Текст книги "Завтра не наступит никогда"

Она почти так ей и сказала.

– В этом деле я тебе не советчик, Маша, – погладила клеенку на своем столе Соня. – Брякать языком не следовало. А теперь…

– А что теперь? – Маша подалась вперед, поняв, что соседке ее исповедь по душе не пришлась.

– Теперь моли бога, чтобы с этой стервой ничего не стряслось.

– А если что стрясется, что тогда? – Маша воткнула ложечку в самый центр вазочки с вареньем. – Меня, что ли, потащат?

– Не знаю, но возможно.

Соня отобрала у Маши ложечку и с обидой швырнула ее в раковину. Если не хотела варенья, чего изгаляться-то? Будто прямо мармеладами закормлена, скажите пожалуйста. Хлеба досыта еще полгода назад не ела. А вареньем ее побрезговала. И вдруг захотелось хлестнуть ее побольнее, и она сказала:

– Хахаль-то Маргариты наверняка вспомнит, кто его любовнице угрожал.

– И че?

– А ничего! – прикрикнула Соня.

Она устала от Машки. Неприятное чувство навязанной ей ненужной чужой проблемы угнетало. И зачем пригласила ее к чаю? Попила бы в одиночестве, подумала бы. Она любила думать. Про всех думала. Про Сашку, про соседей и про Машу Гаврилову тоже часто думала. И Маргариту не обходила своим вниманием Соня. И спорила с ними, и возражала, но ведь не вслух же. О мыслях-то ее никто не знал. Подумала да забыла.

А Машка что удумала?! Взяла и рассказала ей о своей неприятной истории. И будто… Будто сообщницей ее своей сделала, хотя еще ничего и сделать не успела.

Соня этого точно не хотела. И еще почему-то она была уверена, что Машкина печальная история на этом не закончится. Что ее слова, сказанные ею по неразумению или обдуманно, еще отзовутся громким эхом.

В этом Соня была твердо уверена, потому что ее не покидало потом еще два дня ощущение, что она что-то потеряла или чего-то не нашла. Прямо как в тот страшный день на море…

Глава 8

Завтра ее выход!

Марго оглушительно заржала перед зеркалом, с наслаждением наблюдая за тем, как колышется под тонким шелком ночной пижамы ее пышное тело. За стеной что-то громыхнуло, кто-то застонал и все стихло.

Не иначе серая мышара со своего проссатого дивана упала, мстительно подумала Марго, довольно ухмыляясь. Услышала, наверное, ее хохот и упала. Ишь, сука, что удумала! Грозить ей! Да еще при мальчике красавчике.

Хотя чего роптать, ей это даже на руку. Прижучит мышару так, что той и не снилось.

Мальчик теперь на коротком поводке, сидит в кабинете, устроенном ему Марго, уже получил приличные подъемные, потому что не дураком оказался, а смышленым и грамотным специалистом. Сидит там и каждое слово ее ловит. И слушаться ее будет ровно столько, сколько Марго пожелает.

Конечно, он будет беситься, и еще долго будет беситься.

Да, он мечтал быть ближе к Эмме, а тут Марго над ним свою цепкую длань простерла. Эмма будто и не замечает его вовсе, хотя он изо всех сил старается, а Марго как раз наоборот, крепко держит его на крючке.

Все не так, Сергунчик? Все вразрез с твоими планами?

А как ты хотел, желторотый?! Думал, что Марго можно использовать? Ага, как же! Еще не выскочил из тех ворот, откуда весь народ, такой умник, который бы Марго поимел!

Она с нежностью погладила себя по бокам. Потрепала за пухлые щеки.

Завтра! Уже завтра она разыграет такую комбинацию, что самой немного жутковато делалось. Это же надо с таким размахом все спланировать, а! Это же надо так собрать в одну кучу совершенно разных и посторонних друг другу людей, каждого со своей темной историей, и не промахнуться! Она ведь не промахнется, нет? Нет, конечно. Она стратег. У нее план. И она ударит завтра сразу по всем направлениям. Нанесет удар сразу по всем фронтам, сказал бы ее отец, если бы был посвящен в ее план.

