Текст книги "Заповедник потерянных душ"

– А как? – спросила Аня, добравшись до того места, где стоял Бодряков.

– А я уже связался, с кем надо. Ему должны были сообщить по рации, что на его участке обнаружен труп человека, предположительно женщины. – И капитан ткнул пальцем влево. – Там, Малахова. Можешь взглянуть. Только, умоляю, не наследи.

Если бы она знала, что увидит, ни за что не полезла бы в эти заросли. Подтолкнуло любопытство. С чего это Бодряков не только причину смерти с ходу определить не может, но также и пол погибшего затрудняется назвать.

Глянула и попятилась.

– Господи! – ахнула она, жалея изо всех сил, что сейчас не является просто женщиной и не может броситься на широкую грудь капитана Бодрякова и прижаться к ней лицом. Только и смогла повторить: – Господи…

– Думаю, это женщина. Не очень хорошо удается рассмотреть, но что-то вроде маникюра на пальцах рук виднеется, – бубнил между тем Бодряков, топчась на месте. – Предположительно, проделала долгий путь. Ползла на животе. Трава туда дальше сильно смята и в грязи.

– Думаете, одна из… – у нее вдруг запершило в горле.

– Думаю, да.

– А откуда столько грязи на теле? Как… как мумия. – Анна прикусила губу.

– Это нам еще предстоит выяснить, Малахова, – произнес со вздохом Бодряков, глянул на парня, не сводившего с них взгляда. – И думаю, найдутся люди, которые смогут пролить свет на события последних дней в этом замечательном тихом месте.

Глава 7

– Я не могу.

Она отвернулась от него, уставилась на блестевшую от полива траву газона, ссутулилась. Тут же всхлипнула и повторила:

– Виктор, я не могу.

– Чего ты не можешь, девочка моя.

Он подошел близко. Опасно близко. Она чувствовала его дыхание на своей голой шее. Не надо было убирать волосы так высоко. Не надо было обнажать шею. И сарафан не надо было надевать на встречу с ним. Сгодилось бы платье поскромнее. В этом сарафане, купленном назло Лешке пару дней назад на распродаже, она была почти что голая. Руки, плечи, спина до лопаток, ничто не прикрывалось тонким батистом в голубой цветочек. И очень откровенный вырез спереди.

О чем она думала вообще, надевая этот сарафан на встречу с Виктором? Лешу хотела позлить. Мечтала, что он взбесится, примется ее ревновать, запрет дома и наговорит ей много разных слов, после которых она будет считать виноватой во всем только себя. И успокоится наконец.

Она же знала, за кого выходила замуж? Знала. Он не был богатым, никогда не занимался предпринимательством. И даже не мечтал об этом. Он получил блестящее образование. Был неплохим специалистом. Работал за зарплату, отсиживая в офисе положенные восемь часов. Потом с радостью летел домой, потому что там были они – его семья. Он мог часами возиться с детьми. Мог часами смотреть на нее, когда она что-то делала по дому. Он любил их. Просто любил. И всегда был рядом.

Разве ей этого мало?! Мало для полного счастья?

Почему он непременно должен был начать зарабатывать миллионы? Почему должен был желать везти их за границу бизнес-классом? Почему должен был швырять жемчуг к ее ногам?

Он ведь никогда ей этого не обещал, разве нет? Не обещал.

Он обещал любить ее вечно. И заботиться. И заботился как мог. Укрывал ночью одеялом, если она раздевалась. Вставал к детям, когда они просыпались. По утрам варил ее любимый кофе и приносил в постель. И смотрел на нее с нежной улыбкой.

Разве ей этого мало?! Его любви: чистой, искренней, бескорыстной?!

Вот что должен был сказать ей Леша, наблюдая за ее сборами. А он ничего ей из этого не сказал. Он держал на руках их младшего, баюкая, и смотрел на нее с упреком, и только. Ребенок уснул. Он положил его в кроватку и вышел из их спальни. Лариса пошла за ним. Встала к нему спиной и потребовала:

– Застегни.

С потайной молнией на спине сарафана она вполне могла справиться и сама, это было легко. Сложнее было взбесить ее уравновешенного супруга. Он словно оцепенел, наблюдая за ее сборами. И молчал.

