Текст книги "Договориться с тенью"

…К началу войны, в тридцать девятом, хозяину фабрики Паулю было около сорока, когда при родах умерла его жена, оставив вместо себя рыжеволосую Еву. У Пауля уже имелся наследник и помощник – семнадцатилетний сын Алоис, болезненный, молчаливый юноша не от мира сего, с непременным томиком Гёте за пазухой. Пауль показался Ольге человеком хмурым, неразговорчивым, но не злобным. Кто знает, каким он был до войны, при жизни его любимой жены, когда с конвейера его фабрики сходили не ящики для снарядов, а добротная мебель для уютного быта?

Несмотря на полученные немцами инструкции: демонстрировать подневольным рабочим расовое превосходство и избегать личных контактов, хозяин относился с необъяснимой, но очевидной симпатией к Ольге. К сожалению, это заметила не только она – все работницы фабрики стали коситься в её сторону и перешёптываться. Оля была удивлена – особенной внешностью она не отличалась. Нельзя было сказать, что у неё было красивое лицо или ладная фигурка. Вот у Кати – да! Но мимо сестры Пауль проходил, как мимо пустого места, уже издали не сводя глаз с Ольги.

Когда все попривыкли друг к другу и наладились более или менее сносные отношения, какие могли быть при сложившихся обстоятельствах между немцами и остарбайтерами, маленькая Ева, не чувствуя преград, которые были между взрослыми, всё чаще стала забегать в барак к русским. Объектом своего общения Ева выбрала Ольгу, игнорируя остальных. Однажды Ольга сильно простыла, ни о каком лечении восточных рабов речи не могло быть, но ей, с высокой температурой, разрешили остаться в бараке, не выходить на работу. В обед к ней пришла Ева с бумажным свёртком, в нём лежал кусочек штруделя и три яблока. Отказаться от такого подарка из рук ребёнка она была не в силах, хотя понимала, что сама Ева не могла знать о том, что Оля лежит здесь больная. Так или иначе, но со временем Ольга была отмечена вниманием всех членов этой маленькой семьи. Застенчивый Алоис по необходимости разговаривал на фабрике только с Ольгой, хотя были девушки, которые хорошо владели немецким в отличие от Оли – ей чужой язык давался тяжело.

Как-то в воскресный день в барак прибежала маленькая рыжая непоседа Ева. Девочка была в нарядном платье, с цепочкой, на которой красовался большой овальный медальон с фотографией матери – подарок отца Еве ко дню рождения. Вот тогда-то и стало всё сразу понятно без слов всем обитателям барака. С фотографии на них смотрела женщина, невероятно похожая на Ольгу. Высокий лоб; большие карие глаза с опущенными внешними уголками, указывающие на добродушие, доверчивость и готовность к помощи; широко поставленные густые брови; нос, чуть больше, чем следовало бы, с едва заметной горбинкой, приподнятые уголки губ, излучающие радость и оптимизм; густые, слегка волнистые волосы – всё было Ольгино. Медальон прошёл по рукам изумлённых девушек. Они смотрели на фото, затем на Ольгу, ахали, качали головами, перешёптывались. Но с тех пор Ольга не замечала ни одного косого взгляда, не слышала унизительного шепотка в свой адрес.

8

Прошли почти три долгих года на чужбине. Женщины заметили, что перестали изготавливать большие ящики для авиаснарядов, заказ на маленькие для боеприпасов тоже сильно уменьшился. Отношение немцев на фабрике к невольницам изменилось. Некоторые не скрывали своей злобы, узнавая новости с фронта, другие резко подобрели или просто перестали изображать из себя сверхлюдей, высшую расу. Рабочий день сократился, появилось больше свободного времени, всё говорило о приближении конца войны, девушки сбивались группками, шептались, обменивались слухами, мечтали о возвращении домой, в воздухе запахло свободой.

Однажды утром они вышли из барака и не увидели охранника на вышке, в волнении подошли к дверям фабрики, но их не ждали, двери были заперты. Они вернулись в бараки в волнительном и тревожном настроении.

