Текст книги "Ночь с роскошной изменницей"

Глава 9

Олег легонечко постучал трубкой по виску и вернул ее на старенький аппарат, висевший на стене в его прихожей. Аккурат над той самой тумбочкой, где в нижнем ящике покоилось кольцо с бриллиантом. Чудовищно так… Планировалось надеть его на изящный пальчик милой изящной девушки, а что вместо этого? А вместо этого пришлось спрятать в ящик из старых рассохшихся досок. И все из-за этой Софьи, будь она трижды осуждена!

Значит, говоришь, не было в том твоей корысти, так? А вот и неправда, милая Софья Андреевна! Вот и неправда! Корысти этой самой навалом, хоть в мешки загружай.

Как раз вчера Снимщикову стали известны преинтереснейшие факты, объясняющие, почему это Анна Васильевна так поторопилась оформить наследство в пользу Грищенко Софьи Андреевны.

Знал бы раньше, на костер бы пошел, да не освободил бы чертовку из-под стражи. Так и просидела бы на нарах до суда, ну а после суда сам бог велел.

А то освободили, понимаешь, и даже подписки о невыезде не взяли с нее. Очуметь же можно от такой халатной недальновидности!

Дело же яйца выеденного не стоило, доказать виновность Грищенко – пару раз плюнуть, а они страусиные игры затеяли. Дошел слух, что даже какого-то бомжа приволокли, чтобы вместо Софьи тот протирал скамейку подсудимых. Вроде тот признался, что убил Сочельникову Татьяну с целью грабежа. А вот куда подевал ее документы из сумочки, не помнит. Пьяный вроде был. Пускай так, пускай. Но вот как тот бомж проник на территорию дачного поселка? Как?!

Что, так ни у кого голова над этим и не поболела? А надо бы.

Ох, и шустрят! Не терпится им дело поскорее в суд сплавить, а бомжа в тюрьму. Один из ребят ему рассказал, что Веретин цинично заявил вроде, что там хоть бедолага накормлен будет да спать станет не на сырой земле и не в подвале.

Заботливый какой! Гуманист, мать его…

А Анна Васильевна, вопреки утверждениям Софьи, умирает. Причем болезнь, которую та долгие годы контролировала изматывающими обследованиями, душила дорогостоящими лекарствами, ежегодным лечением в санатории, вдруг перестала ей подчиняться и начала стремительно прогрессировать. По слухам, той осталось самое большее – полгода, а может, и того меньше.

Знала или нет об этом Грищенко Софья Андреевна, утверждающая как раз обратное? Если знала, то все еще очевиднее, а если нет…

Выяснить! Сделал пометку в своем новом блокнотике Снимщиков, специально купив его для этого глупого дела, которое кому-то для чего-то понадобилось усложнять.

Там у него уже имелась запись со знаком вопроса. Она касалась охранников, дежуривших в день убийства Татьяны на дачах. Но к этому вопросительному предложению Снимщиков уже сделал приписку.

Никто никакой девушки в день убийства Снимщиковой не впускал и не выпускал за пределы дачного поселка. Что это могло значить? Это могло значить только одно – Татьяна приехала на дачи раньше. Может, за день. Может, за два. Ребята, дежурившие двумя днями раньше и сменившиеся как раз накануне дня убийства, должны были явиться на службу только сегодня вечером. В двадцать один ноль-ноль происходила смена караула.

Время, не очень располагающее к общению. Поэтому ехать на дачи Снимщиков решил завтра поутру. А день посвятить тому, чтобы повнимательнее изучить список всех соседей по дачам Сочельниковой Анны Васильевны. С ними у него тоже разговор должен будет состояться. Кто-то да мог видеть Татьяну, если она приехала в поселок раньше на день или два. Если только, конечно, Грищенко Софья Андреевна, заманив, не прятала Татьяну в подвале, прежде чем вывести на берег озера и убить там.

Олег вышел на балкон, облокотился на перила и с тоской уставился на заросли акации. Пацанами, помнится, они делали из ее тонких стручков свиристелки. И совершенно счастливыми носились по двору, тоненько ими повизгивая. И заботы-то было – не опоздать к обеду, когда мать зычно крикнет из окна на весь двор:

– Олежа, сынок!..