Молнию он ей застегнул. И тут же ушел к старшим детям, занявшись с ними какой-то возней. Он сбежал, струсил, укрылся за ними, не дав ей возможности встряхнуть его как следует. И она ушла.

Села в машину, которую прислал за ней Виктор, и поехала к нему за город для важного разговора.

О чем она думала вообще?! В какой момент сошла с ума?! Когда развалились летние кроссовки у старшего ребенка или когда сгорел утюг, а на новый не было отложено? Когда ей остро захотелось перемен в своей жизни, которую она прежде считала вполне нормальной? Как у многих миллионов других таких же, как она, женщин.

Виктор встретил ее у ворот. Отослал водителя и проводил ее на веранду, где было накрыто на две персоны.

Хрустящая белоснежная скатерть, ниспадающая красивыми складками до самого пола. Красивая посуда. Увитый цветами подсвечник, на ее взгляд, совершенно неуместный в такое время суток. На отдельном столике несколько блюд, накрытых сферическими блестящими крышками.

– Присаживайся, дорогая. – Виктор помог ей сесть на стул с высокой спинкой. – Спасибо, что откликнулась на мою просьбу. Как Алексей?

– А что Алексей? – Она нервно дернула плечами, сильно жалея, что они не прикрыты тканью одежды.

– Как он воспринял все это? – Виктор повел вокруг себя руками. – Ты ведь никогда не приезжала ко мне одна, Лара.

– Спокойно воспринял, – пробормотала она.

И про себя подумала, что слишком спокойно. Чересчур спокойно!

– Он не догадывается, для чего я тебя сюда пригласил?

Ее отчим, которого она с детства привыкла считать своим другом, поставил локоть на стол, глянул с натянутой улыбкой.

Он вообще показался ей сегодня каким-то излишне натянутым. Начиная с одежды, которая сидела на нем слишком туго, заканчивая поведением. Манерная речь, странные улыбки.

– Нет, не догадывается, – соврала Лариса, которая выболтала Лешке о намерениях Виктора сделать ее своей женой.

Виктор, правда, конкретного предложения ей пока не делал. Просто намекал. Последнее время все чаще и настойчивее. Но Лешку-то она должна была позлить!

– Ага… – Виктор принялся перекладывать свои столовые приборы, смещая их по столу на сантиметр в сторону. – Значит, наше с тобой решение будет для него полной неожиданностью?

– Какое решение, дядя Витя? – Лариса моргнула раз-другой, скроив ту самую невинную мордашку, которая часто спасала ее в детстве от наказаний. – Давай поедим, а? Из-под этих крышек доносится такой запах, что я сейчас слюной захлебнусь.

Он принял подачу. Вскочил, засуетился. Начал накладывать ей в тарелки жаркое со сложным гарниром, овощи. Они принялись за обед. Все время шутили, говорили ни о чем. Виктор пил белое вино. Лариса от спиртного отказалась. Когда перешли к десерту, она даже немного успокоилась. Виктор помалкивает, может, и пронесет. Может, он понял, что не должен, не имеет права на нее давить. И не станет требовать от нее немедленного ответа.

Не пронесло.

– Ты должна выйти за меня, дорогая Лара, – проговорил он как-то походя, откинувшись на высокую спинку стула и поигрывая десертной ложкой.

– Что?

Она поперхнулась невероятно воздушным белковым суфле и закашлялась. Постучала себя по груди. Спросила задушенным голосом:

– Что я должна?

– Ты должна стать моей женой.

Это не было вопросом, предложением, это было требованием. Она должна!

– Кому должна? – Лариса выпрямила спину, скомкала хрустящую белоснежную салфетку.

– Себе прежде всего. Детям. Мне. – Виктор вытянул под столом ноги, затянутые в тесные белые джинсы. Холодно глянул. – Я и так слишком долго ждал.

– Ждал чего?

Честно? Ей хотелось сейчас сорвать со стола скатерть и завернуться в нее, чтобы не ощущать себя такой обнаженной под его взглядом. Дура! Натворила дел!