Она ударит завтра и с удовольствием понаблюдает, как ловит ртом воздух Эмма Быстрова. Вряд ли она оправится от потрясения, вряд ли. А что с ней произойдет, может, пофантазировать? Нет, не хочется. Чего время зря тратить на фантазии. Результат может превзойти все ожидания, а это и есть истинный успех.

Потом она подставит ощутимую подножку Маркову Александру Ивановичу. Он, разумеется, об этом не знает. Он посвящен совершенно в другую историю. Частично посвящен. Пока он ломает голову и науськивает свою ищейку – Гнедых Кирилла Андреевича, которого специально для этих целей и вызвал, Марго сколотила для него очередную пакость. Мерзкую такую, зловонную, от которой Марков задохнется, когда узнает. Но ведь Марго тут же к нему с кислородной подушкой поспешит, не так ли? Она тут же ему поможет с решением этой мерзкой проблемы, предложив…

Вот тут Марго собиралась конкретно заработать. Марков ведь из-за одной брезгливости заплатит ей, не говоря уж об этической стороне вопроса. Деньги ей сейчас очень нужны. Как-то не привыкла их считать, не привыкла копить, швыряла направо и налево, содержала этих жутких альфонсов…

Ну, может, и не жутких, но все равно ведь содержала. Оплачивала их прихоти. Нет, неверно. Она оплачивала свои прихоти, потому что эти красавчики как раз и были ее прихотью.

Дооплачивалась! Денежки на исходе, а ремонт пора в квартире заканчивать. Что-то зажилась она в этой коммуналке. Развлечение от грызни с соседями перестало удовлетворять. Да еще и мышь эта мерзкая.

Пить она, видите ли, бросила! Головешку свою отмыла! Глазенки просветлели у нее! Скажите, что делается! Сыночка своего, что ли, решила себе вернуть, так? А вот хрена ей! Марго никогда не проигрывала. И она не позволит, чтобы начатое ею дело вдруг было загублено Машкой из-за того, что та лишилась своего пьяного сумасбродства. И еще Марго не позволит, чтобы ее парни засматривались на эту худосочную засранку.

Марго тут же вспомнила встречу в общем коридоре. Каким неприятным открытием для нее было то, что соседка ее весьма и весьма молода и еще очень симпатичная. Серега не зря на нее засмотрелся. Еще пару месяцев трезвой жизни, и у Марго появится серьезная соперница.

Конечно, никто из этих альфонсов от нее никуда не денется, деньгами-то избалованы. Но ведь могут завернуть к соседке, пока Марго под шелковыми простынями остывает после бурных встреч? Могут. И в ее отсутствие к ней могут в постель нырять.

Нет, пора было съезжать из этой коммуналки. Развлеклась достаточно. Жало свое наточила здесь до такой степени, что еще лет на десять хватит жалить всех подряд.

Всех подряд неинтересно, ухмыльнулась Марго своему отражению. Интересно со смыслом, со значением, чтобы удовлетворение переполняло и деньги при этом текли рекой.

Итак, на завтра у нее три мишени.

Первая – Марков, но этот так, чисто из денежного интереса, вопрос пустячный.

Вторая – Эмма Быстрова. Тут все намного серьезнее. Готовилась к этому удару Марго долго. Слушала, опрашивала, подпаивала, заставляла проболтаться, собирала информацию, анализировала. Возможен был, конечно, призовой фонд, но вряд ли. Да здесь даже не в деньгах дело было, а в том, чтобы Эмму Быстрову заставить страдать. Ох, как Марго этого желала! Кто бы знал, как желала!

Подумаешь, красавицей она родилась! Подумаешь, высокородной красавицей! Папа с мамой имели каких-то титулованных предков. Ведь ходит-то как?! Она же ни земли, ни людей, ползающих по этой земле, не видит! Она же себя лучше всех других мнит, хотя это и не так!

– Завтра, милочка! Уже завтра я растопчу твое доброе имя. – Марго затрясла головой, приводя в движение густую рыжую шевелюру, будто пламя заплясало. – И тебе его никогда не восстановить, никогда! Так… А почему, собственно, завтра-то?! Эта тварь станет спокойно спать в то время, когда я проворочаюсь без сна до утра? Ну-ка, ну-ка! Эти до завтра подождут, им нагнетать ничего не нужно, за глаза хватит, а вот Эмма пускай посопит в подушечку свою атласную…

Почему-то Марго всегда казалось, что Эмма спит среди множества маленьких атласных подушечек, вышитых шелком. Что ходит по дому в кружевном чепце, ест на золотых тарелочках и пьет росу.