Черт возьми, а ведь как рано она ушла! Только сейчас, наверное, осознал в полной мере, как не хватает матери. Помогла бы хоть чем-то. Пускай даже каким-нибудь бесполезным советом. И нет ничего великолепного в его необременительном одиночестве. Хотя и старался думать именно так, а никак иначе. А Таисия…

А что, собственно, Таисия?! Так ли уж много она давала ему, существуя в своей привычно излюбленной, изысканной манере? Нет, имелись определенные удобства и для него, спорить трудно. Но чего-то все равно не хватало. А спроси у него сейчас: чего же именно, он не найдется, что ответить.

– Здорово, Олег. – Молодой мужчина, выгуливающий старую таксу возле детской песочницы, задрал голову и помахал ему светло-голубой бейсболкой. – Давно тебя не видал, как дела, чертяка?

– Санек! Ты, что ли?! – Он неожиданно обрадовался старому школьному приятелю, странно, что не узнал. – Как жизнь?

– В порядке, а у тебя? – Санек вернул бейсболку на голову и потянул на себя поводок, старая псина все норовила пристроиться в песок за хлипкой дощатой перегородкой.

– У меня? – Снимщиков озадаченно почесал затылок и решил ответить так, как есть. – У меня, знаешь, не очень.

– Это все фигня! – обнадежил Санек, широко улыбнувшись ему. – Это все можно поправить.

– И как? – Олег недоверчиво хмыкнул.

– Примем за встречу по двести, отполируем пивком, а там, глядишь, жизнь-то налаживается. Так как? Я схожу?

Оптимизм приятеля заражал.

– Да сходи, что ли, – согласился Олег, мысленно прикинув, хватит ли в холодильнике закуски. По всему – не хватало. – Пожрать чего-нибудь захвати, сейчас я деньги вынесу.

– О деньгах не беспокойся, братан! – Санек резво потянул таксу за собой, беря курс на гастроном. И уже на ходу добавил: – У меня вчера отпускные случились, прикинь! Уже месяц, как с отпуска вышел, а они только случились! Это ли не повод? К тому же калымлю я тут понемногу. А ты пока картошечки нажарь, как ты умеешь.

Картошку Олег жарил знатно. С хрустящими поджарками, всю целехонькую, с приправками. Главное – знать, когда и что вовремя добавить. Когда соль – солил в последнюю очередь. Когда приправы – эти сразу, еще на сырую картошку, прямо под крышку, и ждать, чтобы распарились. И еще масла не жалеть. Не растительного теперешнего – без запаха и вкуса, которым Таисия обливала все блюда и салаты, заботясь о фигуре и уровне холестерина. А топленого! Две большие столовые ложки с верхом топленого масла прямо в центр сковородки, и на медленный огонь, и ждать, когда растопится, и уж тогда…

Его мать всегда готовила на таком. И омлет, и картошку, и пережарку в суп всегда только на топленом масле делала. Оттого и еда ее пахла едой, и пироги получались такими, что хоть на рекламный щит помещай.

Картошка успела как следует протомиться, впитав в себя аромат базилика и кинзы, и вовсю стреляла маслом, когда Саня наконец ввалился к Снимщикову в квартиру.

Он бочком протиснулся в дверь, втащил упирающуюся таксу следом. Закрыл замок сразу на два оборота, осторожно опустил позвякивающий пакет возле тумбочки. Шмыгнул носом и, воровато озираясь, спросил:

– Один?

– А с кем же? – не понял Олег, поднимая пакет с пола и с любопытством заглядывая внутрь. – Ого! Тут водочки на целых два по двести будет!

– Это чтобы потом не бегать, а то Людка моя подсечет, тогда все – пропал вечер! – Санек стащил с головы бейсболку, швырнул ее на тумбочку и протянул Олегу руку. – Ну, здорово, что ли, дружище! Сто лет, кажись, тебя не видал!.. Картошкой пахнет?

– Угу, идем.

Олег двинулся в кухню, на ходу запоздало досадуя на себя за то, что пошел на поводу у Сани и собственного желания расслабиться немного, и теперь его списки так и останутся непроработанными. А там народу, что мух. О каждом не мешало бы навести справки и вежливо допросить, особо обратив внимание на тех, чьи дома располагались в непосредственной близости от дачи Сочельниковых. Дачники народ любопытный, кто-то что-то да углядел, хотя и не придал этому особого значения.