Под вечер в барак вошёл Пауль, отыскав глазами Ольгу, кивнул ей, приглашая на выход. Оля вышла вслед за ним, едва сдерживая тревогу. Хозяин фабрики объявил, что предлагает девушке прогуляться к озеру для важного разговора. Оля покорно кивнула.

Они долго шли молча по узкой тропинке через лес. Пауль нервничал и всё не решался начать разговор. Он шёл немного впереди, придерживая перед девушкой ветви деревьев, и молчал.

Когда пришли к озеру, Пауль, словно не зная, с чего начать, спросил:

– Красиво здесь, правда? – Ольга согласно кивнула.

– Мой отец любил рисовать эти места. Он был художником. Тебе нравится живопись? Может быть, ты рисовала сама?

Оля молчала, ком стоял в её горле. Рассказать, что её отец – талантливый резчик по камню, мать могла вышить или вывязать любую затейливую вещь, а сёстры до войны часто проводили вечера за рисунком? Это как оправдаться в чём-то или стараться угодить хозяину, понравиться. Нет, она не станет выворачивать свою душу перед ним.

Их дружная семья жила в доме, выстроенном отцом на одном из холмов Севастополя. В отделку небольшого домика он вложил часть души, и люди приходили полюбоваться на работу искусного мастера. А Ольгиному двоюродному брату при бомбёжке оторвало руку, когда он, курсант части береговой обороны, спасал от пожара живописное полотно батальной панорамы «Оборона Севастополя». Когда парнишка упал, из его раны лилась кровь на холст, смешиваясь с алыми красками крови на картине. Разрезанное на части историческое полотно вместе с портретом Франца Рубо, автора панорамы, было спасено из горящего здания. Курсанты, безусые ещё мальчишки, упаковали картину и подготовили к отправке в тыл. Никто даже не подумал поставить свою жизнь выше ценности картин и отказаться от выполнения работы. Да, они не дикари и не низшая раса, как считают фашисты, они способны ценить искусство порой больше собственной жизни. Нет, Ольга ничего ему не скажет.

Пауль взял её за руки:

– Знаю, тебе будет трудно обо всём забыть. Но пойми – я не воевал против твоего народа. Я вообще против войны и насилия.

– Нет, не трудно, а невозможно забыть, – поправила Пауля она.

– Но теперь войне конец. Мы живы и можем быть счастливы …

Пауль с надеждой глядел ей в лицо. Ольга отрешённо смотрела на спокойную гладь озера. Пауль продолжил:

– Я хочу тебе сделать предложение. Знаю, я вдвое старше тебя, к тому же у меня астма. Но я ещё не так стар, чтобы оставаться одному. Никогда не обижу тебя, и ты никогда не будешь чувствовать себя в доме работницей – только хозяйкой. Сама судьба привела тебя к нам. Тебе нельзя возвращаться на родину.

Пауль разгорячился, волнуясь:

– Я точно знаю, вас всех отправят в тюрьму, потому что твоя мать поехала в Германию добровольно. Теперь вам лучше оставаться здесь. Я говорю с тобой как друг, поверь. Не сегодня завтра войне конец, я назову тебя своей женой, вы все останетесь в моём доме.

– Нет, никогда!

– Подумай, прошу тебя, – он опустился перед Ольгой на колени.

– Я хочу вернуться на родину. И боюсь, что я не смогу ни забыть, ни простить. Зря вы начали этот разговор, – ответила она сухо и решительно развернулась назад, намереваясь вернуться к бараку.

– Я желаю тебе добра. Тебе и твоей семье, поверь мне! – схватив девушку за обе руки, он стал неистово целовать их…

С этого места Ольге Сидоровне не хотелось оставаться в прошлых воспоминаниях, она предпочитала их обрывать именно здесь…

Иногда её спрашивали: сожалела ли она, что не осталась в Германии, а вернулась домой? Никогда, ни единого разу, как бы ни было трудно, Ольга не пожалела, что вернулась на родину. Родина – мать, как можно оставить свою и любить другую, пусть даже красивее, по моде одетую и надушенную, но чужую мать?

