Текст книги "Тайну хранит звезда"

«Зверенышем вечно смотришь! – лупила она его по башке по делу и без дела. – Не глаза, а угли. Так и жгут, так и жгут».

На работе тоже вечно жаловались:

«Ты, Иваныч, рентген-то свой убери. Заикаться станем от того, как ты зыришь…»

Аня не понимала, насколько ему жаль ее. Она усердно отводила взгляд от него и без конца поправляла юбку и одергивала рукава на бледно-розовой кофточке. Неуютно ей было в его присутствии. Он понимал. И все равно он жалел ее. И дело было даже не в том, что проблем у нее с выбросившейся из окна девицей может быть воз и маленькая тележка. А в том, что слишком уж много навалилось на нее за последние сутки. Сначала кровавая бойня у соседей сверху. Потом ученица. Что дальше? Ее бы оградить, защитить, а кому?! Ему сто процентов некогда. Гулять под луной некогда. В кино ходить, в кафе просиживать и разговоры милые говорить тоже некогда.

Так он не человек, а зверь, выросший из звереныша, которого в нем мать узрела еще при рождении.

Володин вздохнул.

– Так в чем странность вечернего звонка, Анна Ивановна?

– Позвонили, – произнесла она, низко опустив голову. – Я спросила, кто? А мне в ответ… «Издохни, сука». Или что-то в этом роде.

– Ничего себе! – присвистнул Володин.

Встал с места и беспокойно заметался по просторному кабинету с дорогой офисной мебелью, кожаным креслом и стульями, огромным круглым окном, напоминающим гигантский иллюминатор в гигантской подводной лодке. И как-то так незаметно подобрался к Анне и встал прямо перед ней.

– Кто звонил? – спросил он тихо.

Недостаточно тихо, чтобы его можно было не понять. Но достаточно для того, чтобы его не услышала Кольская.

– Я не знаю! – пожала она плечами и жалко улыбнулась, посмотрев на него все же. – Шепотом говорили. Таким громким, зловещим.

– И все? Просто сказали: издохни, сука, и все?

– Да, все.

– А вы? – Он быстро обернулся на директрису, которая усиленно делала вид, что перебирает на столе какие-то бумаги, на самом-то деле подслушивала. – Вы испугались?

– Конечно! – широко распахнула она глаза, оказавшиеся удивительного небесного цвета.

Вчера он не рассмотрел. Вчера больше на ноги смотрел, на рот – такой влекущий, яркий. Грудь опять же в вечернем платье великолепно просматривалась, когда она ему на самый первый звонок открыла. Плечи, спина. Все было великолепно в ней.

– И что сделали? – засмущался Володин.

Еще не хватало, чтобы его мужское волнение этим дамам стало заметно. Стыдоба!

– В ванну залезла, в горячую ванну. Заперлась перед этим. – Она вздохнула. – Даже ума не приложу, кто мог звонить? Так жутко! Днем это…

– Мы сопоставим по распечаткам время, конечно, – заверил ее Володин, все так же не повышая голоса. – Но с телефона Галкиных вчера на ваш телефон был сделан звонок.

– Думаете, она?! – ахнула Анна и попятилась, схватила кофточку на груди в горсть, задышала часто-часто. – Зачем?! Что я ей сделала??? Это все… Все неправильно как-то! Желала смерти мне, если это, конечно, она, а сама умерла. Нелогично, Илья Иванович, не находите?!

Он много странностей в этом самоубийстве находил, если честно.

Перво-наперво то, что девушка, перед тем как выброситься из окна, позвонила подруге и договорилась с ней на следующий день пойти в гости. Потом она приготовила себе ужин, разложила на столе учебники, тетради. После вдруг пишет записку – заметьте – печатными буквами. Открывает окно и прыгает вниз. Глупо, нелепо? Может быть. Но в самоубийствах мало логики. И звонок еще этот озадачивал. Зачем было звонить классной руководительнице, шептать странные вещи, а затем…

– Аня, – еще тише позвал ее Володин. – Можно, я к вам сегодня зайду?

– Да, – тут же кивнула она, едва шевельнув губами. – Обязательно!

И тут же смутилась так, что глаза заслезились. Она закусила губу и отступила в сторону, пропуская его к двери. Он прошел мимо, едва покосившись. На ходу попрощался с директрисой и с ней. И ушел, унося с собой тетрадь Галкиной с невыполненной контрольной работой.