За это она ее тоже ненавидела, поэтому, возможно, подстегиваемая непонятным внутренним протестом, и жила среди этих уродов второй год, хотя смело могла бы жить у отца. Да, жульничала она с бригадами строителей, потому и ремонт затянулся в ее квартире. Но ведь у отца-то могла бы жить? Могла. И квартиру отдельную могла бы снять. А она непонятно кому назло жила в этом гадюшнике и извращенно наслаждалась отсутствием нормальных бытовых удобств, вечной толкотней, очередностью, дежурствами какими-то нелепыми по мытью полов в коридоре, ванной, кухне и туалете.

Почему? Да потому, что Эмма не смогла бы здесь жить! Она нет, а вот Марго жила. И даже верховенствовала тут с первого дня. Пускай вот эта леди попробует. Нет, позвонить ей надо непременно.

И, воодушевленная приступом отвращения к высокородной сучке, Марго потянулась за мобильным телефоном…

Глава 9

Бывает же так, что день не задастся не с утра, а еще с ночи, которая предшествует злополучному дню. Когда ложишься в постель, укрываешься одеялом, включаешь светильник в изголовье кровати, достаешь книгу с намерением прочесть с десяток страниц, прежде чем уснуть, и когда совсем не думаешь о том, что будет завтра, и почти забыла, что было днем минувшим.

В это время она любила дрейфовать, как пират в нейтральных водах. В это промежуточное время между двумя днями – прошедшим и грядущим, – состоящее из двадцати с небольшим минут, не было проблем, исчезали вопросы, растворялось недовольство. И его она стерегла всегда, не позволяя никому испортить.

Так нет же, нашлись желающие. Позвонили в тот момент, когда она дочитывала последний абзац и уже, кажется, тянулась к выключателю. Еще минута, другая – и она бы уже спала. Но Марго…

Это рыжеволосое чудовище, которому не нашлось места в ее секретном классификаторе, взяло и позвонило.

– Спишь, красавица? – поинтересовалась она, забыв извиниться за поздний звонок.

– Собираюсь, а в чем дело, Маргарита?

Эмма захлопнула книгу, положила ее на тумбочку, выключила бра и прикрыла глаза. Она совершенно искренне надеялась, что Марго в пьяном кураже и звонит ей из какого-нибудь ресторана. Звонит для того, чтобы предупредить о завтрашнем своем опоздании. Такое случалось, к этому привыкли.

– Ты погоди спать, Эммочка, разговор есть.

– Говори, повременю.

– А ты не заносись, красавица, не заносись, – попросила Марго таким противным голосом, что Эмма сразу поняла – Марго трезва и разговор будет долгим и неприятным.

Но почему в такое время?! Нельзя было отложить до утра?

– А мне, может, не терпится тебя обрадовать, – хмыкнула рыжая. – Чтобы с утра ты была во всеоружии или…

– Или что? Говори, Марго, или я отключаюсь, – поторопила ее Эмма вежливо, хотя начала уже заводиться.

Ее до сих пор колотило при мысли о том, что Сергей пришел работать к ним в фирму. И обустроился, между прочим, в кабинете по соседству с ее приемной. И произошло это не без помощи Марго.

Она позволила себе сильно гневаться, когда узнала об этом. И позволила себе резкость в отношении Шлюпиковой. Сергею досталось отдельно. С ним она не особо церемонилась в выражениях. Он, как всегда, молча выслушал, покивал и даже не посмел ей возразить поначалу.

– Как ты был мебелью, так мебелью и остался! – закричала она напоследок, впервые обнародовав то, что тщательно ото всех скрывала.

Человек – мебель! Так она окрестила Сергея, пожив с ним какое-то время. Он был совершенно безобиден, незлобив, необременителен. И он добросовестно служил ее комфорту все то время, пока был рядом. Никогда не спорил с ней, не запивал, не изменял ей. Ей иногда казалось, что она находит его дома в том же месте, где оставила перед уходом.