Как-то после перестройки, когда рухнул «железный занавес», в Крым приехала Ольгина подруга Анна, которая предпочла остаться в Германии. Они дружили в детстве, ходили в одну школу. У Анны был брат-близнец Андрей. Всех их погрузили тем злополучным утром сорок второго в один вагон и повезли на чужбину. Но Андрей, улучив момент, сбежал на одной из стоянок. Скрываясь в лесах, вышел на партизан и до освобождения Крыма воевал в партизанском отряде. Через долгих пятьдесят лет близнецы встретились. Горько было смотреть на эту пару. Выглядели они словно отец с дочерью. И Ольге, к сожалению, почти не о чем было говорить с подругой детства.

А Ольга с матерью и сестрой, возвращаясь в сорок пятом, сошли с поезда где-то под Джанкоем, боясь оказаться за решёткой или на поселении. Севастополь для них был закрыт, родной дом разрушен, и нашли они приют на окраине Симферополя. Крайняя – так и называлась улица, на которой они поселились в ветхом домишке, почти сарае, с удобствами через дорогу. Рядом была цыганская слобода. Из этого дома и вышла замуж скоропалительно Ольга за мастерового человека, который шил обувь своим согражданам. Вскоре, подозрительно скоро у них родилась дочь Мария. Считалось, сильно недоношенной. Правда, прожили они не долго – всего два года, и после Ольга уже никогда не выходила замуж. Жила с матерью и дочкой. Девочку окрестили Марией, и после её рождения Ольга зачастила в церковь.

Машенька с детства любила рисовать, окончила художественное училище и с увлечением отдалась любимому делу – ткачеству по холсту иглой. В восемнадцатом веке такие полотна в парижском квартале Гобеленов так и называли – гобеленами. Через несколько лет в Ялте открылась её первая персональная выставка. Потом были республиканские и всесоюзная в Москве. Ольга гордилась дочерью. Но со временем её астма и гобелены оказались несовместимыми. Ольга Сидоровна помнит, как вошла в больничную палату и увидела поникшую дочь с пустым безжизненным взглядом. Кризис в здоровье дочери совпал с кризисом в стране. Рушился «единый и нерушимый». Мария серьёзно занялась пастелью. Первые свои работы она – будучи членом Союза художников! – продавала в переходе. Тогда, в «лихие девяностые», художники говорили о себе: «Мы вышли на панель». Думала ли Ольга, что картины её дочери через десяток лет будут висеть рядом с полотнами Шагала, Малевича, Пиросмани, Шемякина в частных коллекциях Европы? Это будет позже, а в девяностых дочь замерзала в бетонных переходах, смущаясь, предлагала недорого свои пейзажи и натюрморты. А предприимчивые нувориши чемоданами вывозили в Германию на распродажу ордена и медали соотечественников, проливавших кровь за их мирную жизнь. Немцы с удовольствием покупали русские «сувениры».

…София гнала машину в сторону Севастополя и вспоминала, как они познакомились с Леной в Австрии на горнолыжном курорте четыре года назад. Обе девушки впервые приехали в горы и оказались в одном номере отеля «Святой Георгий» в чудном маленьком городке Цель-ам-Зее, что у подножия Альп. Вообще-то София собиралась в эту поездку с мужем и его друзьями, но в последний момент мужу отказали в шенгенской визе и он настоял, чтобы София ехала без него. Было очень обидно: они прожили вместе всего год и так мечтали об отпуске вдвоём, готовились. Софии купили классные лыжи и модный комбинезон ослепительно-белого цвета (именно он и сыграл роковую роль). Весь прошлый год по выходным они выезжали с друзьями на Ай-Петри, и София довольно уверенно научилась держаться на лыжах. Долго выбирали, куда поехать, решили – гулять так гулять и остановились на австрийских Альпах. В последний момент, когда уже были заказаны номера в пятизвёздочном отеле и спланирована программа отдыха, София узнала, что ей придётся ехать без мужа. Сначала она решительно отказалась от поездки, но муж убедил, что ничего страшного не случится, если они проведут эти две недели врозь. «Так даже лучше – для укрепления семьи, – пошутил он. – Ты научишься уверенно кататься, а в феврале поедем вдвоём в словацкие Татры».