– Тебе было четырнадцать, когда я влюбился в тебя, Лара. Как в женщину. Очень юную. Прелестную. Ранимую. И я не посмел оскорбить тебя даже намеком на свои чувства. Я просто ждал. Как видишь, достаточно долго ждал. Больше ждать я не намерен. Я люблю тебя. Давно люблю. И намерен сделать тебя своей женой. А твоих детей – своими.

Слова любви выходили у него грубыми, жесткими. Они совсем не походили на нежный Лешкин шепот, от которого у нее кружилась голова и хотелось смеяться. Виктор говорил с ней тем же самым голосом, которым вел оперативные совещания на своей фирме. Она как-то присутствовала, запомнила.

– Резюмирую, дорогая. – Виктор воткнул десертную ложечку в самый центр воздушного суфле, застывшего розочкой на тарелке. – Ты должна выйти за меня. Ответа «нет» я не приму. Только «да» или…

Она сорвалась с места, сбежала по ступенькам с открытой красивой веранды и помчалась к воротам. Он догнал ее быстро. Схватил за руку, дернул. Приказал остановиться.

– Я не мальчик, Лора, – прошипел он. – И я не твой размазня Леша. Со мной так нельзя. Ты благосклонно принимала мои ухаживания в течение последних месяцев. Я не раз намекал тебе, что готов взять всю ответственность за тебя, за детей. Не прикидывайся, что ты ничего не понимала. Ты улыбалась мне. Хорошо, правильно улыбалась.

Она молчала, низко опустив голову.

– И теперь ты убегаешь? Как это понять?!

Виктор шумно дышал. Белоснежная спортивная кофта, впившаяся в его тело, казалось, лопнет сейчас по швам от его дыхания.

– Я не могу, – сказала она тогда.

И тут же поежилась, он приблизил свои губы настолько, что его дыхание обожгло ей шею.

– Чего ты не можешь, девочка моя?

Он стоял сзади, почти прислонившись к ее спине, и ей было противно.

Да, он прав. Она вела себя совершенно глупо и неосторожно, когда он осыпал ее и детей подарками и делал недвусмысленные намеки.

Она от скуки заигралась, как сказала бы ее мать, бросившая этого опасного человека.

Всему виной послеродовая депрессия, покивала бы головой одна из молодых мамаш, с которыми они вместе катали детей в колясках в сквере.

Лариса понятия не имела, что такое послеродовая депрессия. Усталость и раздражение от вечной нехватки денег и домашних забот преследовали ее, даже когда дети заметно подрастали.

– Чего ты не можешь? – с нажимом повторил Виктор и положил ладони на ее голые плечи.

– Я не могу бросить Лешку, – выпалила она первое, что взбрело в голову.

Стряхнула его руки, отскочила на пару метров, повернулась к отчиму.

– Я не могу его бросить, дядя Витя.

– Почему? – Его загорелое лицо с туго натянутой на скулах кожей сделалось желтым, побледнев. – Почему?

– Я люблю его, – сказала Лариса и тут же поняла, что это чистая правда. Улыбнулась и повторила: – Я люблю его.

Отчим шагнул к ней. Его тень на ухоженном газоне показалась ей уродливой.

– А мне плевать, любишь ты его или нет! Плевать! – произнес он, скрипнув зубами. – Ты выйдешь за меня, Лара. Выйдешь.

Его белоснежные тугие одежды поскрипывали, когда он медленно подходил к ней. Сильные загорелые руки отчима потянулись к ее талии. Лариса еле успела отбежать.

– Не надо, дядя Витя, – попросила она и предостерегающе выставила руку. – Не надо!

– А то что? – Карие глаза отчима смотрели зло и холодно. – Леше пожалуешься?

– В этом нет никакой необходимости. Леша все слышит, Виктор, – раздалось из-за высоченной живой изгороди.

И через мгновение Лешка выбежал на газон, отряхивая старенькие джинсы. Лариса оцепенела.

Он что, следил за ней? Молча отпустил из дома, чтобы последовать за ней и…

И что дальше?!

А дальше Лешка подошел, встал между ними и повторил:

– Леша все слышал, Виктор. Поэтому…

– Что?

Виктор с насмешкой смотрел на молодого парня в ветхих штанах и застиранной майке. В кедах с наметившейся дыркой на месте большого пальца правой ноги. Видимо, часто пинает этой ногой мяч, играя с детьми. Именно правой. И бицепс на правой руке крепче, чем на левой. Леша правша. Это следует запомнить.

