Текст книги "Кто кого предал"

Не по Чехову
сценограф Валентинас Тудораке

«Ты понимаешь, что всех оскорбил? Что люди бежали к телебашне без всякого призыва! Что ты им в душу плюнул!» – бросали в лицо Альгирдасу Палецкису однокурсники, друзья, родители.

Это понятно: для многих литовцев события января 1991-го действительно стали самым ярким эмоциональным событием всей жизни.

И как человеку теперь жить с новым знанием о том, что все было не так, как об этом написали газеты? Как вписать его в общую мозаику, не разрушив гармонии?

Другой вопрос – можно ли назвать «гармонией» эту зацементированную временем легенду о «советской агрессии», где не было места никакому другому мнению?

К герою следующего интервью я пришла в театр, в надежде услышать формулу той самой гармонии, ради которой, собственно, 25 лет назад и погибли люди, чьи имена носят теперь вильнюсские улицы. К кому еще идти, если не к ним – писателям, художникам, артистам, – в очередь за истиной, которая обычно посещает их первой?

Участник событий января 1991-го Валентинас Тудораке вспоминает события 25-летней давности, как пик всей своей жизни. Фото Г. Сапожниковой.

А после того, что услышала, поняла, что спешить некуда: никакой гармонии в Литве нет и пока не предвидится. Интервью со сценографом вильнюсского Малого театра Валентинасом Тудораке я публикую для того, чтобы представить: каким было литовское общество в 1991 году? И к чему пришло за последнюю четверть века.

«Мы курили, как в кино, как перед боем»

– За два дня до 13 января 1991-го мы сыграли премьерный спектакль «Вишневый сад» по Чехову. Через два дня должен был состояться второй спектакль, но в связи с этими событиями мы решили его отложить на несколько дней. Было время всеобщего поднятия духа, большого единения: спектакль отвлекал бы от основного – того, где нужны были силы всей нации. Звучит, наверное, пафосно, но на самом деле так и было. Сейчас, по прошествии 20 с лишним лет, многое воспринимается иначе, тем более что ожидания многих участников тех событий не исполнились. Мне тогда было 36 лет.

– Как вы оказались у телебашни?

– Был призыв собираться у сейма. Не то чтобы защитить его своими телами – предполагалось, что чем больше людей, тем меньше вероятность того, что будут предприняты какие-то брутальные действия со стороны советских войск. Русскоязычное население, в частности, организация «Единство» во главе с Валерием Ивановым, пыталось все время спровоцировать потасовки, чтобы доказать, что здесь находиться небезопасно и что обязательно надо вводить военное положение. Я, как и все сотрудники театра, постоянно ходил на дежурства к сейму. Все проходило довольно спокойно: если бы дело было летом, наверное, все это напоминало бы встречу единомышленников или клуб. В Вильнюс из другого города приехала моя мама, чтобы тоже ходить на митинги и мероприятия. Она привезла мне зимнюю теплую куртку, и уже было не так холодно.

У всех было включено радио, телевизор, по которому постоянно шла новая информация. В тот вечер я решил принять ванну – это детали, но сейчас вы поймете, почему это важно. Позвонила мама: «Сынок, всех зовут к телебашне, надо идти!». Я говорю, что у меня еще голова не высохла, а она: «Быстрее сушись и иди, нужна помощь людей». Я оделся и пошел пешком. Несколько часов ходил вокруг башни, было все спокойно – люди пели народные песни, приплясывали, чтобы не замерзнуть. Часов в 11 вечера услышал, что что-то происходит. На ступенях телебашни собралась группа мужчин, у кого-то в руках был литовский национальный флаг. В это время сбоку от лесочка послышался звук двигателей и появилось несколько БМП, они развернулись под прямым углом к забору, раздавив его, и окружили всю башню плотным кольцом. Промежуток между машинами был настолько маленький, что, если ты хотел оттуда уйти, надо было протискиваться. Они крутили башнями, поднимали пушки и делали всякие устрашающие жесты. Потом к забору подъехало несколько грузовиков, из которых выскочили солдаты с автоматами и пешим строем кинулись вперед. В первую очередь они начали разбивать камеры и бить журналистов, а потом уже кинулись к нам. Я помню, что мы с соседом курили быстро, как в кино, как перед боем. Было ощущение катарсиса. Чувство, что это и есть твое предназначение и судьба. Мы все сцепились, никто не расходился, и, если кого-то били по голове и человек терял сознание, его все равно держали другие…