София согласилась, хотя не любила посторонних в своём, хоть и временном, жилище. Но цены перед Новым годом на отдельный номер были столь высоки, что она решила перетерпеть некоторые неудобства и поселиться в двухместном номере с подселением. Тем более что терпеть соседство постороннего человека приходилось только по ночам. Днём – катание на лыжах, по вечерам – сауна, бассейн, ужин, дискотека с друзьями.

Софии повезло с симпатичной соседкой: Лене было тогда двадцать, девушка обладала лёгким характером и к тому же оказалась землячкой. Нет, она не осложнила чудесный отдых. Четыре дня они катались бок о бок, с каждым днём выбирая всё более сложные трассы – от зелёной до чёрной. На чёрной София и «улетела». Когда её прооперировали, Лена навещала землячку в госпитале и каждый раз приходила со своим другом из Германии. Кажется, всё свободное время они теперь проводили вместе.

– Расскажи ему, – требовала Лена, – как ты умудрилась так улететь с самой вершины. Я даже не поняла, что к чему. Мы только с подъёмника встали на лыжи, за нами – группа со сноубордами. Они меня сразу обогнали – в один прыжок. Я только успела увидеть, как ты обернулась и потом уже летела вниз, как звёздочка, крутилась по трассе, на ногах – лыжи. Ганс спрашивает: кто тебе крепления ставил, почему лыжи не отстегнулись? Ведь из-за этого ты связки порвала. А я объяснить ему ничего не могу, но продемонстрировать на горе твой полёт не решаюсь.

– И правильно. Не думаю, что это хорошая идея, – скривившись от боли, ответила София. – Как произошло? По глупости. Не нужно мне было покупать белый комбинезон. В тот день шёл снег, из-за плохой видимости меня в белом на снегу было практически не видно. Вот мы и не поделили дорожку с одним сноубордистом. Ведь было предчувствие ещё с вечера, что лучше сделать перерыв в катании, съездить в Зальцбург, купить сувениры, заглянуть в музей Моцарта. Но друзья меня не поддержали, а одной ехать не хотелось.

София не стала открываться посторонним людям: друзья не просто не поддержали – они поссорились за ужином. София не знала близко друзей мужа, их связывал общий бизнес, и встречались они не часто вместе. Игорь и Света жили в Севастополе с родителями Светы. У них был маленький сын, которого они оставили на родителей. Высокая, чрезмерно худая Светлана, с тонкой бледной кожей в крупных веснушках, казалась Софии беззащитной и хрупкой перед хамоватым Игорем. Большие серые глаза Светланы были всегда печальны. За последние четыре дня, что они провели вместе, София не раз становилась свидетельницей грубого обращения Игоря с женой. Игорь мог запросто ударить лыжной палкой жену по спине за неправильную стойку при катании. И за ужином София не сдержала своих эмоций, сделала Игорю замечание.

Тот отреагировал резко:

– Не вмешивайся в чужую семью. Ты рассуждаешь как феминистка. Я запрещаю своей жене общаться с тобой. Ты плохо влияешь на неё!

Светлана, окрылённая поддержкой, вдруг осмелела и, хлопнув рюмашку водки, неожиданно выдала:

– А что с него взять?! Ни воспитания, ни происхождения! Когда мы впервые приехали к его родителям, так они на завтрак предложили мне борщ! Ты можешь такое представить? Люди на завтрак едят вчерашний борщ!

София почувствовала, что даже за соседним столом воцарилась тишина, и увидела, как побледнел и опустил глаза Игорь. Из крутого нового русского мужа он превратился вдруг в застенчивого деревенского парня. И Светлана уже не казалась такой беззащитной, как несколько минут назад. София извинилась и вышла из-за стола под предлогом, что ей срочно нужно позвонить.