– Поэтому отвали! – повысил Леша голос и задвинул за спину Ларису, порывающуюся что-то сказать.

– В смысле, отвали? – Виктор чуть выставил вперед правую ногу, сжал правый кулак, напрягся.

– Отвали от нашей семьи. Оставь нас в покое. Чего непонятного?

Лешка был лопухом. Пусть много моложе его самого, крепче и симпатичнее. И ему не нужны были косметические процедуры, которыми он сам увлекся год назад. И долгие тренировки ему не нужны были тоже. Все компенсировала молодость. Но все же он был самым настоящим лопухом. И конечно, пропустил удар в челюсть, которым Виктор его наградил.

Отлетев на метр, он упал на траву и застонал, заслоняя лицо локтем. Лариса заметалась.

– Как ты можешь?! За что ты его ударил?! – закричала она, приседая рядом с мужем и пытаясь заглянуть ему в лицо.

– Хотя бы за то, что он проник на частную территорию.

Виктор с напряженным вниманием осматривал ее обнаженные лопатки, нежную кожу плеч. Розовые пятки, мелькающие в траве.

Он не уступит!

– Я запросто мог застрелить этого парня, а потом вызвать полицию. Если бы тебя не было сейчас здесь, я бы так и сделал, – процедил он лениво, скрестив руки на груди.

Костяшки пальцев правой руки ныли, но это не беспокоило. Боль была приятной. Он был удовлетворен. Противник валялся у его ног. Он был повержен. Унижен на глазах любимой женщины. Пусть сейчас ей его жалко. Это временно. Женщины не любят проигравших.

– Это жестоко! – выпалила Лариса, вставая в полный рост.

Ее трясло от гнева и обиды, но он находил в этом особую прелесть. В том, как полыхают ее щеки, как подрагивает тяжелая грудь, едва прикрытая сарафаном. Как блестят ее полные слез глаза. Как она смотрит на него со смесью ужаса и неузнавания.

«Да, детка, да! – хотелось ему кричать в полный голос. – Ты еще многого обо мне не знаешь! Тебе еще предстоит узнать, насколько я силен и могущественен!»

– Я даю тебе три минуты, чтобы убраться с моей территории.

Виктор небрежно пнул резиновую подошву старого кеда. Леша все еще валялся на траве, закрываясь от них рукой. А может, просто солнце жгло ему глаза, вот он и положил на лицо ладонь. С этим парнем никогда не можешь знать все наверняка. Были, были в нем какие-то загадки. Чем-то он пленил Ларису.

– Убирайся, – буркнул Виктор и пошел к дому, на ходу крикнув: – Но разговор не окончен.

– Что ты этим хочешь сказать?

Виктор только ступил на третью ступеньку своей великолепной веранды, когда это услышал. Медленно обернулся и почти не удивился, обнаружив Лешку стоящим и потирающим левую скулу. Будто ничего и не было. Будто и не он только что катался по траве, постанывая.

– Я не уступлю тебе эту женщину, молокосос, – процедил Виктор сквозь зубы.

На Ларису он старался не смотреть. Он не сводил глаз с Лешки.

Его взбесило, что соперник ему улыбается. Нагло, с вызовом. Ему наверняка это дается нелегко. Скула опухла. Уголок рта кровоточит. А он улыбается!

– Ты же слышал, что Лариска сказала, – как-то притворно возмутился Лешка сквозь улыбку. – Она любит меня.

– И? И что с того?

Он спрятал руки в задние карманы белых джинсов, чтобы тут же не сбежать по ступенькам и не начать избивать это нагло скалившееся лицо в кровь. Соблазн был велик. Удержав себя, мысленно похвалил. Не время!

– Она просто думает, что любит тебя, Алексей. Она просто не пыталась любить кого-то другого.

– Тебя, что ли? – Он шире ухмыльнулся и поморщился, прикладывая руку к губам.

– Меня, – кивнул Виктор и ткнул пальцем в Ларису. – И от нее теперь уже ничего не зависит. Теперь это только наше с тобой дело, Леша.

Он по слогам произнес его имя, нарочно затянув последнюю гласную.

