ладонь у него оказалась горячей. Кисть его руки, тонкая и сильная одновременно, полностью охватила зажатый кулачок Сони. В ту же секунду она очнулась, выдернула зонт и отчеканила, перекрикивая грохот колёс:

– Так. Давай – раз и навсегда. Никуда я с тобой не поеду. Мне нужно домой. Разговаривать нам не о чём. И не смей больше приходить – не хватало мне проблем на работе!

Она впервые за всё время подняла на него глаза. Лучше бы она этого не делала. Это был и тот Дима, какого она себе рисовала, готовясь к разговору, и совсем, совсем другой…

«Ты совсем ледяная, – сказал он.»

Нервный, взволнованный, он хмурился, глядя на неё исподлобья. У него были тёмные, глубокие и живые глаза человека, который привык напряжённо думать. Сейчас они казались полными страдания и затаённой надежды. Никогда раньше Соня не видела у мужчин таких глаз. Она привыкла к непроницаемому, уверенному взгляду Жени. Дима смотрел откровенно, полностью раскрываясь перед ней, и одновременно без всякого спроса проникая к ней в душу.

– Я отвезу тебя! Пожалуйста, всего пару слов. Пару слов, прошу тебя…

Она скорее догадалась по его губам, чем услышала. Поезд, наконец, проехал, и шлагбаум медленно пополз вверх. Соня поспешно отвела взгляд: она не понимала, как это может быть: тот парень – тогда, на даче, с его нахрапом и пьяным хамством, и этот интеллигентный, рефлексирующий мужчина с умоляющим лицом… Да, мужчина. Она и хотела, и не могла сейчас воспринимать его Анькиным ровесником.

Да нет, это просто темнота и её дурацкие сны – не бывает подобных метаморфоз. Надо взять себя в руки, не сходить с ума.

– Мне тут три минуты ходьбы. И дома ждёт муж. Пропусти… Пропусти немедленно!

Он действительно загородил ей дорогу – теперь у него был вид человека обречённого и готового на всё.

– Он тебе не муж, – жёстко произнёс парень. – И никогда им не будет. Я всё про него узнал. Первая жена от него сбежала – знаешь, к кому?

– Ты как старая бабка! – разозлилась Соня. – Все сплетни собрал?

– Ты его не любишь.

– Люблю. Дима, умоляю – не устраивай мне… Ну, зачем, на кой тебе это надо? Ну что ты, как идиот, торчишь у забора, людей пугаешь? У тебя есть Катя, у тебя есть… всё у тебя есть. Курам на смех – я старше тебя на восемь лет, я живу другой жизнью, ты ничего про меня не знаешь. А я – вообще – ничего – не хочу – про тебя – знать! Оставь ты меня в покое!

Это было ужасно… Устроить такую истерику, вместо того, чтобы спокойно, доброжелательно отшить зарвавшегося сосунка! Это был проигрыш, настоящий проигрыш. Ледяной взгляд, равнодушный голос – вот что заставило бы его отступить. Но теперь, Соня видела, он не уйдёт. Она попыталась оттолкнуть его – но сейчас он не был пьян и крепко стоял на ногах, мало того, схватил её за руку, удерживая.

На той стороне переезда показались две женщины. Соня дёрнулась и уронила зонтик – он упал и покатился по насыпи. Дима невольно перевел туда взгляд и наклонился в попытке его подхватить. Воспользовавшись моментом, Соня рванула вперёд, буквально перебежала через рельсы, и полушагом-полубегом, чтобы не привлекать внимания, рванула в сторону дома – благо что рядом.

Дождь затекал ей за воротник, но Соня шла теперь быстро и ровно, не оглядываясь. Она задыхалась от дикого сердцебиения, но старалась не обращать на это внимания и не снижать скорости. Дима нагнал её на углу, с нераскрытым зонтом в руках. Но не подошёл, а только молча двинулся следом, отставая на пару шагов. Она остановилась у подъезда, понимая, что привела его к самому дому; спряталась под козырёк – от дождя и любопытных соседских окон, и схватилась за холодную ручку двери, пытаясь сделать вдох.

– Ты что? – испугался Дима.

Он наклонился, пытаясь поймать её взгляд. Соня знала, что смотреть нельзя, но не удержалась, повернулась к нему. С головы парня ручьём стекала вода – наверное, теперь промочит дорогущие сиденья в джипе. Соня усмехнулась – из-за кого она так завелась? Какая чепуха, надо срочно поставить его на место!