– Здесь все так же, – обрадовался Санек, оглядывая кухню громадных размеров, и тут же кивнул на вечно промокающий угол над газовой плитой. – И крыша все так же промокает. Ремонт-то не думал здесь сделать?

– Некогда этим заниматься, – ответил Снимщиков, не признаваться же было, что в планах его на ближайшее будущее было забито другое жилье. – Ну, чего ты тут притащил?

Санек притащил две бутылки водки, две пива, буханку хлеба, два плавленых сырка, кусок колбасы и банку шпрот. Олег все быстро разложил по тарелкам, нарезал хлеба. Поставил в центр выжженного горячими днищами стола сковородку с подоспевшей картошкой, громыхнул двумя гранеными стаканами и спросил:

– Из этих пить будем или что-нибудь поприличнее достать?

У него имелся набор хрустальных рюмок и стаканов, подаренных к Дню защитника Отечества заботливыми коллегами женщинами. Эти наборы он намеревался со временем перевезти к Таисии, поэтому и не доставал никогда, и рюмки со стаканами так и лежали, припорошенные пылью, в картонных коробках.

– Да ладно тебе, Олег, заморачиваться! – фыркнул Санек, жадно поглядывая на распечатанную бутылку в чужих руках. – Еще и разобьем. Так-то оно привычнее. Кстати, а где это моя хвостатая лярва? Сонька! Сонька, иди сюда, паршивка!

Олег не хотел, да пролил водку на стол, досадливо сморщившись. И в собственном доме нет ему покоя от этого вымороченного имени! Даже здесь и сейчас нашлось о нем упоминание.

– Чего это ты так собаку назвал? – Снимщиков досадливо покосился на старого приятеля, беззлобно цыкающего на старую таксу.

– А чего, тебе не нравится? Нормальное имя для собаки. К тому же я не мог так не назвать собаку. – Саня хихикнул, оглянувшись себе за плечо. – У меня так тещу зовут, вот и… Короче, сам понимаешь. Давай уже, что ли, выпьем, картошка-то остывает.

Они пили, говорили, вспоминали, смеялись даже, хотя Снимщикову покоя не давала старая уставшая собака, которая все косилась в его сторону умными добрыми глазищами, будто бы все-все о нем знала, а о чем не знала, о том догадывалась.

– Ну, чего ты, чего, Сонька? – не выдержал он в какой-то момент и потянулся к вытянутой собачьей морде.

Та неожиданно отвернулась, отбежала от него к Сане. Улеглась у того в ногах и глухо зарычала.

– Во, видал! Чего-то не понравился ты ей, Олег, – расстроился Саня пьяно и совсем небольно ткнул собаку в бок. – Чего ты, Сонька? Обидели тебя чем в этом доме, чего косорылишься! Гордая какая… Видал, Олег, не прилюбился ты Соньке… Давай, что ли, выпьем!

Не прилюбился он Соньке. Подумаешь! Да плевать он хотел на всех Сонек вместе взятых, начиная с этой вот уставшей от собачьей жизни собаки и кончая…

Про рыжую, кудрявую вспоминать не стоило. Поскольку сразу в пьяное сознание просочилось расстройство. Видимо, оно очень отчетливо проступило на его лице, раз даже пьяный Саня это заметил и, сочувствуя, поинтересовался:

– Так чего там у тебя за проблемы, дружище? Слыхал, с бабой со своей расстался?

– Откуда слыхал? – Олег нашел в себе силы не смотреть больше на собаку, сосредоточившись на граненом стакане, водка в котором и не думала заканчиваться.

– Земля-то она… – хотел было сумничать Саня, но передумал. – А тут хоть слыхал, хоть нет, вывод один. Раз ты дома, значит, больше не с ней.

– Наблюдательный какой, – похвалил друга за смекалку Олег и снова схватился за стакан.

– А раз не с ней, значит, и поддержки у тебя теперь никакой со стороны ее папаши крутого. Папаша у нее крутой будь-будь, – продолжил удивлять Снимщикова его школьный приятель.

– А папашу откуда знаешь?