Солдаты подбежали и начали стрелять из автомата по стек-лу, поверх голов, оно разбилось, но мы все равно не расходились. Тогда они кинули дымовую шашку, и люди расступились. Что-то рвануло – и в этот момент кусок стеклянной витрины отделился и упал мне на голову. Я потерял сознание. Флаг пытались отобрать, он все время переходил из рук в руки, но все равно поднимался над кучкой людей, которые были у входа. Один пожилой дедушка, седой, все кричал по-русски: «Что вы делаете? Что вы делаете?». Когда я очнулся, какие-то молоденькие парень с девушкой взяли меня под руки, вытащили из этого окружения и увели. Там стояли машины «Скорой помощи», все они были переполнены, кого-то бинтовали на месте, кого-то увозили.

«Это был пик всей моей жизни»

– Вы сказали, что было много раненых. Чем?

– Во-первых, стреляли из пушек. Я думаю, что холостыми, но все равно оттуда что-то выскакивало, мне самому в ногу попал кусочек пластмассы. Во-вторых, людей избивали. Мне самому перед тем, как на меня упало стекло, автоматчик по хребту автоматом въехал так, что я чуть не загнулся на месте.

– Видели ли вы, как десантники и бойцы «Альфы» убивали людей?

– Что на кого-то конкретно наставили автомат, выстрелили в живот и человек от этого умер, я не могу сказать, но то, что пулями стреляли, – это точно. Они или пользовались автоматом по прямому назначению, или как дубиной били по головам.

– В материалах дела сказано не так…

– Какого дела? Это Палецкис тут мутит воду, когда говорит, что в своих стреляли свои. Политический деятель великий! Что он тут рассказывает сказки про какую-то винтовку Мосина?

– Но об этом свидетельствует судмедэкспертиза, сделанная литовской стороной: что пять человек убиты пулями из винтовки Мосина и из охотничьих обрезов, а не из автоматов Калашникова!

– Я категорически заявляю, что не могло этого быть.

– Но судэкспертиза-то была сделана литовцами!

– Я знаю, какие бывают люди! Если все такие хорошие, так откуда вылезают такие палецкисы? Дедушка его треть нации сгноил в Сибири с помощью таких коллаборантов, как он.

– Послушайте, но он же привел в суд 12 свидетелей, которые подтвердили, что тоже видели, как стреляли с крыш!

– Все там ясно – это те, кому очень хорошо жилось при Советах. Кто получал путевки в Минеральные Воды или в Ялту. Сейчас просто так на Черное море не съездишь. А тогда они могли себе это позволить.

– Сейчас это и в Литве не все могут себе позволить…

– Согласен. Но это другие вещи. Это экономика. Мир несовершенен, и справедливости в нем нет. Вот сейчас нас и так все душат, так еще Россия с нефтью и газом. Слава Богу, с нефтью мы от вас уже отфутболились. Вот найдем какую-нибудь альтернативу газу, и тогда Россия нам вообще до лампочки будет!

– Зря вы думаете, что россияне начинают свое утро с мысли о Литве. Сами запомните и другим передайте по цепочке: ни одна живая душа в России не хочет кормить вас снова. Но скажите – а вы лично потеряли от развала СССР или приобрели?

– Я лично приобрел. Свободу. Это самое главное ощущение у человека. Что может быть лучше, когда ты знаешь, что у тебя есть возможности? Не все так развивается, как хотели бы те, кто был у башни, но в общем и целом все приобрели гораздо больше, чем потеряли. Я тот момент истории вспоминаю как пик своей жизни. Как духовный подъем. Поэтому всякие домыслы или новые пересказы воспринимаю как личное оскорбление. Они мне будоражат душу, и мне от этого больно.