– Мальчик… говорю тебе в последний раз. Увижу тебя ещё раз – позову мужа. И вообще… он теперь будет меня встречать, – она выхватила у Димы зонтик.

– Пусть. Я его не боюсь!

– Послушай… Езжай-ка себе в ресторан, отдохни, приведи в порядок мозги. А то у тебя что-то крыша поехала… не туда…

– Крыша поехала, – эхом повторил Дима. – Не называй меня мальчиком, слышишь?

– Ну а как же тебя называть? – Соня беспокойно оглядывалась.

Хорошо, что дождь заставил людей попрятаться по домам, а то на скамеечке сидели бы сейчас постоянные зрители – бабульки из всех трёх подъездов. Надо быстрей уходить отсюда! Но что-то её не пускало.

– Ты думаешь, я такой мажор, да? Я работаю… С третьего курса. Сам, между прочим, и в институт поступил, и на работу устроился. Ты же ничего обо мне не знаешь!

– Может, ты и машину сам купил? Пока в школе учился, подрабатывал почтальоном, да? – она не удержалась от презрительной гримасы.

– Машину не сам, – вскинул голову Дима. – Ладно, всё. Машины больше не будет. Завтра верну отцу.

Это заявление отдавало таким ребячеством, что Соне стало и смешно, и жалко его одновременно. Она уже пришла в себя, образ Димы восстановился, парень снова разговаривал на своём прежнем – дачном языке. А смотреть ему в глаза вовсе не обязательно. Она заставила себя представить Женю – его спокойный, такой мужественный взгляд, надёжные руки, серьёзный голос.

– Не валяй дурака. Ты всё понял… Отойди, я не могу открыть… Отойди, слышишь, я очень устала… на работе, теперь ты тут!..

Соня решительно рванула на себя дверь, но открыть её полностью, пока Дима стоял на крыльце, не получалось.

– Дай мне свой телефон, – потребовал он.

– Счас, разбежался, – Соня изо всех сил дёрнула ручку, и ему пришлось сделать шаг назад.

– Тогда я снова приду завтра в садик.

– Даже не думай! Увижу – позову охрану!

– Ага, давай… Нина Степановна – ещё моей воспитательницей была. Мы с ней мило поговорим.

– Только попробуй! Только попробуй ей что-нибудь вякни! – испугалась Соня.

– Дай телефон!

– Нет!

Она вбежала в подъезд, опасаясь, что Дима пойдёт за ней. Но он остался стоять внизу – видно, наглость его всё же имела пределы.

– Значит, найду сам! – крикнул он вслед, придержав дверь.

– Угу… ищи…

Соня уже вбежала на второй этаж и, пытаясь справиться с дыханием, чуть медленнее принялась подниматься на третий. Телефона у неё в доме отродясь не бывало. Ну, а мобильный – не в счёт, его можно попросту отключить.

Не успела она миновать последний пролёт, как на четвёртом этаже распахнулась дверь. На пороге стояла Анька.

* * *

Неужели смотрела в окно? И, наверное, слышала их в подъезде…

Не отвечая на робкое приветствие, Анька молча повернулась к сестре спиной и принялась куда-то собираться. Сначала иезуитски долго, тщательно красилась, потом подбирала косынку на шею и взяла, не спросясь, Сонину. И только когда натянула свои длинные сапоги гармошкой – любимая форма одежды под короткую юбку, Соня не выдержала.

– Ну и далеко намылилась? – спросила она небрежно, стараясь скрыть беспокойство.

– Не твоё дело, – отрезала сестра.

– Ань… Не надо, а? Над матерью измывалась, за меня принялась, да? Будешь шляться всю ночь, а я не спи? – Соня с ужасом слышала в своём голосе истеричные нотки Мары, но понятия не имела, как выйти из положения. – Вчера пришла в половине третьего. А сегодня во сколько?

– А ты мужиков позови. У тебя их теперь два, – Анька обернулась и вытаращила на неё полные ненависти глаза. – А я тоже пойду искать. Чем я хуже? Тебе можно, а мне нельзя?

– Аня… Ань, прекрати, пожалуйста… Послушай меня… Я ему всё сказала. Он больше не придёт. Ань, ты куда идёшь? На дискотеку? С Костиком или с Линкой?