– Кто же его не знает! Маршалов города тут всякая собака знает. Даже вон моя Сонька и то в его сторону рычать не станет… А если честно, то я в одном из его магазинов во время отпуска подрабатывал, – открыл карты Саня и принялся соскребывать неуверенной рукой, с трудом удерживающей вилку, со старых стенок чугунной сковородки пристывшие поджарки. – На «Газели» товар возил по городским точкам. Гадкий мужик, скажу тебе. Господь отвел тебя от такого родства. Но, правда, деньги платил всегда вовремя. Неделя кончилась, получи бабки, да… Пока грузишься, чего только не услышишь…

– И чего слышал? – говорить с Саней про Антона Ивановича вовсе не хотелось, но проклятое любопытство, обильно сдобренное водкой, подталкивало и заставляло задавать все новые и новые вопросы. – Про меня что-нибудь слышал?

– А как же! – тут же охотно подхватил Саня, вылизывая куском хлеба теперь уже опустевшую банку из-под шпрот. – Болтали, что карьеру задумал тебе будущий тесть – от зависти помрешь. Ты, мол, у него почти с руки ешь, и он для тебя уж расстарается.

– Врешь ты все, Саня! – вдруг рассвирепел Снимщиков. – И мужики твои врут, понял! И вообще… Я спать хочу, пора тебе.

– Так не допили же, Олег, – расстроился Саня, углядев пьяным глазом грамм сто пятьдесят водки в одной из бутылок. – И пиво еще не трогали… Чего ты, а? Обиделся, что ли? Так потом по-другому все начали говорить.

– Потом – это когда? – Снимщиков с грохотом поставил на стол оба локтя и обхватил голову руками, пытаясь свести расползающийся взгляд в одну точку.

– Так пару дней назад я калымил в выходные, зашел покурить, а там болтают, что ты, типа, послал тестя своего несостоявшегося. И дочку вроде послал, и тестя, и все вроде из-за какой-то убитой телки. Вроде бы не захотел кого-то отпустить, а должен был, тебя вроде и Иваныч просил, а ты уперся. Вот тебя того…

Саня испуганно вжал голову в плечи и тут же потянулся к бутылке, испугавшись, что после того, как договорит, может и не допить в этом доме, выставят запросто.

– Чего меня «того»? – Один локоть вдруг пополз по столу и соскочил с него, и Олег едва не ударился подбородком об стол, вовремя удержавшись. – Чего меня «того», уж договаривай, раз начал!

– Ну… Будто с работы того, поперли за это.

Не дождавшись реакции друга, Саня быстро перевернул бутылку в свой стакан и, заполнив его чуть больше чем наполовину, залпом выпил.

– Никто меня никуда не попер, – не очень уверенно опротестовал Олег сплетню. – В отпуске я, Саня. В отпуске, понял! А от Таисии я действительно сам ушел. Не очень я был с ней счастлив, понимаешь? Все вроде бы хорошо, но все равно чего-то да не хватало. Чего-то такого… Даже не пойму…

– Может, любви? – предложил свою версию Саня заплетающимся языком.

– Чего – любви? – не сразу понял Олег, не забыв покоситься в сторону загрустившей Соньки.

Та лежала на полу под табуреткой, на которой сидел ее хозяин, и безотрывно смотрела на Снимщикова. Она не съела ни единого брошенного им куска колбасы. Зато с предельной осторожностью приняла из рук хозяина шпротину, не забыв вылизать тому все пальцы.

– Может, говорю, любви тебе с ней не хватало? Без любви нельзя, дружище. – Саня причмокнул языком и зажмурился. – Людка моя хоть и крысится, но ведь любит, прикинь. В прошлом году попал в аварию. Так, пустяк сущий. Ногу ободрал да ключицу вывихнул, так она от постели не отходила. Плакала все время, целовала даже во сне. А я прикинусь спящим, так она меня целует и шепчет, шепчет все… Сладко так, дружище…

– Это ты к чему про аварию? – грустный понимающий собачий взгляд прожигал Снимщикова насквозь, мешая сосредоточиться на словах Сани. – При чем тут авария?