«Куда-то делось людей немерено»

– Как думаете – кто все-таки стрелял из обрезов и винтовки Мосина?

– Мое личное мнение, что это все выдумано. Могли быть провокаторы. Что, КГБ здесь не было? История Советского Союза вообще вся построена на крови и лжи!

– То есть у вас нет ни одного положительного воспоминания об СССР?

– Почему нет? Я сам в Петербурге учился. И друзья у меня в России есть. Я против этой нации и этих людей ничего не имею. Только против выкормышей организации, которая злостно уничтожала людей.

– А ничего, что ваши «лесные братья» уничтожили 25 тысяч соплеменников? В плане жестокости литовцы в XX веке тоже отметились неплохо…

– Кого больше всего было сослано в лагеря? Из Литвы людей вагонами угоняли. Третья часть нации, если не больше, уничтожена. Возьмите советскую статистику.

– Вот вам статистика: из 3 миллионов населения Литвы в Сибирь было выслано 130 тысяч человек. Большая часть из них вернулась обратно. И говорить о том, что вы потеряли треть нации, – это неправда.

– Я сейчас уже не помню точно, это было давно, но я смотрел, что было перед войной и как стало после. Куда-то делось людей немерено.

– Ну, 196 тысяч евреев, допустим, убили сами литовцы.

– Вот прямо убили? Литовцы? (В этот момент мой собеседник даже растерялся, не поверив. Но быстро оправился. – Г. С.) А сколько людей сбежало на Запад? Они тоже для Литвы потеряны.

– А в том, сколько сбежало сейчас, тоже виноват Советский Союз?

Валентинас Тудораке молчал. Оставалось спросить по-следнее.

– Неужели фразы, что «свои стреляют в своих» хватило для того, чтобы Альгирдас Палецкис стал в литовском обществе изгоем?

– Он изгой совершенный! – обрадовался сценограф. – У нас в театре как в телевизоре появится про него какая-то новость, так у всех на языке болтается одно слово: «Повесить!»

…Ответ, который мог бы быть находкой для любого театрального режиссера, сэкономил мне массу времени и целую главу. Во всяком случае, стало понятно, какой именно механизм был включен в Литве сразу же после августовского путча, когда она объявила охоту за всеми «бывшими» – коммунистами и журналистами, омоновцами, дружинниками и военными, – всеми, кто мог помешать ей выстроить «светлое будущее», до которого она так и не дошла.

Это был знакомый со Второй мировой войны механизм человеконенавистничества. Ничего нового изобретать не пришлось.

Глава 4
А процесс-то голый!

Занавес над Литвой опустился 21 августа 1991 года, когда начались аресты коммунистов и им сочувствующих. Труп ГКЧП еще не успел остыть, как в квартиры тех, кто не считал СССР «преступным государством» и пытался его сохранить, постучались. Скорость, с какой начали действовать вчерашние друзья и коллеги против тех, с кем днем раньше сидели за одним столом, по-настоящему впечатляет. А еще поражает гипертрофированное чувство мести: врагом еще не оперившегося, почти никем не признанного и де-факто не существующего государства неофиты от революции готовы были признать любого, кто был не с ними. Началась великая литовская «охота на ведьм».

В списках «врагов народа» были сотни: секретари райкомов партии, журналисты, работники милиции, омоновцы – все, кто наивно и до последнего пытался отстоять честь СССР. Десяткам жителей бывшей Литовской ССР в августе 1991-го пришлось навсегда покинуть свои дома, дабы избежать расплаты за то, чего они не совершали. За личными историями их расставаний с маленькой и теплой родиной – самый правдивый снимок великих литовских дней затмения, когда черное превращалось в белое и наоборот.