– Только ты и я.

– Согласен, – кивнул тот всклокоченной головой, не раздумывая ни минуты.

И даже испуганное оханье Лариски не произвело на него впечатления. И он спросил:

– Значит, дуэль?

– Поединок, Леша. Назовем наше состязание за женщину поединком, – скрыв удивление, уточнил Виктор.

Он был удивлен, да. Никогда бы не подумал, что все так просто получится. Что так легко этот олух попадется в ловко расставленные им сети.

– Когда и где я сообщу дополнительно. – Он вытащил руки из тесных карманов и, трижды хлопнув в ладоши, закончил с удовлетворением: – А сейчас, господа, можете быть свободны.

Глава 8

– Я сожалею…

Это была самая пустая и бессмысленная фраза, которую ей всегда приходилось произносить, сообщая родственникам о нагрянувшей в их дом нежданной беде. И она ей очень не нравилась. И она часто рылась в литературных справочниках, пытаясь отыскать менее бессмысленные аналоги. Ничего не было. Или было, но очень пространно и эмоционально. А она на эмоции не имела права. Она представляла Закон и Порядок. И должна была быть собранной, вежливой и лаконичной.

Именно поэтому, сидя сейчас в квартире погибшей Марии Сергеевны перед ее убитым горем сыном, Аня уже трижды повторила:

– Я сожалею.

Мужчине, который прятал от нее глаза за сложенной ковшиком ладонью и странно дергался, сидя на стуле в кухне матери, на вид было лет сорок пять – пятьдесят. На самом деле ему было немногим за тридцать. Если точнее – тридцать пять лет было сыну погибшей Марии Сергеевны Никулиной. А выглядел он старше своих лет по причине периодических запоев, с которыми тщетно боролись его мать и бывшая жена, так и не успевшая нарожать ему детей в браке.

– Я один… Я остался совершенно один! – стонал Геннадий, вздрагивая всем телом каждые пять минут. – Как же я теперь, а?! Как же?!

Анна украдкой глянула на часы. Она здесь уже полчаса и все без толку. Геннадий не шел на контакт. Умышленно он это делал или по причине глубокого нервного потрясения, оставалось только догадываться.

– Расскажите, – вдруг произнес он вполне нормальным голосом, даже чуть требовательно. – Расскажите мне, как она умирала?

– Я ведь уже ознакомила вас с актом экспертизы. – Анна удивленно приподняла брови.

– Я хочу услышать это от вас! – из-под ладони ковшиком на нее глянули два мутных глаза. – Разве сложно объяснить мне нормальным, человеческим языком? Безо всяких специфических непонятных терминов? А?!

Она по памяти повторила заключение эксперта своими словами. Потом снова попыталась поговорить с сыном погибшей женщины. Ничего не вышло.

– У меня ничего не вышло, товарищ капитан, – буркнула она в телефон, стоя у окна на лестничной площадке.

Она только что вышла из квартиры Никулиных, и ей требовалось время, чтобы прийти в себя. И поддержка старшего товарища. Но тот не счел это необходимым.

– Плохо, Малахова, – только и ответил ей Бодряков. – Ты даже не узнала, есть ли у парня алиби на время смерти его матери.

– Александр Александрович! – возмущенно крикнула она.

Ее крик отозвался эхом в гулком подъезде. И она повторила чуть тише:

– Александр Александрович!

– Я! И что? Что это меняет? – хмыкнул он. – Алиби есть у него или нет?

– Он путается в показаниях, товарищ капитан. То ли правда пил с вечера субботы по понедельник, то ли начал уже в пятницу. Он не помнит.

– Зато дочь и зять Голубевой помнят отлично, что он явился к ним поздним вечером субботы абсолютно трезвым.

– Помнят.

– И помнят его метания в воскресенье. Будто он куда-то ездил на машине своей матери. Искал будто даже. Он что по этому поводу говорит?

– Жмет плечами, говорит, что все из головы вылетело. Плачет и трясется. – Анна вздохнула. – Что мне делать, товарищ капитан?

– Отправляйся по соседям, Малахова.