– Всё ему сказала?! – истерично взвизгнула сестра. – Десять минут стояли – я засекла! Интересно, что же можно сказать за десять минут? «Пошёл вон» – триста раз?

– Каких ещё десять? – растерялась Соня. – Да он меня в подъезд не пускал, какие десять?

– Всё! Всё, хватит! Ничего! Не хочу! Знать!

– Аня!

– Двадцать три года «Аня»! А ты для него – старая, старая! Ему будет тридцать, а тебе тридцать восемь! Ему тридцать пять, а тебе… сорок три! Ему сорок два, а тебе – пятьдесят! – Анька как будто наносила хлёсткие удары ей по лицу – справа, слева… – Да он тебя бросит, как папа – маму! Забыла, да? Забыла? И будешь – одна! В морщинах, без зубов, без волос, толстая, никому не нужная! А он найдёт! Молодую! Красивую! Здоровую!

– Аня…

Соня прислонилась к стене и схватилась за голову.

– Аня, что ты несёшь…

– Действительно… Что я несу? Какие пятьдесят? Да он трахнет тебя два раза, и всё! А Женя тебя бросит! Я ему всё расскажу, всё!

Она сорвала с вешалки сумочку и, не оглядываясь, вылетела из квартиры, с силой хлопнув дверью. Соня ещё несколько минут простояла, словно её приковали к стене. Потом с трудом оторвалась и отправилась на кухню. Не замечая, что делает, поставила на газ чайник. В голове творился полный сумбур. Ей хотелось реветь – неизвестно только, от чего… от всего сразу. От страха за Аньку, от обиды за её слова. От того, что спокойная, замкнутая, размеренная жизнь за несколько дней превратилась в сплошной кошмар, состоящий из впечатлений самого разного свойства, от того, что она ничего не понимала – что хочет, чему рада, чего боится. От мыслей про Женю, Диму, Танечку, Мару…

Но Соня не заревела. Она пыталась поймать какое-то равновесие, надежду, выход из положения. Вот самый простой вариант. Если снова появится Дима – она не будет с ним даже разговаривать, отошьёт раз и навсегда. Успокоит Аньку. И позовёт Женю жить с ними. Или уйдёт к нему… Нет, нет, лучше, он сюда… да неважно! Будут готовиться к свадьбе, всё вернётся в свое русло…

Кстати, Женя обещал сегодня прийти. Рука замерла над чайником. Соня не могла заставить себя думать, что хочет этого. Вот-вот раздастся звонок в дверь, и войдёт Женя. А она сейчас не в состоянии с ним говорить. И… не в состоянии снова быть с ним – так, как вчера. Ей придётся притворяться, а он сразу заметит. Или – не придётся? Или наоборот, хорошо, если он придёт – всё сразу встанет на свои места, она вспомнит, какой он замечательный, захочет, чтобы он её приласкал, успокоил… Они вместе решат, что делать с Анькой, только на него Соня и может сейчас положиться! Но ведь Жене нельзя ничего рассказать… Ни в коем случае нельзя.

Она не заметила, сколько просидела вот так на кухне, глядя на круглые, детские часики над столом. Стрелки вместо цифр показывали на смешные рожицы – грустные, сонные или весёлые. На цифре девять – озадаченная мордочка с круглыми от удивления глазками. На десятке – один глаз уже закрыт. На одиннадцати – почему-то снова улыбка. Соня опомнилась. Женя не шёл, и нужно было позвонить и узнать, придёт он или решил остаться на службе. Мобильник лежал прямо перед ней, но она не могла набрать номер.

Соня пошла в комнату, медленно разложила постель. Потом виновато, замирая от страха, перевела взгляд на Бориса. В полумраке комнаты не было видно его глаз. Это раньше, давно-давно, зелёная часть зрачка отливала перламутром.

– Я не собираюсь повторять ошибки матери! – строго сказала она ему. – Да это совсем не такой случай. Я уже с этим разобралась. Он больше не придёт.

– Позвони Жене, – приказал Борис.

– Завтра… – пролепетала Соня. – Я сейчас… я сейчас не смогу быть с ним собой.

– Дура, – рассердился лис, – немедленно звони.

Она схватила его и прижала к себе, не давая говорить. Просто сжимала в руках, и всё. А потом заревела. Всё-таки заревела…