Хуже было тем, кто остался. За ними тоже пришли. И спустя 8 (!) лет после событий января 1991-го в Вильнюсе начался судебный процесс, вошедший в историю как «дело красных профессоров». Таковых насчитали целых шесть, правда, один из них, Иван Кучеров, до суда не дожил. Еще один – главный редактор радио «Советская Литва» Станислав Мицкевич – на приговор не явился, будучи гражданином России и сумев спрятаться на ее просторах. Но на секретарях Компартии Литвы на платформе КПСС Миколасе Бурокявичюсе, Юозасе Ермалавичюсе и Юозасе Куолялисе отыгрались по полной программе (им будет посвящена следующая глава. – Г. С.). Еще двое подсудимых – бывший работник милиции Ярослав Прокопович и экс-директор Издательства ЦК КПЛ Леонас Бартошявичюс – честно отсидели по полтора года. Возраст подсудимых, из которых самому младшему (Ермалавичюсу) было 54 года, а самому старшему (Бартошявичюсу) – его привозили на суд в инвалидной коляске – почти 73, во внимание принят не был. «Прошу дать мне умереть дома. Я очень больной человек. После операции у меня постоянно болит голова. Я не могу спать ни днем, ни ночью… Я никогда не выступал против Литвы… Я не являюсь политическим деятелем. Я не виновен ни в чем. Прошу суд меня оправдать и принять во внимание состояние моего здоровья», – молил Бартошявичюс о милосердии. Тщетно. Время пребывания в камере предварительного заключения ему в счет наказания зачли, но после объявления приговора иезуитски заставили досидеть еще 6 дней до выхода на свободу.

Все заслуги перед Литвой были забыты: даром что перед судом предстали два доктора наук, три заслуженных деятеля культуры и один заслуженный работник МВД – «цивилизованная Европа» не обратила на этот процесс никакого внимания. Представитель ПАСЕ Андреас Гросс, навестивший в тюремной камере Миколаса Бурокявичюса, вежливо отмолчался. А временно исполняющий обязанности директора Управления международных стандартов и правовых дел ЮНЕСКО Джон Доналдсон написал в Союз журналистов России (который пытался вступиться за журналиста Станислава Мицкевича. – Г. С.) ответ, из которого следовало, что Компартия Литвы на платформе КПСС и вовсе являлась «мятежной группой», а в «свободе слова и печати литовцам было отказано в течение полувека с 1940 по 1990 год».

Обстоятельства процесса над «красными профессорами» зафиксировал для Истории другой политический заключенный – историк и философ Валерий Иванов. Сначала его лишили свободы на три года за то, что тот возглавлял общественную литовско-русско-польскую организацию «Венибе-Единство-Едность», которая противостояла «Саюдису». А когда он, освободившись из заключения, написал книгу «Литовская тюрьма» – о том, как он сидел в условиях победившей «литовской демократии», в – пыточном карцере блока строгого режима, в «шкафу» размером 2 метра на 78 сантиметров, – его вдогонку посадили еще раз. По официальной версии – за оскорбление памяти жертв 13 января. Фактически – за то, что усомнился в официальной версии гибели людей от рук советских военнослужащих и разгласил великую литовскую тайну: дела против «красных профессоров», дружинников и лично против него самого, которыми Литва все эти годы оперирует, пытаясь организовать «второй Нюрнберг» над коммунизмом, по сути, слеплены из газетных вырезок и не имеют под собой никакого профессионального основания.

Однажды два этих политических процесса пересеклись, и на суд к Иванову в качестве свидетелей привезли на допрос экс-руководителей литовской Компартии на платформе КПСС. Это было 11 апреля 1994 года.

Из дневника В. Иванова:

«Сегодня был особый для нас день. В суд в качестве свидетелей привезли из Лукишской тюрьмы бывшего первого секретаря ЦК КПЛ (КПСС) Бурокявичюса М. М., бывшего заведующего идеологическим отделом ЦК КПЛ (КПСС) Ермалавичюса Ю. Ю. и советника ЦК КПЛ (КПСС) Кучерова И. Д.

С того момента, когда спецслужбы Литвы выкрали с территории Белоруссии руководителей компартии Литвы, прошло три месяца. Тюрьма еще не успела наложить свой отпечаток на их светлые лица. Лишь Иван Данилович Кучеров, к этому дню проведший в застенках 9 месяцев, выглядел бледным и несколько растерянным.