– Доигралась?! – тут же зашипела страшным змеем Кольская.

Она нервно покусывала губы, пропустив самую важную часть из всего визита Володина. Ту самую, которую он говорил почти шепотом. И говорил лишь для Корнеевой, обходя ее – Кольскую Анастасию Станиславовну. Надо будет мужу дать задание. Пусть узнает подробнее, что это за замшелый такой полицейский, смеющий говорить с ней в непозволительном ехидном ключе. А с Корнеевой, между прочим, тепло и бережно говорил. Да-да, именно бережно, она это уловила, не дурочка.

– Что мне делать-то сейчас, Анастасия Станиславовна?

Развела руками глупая курица в глупой розовой кофточке, делающей ее похожей на маленького молочного поросенка.

– Ступайте и работайте. Звонок скоро с вашего урока. А вы тут… А там посмотрим…

И она чрезвычайно многозначительно осмотрела ее с головы до ног. Будто тюремную робу примеряла.

– А куда, простите, смотреть станете? – Аня ее взгляд поняла как надо.

– Туда, милочка, туда!!! – Кольская подбоченилась, сидя в кресле. Уже не заботясь о том, что живот выкатился валиком. – Оставить вас на работе или…

– Так до конца года всего ничего осталось, – возмутилась Аня. – Мне детей довести надо. Мой класс выпускной! У них экзамен и… Это непорядочно, в конце концов!

– Непорядочно детей доводить до смерти. Доучила до смерти! – провела по воздуху щепотью Кольская, будто строчку писала. – Так и вижу заголовки желтой прессы. Теперь вцепятся! Школа не должна пострадать из-за одного педагога. Если руководство будет склоняться к мысли отстранить вас от занимаемой должности, то я…

– То вы будете только рады, – закончила за нее Анна и ушла, не став хлопать дверью, хотя очень этого хотелось.

Она пошла в свою классную комнату, надеясь просидеть там оставшееся до звонка время в тишине и одиночестве. Но возле дверей стоял весь ее класс и ждал ее.

– Ребята, вы чего?! – ахнула она и на часы тут же глянула. – У вас же физкультура!

– Нас отпустили, – соврал тут же кто-то. – Нам надо с вами поговорить, Анна Ивановна.

– Ладно, – махнула она обреченно рукой, не занятой сумкой. – Идемте, раз поговорить хотите.

Ребята плотно сбившейся массой перетекли из коридора в класс, расселись по местам, уставились на нее.

Петровского нет, вдруг отметила Анна. Почему? Снова проблемы в семье или снова урок не выучил?

– Ребята, – начала она тихим и срывающимся голосом.

И вдруг затихла, не зная, что говорить дальше. Они смотрели на нее странно одинаково. Они ждали! Чего-то ждали от нее? Чуда?! Она не волшебница. Она просто учитель. Не самый лучший, как сказала только что Кольская. Учитель, который способен довести взбалмошную девушку до самоубийства.

Молчать она тоже не могла.

– Ребята. – Она вдруг села на стул, чего не позволяла себе никогда почти на уроках. – Сегодня я вас спрашивать не стану. Мы просто в конце урока запишем домашнее задание. Надеюсь, вы разберете его самостоятельно? Хотя… У вас же физкультура. Господи…

По классу пробежал одобрительный гул, и снова стихло.

– А сейчас надо поговорить. Вы готовы?

– Да, – ответила за всех староста Оля Кочетова. Девушка выбралась из-за парты, оглядела класс. – Мы готовы говорить. Но говорить будем только с вами.

– Да, Анна Иванна! – выкрикнул с задних рядов один из «умников» по вчерашней проверке контрольных. – С ментами говорить не будем!

Она кивнула согласно. Возмущаться его лексикону смысла сейчас не было. Он взрослый парень, уже через месяц закончит школу. Способна она за эти четыре недели изменить его? И подговаривать детей к сотрудничеству со следствием тоже не будет. Это их выбор. И выбор их родителей. Научат, порекомендуют, предостерегут.

– Хорошо.

Она положила левую руку на стопку тетрадей с проверенными контрольными. Там не хватало одной-единственной работы. Ее забрал Володин. А перед этим шмурыгала в руках Кольская.