А на другой день с ней случилось несчастье. Софию с разорванными связками спасатели спустили с горы, погрузили в автомобиль и привезли в госпиталь. Так как страховой полис она не брала с собой на гору и, конечно, не располагала десятью тысячами долларов на операцию, то оперировать не стали, а, упаковав ногу до бедра в гипс, отправили в отель. Такую её, одинокую и беспомощную, с температурой, в гипсе, и обнаружила парочка вечером.

Светлана принялась громко охать, а Игорь, как опытный горнолыжник со стажем, переживший не одну травму, трезво оценил ситуацию и принялся дозваниваться в страховую компанию. Ему ответили, что рабочий день закончился и придётся ждать до утра. У компании «Пан Юкрейн» не было желания оплачивать соотечественнице операцию, и они тянули с ответом двое суток, пока наконец не вынесли вердикт: «Руководство компании решило, что оперировать вас будут в Киеве. Такого уровня операции в Австрии стоят дорого».

– Да вы что, сошли с ума? Какой Киев? Уже двое суток без помощи, такую дорогу – пять часов в автомобиле и затем два самолёта – она не выдержит! Вы бы видели её ногу! У неё может начаться гангрена!

Игорь сказал всё, что думал про них и про их компанию, и, бросив трубку, выскочил из комнаты.

Нога действительно распухла, температура поднималась, и София, не выдержав боли от впивающегося гипса, разрезала его. Она лежала в своём номере одна, беспомощная, когда поздно ночью к ней вошли Игорь и Света. Игорь был слегка пьян, но глаза его радостно сияли:

– Не боись, малышка! Я познакомился с хозяином отеля, мы с ним весь вечер выпивали. Вот такой мужик! Хоть и немец, – Игорь поднял кверху большой палец. – У него друг работает хирургом в госпитале в нескольких часах езды отсюда – в городе Шварцах. Завтра тебя сам хозяин на машине отвезёт, и тебя прооперируют.

– Как? Без денег? – не поверила София.

– Так – под моё честное слово! Мы с Пашкой всех знакомых обзвонили. Надо, чтобы кто-то через американский банк быстро перевёл деньги на госпиталь. А пока я свои все до цента отдам.

Игорь принялся выворачивать карманы и считать свою наличность. Всегда бледное личико Светланы пошло пунцовыми пятнами:

– Как отдашь? А как же мы? А новые лыжи? А сувениры маме?

Кажется, она даже не замечала лежащей перед ней Софии.

– Молчи, женщина, когда муж говорит!

Игорь взял под локоть жену и вывел из комнаты.

София лежала, крепко сжав веки. Из её закрытых глаз катились слёзы.

– Какая же я дура! Я совсем не разбираюсь в людях, – прошептала она обветренными губами.

На другой день ранним утром хозяин отеля с Игорем вынесли её на руках, уложили в автомобиль. Водитель вёл машину очень осторожно, стараясь не причинить ей лишней боли, и время от времени участливо справлялся об её самочувствии, успев по дороге рассказать, как его дед, оказавшийся в числе военнопленных в одном из сибирских лагерей, испытал на себе великодушие русского народа. Непривычный к суровым морозам, он сильно простыл и тяжело заболел, решив уже, что будет похоронен в чужой земле. Но его выходила русская женщина, приносившая в барак горячее молоко. Теперь его очередь отдать долг русской за деда – решил хозяин отеля.

Через два часа они были на месте. Возле дверей госпиталя Софию уже ожидал санитар с каталкой. Её приняли в госпиталь без предоплаты, благодаря поручительству хозяина отеля. «Вот и верь расхожему штампу о «капитализме со звериным лицом», – думала София, «уплывая» под наркозом. Перед глазами промелькнули ослепительные вершины гор, синее небо и склонившиеся лапы елей под тяжестью снега.