Когда их, поочередно, под охраной полицейских вводили в зал суда для дачи показаний, мы вставали со скамьи подсудимых, отдавая тем самым честь людям, которые в самый ответственный момент боролись за единство нашей великой страны, взяли на себя ответственность за социалистическое будущее и которых беспардонно предали – прежде всего, их бывший прямой номенклатурный руководитель генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачев М. С., Президент СССР.

Сейчас они переживают вместе с нами акт драмы, достойной пера Шекспира. Привезенные в суд, они свидетельствовали, что честно служили государству, гражданами которого все мы были до декабря 1991 года».

…Спектакль закончился, а пьеса продолжала жить своей жизнью. И если бы Шекспир узнал о том, что спустя четверть века после премьеры (событий января 1991-го. – Г. С.) в Литве по третьему кругу будут сгонять актеров на финальную сцену под названием «Показательный суд», он превратился бы в Станиславского и закричал: «Не верю!»

Историк и философ Валерий Иванов: «Я пообещал забрать сына из детского сада и ушел на три года»

Собственно, у меня к этому человеку был только один воп-рос, но зато самый важный: на третий день августовского путча, 21 августа 1991 года, когда демократия в Прибалтике расцвела красными маками и начались первые аресты, умные люди начали из Литвы убегать. Почему он – Валерий Иванов – остался?

– У меня не было другого выхода. Во-первых, я никого не убивал. Я вел чисто политическую борьбу вместе со своей организацией, лидером которой являлся и которая была официально зарегистрирована. Я, честно сказать, просто и предположить не мог, что меня могут преследовать. Тем более всем прекрасно было известно, что я отец-одиночка, жена у меня умерла от рака пару лет назад до этого, и у меня на руках были маленький ребенок и мама, пожилая женщина, у которой я – единственный сын. Ну, думаю, вызовут, может, пригрозят, допросят – но сажать-то за что? Увы: мне тем не менее пришлось пройти все круги ада.

Валерий Иванов своего сына Адриана до детского сада так и не довел: его арестовали прямо по дороге. Фото из архива В. Иванова.

– И в этой иллюзии вы пребывали до самого дня ареста – 27 ноября 1991 года?

– Да. Я вел ребенка в детский сад, подходят двое. Я понял, что это по мою душу. До этого я уже договорился со своими ребятами: если вдруг что-то произойдет и меня куда-то увезут, я попробую дать знать, чтобы они забрали Адриана и вывезли его в Россию, иначе меня будут им шантажировать… Так оно и было. Меня арестовали. Из детского сада повели прямо в прокуратуру. Я говорю: дайте домой зайти и хотя бы что-то взять. Не дали. Я поцеловал ребенка, сказал, что в шесть часов вечера за ним приду, и ушел на три года.

По законам советского времени

– Что вам инкриминировали?

– Сначала не знали, что вменить, потому пытались использовать 105-ю статью, будто бы в ночь на 13 января 1991-го я убил некоего господина Канапинскаса. Потом оказалось, что этого человека увезли в больницу еще до того, как я со своей съемочной группой появился у здания телерадиокомитета. Я человек опытный, в молодости работал санитаром на «Скорой помощи», хотел быть медиком и знаю, как оформляются бумаги. Это документы строгой отчетности. И я обратил внимание следствия на то, что Канапинскаса вывезли в 2.10 ночи с того места, где его нашли, а автобус с дружинниками и видеогруппой, в котором ехал я, прибыл к зданию телерадиокомитета в 2.30, что было зафиксировано. То есть у меня было алиби.

– За что же вас тогда три года продержали в тюрьме?

– За «создание антигосударственной организации и антигосударственную деятельность». 70-я, политическая статья еще с советских времен.

– Получается, вас сажали по советским законам? Неужели они не предусматривали отсрочку или условный срок отцу-одиночке?

– Нет. Я сразу сказал: вы знаете, что у меня ребенок в детском саду и я должен вечером его забрать? Они все знали, конечно… Когда следователь вышел из кабинета, я быстро позвонил с его телефона друзьям – специально, видимо, было подстроено так, чтобы я мог сделать звонок. И все. Потом меня вывели под дулами четырех автоматчиков, чтобы не убежал, и увезли в тюрьму.

Что такое советская власть?