Бодряков сочувственно вздохнул. Данный вид опроса хорош, когда происшествие случилось непосредственно по месту жительства. Сейчас что они могут ей сообщить? Каким человеком была при жизни Мария Сергеевна Никулина? Что это даст? Да почти ничего. Каким бы человеком она ни была, ее больше нет. Как показывает практика, многие в таких случаях начинают сочувствия ради восхвалять погибшего. Порой и незаслуженно. Кто ругает, как правило, просто вымещают скопившееся зло. Попросту – сплетничают. И выцедить из всего этого словесного хлама пользу ох как трудно. Он лично этим заниматься ненавидел.

– Что это даст, товарищ капитан? – В голосе Малаховой отчетливо угадывалось раздражение. – Она погибла за сто с лишним верст от места жительства. К тому же я уже опрашивала соседей, когда женщины пропали. И…

– Товарищ лейтенант, – скрипнул зубами Бодряков. – Выполнять приказание!

– Есть выполнять приказание, товарищ капитан.

Аня отключила мобильник, сунула его в сумку и пошла вниз. Верхние этажи она успела обойти еще три дня назад. Там никто ничего о семье Никулиных сообщить не мог. Даже не пересекались никогда.

– Мы же все время на работе, девушка, – удивленно воскликнул один мужчина, живущий двумя этажами выше. – Что у нас может быть общего с пенсионерами? Мы даже ее ни разу не видели, скажи, Марин?

Марина молча кивнула, не переставая жевать сложный бутерброд.

Соседям Никулиных по лестничной клетке тоже нечего было ей сообщить. Они полгода как купили квартиру и почти все это время ее ремонтировали. Заехали пару недель назад. Пожилые супруги, проживающие напротив, только охали да головами качали, не сообщив по существу ничего.

Аня обошла в прошлый раз почти всех, за исключением трех квартир. И Бодрякову было об этом известно. Чего тогда?!

– Присмотрись к нему, Малахова! – возмущенным шепотом передразнила она полковника Сидорова. – Хороший мужик, правильный.

Иногда даже чересчур правильный. Будто ездит на работу не из своей холостяцкой квартиры, а из монастыря какого-нибудь. Ни разу, ну ни разу не посмотрел на нее как на женщину! Будто она для него существо совершенно бесполое. Лейтенант Малахова. И все.

– Добрый день, – нелюбезно поздоровалась она с женщиной, открывшей ей ту самую дверь, которая три дня назад осталась закрытой. Сунула ей под нос служебное удостоверение. – Полиция. Лейтенант Малахова. Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

И шагнула в квартиру, не дождавшись приглашения.

Женщина попятилась. Прислонилась спиной к одежде, болтавшейся на вешалке. Не моргая, минуту смотрела на Аню. На вид ей было лет сорок, не больше. Высокая, миловидная. Длинные русые волосы она тут же при Ане скрутила и убрала в высокий хвост. Плотнее запахнула яркий шелковый халат, полы которого прикрывали ее ступни. Глянула на Аню испуганно, вернув себе способность моргать.

– А что случилось-то? Что-то случилось?

– Нет. Не знаю. Просто мне надо задать вам несколько вопросов о ваших соседях. Мы уже делали поквартирный опрос несколько дней назад. Вас не оказалось дома.

– Уф, слава богу! – выдохнула она. Ее лицо тут же болезненно сморщилось. – Думала, опять братец мой что-то учудил. Без конца в истории попадает. Все женихов моих гоняет. Слава богу. Проходите. Проходите, конечно. Кофе хотите?

Кофе Аня захотела. Крепкий, без сахара, с каплей сливок. С благодарностью взяла из рук моложавой хозяйки хрупкую чашечку, пригубила. Сама хозяйка, назвавшаяся Верой, кофе не стала.

– Портит цвет лица, – пояснила она, потрогав тыльной стороной ладоней высокие скулы. – Предпочитаю зеленый чай.

Она осторожно присела напротив Ани на изящный стул из прозрачного пластика. Не обладай Малахова отличным зрением, могло бы показаться, что зад Веры парит в воздухе.

В квартире Никулиных, к слову, были такие же. И в квартире Горяевых. Надо же, какое совпадение.

– Отличный кофе, – похвалила она, делая по глоточку. – Как я люблю.

– Рада, что вам угодила. – Осторожная улыбка тронула неестественно полные губы Веры.