– Это я про то! – вдруг обиделся тот. – Стала бы твоя принцесса сидеть возле тебя, когда ты вот так, как я!.. Стала бы на перевязку под ручку водить? Стала бы купать тебя? Да черта лысого, Олежа, черта лысого! Так-то… А теперь я пошел…

Саня засобирался в самый неподходящий для Снимщикова момент. Он только-только, кажется, распознал всю правду Таисии. Вернее, правду об их несложившихся отношениях, нашел, так сказать, причину. И не без Саниной, между прочим, помощи. Только-только глаза его собаки вдруг подобрели и вдруг показались Олегу веселыми. А Саня тут же в отрыв?

– Слышь, Сань, так пиво еще осталось. – Снимщиков с трудом оторвал свой зад от табуретки и неуверенным шагом двинулся следом за другом в прихожую, продолжая канючить: – Ну, чего ты так рано, друг? Пиво еще осталось! Посиди еще, а!

– Не, Олег. Людка переживать станет. Она не любит, когда я выпиваю. Она меня любит, дружище. Это надо ценить. – Саня осклабился в пьяной улыбке. – А то ведь пробросаешься, Олег. Где же я еще такую Людку себе найду? Мне ведь другой не надо совсем. Хотя… Ругать все равно меня сегодня станет. Пока, Олег, заходи, не пропадай.

А он разве пропадал? Он ведь все время, кажется, был на виду. Город не столь велик, чтобы в нем потеряться, но… Но ведь не виделись же, кажется, лет сто. Не виделись, не говорили. Стыдно признаться, он даже не знал, есть ли у Сани дети! И с Людмилой его не был знаком. Хорошо, что хоть собаке был представлен, да только не понравился ей.

Почему? Почему он утратил всех своих старых друзей? Ведь почти ни о ком ничего не знает. А ведь с ними прошло все его детство, их по очереди провожал в армию, с ними хоронил свою мать и поминал потом на этой кухне за этим самым столом. Глушил водку из тех же граненых стаканов, что и сегодня. Слушал скупые слова соболезнования, на которые ребята были не мастера, но ведь был уверен, что сочувствуют.

Всех потерял, всех. В чем причина?

В вечной занятости, в Таисии, съевшей все его свободное время, в ее отце, предпочитающем контакты лишь нужного, делового плана. В них причина или в нем самом?

В нем, в нем, в ком же еще. Незачем гневить лукавого.

Думал, вырвется из старых стен сталинской постройки, не станет ежедневно входить в подъезд, намертво провонявший кошками и кислятиной, наденет пиджак и галстук, прочно прицепит к своему имени отчество, и все вмиг изменится? Жизнь обрастет достатком, приобретет нужный глянец, прочно отвоюет солнечное место, где нет места старому и нет к нему возврата.

Черта лысого, как скажет Саня. Черта лысого.

Олег оперся одной рукой о тумбочку, второй о стену и приблизил заросшее щетиной лицо к облупившемуся еще при жизни Сталина зеркалу.

Изображение подергивалось мутью, дрожало и расплывалось. Узнать себя было невозможно. То ли старое зеркало мстило ему за его долгое отсутствие, не желая служить верой и правдой, как прежде. То ли он просто-напросто был пьян до такой степени, что рассмотреть себя был не в состоянии. Но, странное дело, для пьяного организма он очень четко и логично рассуждает и даже оказался способным на самокритику. И даже не передернулся ни разу, когда Саня называл его давно забытым детским именем.

Олег вернулся на кухню и попытался убрать со стола. Пару раз уронил на пол вилки. Едва не разбил стакан и решил оставить это хлопотное дело до утра. Кое-как принял душ, забыв намылиться. Заметно приволакивая ноги, добрел до своей гостиной, рухнул на диван лицом вниз и тут же отключился.

Всю ночь ему снились кошмары. Пару раз он просыпался в холодном поту. Шатаясь из стороны в сторону, доходил до ванной и совал голову под ледяную струю, попутно жадно хватая ртом воду. Ложился, тут же без лишних мыслей проваливался в сон, и кошмары, как по заказу, снова возвращались.