9

София лежала в просторной палате. Кроме неё, здесь находились ещё три пациентки. То ли так было принято в Австрии, то ли не хватало мест – горнолыжный сезон был в разгаре, – но в одной палате лежали и до-, и послеоперационные больные. София оказалась в интернациональном коллективе. Напротив была кровать пожилой австрийки, которую готовили к операции, ежедневно к ней приходил муж. Он часами оставался возле её постели. София с интересом наблюдала за этой парочкой. Всегда происходило одно и то же. Сначала они перебрасывались парой-тройкой дежурных фраз, а затем просто тихо сидели, прижавшись друг к другу, смотрели на окружающих и молчали. Они прожили вместе много лет и не нуждались в словах. У них было о чём молчать. Иногда они переглядывались и улыбались друг другу. Здесь же при входе стояла вешалка, и посетители приходили в верхней одежде, раздевались, садились рядом со своими родными и оставались надолго. Рядом с Софией находилась кровать молодой француженки. Она тихо лежала и ни с кем не разговаривала. Но когда её навещал муж с двумя маленькими дочурками, женщина начинала жаловаться и плакать. Постепенно её тихие слёзы переходили в истерику, дети смотрели испуганно и жались к отцу, тот нажимал на кнопку над кроватью, прибегал доктор с медсестрой, больной делали укол – и она затихала. Так повторялось каждый день.

«Уж лучше бы её не навещали!» – однажды подумала София.

Третью пострадавшую спортсменку София мысленно окрестила «дамой из Амстердама». Женщина действительно была из Амстердама. Ей часто звонили на мобильный, она громко разговаривала, не обращая внимания на спящих по соседству больных, задорно смеялась и постоянно что-нибудь жевала, а поскольку не была ходячей, то очень часто нуждалась в помощи санитара с уткой. Кажется, не одна София заподозрила даму в том, что барышня постоянно жуёт специально. Санитарами здесь работали молодые ребята, видимо, студенты мединститутов. По вызову приходил симпатичный розовощёкий юноша в униформе бирюзового цвета, с серёжками в ушах. Он вкатывал в палату столик, уставленный многочисленными баночками и тюбиками. После всех процедур, ради которых он был вызван, юноша обтирал даму и умащивал кремами. При этом она фривольно беседовала с юношей, кокетничала и смеялась. Без малейшей тени смущения!

Если бы не эта история с госпиталем, София уехала бы из страны в твёрдой уверенности, что австрийская кухня – отвратительнейшая из всех кухонь мира. Она не могла объяснить парадокса: почему в обычном госпитале больных кормили отменно вкусными блюдами, в то время как в пятизвёздочном отеле… Вечерами, после ужина, София с друзьями ходила в ближайшую кофейню «догоняться» пирожными с чаем, ибо не могла уснуть на голодный желудок. Да, кормили в госпитале превосходно. Но что Софии не нравилось и чего она не могла понять – для чего ни свет ни заря будить больных, обмывать их, переодевать, чтобы те смогли снова спокойно засыпать? Её кровать стояла перед окном, и она видела сияющие звёзды, когда в палату приходили санитары. Они действовали втроём, под покровом ночи, как партизаны. Один приподнимал больную, обмывал махровой рукавицей, вытирал и надевал свежую сорочку. Затем двое держали на руках полуспящего пациента, пока третий менял постельное бельё и дезинфицировал металлическую кровать. «Бандитизм!» – думала София, разбуженная, как ей казалось, среди ночи.

При выписке Софии презентовали костыли.

– Шесть недель в шине – и снова на лыжи, – оптимистично пожелал доктор, делавший ей операцию, и вручил толстый конверт с описанием рекомендуемых процедур.

Путешествие Софии подходило к концу, когда в купе поезда Киев– Севастополь заглянули Игорь и Светлана. Они зашли попрощаться – София выходила в Симферополе. Она открыла красивую плоскую фляжку – единственный сувенир, который успела приобрести в Австрии, – и налила в гранёные стаканы коньяк.

– Хочу выпить за тебя и твоих родителей, – обратилась София к Игорю. – Правильным борщом они тебя кормили. Спасибо тебе за всё! Я никогда не забуду, что ты сделал для меня.