Уловки косметолога, поняла Малахова. И некстати подумала, что такая интересная, ухоженная женщина наверняка понравилась бы Бодрякову. Уж она-то наверняка не пришивает на бегу оторвавшуюся бретельку лифчика контрастными нитками. Аня со вздохом поставила на ажурную подставку пустую чашечку.

– Вы слышали, что случилось с вашей соседкой, Марией Сергеевной Никулиной?

– С Марь Сергеевной? – округлила глаза Вера. Некрасиво вывалила нижнюю губу, покачала головой. Протянула: – Не-ет, а что с ней стряслось?

Она ее знает, уже неплохо.

– Ее тело нашли в паре метров от дороги в загородном заказнике.

– Тело?! – ахнула Вера, закрывая перекачанные губы ладонью. – Она что? Того, да? Померла?

– Да.

– В заказнике?! Как она там… Зачем она там?! Ничего не понимаю! – странно возмутилась Вера, налегая грудью на круглый обеденный стол, наверняка стоивший, как вся кухонная мебель в Аниной однушке. – Отчего она умерла?

– Эксперт утверждает, что она захлебнулась.

– Захлебнулась?! – Длинные ресницы Веры заметались вверх-вниз. В глазах застыло недоумение. – Но как?! Почему?! Разве в заказнике есть водоем?

– Вы там бывали?

Аня потрогала пальцами подставку под чашечкой. Ей вдруг стало интересно, из какого материала выполнено это ажурное чудо.

– Я? Ну да. И не раз.

– Отдыхали? Или на экскурсию ездили?

Ей уже было известно, что развивающийся турбизнес местного значения время от времени организовывал туда экскурсии.

– Не то и не другое.

– Тогда что? Что вы там делали?

Аня убрала руки под стол. Ажурная подставка оказалась из грубого твердого пластика.

– Принимала участие в соревнованиях. А вы что подумали? – возмущенно отозвалась Вера.

– В соревнованиях? – удивленно воскликнула Аня. – В заказнике проводятся соревнования? Какие?

– Не в самом заказнике, конечно, что вы, там нельзя. Природоохранная зона. Хотя до сих пор не могу понять, что там охранять вообще можно? Крапивой все заросло, чаща непроходимая из-за сгнивших поваленных деревьев. – Верины губы презрительно скривились. – Наши соревнования проводятся не в самом заказнике, нет. Наша территория с ним граничит. И расположена уже в другой области. Собственно, организаторы соревнований не местные, а группа бизнесменов как раз из соседней области. Но про заказник мы, конечно же, слышали. Небезынтересно знать, что рядом с тобой, когда…

И она запнулась.

– А что за соревнования-то, Вера? – заинтересовалась Аня.

– Соревнования по пейнтболу. – Она лучезарно улыбнулась и подмигнула ей. – Это сейчас в тренде. Вы ведь не замужем, Анна?

– Нет.

– Так вот, подобные мероприятия прекрасная возможность найти себе мужчину. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Перепробовала много всего разного. Библиотеки и картинные галереи давно в прошлом. Сейчас там настоящего мужчину не найти. Тренажерный зал, пейнтбол, спортивное ориентирование, спортивная рыбалка – вот перечень мест, где от тестостерона задохнуться можно. Там такие мужчины, Анна! Такие мужчины! – она глубоко вдохнула, выдохнула, мечтательно протянув: – Там действительно выбор! Куда пальцем ни ткни – сплошь самцы!

– И что, вы вот прямо с оружием в руках, да? – изумилась Аня.

– Ой, ну конечно! Правда, в меня часто попадают. Несложно. – Она провела руками по своим бокам. – Я достаточно крупная мишень.

И Вера звонко расхохоталась. И тут же резко оборвала свой смех. И недоуменно уставилась на Аню.

– Так вот я не представляю, где могла захлебнуться Марь Сергеевна. Не представляю! Разве что собственной ядовитой слюной. Простите, – опустила она глаза, но искусно выполненные косметологом губы сложились в удовлетворенную улыбку.

– Она захлебнулась болотной жижей. Грязью, точнее, – проговорила Аня, наблюдая за соседкой Никулиных.

– Болото? Там есть болото? – изумление было вполне искренним. – Не слышала.