– Я проверила ваши работы, ребята, – начала она издалека. – Есть хорошие отметки, есть не очень. Галкиной я вчера поставила двойку.

Стало так тихо, что слышен был гул чьей-то работающей во дворе машины. Хотя изоляция была великолепная. Пролети сейчас внезапно проснувшаяся муха, услыхали бы. Взгляды ребят начали меняться. Кто-то разбавил тревогу недоумением, кто-то обидой. А кое-где в глазах блеснула откровенная неприязнь.

Как же так??? Ее больше нет, а вы ей двойку!!! Это гадко и неправильно!!!

– Когда я проверяла ее работу, я еще не знала, что случилось. Не знала, что она…

– Да не она это!!!

Звонкий, напрягшийся от горя и слез, голос прорезал тишину так внезапно, что Анна вздрогнула.

– Оля?!

Староста сгорбилась, голову опустила низко-низко, почти касаясь подбородком парты. Анне была видна ее коротко стриженная макушка, растянувшийся воротник бежевой водолазки и острые лопатки, перехлестнутые бретельками лифчика.

Она плакала.

– Оля. Тебе что-то известно? Скажи нам, мы тут все… – Она подумала, подыскивая нужное слово, и, чтобы избежать ненужного фырканья, закончила единственно верным словом: – Не чужие друг другу люди. Одиннадцать лет вместе.

Ольга громко шмыгнула носом, вытерла лицо ладошкой, глянула на нее.

– Не могла она, Анна Ивановна! Не могла! Мы сегодня в гости с ней собирались пойти. Она по этому случаю платье на распродаже выцепила отпадное просто! Она так радовалась, так… – Девушка громко всхлипнула, благодарно приняла протянутый откуда-то сзади бумажный носовой платок. – Мы с ней вчера часа полтора на телефонах висели.

– О чем говорили-то? – спросил с галерки двоечник Никитин. – Все про тряпки, что ли?

– Не только, – пожала худенькими плечами Ольга.

– О чем они еще могут говорить, Никита?! – фыркнул его друг по парте. – Тряпки, пацаны и снова тряпки. На этой почве у них крыша и едет. С этого и из окон сигать начинают!

Анна подняла вверх руку, призывая к тишине. Дай волю – разойдутся, разорутся. А Кольская могла змеей под дверью свернуться и ждать ее очередных проколов.

– Заткнись, придурок! – Ольга вскочила с места, в два прыжка домчалась до задней парты и больно щелкнула умника по затылку. – Много ты знаешь о нас! Мы с Нинкой… Мы с ней обо всем могли говорить. О разном то есть…

– Оля, вернись, пожалуйста, на место, – попросила Анна, заметив, как сжимает она кулаки, готовая снова врезать. – И скажи в двух словах, что примерно говорила Нина вчера? Тревога? Чувствовалась в ее голосе какая-нибудь тревога?

– Нет! – Оля медленно прошла по ряду, юркнула за парту, задумалась. – Нет, никакой тревоги и не было. Говорю вам, она готовила сначала, потом собиралась уроки делать.

– К слову, об уроках. – перехватила ее в нужном месте Анна. – Она вчера написала в контрольной, что я должна ее понять и простить, что у нее проблемы в семье, как у Петровского. Кстати, а где он? Почему его нет в классе?

И снова повисла могильная тишина. И ответ, который тишину ту должен был взорвать, уже ее страшил. Плотная сгрудившаяся в горе масса вдруг начала распадаться на фрагменты. Часть ушла в тень – опустив голову ниже допустимого. Часть превратилась в извергов – циничных, холодных, ухмыляющихся злорадно. Часть сердилась.

Что еще?! Что еще могло случиться,

– Мне кто-нибудь ответит, где Петровский?

– В ментуре он, Анна Иванна! – зазвенел радостью голос Никитина.

– Что? Где?

Мысли тут же заметались. Что случилось? Почему он там? Тут же попыталась протянуть параллель к случившемуся с Галкиной. Ничего не выходило. Его фамилия никак не потревожила Володина. Никак! А он бы знал, если что. А прочтя записку Нины в тетрадке, где упоминалось про Петровского, он никак не среагировал. Вышколен настолько?