В этих его ужасных снах девушка по имени Соня бегала наперегонки со своей тезкой собакой. Они бежали рядом, попеременно вырываясь вперед, уставали, падали все время и тут же возобновляли бег. А он все силился помочь кому-то из них, все старался облегчить этот изнуряющий марафон, но у него ничего не получалось. Он злился, нервничал и кричал еще что-то им вдогонку. А главное, что его особенно мучило и раздражало, он не мог определиться, кому же из них он особенно хочет помочь…

Кошмарное утро началось, как и водится, с того самого звонка, который никто и никогда с похмелья не ждет. Так бы он проспал, возможно, до вечера. И встал бы без тупой головной боли, ноющего сердца и иссушившей все внутренности жажды. Так нет же, надо было непременно случиться этому звонку!

– Алло, – еле пропихнул он через сжавшееся в игольное ушко горло. – Алло.

Телефон ответил равномерным гулом, а звонок по-прежнему рвал душу. Значит, звонят в дверь, сообразил Снимщиков. Через великую немочь стащил с дивана сначала ноги, потом всего себя и побрел к входной двери. Перед тем как ухватиться за замок, бросил взгляд в зеркало. Ну, конечно, а как же иначе! Иначе и быть не могло.

Сегодня мстительная амальгама милостиво, без размывов, представила на обозрение его обезобразившуюся за одну ночь физиономию. Тут вам и мешки под глазами, размерами с хороший кисет. И одутловатые, заросшие щетиной щеки в непонятных крошках. И вздувшиеся, как у мавра, губы.

– Ну и рожа, – успел выдохнуть Снимщиков вместе с удушливой волной перегара.

Открыл дверь на четверть и, сильно напрягая зрение, всмотрелся в силуэт, с трудом угадывающийся на темной лестничной клетке.

– Вам кого? – просипел он, так и не сумев угадать.

– Вас, Олег Сергеевич, – дребезжащим голосом ответил темный силуэт с лестничной клетки и шагнул из темноты прямо на него. – Мне вас!

Святые угодники! Это была она! Девушка из его кошмарного сна, которой он всю ночь помогал бежать куда-то или от кого-то. Ведь это он ей хотел помочь, конечно, ей! И, поняв это именно сейчас, Снимщиков вдруг испытал поразившее его самого облегчение.

– Чего надо? – нелюбезно поинтересовался он, когда Соня вошла, закрыла дверь его квартиры и привалилась к ней спиной. – Я тебя не звал, кажется.

Он нарочно хотел казаться грубым и нелюбезным. Ее не должна коснуться и тень подозрения о том, что он пытался помочь ей во сне.

– Вы пили? – Она, кажется, была удивлена, внимательно рассматривая его одутловатую небритую физиономию. Вздохнула, поняв, что не ошиблась. – Вы пили. Почему? Вы алкоголик?

Послать бы ее куда подальше или за дверь вытолкать, да сил не было ни на то, ни на другое. Сил осталось лишь добрести до ванной и снова засунуть голову под струю ледяной воды. Догадается, сама уйдет. Не догадается… Что ж, придется выводить ее силой.

Соня оказалась недогадливой, но хлопотливой. Пока он полоскал свою бедную голову, чистил зубы и делал неосмысленные попытки побриться – больше порезался, конечно, – она убрала со стола следы их вчерашнего с Саней пиршества, поставила на огонь чайник и налепила каких-никаких да бутербродов из черного хлеба и остатков плавленых сырков. Поставила на стол чайную пару, из которой всегда пила чай только его мать и никто больше, сам он до нее не дотрагивался. Уселась на табуретку спиной к окну, лицом к двери, сложила ладони на коленях, ни дать ни взять воспитанница детского сада, и принялась ждать, когда же хозяин выберется из ванной.

Снимщиков наскоро вытерся, хотел было накинуть рубашку, но потом передумал, оставшись в одних джинсах.

Переживет, ничего с ней не случится.

Она к нему приперлась без приглашения. Она проходила у него по делу главной подозреваемой – ею и осталась. Из-за нее у него в жизни начались сплошные неприятности, и еще неизвестно, когда им конец. Черная полоса уже наметилась жирным отвратительным мазком. Так что ему не до политесов.

Он вошел в кухню, по ходу отметив ее хлопоты. Уцепился обеими руками за полотенце, перекинутое через шею, и, не давая ей опомниться, спросил:

– Ну? И чего мы тут сидим?