– Скажите, а в минувшие выходные соревнования проводились?

– Они проводятся каждый выходной. Суббота, воскресенье, – покивала Вера.

– И вы принимали участие в соревнованиях в минувшие выходные?

– К сожалению, нет, – произнесла она с обидой.

– А что так?

– Бывают дни, когда участвуют только мужчины. Это уже другой уровень сложности. И женщин не берут. Даже болельщиками. В такие дни соревнования закрыты для зрителей.

– А почему? – Ей становилось все интереснее.

– Если я не видела, как я могу знать, Анечка? – Вера игриво погрозила ей пальцем. – К тому же в минувшие выходные мы с братом навещали наших предков. Обязательное мероприятие. Раз в месяц, будь любезен, явись пред родительские очи. Отговорки не принимаются. В противном случае грозят лишить наследства.

И она снова весело расхохоталась. То ли чудачества родителей ее так забавляли, то ли будущее наследство не представляло для нее никакого интереса.

И опять смех погас неожиданно. И Вера, округлив глаза, спросила:

– Марь Сергеевна заблудилась и попала в болото?

– Видимо.

– Но вы сказали изначально, что ее тело было найдено недалеко от дороги. Или я что-то путаю?

– Нет, все верно.

– Как же она могла, захлебнувшись в болоте, очутиться на дороге? – Длинные ресницы Веры снова заметались…

– Умная дамочка, – похвалил Бодряков, выслушав рассказ помощницы. – Умная и внимательная.

И как-то странно посмотрел на Аню. Сравнивал их, что ли? Вот это номер!

– И что ты ей на это ответила?

– Что Марии Сергеевне, видимо, кто-то помог добраться до машины. То есть тащил ее все время. А потом…

– И что она спросила про потом? – заинтересованно отозвался Бодряков, загадочно улыбаясь и поигрывая авторучкой, зажатой между указательным и средним пальцами.

– А потом Вера спросила, что заставило помощника бросить Марию Сергеевну в зарослях? Почему этот человек не дотащил ее до дороги?

– А ты что? – Он налег на стол грудью, подпер подбородок кулаком, закинув куда-то авторучку.

– А я сказала, что либо у помощника не осталось сил тащить тяжелое тело…

– Либо?

– Либо он понял, что женщина мертва, и бросил ее.

– А она что? Вера что на этот счет сказала?

– А вот тут, Александр Александрович, и начинается самое интересное. – И Аня, в точности скопировав загадочную улыбку Бодрякова, произнесла: – Потому что Вера с ходу назвала мне имя человека, который мог так поступить с Марией Сергеевной Никулиной.

– Неужели Голубева Екатерина Семеновна? – притворно ахнул Бодряков. – Неужели она могла бросить свою подругу посреди леса?

– Нет.

Аня насторожилась. Что-то в поведении капитана подсказывало ей, что он что-то знает. Знает и молчит. Тянет из нее по слову и молчит.

– Ага. Не Голубева, значит, бросила свою подругу, а кто?

Серые глаза Бодрякова смеялись над ней.

– А кто? – спросила она с вызовом, откидываясь на спинку рабочего кресла.

– Неужели несчастный Иван Митрофанович Супрунов? Неужели он так поступил с женщиной, которая последние полгода активно прикармливала его и обстирывала? И уговаривала переехать к ней жить… – И после затяжной паузы, заполненной кривыми ухмылками и беззвучным шевелением губами, капитан закончил трагическим голосом: – С помойки.

– Ты знал! – вспыхнула Аня до корней волос.

И чуть не расплакалась. Она, честно, надеялась на сенсацию. Она надеялась, что доставит в отдел очень ценную информацию. Она, да! Именно она узнала о человеке, которого две женщины отправились в заказник спасать жарким субботним утром.

Этим человеком был некто Супрунов Иван Митрофанович. Интеллигентнейший в прошлом человек. Преподаватель вуза. Он был знаком с Марией Сергеевной еще с юности. То ли они учились вместе, то ли их связывали более теплые отношения в прошлом, Вера не знала. Но была уверена, что Никулина и Супрунов были знакомы давно. Именно по этой причине, увидев его возле помойных ящиков в самом начале зимы, Никулина пришла в ужас.