– Вчера вечером кто-то грохнул любовника его мамки, – оскалился в мерзкой ухмылке Никитин. – Рядом с домом, где тот жил, вроде Петрыч слонялся. Вот его и загребли к ночи ближе.

– Господи! – ахнула она. – А отец? Что отец Петровского?!

– А он что? Он где-то в командировке за бугром, небось тоже с любовницей. Семейка веселая.

Он ему завидовал. Конечно, завидовал! Красивому, спортивному, умному Петровскому невозможно было не завидовать. Он всегда и во всем был первым, всегда и во всем был удачливым. Умел быть красноречивым, умел уговорить. Умел нравиться.

Никитин ничего этого не мог. И радовался теперь его беде. А беда была страшная. И не наврал ей Петровский, когда просил не спрашивать его. Семейные проблемы существовали, и еще какие!

– У него… У него есть адвокат? – спросила она, не понимая вообще, зачем она лезет.

У Ирки! У Ирки есть целая свора знакомых адвокатов. И мало оплачиваемые и чуть подороже. Она сумеет помочь. Надо срочно звонить. И еще Володину надо звонить. Господи, а куда?! Номер мобильного он ей оставлял, а он дома вместе с телефоном. Забыла, ну забыла, и что! Так…

Он обещал сегодня к ней приехать, вот! Тогда они и поговорить сумеют. Обо всем! И про Нину, и про бедного Петровского, которого обвиняют бог знает в чем. Ну не мог он! Не мог, конечно! Поставить крест на своей судьбе из-за не разобравшихся в своих судьбах взрослых…

Это глупо! А Петровский – мальчик умный. Он не мог так поступить с собой.

– Адвоката у него нет, он звонил мне ночью, – вдруг открыла рот их скромница Алена Степанова, милая серая мышка, проходившая в школу с одной сумкой четыре года, но не унесшая в ней ни одной тройки и двойки. – Мать не хочет его видеть. Отец в командировке, недоступен почему-то. Он один… Совсем один, понимаете?!

И еще одна девочка из ее класса расплакалась безутешно.

И еще одна радость Никитину, он захихикал, заулюлюкал. Могла бы, тоже врезала его по затылку.

– Это решим, – вдруг пообещала она не им, скорее себе. – Он не мог. Я знаю это… Петровский не мог… убить человека.

– А вы? Вы могли бы?

Кто это прошептал?! Кто посмел поддеть ее самым отвратительным, самым постыдным способом – исподтишка! Кто посмел задать ей этот вопрос, с одним-единственным ответом-подтекстом: не могли бы, а убили. Нина упомянула вас, Анна Ивановна, в посмертной записке. Ни директора, ни отца, ни друзей и парня, а классного руководителя.

И после этого она может считать себя порядочной? После этого она может судить, кто способен, а кто нет убить человека?!

Все это Анна безошибочно угадала в мерзком шепоте из-за чьих-то спин. Расстроилась, конечно. Но не настолько, чтобы позволить выбить у нее землю из-под ног. Она сильная, она выдержит. Многолетняя выучка позволяла ей долгие годы оставаться неуязвимой. Останется такой же она и теперь.

– Нина Галкина оставила предсмертную записку, в которой обвинила в своем самоубийстве меня, – спокойно произнесла Анна и пошла по классу вдоль рядов. – Мне совершенно непонятен смысл этой записки. Смысл ее самоубийства и…

– Она не могла! – снова звонко крикнула староста Оля Кочетова и встала с места, как для ответа. – Анна Ивановна, здесь что-то не то! Понимаете, она не могла покончить собой. Не могла написать эту дурацкую записку, потому что…

Оля замолчала, будто споткнулась о невидимую преграду из чьей-то тайны. Нининой, быть может. Закусила губу и уставилась на свои руки. Но потом все же решилась, поняв, что никому, видимо, навредить ее откровения не могут.

– Она не могла обвинить вас, Анна Ивановна. Не могла!

– Откуда такая уверенность? Она же написала записку в тетради вместо контрольной работы, разве нет?

– Да, это она писала, сто процентов. И мы с ней это обсуждали. И она была уверена, что вы… – Оля запнулась, развела руками. – Что вы поймете ее и не поставите двойку. Петровского, мол, поняли. А она чем хуже? И еще… Еще она сказала мне, что Аннушка нормальная тетка, она поймет и простит.