Он мог быть неплохим дополнением к ее интерьеру, был атлетически сложен, красив, неплохо воспитан, превосходно готовил, терпел ее капризы, но…

Но лишней мебели ей в доме было не надо. Она все время натыкалась на него взглядом, коленками, боком, спиной. Поначалу это веселило, потом стало раздражать. Эмма начала к нему придираться по мелочам, он терпел. Потом пыталась закатывать ему истерики, он все равно терпел. А затем ей вдруг стало казаться, что ему совершенно плевать и на гнев ее, и на слезы, он не видит, не слышит и не воспринимает ничего этого, потому что он… мебель.

– Почему? – спросил ее Сергей, когда она сболтнула ему про мебель в неосторожном своем запале. – Почему ты считаешь меня мебелью, Эмма?

– Потому! – закричала она, даже не боясь, что их услышат в коридоре. Сильно она тогда гневалась, очень сильно.

– Почему потому? – проявил настойчивость Сергей, впервые, наверное, проявил, незнакомо это было для нее. – Ты считаешь меня мебелью потому, что я терпел все твои художества?

– Художества?! – ахнула она тогда потрясенно, совершенно справедливо считая себя человеком, не способным на это. – Что ты называешь художествами, интересно?!

– Ну… – Сергей не опускал взгляда, как часто делал, живя с ней бок о бок. – Твое показное равнодушие, к примеру. Когда ты меня откровенно игнорировала, могла не замечать, даже находясь со мной совсем рядом. Презрение твое тоже можно отнести к художествам.

– Ну и?! Дальше-то что?

Она совершенно запуталась в его словах, потому что они явились для нее полной неожиданностью.

Это что же, она может так поступать с людьми? Она?! Воспитанная, благонадежная, порядочная, искренняя, до кончиков пальцев леди, и может так безобразно относиться к людям, которые ей служат?! А он ведь ей служил, потому что она считала его… мебелью.

– А ничего, – он пожал плечами, по-прежнему не отводя от нее взгляда, Марго его, что ли, научила такой самонадеянности. – Ты считала меня мебелью, потому что я терпел все то, что ты вытворяла. Думала, что я ограничен, недалек, приземлен, а тебе не приходило в голову, что я такой совершенно по другой причине?

– По какой же?

Она все еще не могла прийти в себя от его разговорчивости. Он не вел себя так раньше. Никогда не вел.

– Тебе не приходило в голову, что я просто любил тебя. Сильно любил. Знаешь, есть такое чувство, как любовь. И оно может приносить массу страданий.

– И именно по этой причине ты здесь?! – взорвалась она снова, когда начала понемногу осмысливать его монолог.

– По какой?

– Ты здесь, чтобы страдать?

– Да нет. Страдать как-то не хочется. – Он постарался примирительно улыбнуться, но получилась почти болезненная гримаса. – Хочется тебя просто видеть.

Она не ушла, а убежала из его кабинета. И потом всякий раз, как натыкалась на него случайно в коридоре или в буфете, все время мучилась совестью.

Бессловесный влюбленный? Страдалец? Жертва?

Как она могла не рассмотреть? Почему обидела? А ведь еще несколько дней назад она о нем не вспоминала. Так, изредка, может быть. И еще когда мать о нем ей напоминала. Зачем, зачем ей эти нелепые мучения? Зачем было нужно ему это трудоустройство? Ведь ничего же не изменится.

И тут же Эмма понимала, что во всем этом виновата Марго. Мерзкая, наглая, чудовищно непорядочная женщина, решившая заделаться сторонним наблюдателем их истории.

Теперь вот тоже звонит непонятно с какой стати, говорит непонятным голосом непонятные вещи, и это когда на часах почти полночь!

– Маргарита, ты будешь говорить со мной, нет? Ты вообще где сейчас, дома или…

– Я дома, милая, дома. Я не в кабаке и не пьяная, если ты на это намекаешь, – ухмыльнулась звучно Марго.

– Я ни на что не намекаю, я…

– А вот я намекну, милая, – перебила ее Шлюпикова с неожиданным напором. – Я не только намекну, но и предупредить хочу.

– О чем?

Внезапно внутри как-то все противно и мелко задрожало. Эмма даже приподнялась на подушках и свет снова включила.