Правда, выздоровление проходило не так, как обещал доктор из Шварцаха, и Софии пришлось долго разрабатывать негнущееся колено и снова учиться ходить. Но это совсем другая и грустная история, вспоминать о которой Софии не хотелось. Ещё не хотелось вспоминать о том, как вернулась домой и столкнулась с равнодушием мужа. Он ужасно расстроился, увидев её на костылях и нетрудоспособной. Расстроился и дистанцировался. София не могла этого понять. А как же «и в горе, и в радости»? Но муж был похож на страуса, прячущего голову в песок. Похоже, он решил: если не будет видеть жену в таком состоянии, значит, с нею всё в порядке. Он продолжал ездить по выходным с друзьями в горы, работал больше обычного, засыпал в гостиной на диване, оправдываясь, что боится задеть её больную ногу во сне. София страдала. Для неё это было большое испытание. Она, конечно, справилась, но обида осталась.

Вернувшись из Австрии, она продолжала общаться с Леной. Существует утверждение, что горы людей проверяют и сближают. София могла подписаться под этим утверждением.

Однажды Лена приехала в Симферополь по рабочим делам со своей коллегой Валерией. Девушки договорились встретиться в кафе. Валерия Софии сразу не понравилась. Она даже себе не могла объяснить эту неприязнь, возникшую в первое же мгновение.

– Кажется, ты не понравилась нашей Лерке, – улучив момент, шепнула Лена Софии.

– Я не стодолларовая купюра, чтобы всем нравиться, – ответила София, но не сказала, что это взаимно. – Как твой немецкий продвигается?

– Сегодня проверишь. В машине вместо музыки слушаю твои диалоги. Все смеются надо мной.

– Пусть смеются. Когда приедет твой Ганс, будете общаться без переводчика. Ты поймёшь, как это классно!

– Но по телефону плохо получается. Он звонит, а я сразу теряюсь, беру словарь, волнуюсь.

– Ничего, всё приходит со временем. Главное, не бойся говорить, даже если неправильно. Всё равно перешагни через свой страх. Ты увидишь, человек, пытающийся тебя понять, всегда поймёт. Хочешь, я с тобой позанимаюсь? Оставайся на выходные у меня. Я одна дома – муж уехал на рыбалку с друзьями.

– Здорово! Я с удовольствием, – обрадовалась Лена и обратилась к Валерии: – Я остаюсь у Софии. Ты сможешь сама уехать домой на маршрутке? Не обидишься?

– Не проблема, меня отвезут, – заговорщицки улыбнулась девушка. – Мой бойфренд должен позвонить, у нас тут стрелка забита.

– Вот и отлично. А что за бойфренд? Спортсмен твой, что ли? Ты говорила, он на сборах? – поинтересовалась Лена.

– Нет, запасной вариант. С Витькой у нас любовь. А с Павлом – грубый секс.

– Ну, ты даёшь, подруга!

– Даю – и с удовольствием. Сама удивляюсь, как раньше жила без этого. Мы такие штуки вытворяем!

– Без подробностей, пожалуйста.

Лене стало неудобно перед Софией.

– Да ладно, ханжа. Может, попробуешь с коллективом – и тебе понравится? Помнишь, я на работу с синяками на запястье пришла? Так это от наручников. Передать не могу, что за ощущения.

– За предложение спасибо, я подумаю, – пошутила Лена. – Ну, мать, не замечала, что ты у нас мазохистка!

– Я раньше тоже не замечала. Это Павел меня открыл.

«Странно, – подумала София, – значит, Борис Хигир ошибается. А я глупая, верила, что по имени можно определить характер человека. Моего мужа тоже Павлом зовут, но он – сама нежность в постели: боится лишний раз обнять покрепче, чтоб не сделать больно».

Валерия пошла в туалетную комнату. Её телефон остался лежать на столике, рядом с чашкой Софии, и неожиданно зазвонил. София невольно бросила взгляд на экран и увидела до боли знакомый номер. Точно такой же, как у неё, за исключением последней цифры. Это был номер её мужа.

София протянула дрожащую руку к чужой трубке.

– Привет, где тебя забрать? – услышала она голос мужа и нажала на отбой.

София положила трубку на место, перевела взгляд на Лену:

– Мне сейчас лучше уйти. Или я убью их обоих.

– Я с тобой.