– Так и сказала? – удивилась Аня.

Она почему-то была уверена, что Галкина ее терпеть не может. Слишком много споров было и о голых пупках, и о стрингах, торчащих из-под ремня джинсов. Прогулы не забывались Аней никогда, неуспеваемость ее она клеймила. И честно, считала Нину Галкину еще тем извергом! И считала, что это у них взаимное. А вот поди же ты.

– Да, так и сказала. И еще она сказала, что даже если Аннушка влепит ей пару, она успеет до конца года все исправить. С вами это просто. Бегать за вами не надо, как за некоторыми. Вы у нас… в порядке, – и, замолчав, Оля села на место.

Анна с благодарностью глянула на девушку. Господи, хоть что-то удалось ей вложить в этих детей.

– Понятно, – кивнула она, дошла до Никитина. Тронула его за плечо: – Что ты думаешь обо всем этом, Никитин?

– А я-то чё?! – сразу взорвался он, заранее готовясь к защите. – Я-то при чем?! Про меня записок еще никто не писал!

– Еще напишут! Погоди! Нарвешься! – полетело в него со всех сторон. Кто-то даже добавил: – Говнюк! – И еще: – Засранец!

– Меня интересует твоя точка зрения, Володь. – Анна крепче сжала его плечо, пытаясь утихомирить. – У каждого из нас есть своя точка зрения, так ведь?

– А если нет? – спросил все тот же тихий шептун из-за спин.

– А если нет, то это уже плохо. Собственное видение быть должно непременно. Иначе человек становится ведомым, и им легко управлять. Володя?

Никитин покосился в ее сторону настороженно, недобро, насупленно молчал, правда недолго. Потом брякнул:

– Это… Не могла, базара нет.

– Не могла что, Володя?

– Не могла Нинка сигануть, базара нет. И на вас натрепать не могла тоже. Она это… Всегда базарила, что Анка, пардон, идет, а Анке респект и уважуха. И чё, после этого маляву кропать? Лажа какая-то, Анна Иванна. Чё-то как-то не то…

И в классе сразу стало так шумно, так приятно для нее шумно от одновременного яростного протеста, одновременного непринятия ее вины, что она едва не прослезилась. Слава богу, вышколила себя за много лет. Ни лишних улыбок, ни тем более слез!

И тут, перекрывая общий гул, снова вкрался мерзкий шепоток:

– Но ведь написала же!

Господи!!!

Анна вздрогнула, взгляд ее заметался по лицам. Кто?! Кто это шепчет все время?! Не он ли звонил вчера ей и желал смерти? Но если звонил, значит, был в квартире Галкиных, оттуда поступил звонок в ее квартиру. И звонок на ее домашний за весь вечер был всего один.

Но это же исключено! Володин сказал, что квартира была заперта на оба замка. Так, по словам отца, Нина всегда запиралась, когда была одна. Что происходит?!

Про звонок она ничего говорить не стала. Она вернулась на свое место, застыла над столом, снова положила руку на стопку тетрадей, как на библию.

– Ребята… – произнесла она через силу. – Видит бог, как мне тяжело осознавать, что с Ниной случилась эта беда. Если ей кто-то помог уйти из жизни, то следствие, думаю, разберется. Если это сделала она сама, то… То не нам ее судить. Значит, были на то причины. О каких-то проблемах в семье она упомянула в тетради контрольных работ.

– Да отец ее жениться собрался! – скривил тонкогубый рот Никитин. – А Нинка могла не хотеть этого.

– Много ты знаешь! – огрызнулась Оля Кочетова, снова сильно сгорбившись. Тут же снова вскинула отчаянные глаза на класску и упрямо повторила: – Из-за мачехи Нинка не спрыгнула бы с подоконника. И высоты она боялась. Она к окну и то редко подходила. И не мыла его никогда, соседке платила, чтобы та помыла. Не верю!!! Не верю я!!!

– Ну-у-у… – захихикал премерзко Никитин. – Тогда ее будущая мачеха и сбросила. Во у нас класс, да! Петрович намечающегося отчима валит. Нинку мачеха! Не класс, а Чикаго! Вас-то не уволят за все это, Анна Ивановна?

Ей показалось или что-то человеческое просочилось в его мерзкий смешок? Что-то отдаленно напоминающее участие?