– Помнишь самую страшную историю в нашей фирме, милочка? – вкрадчиво поинтересовалась Маргарита. – Не думаю, что ты ее забыла. Об этом помнят до сих пор все.

– Помню, и что?

Эмма не хотела, да поежилась, припоминая историю, которую тщательно старалась позабыть. Те несколько недель были самыми отвратительными и самыми длинными и в ее жизни тоже. Все будто замерло, затормозилось тогда. По коридорам бродили не люди, тени, без конца подозрительно оглядывающиеся. Каждый новый человек казался непременно прокурором, явившимся по твою душу. Неизвестно, когда и чем бы это закончилось, не прекрати это Марков в одночасье.

– Я принял такое решение, и я за него отвечаю, – объявил он в конференц-зале всем, кто мог быть причастен к этой истории. – На этом все! Забыто! Это мой приказ.

Точки в этой мутной, неприятной истории так и не были расставлены. Ее просто задвинули в самый дальний угол, засыпали чем попало и забыли.

Чего это Марго вздумалось вспоминать об этом?

– Так вот у меня есть самые неопровержимые доказательства того, что ты имеешь отношение ко всему случившемуся.

– Я?! – Эмма чуть горло не надорвала, с таким трудом далось ей это слово. – Я имею отношение?!

– Ты, милочка, ты.

И Эмма словно воочию увидела самодовольную ухмылку, ползущую змеей по толстому лицу Марго.

– Странно, что ты мне вообще об этом сообщаешь, – обронила Эмма после продолжительной паузы. – К этой истории все имели хоть какое-то отношение. Разве ты не помнишь? Все были запятнаны тогда. Но Марков…

– Твой Марков землю носом роет из желания докопаться до правды, милочка, – хихикнула Шлюпикова. – И я ему в этом помогаю. И не я одна.

– А кто еще?

Машинально спросила, просто так, а не из желания продолжить ужасный разговор.

– А еще Гнедых Кирилл Андреевич, который при-ехал специально для того, чтобы разобраться.

– Он не приехал, а прилетел, – снова машинально поправила ее Эмма.

Она сама его встречала. Почему она? Почему не Марго, это было ее работой? Почему-то Марков попросил именно Эмму встретить Гнедых. Не для того ли, чтобы он к ней присмотрелся, начав работу по выявлению опасного преступника? Странно, что все это началось именно сейчас, а не много раньше. Тогда, когда все и стряслось. Почему-то тогда всем казалось удобнее отказаться от поисков. Удобнее или выгоднее?

– Что скажешь, красавица? – прошептала Марго в трубку. – Денег небось хочешь мне предложить?

– Нет. Не хочу.

Дрожать внутри все перестало, но теплее от этого не сделалось. Марго умела добиваться своего и жертву добивать умела. И Эмма ждала сейчас что-нибудь эдакое напоследок, пакость какую-нибудь. Хотя куда уж больше?

– А зря не хочешь! – И рыжая стерва захохотала в полное горло. – У меня есть что продать тебе. Кто знает, может, в цене сошлись бы…

Глава 10

– Привет, троечница.

– Здравствуйте, – деловито кивнула Удалова.

Орлов понаблюдал за тем, как она садится в его машину, как пристегивает ремень безопасности, как привычным движением поправляет очки на маленьком носике, и вздохнул. Присматривайся, не присматривайся, ничего он в ней зазывного для себя не находит. Не его типаж.

Может, она и правильная, может, порядочная, и за справедливость ратует, но вот женского в ней он пока ничего не открыл.

– Плохо смотришь, командир, – ржал все тот же советчик в пятницу, когда они выбрались в баню. – Или она хорошо маскируется.

– Думаешь, маскируется?

– А почему нет? Препод домогался, она отказала, и не потому, что он старпер. А тут начальник отдела, как с глянцевой картинки, вот она и не желает провоцировать ситуацию. Точно говорю тебе, Гена, маскируется.

…Орлов объехал глубокую лужу, завернул в незнакомый двор, увидал суету возле шестого подъезда и покатил в том направлении.

– Что говорят? – Указательный палец снова налег на оправу на переносице.