Это точно похмелье не позволяло ему вытолкать ее взашей прямо тут же, сей момент. Какое еще могло быть объяснение, раз видеть эту даму ему категорически не хотелось. Синдром вчерашней попойки несколько сглаживал неприязнь, отвлекая болевыми толчками во всем теле. Распылять себя на скандал с этой рыжей не было никакой возможности. К тому же она, кажется, ничего сегодня, смирная. Даже завтраком его встречает на его же собственной кухне.

– Чего сидим, спрашиваю? – повторил Снимщиков свой вопрос, не дождавшись ее ответа.

– Жду вас, – пролепетала Соня едва слышно и опустила голову, добавив чуть громче: – Чайник закипает. Вы же хотите чаю?

– Я, может, и хочу, но чего хочешь ты, Софья Андреевна? – Олег сел к столу. – Итак, что нужно? Чем обязан столь раннему визиту?

Про ранний визит он, конечно, подзагнул. Время на стареньких ходиках неумолимо прощелкало полдень.

– Я пришла к вам за помощью, Олег Сергеевич, – решилась наконец Соня. Подняла голову и посмотрела грустно и без злости, ну прямо как Санькина такса вчера вечером. – Потому что мне кажется, помочь мне больше некому.

– О как! И в чем же моя помощь заключается?

– Вы должны помочь мне не попасть в тюрьму.

– Да? Это почему же я должен? Если мне не изменяет память, я, как никто другой, хотел тебя туда отправить. Думаешь, что за сутки что-то могло измениться?

– Уже изменилось!

Соня поднялась с табуретки, отвернулась от него к плите. Сняла с огня закипевший чайник. Плеснула из него кипятка в старенький, отбитый с одного края заварочный чайник. Этот заварник, с крупными розами по пузатым бокам, Олег как-то подарил матери на Рождество. И после ее смерти не тронул его ни разу.

– Что же могло измениться за одну ночь? – Прищурив один глаз, Олег прислушался к собственной головной боли: стучало где-то за левым ухом, сильно стучало, больно.

– Все! – выдохнула Соня с чувством, повернулась и поставила перед ним заварку. – Пейте чай, Олег Сергеевич.

– Да погоди ты с чаем, в самом деле! – взорвался он, остолбенев просто от огненной стрелы, вонзившейся ему в виски. – Что все изменилось, что?! Чего ты все вокруг да около?! Говори или… Или уходи отсюда!

– Хорошо, – кивнула она покорно.

Снова села на табуретку возле окна и сложила ладони на коленках. Голых, к слову сказать, коленках. Юбка из тонкого льна едва доходила ей до середины бедер, как она ни старалась натянуть ее пониже. А на босоножках ее, Олег это сразу заметил, оторвался хлястик, и она подсовывала его под пятку, как будто ума не хватало отнести их в мастерскую. Там этот хлястик пришить – пара минут. Он сам таким ремонтом когда-то занимался. Когда-то давно. Тогда еще имя его не тянуло за собой шлейфа из отчества. Да и сам он был много проще. Знал, к примеру, все о своих друзьях…

– Только можно я сначала вам вопрос задам? – попросила она, дождалась его одобрения в виде молчаливого кивка, и задала-таки его: – Вы когда предрекали быструю кончину Анне Васильевне Сочельниковой, вы это просто так сказали, чтобы меня смутить, или что-то знали? Или догадывались?

– Это уже два вопроса. – Снимщиков выкинул два пальца, все еще не понимая, куда она клонит. – Но отвечу на оба. И знал, и догадывался. Что дальше?

– Я, собственно, потому и здесь, – кивнула она, вроде обрадовавшись.

– И почему?

– Потому что вы очень умный человек. Вы ведь угадали!

– Что угадал? – Мозги, сведенные похмельным синдромом, очень туго ворочались, но все же какой-то смутный подвох за всем ее вступлением и они угадали. – Что?

– Что ее скоро не станет, Олег Сергеевич, – прошептала Соня, не сводя с него глаз, которые сделались ну просто сумасшедшими.

– Ну! И что дальше?

Ага! Кажется, она решила немного подстраховаться и сообщить ему о том, что Анна Васильевна неизлечимо больна. Будто прочла ту самую надпись в его блокноте, которую он подчеркнул двумя жирными чертами.

Узнать, знала ли Грищенко Софья Андреевна о болезни своей покровительницы! Вот что пометил он для себя. И она будто угадала, прибежав с утра к нему.