– Я без работы остаться не боюсь, Володя. Я за вас переживаю.

Ребята загалдели, рокот был добрым, ободряющим, снова выбивал слезу и давил на горло.

Долго радоваться ей не пришлось. Все тот же безликий мерзкий шепоток перекрыл все добро, излучаемое взрослыми детьми:

– За сыночка своего переживайте, за Игорька! Мы как-нибудь сами…

Глава 5

Игорек открыл глаза, попытался привыкнуть к темноте комнаты, но не вышло. Наверное, на улице пасмурно, решил он через минуту. Когда солнце светит, то немного виден угол шкафа для одежды, спинка его стула и диванный валик. На диване он спал. Было неудобно, потому что диван был узким, а раскладывать каждый вечер ему не хотелось. Отец не помогал, считал его уже очень взрослым.

– Не хочешь раскладывать – спи так, – разрешил он, равнодушно пожимая плечами. – Ты взрослый парень, Игореша. Тебе решать…

Как поначалу его это подкупало! Как нравилось, что отец постоянно разрешал ему принимать решения. Хочешь идти в школу – иди. Нет – прогуливай. Но помни при этом, что проблемы с педагогами тоже придется решать самому. И если отстанет по учебе, тоже его проблемы. На репетиторов он тратиться не собирается.

Отец ему доверял! Верил, что не соврет. Верил, что поступит правильно и по-взрослому. Он был классным, не то что мама. Та вечно сомневалась, тревожилась по пустякам, доставала вопросами. Заставляла показывать тетради, дневник, проверяла домашку.

Ужас!!!

И ему в знак протеста постоянно хотелось ей врать, что странно. Отцу не соврал ни разу. И ни разу не воспользовался ни его доверием, ни свободой, которую отец не ограничивал.

Отца он любил и уважал.

Маму он любил, конечно же, но терпел. С ней ему было неинтересно и тягостно. Она была будто камень на ногах, как любил повторять отец. Он вообще-то мало плохого говорил о маме. Почти ничего. Просто часто морщился очень выразительно и вот еще про камень этот вспоминал.

Игорек вздохнул, нехотя выбрался из-под одеяла. В комнате было прохладно. Отопление давно отключили, а тепла на улице все не было. Приходилось утром ежиться и на улицу надевать куртку. Дома мама в такие дни в его комнате включала маленький электрический камин со смешным огоньком. Огонек забавно трепыхался и больше напоминал пламя затухающей свечки, чем камин, но все равно было очень тепло и приятно смотреть.

Отец не разрешил забрать камин у мамы.

– Это неправильно! – осадил он его неделю назад. – Ты мужчина! У матери забирать вещи нельзя. К тому же закаляться тебе давно пора. Ты же мужчина!

Он согласно кивнул, горделиво улыбнулся, тут же зауважал себя до невозможности, а утром все равно замерз.

Игорек обнял себя руками, добрел до окна и, проложив носом брешь между шторами, глянул одним глазом на улицу.

Дождь! Он так и знал! Поэтому и в комнате темнота, и холодно очень. И сегодня после школы снова придется сидеть дома, а он хотел с пацанами в футбол погонять. Какой футбол в таких-то лужах? Нет, погонять, конечно, можно, но кто потом стирать все станет? Мамы рядом нет. Отцу вечно некогда. Придется самому, он же взрослый.

Игорек нехотя потянул шторы в разные стороны, впуская в комнату жидкий апрельский свет раннего утра. Обернулся на часы. Половина седьмого. Чего это он в такую-то рань встал? Потрепав себя по макушке, вспомнил. Есть он хочет, вот! Вчера не поужинал. Сначала как-то забылся, а потом было нечего. Отец все съел, когда вернулся. Целую кастрюльку вермишели, которую Игорек сварил себе. И целых две сардельки. Оставалось еще полбутылки молока, пачка масла, три яйца и две воблы в вакуумной упаковке, но приниматься за них в половине двенадцатого ночи Игорьку не захотелось.

Отец уже проснулся и гремел чем-то в кухне. Может, готовит? Игорек быстро натянул спортивные штаны, в которых ходил у отца, выбежал из комнаты, в коридоре споткнулся о большую сумку, больно ударился большим пальцем ноги, но лишь поморщился. Он же мужчина, не хныкать же в таком возрасте!