– Позвонили жильцы. Кто-то вернулся с прогулки, собачку выгуливал, направился к лифту, а там человек бездыханный. Подходить побоялись, сразу начали звонить в «Скорую», нам. Доктора, смотрю, уже здесь.

– Как думаете, это…

Он даже договорить ей не дал, оборвав грубо раз и навсегда:

– Я ничего пока не думаю, поняла?! И не буду думать до тех пор, пока не увижу, пока не расспрошу, пока не будет у меня заключения экспертов.

– Понятно, – закивала она и опять подтянула очки.

Может, правда, маскируется? Слишком уж часто она очечки свои теребит. Так теребит, будто они мешают ей. Надо бы при случае в стеклышки эти посмотреть, может, они без диоптрий.

Он въехал на стоянку, вышел из машины, не шевельнулся даже, чтобы ей помочь, пускай сама выбирается, знала, куда работать шла. Тут не до реверансов. И сразу пошел к машине «Скорой помощи».

– Утро доброе, – кисло улыбнулся Орлов только что подъехавшим прокурорским.

– Уж доброе, куда там! – фыркнул кто-то. – Начался день с трупа, им и закончится.

– Тьфу на тебя, тьфу! – зашикали со всех сторон. – Этой мало, что ли?

– Этой много! – покрутил головой врач. – Килограммов сто десять!

– Женщина? – спросил Орлов, направляясь к подъезду, помощница семенила рядом на своих нелепых толстых каблуках.

– Да, женщина, – закивал доктор, поспешая за ним. – На вид лет сорок пять—пятьдесят. Но их сейчас разве поймешь?

– Причина смерти?

Орлов как раз подошел к лифту. Увидел и тут же глянул на доктора:

– Черепно-мозговая?

– Трудно судить, – тот пожал плечами. – Кровищи, конечно, много, но и дама сама не мелкая. Давление наверняка шкалило. Обильная кровопотеря могла быть и поэтому. А причина смерти… Нет, тут пускай эксперты хлопочут, мое дело – факт летальный установить.

– Ладно, понял, – покивал Орлов, ничуть на врача не обидевшись, тот все правильно говорил. – Удалова! Иди-ка сюда.

Сейчас подойдет на своих каблучищах, глянет на тетку всю в крови и с остановившимися глазами и в обморок хлопнется или блевать начнет в углу подъезда.

Не хлопнулась! И не вырвало ее. Мало того, присела на корточках рядом с Орловым и долго рассматривала кабину лифта и труп.

– Она от чего умерла? – вдруг спросила она, когда Гена уже устал так сидеть, ноги затекли.

– Пока неясно. Возможно, черепно-мозговая. Кто-то шарахнул тетку по голове.

– Зачем? – тут же прицепилась Влада, закончившая Высшую школу милиции с одной-единственной тройкой в дипломе. – Сумочка на месте, вон у нее из-под бока торчит. Золото на пальцах, даже снять не пытались, никаких кровоподтеков. Серьги тоже в ушах. И ударили ее не в том углу лифта. А скорее всего вот в этом, смотрите, Геннадий Васильевич, сюда. Видите, какой характерный отпечаток?

Он все это видел и без нее. То ли женщина пыталась спрятать что-то, хранящееся в сумочке, и отползала, заслонив ее своим телом, и умерла уже в другом углу. То ли ее кто-то переворачивал, пытаясь что-то найти.

Почему тогда просто не взять сумочку с собой? Ведь тут вероятность попасться кому-то на глаза чрезвычайно велика. Самое начало дня. Народ на работу спешит, дети в школу, кто-то, как вон обнаруживший ее жилец – с собакой гулять. Почему такое странное время выбрано для нападения?

– Совершенно точно ее здесь не было, когда я выходил, – горячился мужчина с собакой, когда Орлов начал задавать ему вопросы. – Я вышел в начале девятого, спустился на первый этаж в лифте, он был пуст. Погуляли мы с Мотей полчаса, минут сорок, не больше. Возвращаемся, а тут такое… Обнаглели, белым днем грабить стали!

– Не ограбили ее, гражданин, – покачал головой Орлов. – Украшения все целы. Сумка вон тоже под ней. Она живет в этом подъезде?