– Ее и не стало!

В ее глазах, сделавшихся просто огромными, заплескался такой откровенный ужас, что Снимщиков застыл с занесенным возле рта бутербродом.

– Кого не стало, я не понял?

– Анны Васильевны! – Соня всхлипнула.

– Как не стало?! Когда не стало?!

Бутерброд полетел обратно в тарелку.

Что за черт возьми!!! Ну, болела. Ну, очень серьезно болела. Но не до такой же степени, чтобы, не похоронив собственной дочери, скоропостижно скончаться! Да и врачи давали ей полгода срока. Что-то тут не то…

– Сегодня ночью не стало, – продолжала всхлипывать рыжая голоногая девчонка.

– Этого не может быть! – Олег стукнул кулаком по столу и тут же сморщился от болезненного эха, прострелившего его голову от уха до уха. – Она не должна была так быстро умереть!

– Не должна была, – согласно закивала Соня.

– Почему же тогда?..

– Потому что сегодня ночью ее убили!

– Сегодня ночью что?! Ночью что сделали?! Убили???

И как он усидел на стуле, не свалившись прямо к ее голым коленкам, одному богу ведомо. На что хватило сил и сообразительности, так это накатить полную чашку заварки и выхлестать ее залпом. Рот моментально наполнился горечью и чаинками. Ситечко-то он забыл подарить матери на Рождество.

– Кто убил? – спросил он первое, что пришло в голову.

– Не я! – Соня энергично затрясла головой. – Точно не я! Стала бы я приходить тогда к вам!

– А зачем вообще пришла?! Я – не адвокатская контора. Я – в отпуске, вообще-то. И по твоей милости в отпуске! – Его палец ткнул в ее сторону, тогда как взгляд неумолимо тыкался в ее колени. – Как ее убили?

– Так же, как Таню. По голове чем-то тяжелым, – откровенная сумасшедшинка в ее глазах размылась слезами. – Три раза ударили.

– Откуда такие сведения?

Он мент, он обязан быть подозрительным. Хоть с похмелья, хоть когда. А в случае с этой рыжекудрой обязан быть подозрительным во сто крат больше.

Почему она пришла именно к нему? К единственному человеку, готовому на все, чтобы привлечь ее к ответственности? Что это – изощренная хитрость или отчаяние, подталкиваемое страхом? Что, что, что???

– Откуда вы узнали о том, что ее убили минувшей ночью? – сразу перешел на официальный тон Снимщиков, позабыв на время, что еще минуту назад говорил с ней на «ты».

– Мне позвонил утром Липатов. – Соня шмыгнула носом, вытерла лицо ладонями. – Сказал, что Анну Васильевну убили! Что на место уже выехала группа и что мне… Что мне лучше на время куда-нибудь уехать и на всякий случай запастись алиби. Вот…

– Ага! Это ты ко мне за алиби пришла, что ли?! – Он был так раздосадован, что снова наплевал на вежливость. – Так не по адресу, Софья Андреевна! Не по адресу! Алиби я тебе ну никак обеспечить не могу!

– У меня есть алиби. – Она встала, подтащила табуретку к столу, уселась и склонилась почти к самому его лицу, доверительно сообщив: – Алиби есть, но его как бы и нет.

В нос шибанул тонкий запах ее духов, вызвав отвратительные эмоции, к которым не был готов его неокрепший после вчерашней пьянки организм. Тут и тошнота внезапная, и головокружение, и еще что-то такое… Что-то труднообъяснимое, из-за чего ему до судорог захотелось дотронуться до этой бестолковой девчонки, кажущейся на первый взгляд такой беспомощной.

– Гм-мм, не понял, – прокашлялся Олег, тут же сосредоточившись на бутербродах, начав таскать их с тарелки один за другим. – Как это есть, но как бы нету? Уточнения требует подобное заявление, не находишь?

Соня согласно качнула головой, снова обдав его теплой головокружительной волной запахов.

– Дело в том, что эту ночь я провела не одна.

– Та-аак, а вот с этого места поподробнее, пожалуйста. – Начало прозвучало слишком угрожающе, поэтому он поспешил тут же исправиться и улыбнулся ей с набитым ртом. – И кто же такой счастливый? Это ведь был мужчина, так?