– Па, привет! – улыбнулся он отцу в спину. – Есть чё поесть?

– Привет. – Отец не обернулся от плиты, громко громыхая о сковороду большущей двурогой вилкой. – Это я у тебя хотел спросить, есть чё поесть, сынок? Вчера вернулся поздно, а у тебя пусто!

– А макароны? А сардельки? – Он обиделся. – И я, между прочим, их себе готовил, а ты съел.

– Оп-па!!! Вот это разговоры!

Отец зло швырнул куда-то в сторону вилку, она стукнулась о холодильник, потом о подоконник, еще сильнее загремела и исчезла в углу, откуда Игорек никогда не вымывал пыль, когда убирался.

– Это получается, что у нас? – Он подбоченился, смотрел на сына плохо, тяжело. – Ты попрекаешь меня моим же хлебом, Гога?

– Нет. Просто… Просто я не ел ничего вчера. И сегодня тоже.

У него вдруг сильно задрожали губы, и захотелось зареветь, и еще позвать маму. И уткнуться ей в плечо, сладко пахнувшее всегда духами и еще чем-то родным и приятным. И к маме-то было можно удрать, можно прямо сейчас. И налопаться там до отвала горячих сырников или котлеток. Он знал, мама ждала и ждет. Но…

Но правильно ли это будет по отношению к отцу, к самому себе? Это получится, что он дал слабину. Что он спасовал. И из-за чего, господи? Из-за двух сарделек?

– Ладно, Гога. – Отец попытался улыбнуться, но не вышло. И он просто махнул рукой. – Ты устал, я тоже устал. Ты голоден, я тоже. Сейчас перекусим яичницей, я сварганил. А по пути в школу заскочим в кафешку, поедим плотнее.

Игорек перевел дыхание, которого еще минуту назад не хватало катастрофически. Улыбнулся дрожащими губами. Вышло так себе, еще хуже, чем у отца. У того хоть глаза оставались сухими, у Игорька плыло все из-за просившихся наружу слез.

Он кивнул, отвернулся и двинулся в ванную. По пути прокашлялся и крикнул в кухню, почти не обернувшись:

– Па, я скоро, только умоюсь.

– Идет, я пока стол накрою, – скучным голосом ответил отец.

И почему-то Игорьку тут же подумалось, что он стал отцу в тягость. Где-то вот уже дня два-три такое наблюдается. Холодильник не наполняется продуктами. Отец почти не бывает дома и не находит на него даже полчаса в день, хотя раньше часами мог с ним заниматься, гулять, смотреть, как он с ребятами в футбол играет. Может, у него проблемы?

– У всех проблемы, – обиженно буркнул Игорек, выдавливая зубную пасту на щетку.

Паста выползла жирной полосатой гусеницей, завалилась как-то набок и тут же сползла в раковину. Второй выжим получился весьма скудным. Паста закончилась. Туалетной бумаги и мыла тоже не было. Что-то как-то не так в их мужском быту. Может, предложить отцу, чтобы он, Игорь, ходил за продуктами? Доверит он ему кредитку или нет?

– Па, паста кончилась, – выпалил он, выбегая из ванной с мокрым лицом и чубом.

– Я знаю, – вздохнул тот, вяло ковыряя вилкой растекшийся сопливый глазок.

– Мыло и туалетная бумага тоже, – добавил Игорек и полез за стол.

– Я знаю, – на той же волне ответил отец, отложил вилку и вдруг уставился на сына, будто видел впервые.

– Что? – выдавил он с набитым ртом.

Завтрак, приготовленный отцом, уместился во рту за один раз. Есть по-прежнему хотелось.

– А может… – прищурился отец.

И у Игорька внутри заныло. Вот сейчас, сейчас тот скажет, а не пожить ли ему пока у матери? Он пока занят и не может уделять ему много времени. То есть вообще не сможет уделять ему его. А мама наверняка соскучилась и будет только рада…

Будет рада наброситься на сына со всей своей наскучавшейся и застоявшейся энергией. Будет рада пошарить в портфеле и тетрадях. Будет рада обнаружить, что у сына двойка по математике, которую тот все никак не может исправить.

Хотя про его двойки ей наверняка все давно известно.