– Да она из этих, из квартирантов, – кивнул мужик. – Тут у нас раньше коммуналки были. Потом расселили кого куда. Кто-то выкупил квартиры. Мне вот лично сын помог. Так вот эту коммуналку, где она квартировала, тоже выкупили. Но хозяева там не жили, а сдавали по комнатам. Так выгоднее.

– Чем же?

– Так одну семью пустишь в такую квартирищу, и что? Ну, тысяч пятнадцать возьмешь, максимально двадцать. А так с каждой комнаты – по семь тысяч. А там комнат пять, кажется, не знаю точно. Вот и считай!

– Хозяина как найти? – встряла троечница.

– Ему уже позвонили, скоро прибудет.

Хозяин приехал очень скоро. Вежливый такой, обходительный и до тошноты готовый к сотрудничеству.

Наверняка, стервец, комнаты в обход налоговой сдает, тут же сообразил Орлов, записывая под диктовку анкетные данные погибшей. Вот и гнется что есть силы. А таких прогнутых он не любил. Такие на что хочешь подпишутся, лишь бы их не тронули.

А ему правда нужна. Очень быстро надо было действовать, по горячим следам. А то потом – труба дело. Потом только через осведомителей работать. А с кем работать? С этой, что ли, троечницей, не захотевшей стать удовлетворительницей?

– Кто еще живет в вашей квартире? – продолжила допрос Влада.

Орлов специально свалил на нее писанину. А сам решил пока поговорить с соседями. Публика была весьма и весьма разношерстной. Может, кто из них и огрел матрону. Она, может, у кого-нибудь из холодильника сосиски таскала, вот ее по голове и того…

Холодильников в кухне не было, у каждого они имелись, но в комнатах. Так что воровство сосисок…

«Орлов! Хватит куражиться! – приказал он себе, когда устал хохмить молчком. – Убийство этой дамы может оказаться таким скверным, что ты света белого невзвидишь. Одета прилично, украшения дорогие, во дворе машинка хорошая припаркована, а она в коммуналке комнату снимала. Вопрос: почему? Снимала, по информации, давно. Всем уже должна была глаза намозолить и украшениями своими, и машиной. Вопрос: почему, если хотели ограбить, не ограбили раньше? И вопрос, вытекающий из предыдущего: почему, если хотели ограбить, не ограбили все-таки?»

– Здрасьте, – кивнул Орлов безликой молодой женщине в застиранном сером халате, почти бегом ринувшейся из ванной комнаты в свою. – Вас можно на минуточку?

– Меня?! – Она привалилась спиной к своей двери и побелела. – А меня зачем?!

– Как всех, так и вас, – пожал плечами Орлов, недоумевая.

Чего она боится-то? А она боится! И еще как! Вопрос – чего?

– Я должен с вами побеседовать, – пояснил Орлов после того, как представился и узнал, что побледневшая внезапно женщина есть соседка Маргариты Шлюпиковой – Маша Гаврилова.

– Беседуйте, – кивнула она, тяжело и прерывисто дыша. – А правда?..

– Что правда?

– Что эту убили?! – К последнему слову она почти осипла.

Орлов деловито кивнул, принимаясь сосредоточенно точить карандаш лезвием, положив листок из блокнота на какую-то дряхлую табуретку.

Это прием у него такой имелся. У кого ведь какой, так? Кто курит без конца, кто зажигалкой щелкает, чтобы отвлечь допрашиваемого от собственных мыслей и не дать ему с ними собраться. Кто что-то чертит на листе, схемы какие-то, и допрашиваемый машинально вытягивает шею, желая взглянуть и в тайну следствия тем самым проникнуть.

А он вот карандаши точил, и не чем-нибудь, а лезвием. Причем держал его так, что у человека, наблюдающего за ним, невольно опасение появлялось: как бы не поранился он. И вот допрашиваемый отвлекался, за лицом своим переставал следить, а Орлов при этом следил, и очень зорко следил. И на лице на этом кое-что да проступало. Иногда отчетливо, иногда не очень.

Маша Гаврилова выдала себя с головой, наблюдая за его манипуляциями. На какое-то мгновение забывшись, она выпустила на лицо такую откровенную радость, такое облегчение, что Орлов не удержался и спросил:

– Ненавидели ее? За что?