Вернувшись, Валерия не поняла, что произошло и почему девушки ушли, не попрощавшись. «Ой, какие мы нежные! Подумаешь – интеллигенция вшивая, переводчица! Пусть слепых через дорогу переводит!»

Урок немецкого в этот вечер не состоялся. София молча собирала свои вещи в квартире, где они жили с Павлом. Лена не оставляла подругу. Поздно вечером они вдвоём приехали к родителям Софии.

На все вопросы родителей отвечала:

– Потом поговорим. Сегодня я не знаю, что сказать.

– Лена, хотя бы ты можешь что-нибудь объяснить? – допытывалась Мария.

– Тёть Маш, я такое видела только в тупых сериалах и всегда раздражалась: как этому можно верить? Сегодня сама убедилась: жизнь круче сериалов. Вы пока не спрашивайте её ни о чём, ладно? Пусть время пройдёт.

София замкнулась и молчала неделю, держа дистанцию. Встревоженные родители общались шёпотом и передвигались по квартире бесшумно.

Разговорил её отец. Пришёл как-то в подпитии, сел рядом на диван и начал что-то вспоминать о детстве дочери, о её проделках, первых слезах, огорчениях, маленьких бедах.

Дочь молчала, потом неожиданно спросила:

– Папа, вот скажи, как можно было всю жизнь знать человека и не знать его совсем?

– Ты о Павлуше, что ли?

– Да, о нём. Мы же с детства вместе. Я верила ему больше, чем себе. Помнишь, в четвёртом классе он написал мне записку: «Я тебя люблю». И с тех пор никому из мальчишек не позволял приблизиться ко мне. Мне иногда казалось: мы – одно целое. И уже не надо было слов, общались на ментальном уровне. Бывало, я подумаю – он озвучит, я начну говорить – он продолжит. А выходит, я не знаю его совсем. Как он мог оказаться таким животным? Объясни! Ты же мужчина, должен знать.

Отец задумался.

– Понимаешь, дочь, мы и себя-то до конца не знаем. И какие демоны в нас сидят. А ты просишь о других сказать. Я думаю, что рядом с животным и мужчина – животное, а рядом с богиней – он сам бог!

– Ты, как всегда, философствуешь, а я не знаю, как жить дальше. Понимаешь? Он изменял мне с вульгарной девицей, занимался с нею грубым сексом, как она выразилась. Как жить после этого?

– А ты, дочь, просто живи. Любые раны затягиваются, время лечит. Только не озлобляйся. Посмотри на это иначе, попробуй выйти из той роли, которую тебе жизнь предложила, стань сама режиссёром в этом спектакле жизни. Взгляни на ситуацию с высоты режиссёрского кресла. Павел твой не больше животное, чем остальные. Он столкнулся со своим бессознательным и не смог подавить своей Тени. Как заметил Юнг, «простое подавление своей тени спасает от грехов не меньше, чем гильотина от головной боли». Так что подавлять или убивать своего внутреннего зверя не стоит. Хотя и относиться к своим тёмным сторонам, как к безобидным мелочам, нельзя. А вытеснять бессмысленно.

– И где выход?

– О, если бы всё в жизни было просто – вот выход, идите все сюда! Помнишь, когда-то я рассказывал тебе мифические истории? Одна из мифических личностей сумела не только побороть свои дикие порывы, но и трансформировать их в божественную силу. Это Дионис – бог хмеля, вина и оргиастических празднеств. Он даже путешествовал на зверях! А Пентей, добропорядочный царь города Фив, прогнавший из своего дворца Диониса и потом тайком пришедший посмотреть на его праздник, пал жертвой своего внутреннего зверя. Если бы он смог его выпустить и договориться с ним жить в определённых границах, то научился бы управлять им. Но он подавлял его и, уже думая, что подавил и победил его, сам пал жертвой своей похоти. Он не знал: чтобы двигаться по своему пути дальше, сознание должно найти общий язык с бессознательным и отказаться от алчных желаний своего «я». Иначе можно самому стать зверем. Читай сказки, дочь, их никогда не поздно читать. В них все ответы.

– Пап, так горько! Любовь ушла…