– А может, мне тебе банковскую карту доверить, а, сына? – ослабил прищур отец и улыбнулся прежней сердечной улыбкой. – Справишься?

– Не вопрос! – подхватил Игорек, выдохнув с облегчением.

Он хоть и соскучился по маминым котлетам и сырникам, возвращаться был пока не готов. Скоро летние каникулы, а это что? Это свобода, если он останется у отца. И это тюрьма, если вернется к матери. У нее отпуск сорок пять дней, это почти два месяца. И будет она сидеть дома подле него и караулить каждый его шаг.

Нет!

– Тогда вот тебе карта, – отец выудил из кармана джинсов банковскую карту. – Пин-код скажу позже. Набери чего-нибудь покушать, сынок. И мыла там, пасты. Справишься?

– А то! – Он сиял, забыв про голод и утренний мандраж в стылой комнате. – Все куплю после школы.

– Молоток! Дай кулачок! – Отец протянул над столом ему навстречу сжатый кулак. Игорек стукнул о него своим. – Только, Гога, ты мне за каждый съем должен будешь отчитываться, лады?

– Конечно.

Воровать деньги со счета отца?! Да у него и в мыслях не было. И зачем ему? Он не курит, пива не пьет. Все остальное отец ему позволяет.

– Учти, мне приходят сообщения на мобильник, буду точно знать, сколько и когда ты снял денег.

– Па, да понял я! – Игорек принялся облизывать тарелку. – Я же тебе не вру!

– Я тоже, – кивнул отец с улыбкой и вдруг помрачнел, как туча. – Хотя одну вещь я от тебя скрыл.

– Какую?

Игорек взволнованно уставился на отца. Вроде не болен, не побит, с деньгами все в порядке, раз к банкомату его допускает.

– Мама… – Отец вздохнул, дотянулся до его головы, взметал его короткие волосы. – У мамы проблемы, сынок.

– Что с ней?!

Вот тут он перепугался сильно. Мама не могла заболеть и умереть внезапно. Она вчера поздно вечером звонила ему, и они проговорили минут десять. За ночь-то с ней ничего не могло произойти?! Жива она! Жива и здорова! И даже если заболела, он на роль ее сиделки не готов. У него от отца заданий выше головы. А к маме…

К маме он зайдет как-нибудь.

– С ней все в порядке, – несказанно обрадовал его отец. – Она жива и здорова. Но вот… По работе у нее полный крах.

– А что так?!

Он напряженно размышлял, пытаясь вспомнить вчерашний день в школе. Мама мелькала на перемене. Была чуть серьезнее, пожалуй, чем обычно. И к встрече с ним как-то дежурно отнеслась. И даже не сделала попытки обнять его и, тьфу-тьфу-тьфу, поцеловать. Он и не понял тогда. Только обрадовался, что она не лезет к нему со своими телячьими нежностями.

– Это директриса, что ли, до нее докопалась? Кольская-Никольская? – вспомнил он вдруг девичий шепоток по этому поводу.

– А что там с директрисой? – заинтересованно отозвался отец и пододвинул ему кружку с молоком. – Пей!

Молоко ушло, как в песок. Игорек отдышался, рыгнул едва слышно, погладил себя по животу: стало чуть сытнее и удобнее.

– Девчонки что-то такое говорили, будто Кольская к ней цепляется.

– А из-за чего? – поторопил его отец, помотав в воздухе ладонью. – Я что, из тебя по слову вытягивать должен? Что за причина?

– Ну… – он почесал затылок, попытался вспомнить дословно. – Они говорили, что Настька…

– Настька – это кто? – вытаращился отец.

– Анастасия Станиславовна Кольская, – терпеливо пояснил Игорек.

– А-а-а, понял. Дальше?

– Они говорили, что Настька ей завидует, вот и цепляется.

– Кому?! Твоей матери? Завидует директриса школы?!

– Ну, вроде.

– Господи! Бред какой! Чему там завидовать?!

Отец так сильно сморщил лицо, будто на язык ему попало что-то отвратительное и горькое, что Игорьку невольно сделалось обидно за маму. Он полез из-за стола со своей тарелкой и чашкой, встал у раковины спиной к отцу, начал мыть посуду.

– Она все равно маме завидует, – повторил он настырно, когда закрыл воду.