Она вздрогнула, глубже сунула в хлипкие карманы серого халата кулаки, раздумывала минуту, потом проговорила:

– Люто ненавидела!

– За что?

– Она у меня ребенка отобрала! – Маша чуть поколебалась, потом все же добавила: – Сука!!! Если бы вы знали, какая она была сука!!! Просто награду тому вручить, кто ее от нас от всех избавил.

– От всех? От кого еще? Она, что же, у всех подряд детей отбирала? – Орлов шумно дунул, не заботясь о том, что карандашные отходы разлетаются по полу. – Или еще чем промышляла?

– Не знаю насчет других детей, но что сука она была первостатейная, это совершенно точно. Она ведь не напрямую Гаврюшку моего отняла, то есть не себе взяла. Нужен он ей! – Маша не удержалась и плюнула в сторону соседней двери. – Она несколько раз ловила меня на том, что я выпивала. И как только мы с сыночком на порог, она тут же вызывала милицию и еще кого-то, кто за детей отвечает.

– За детей, между прочим, в первую очередь отвечают родители, – напомнил на всякий случай Орлов, тут же перестав точить карандаш. – Вы пили, она сигнализировала, как настоящий гражданин, неравнодушный, между прочим. Ей просто было жаль вашего ребенка, который мог быть некормленым и немытым. Не убивать же ее за это!!!

– Да вы что?!

Руки из карманов серого халата выскочили с такой скоростью, что Орлов невольно отпрянул. Еще залепит ему в глаз бывшая алкоголичка, что не пила недели три, было заметно. Станет он ходить с синяком на работу. Вот Левину-то будет радость.

– Я ее не убивала!!! – орала Маша Гаврилова, наступая на Орлова. – Очень нужно мне было руки об нее марать!!! Как бы я тогда сына себе вернула, а?! Меня посадили бы, а его куда? К приемным родителям?! Зачем я тогда пить-то бросала?!

Так, с этой логикой все было понятно. Орлов вздохнул.

Если и грозила когда-то с пьяной дурной башки своей Маша Гаврилова соседке, то до дела у нее вряд ли бы дошло.

Пить бросила. Работу если не нашла, то ищет. Волосы вымыты. Синяки под глазами имеют остаточный характер, значит, за ум взялась основательно. Халатишко опять же хоть и старенький, но выстиранный и отглаженный. Решила вернуть сына, это понятно. А коли решила его вернуть, то на рожон не полезет. Наоборот, тише воды, ниже травы ходить станет.

Вот если бы пила по-прежнему, то тогда запросто могла подговорить какого-нибудь собутыльника, чтобы он огрел соседку. Самой ей ни за что не справиться с такой тушей. Она этой Маргарите вряд ли до груди доставала.

– Геннадий Васильевич, вас можно?

Из-за угла коридора на него таращились прекраснейшие глаза его помощницы, не прикрытые очками. Точно шельмовала, троечница! Зачем очки тогда сняла? И волнуется прямо чего-то, волнуется. Наверное, чувствует, что след взяла.

Э-ээх, девонька, знала бы ты, сколько раз еще тебя такими волнительными моментами в процессе следствия накроет! Когда держишь уже в руках ниточку, только тяни и раскручивай, а тебе – бац и подножка. И вся твоя предыдущая работа, которой перелопачено незнамо сколько, рассыпается карточным домиком. И тычешься потом, как слепой котенок в миску с молоком, в каждую версию, а ничегошеньки не выходит и не срастается.

– Ну чего тебе, троечница, – с шумом выдохнул ей в ухо Орлов за углом в коридоре, когда их никто не видел и не слышал, отомстил, стало быть, помощнице за очки ее бутафорские. – Преступника установить удалось?

– Вроде того.

Она аж голову в плечи вжала от его шумного дыхания, и на два шага поспешила отступить, и тут же снова за очками в карман полезла. Тоже, нашла баррикаду!

– И кто же у нас убийца, Влада Владимировна? Уж не та ли Мария Гаврилова, с которой я только что беседовал? – ухмыльнулся Орлов плотоядно.

А приятель-то был прав, чертяка. Глазки за очечками наипрекраснейшие. И мордашка сразу как-то преобразилась, когда девочка забылась. Ну-ну…

– А откуда вы?.. – Она еще отступила на шаг.