– Я знаю интересный факт из вашей биографии – что все эти три года в тюремной камере вы провели небесполезно для себя и для общества. А именно: получив доступ к материалам уголовного дела, потихонечку день за днем и страница за страницей переписывали его себе в блокнотик. Это настоящий подвиг – в условиях того, что к оригиналам уголовного дела о 13 января 1991-го Литва никого не подпускает.

– Дело в том, что я – человек образованный и прошел очень хорошую историческую школу в Варшавском университете. Нас учили работать с документами, делать правильные выводы и искать информацию. Правда, есть одна немаловажная деталь: я отказался давать показания. Я был лидером организации, и любое мое слово могло задеть других людей, которых бы тоже начали таскать на допросы. И за это меня вывезли в Шяуляй, подвергли жесточайшему прессингу и били так, что я месяц лежал синий в санчасти шяуляйского изолятора… Перед выходом из шяуляйской тюрьмы в отношении меня была сделана провокация, в результате которой я, наверное, должен был исчезнуть. То есть, если бы я не проявил выдержки, меня бы убили сокамерники. Однажды кто-то из них меня спрашивает: ты за советскую власть? Я говорю: да. На меня набрасываются, я защищаюсь, но вижу, что у одного из них штырь в руке. Сижу и думаю: ну и бейте меня, пусть я буду покалеченный, и у вас потом не будет алиби. Но они, видя, что я не реагирую, останавливаются. Через два часа меня увели.

– Так как вы все-таки сообразили, что нужно копировать документы?

– Я начал их переписывать, когда следствие было закончено и нас подпустили к материалам дела. А когда был в тюрьме, писал дневники, которые потом опубликовал в виде книги. Ее издали небольшим тиражом, она моментально разошлась и стала раритетом. Но после этого я сделал презентацию в Госдуме, повторив, что доказательств гибели людей от рук советских солдат не было и нет. Там присутствовал представитель литовского посольства. И, когда я вернулся в Вильнюс, против меня немедленно было начато новое дело – уже по книге. И за нее я получил год.

– За разглашение государственной тайны?

– Ну какая гостайна, если я написал то, что в документах концы с концами не сходятся. Не схо-дят-ся. А я, извините, философ, я философию строю на математике, поэтому очень точен.

«Неправильная» книга

– Зачем же вы вернулись в Литву? Не просчитали, чем дело закончится?

– Я все просчитал, но что я мог сделать? Я знаю, что я невиновен. Иисус Христос тоже всем делал добро, а куда попал? У меня были идеалы, на которые я равнялся: делай добро и не бойся, получишь зло и все равно не бойся – пройдешь и через это и победишь. И я победил.

– Наверное, «Литовская тюрьма» была потом многократно переиздана, раз уж вас за нее посадили?

– Нет, потому что она была неправильная. Ни в России не соответствовала идеологическому моменту, ни в Литве. Это был 1996 год. Прибалтика тогда считалась «образцом демократии». Выйдя из тюрьмы, я пообщался с Андреасом Гроссом, представителем ПАСЕ, который меня навещал, и подарил ему свою книгу, расписав, сколько у нас диссидентов сидело в то время в тюрьмах, у меня была составлена справка. Но с таким же успехом я мог эту справку пустить по реке Нерис, которая идет через Вильнюс. Ни ответа от него не пришло, ни привета.

– То есть о вашей проблеме в Европе знали? А почему же бездействовали?

– Для меня это тоже загадка. Кто только ко мне тогда не приезжал – и ничего, я отсидел от звонка до звонка.

– А почему, интересно, ни в России, ни в Европе не считалось возможным критиковать Прибалтику? Литва вступала в Евросоюз, имея за плечами знаменитое дело «красных профессоров» и официальных политических заключенных!

– Это самый главный вопрос. Если честно, я не знаю, как на него ответить. Самое удивительное то, что события, о – которых идет речь, происходили на территории Литовской ССР и по законам Литовской ССР. В ночь на 11 марта 1990 года «Саюдис» объявляет о независимости Литвы и принимает конституцию 1938 года, согласно которой Вильнюс и Вильнюсский край не входят в состав тогдашней Литовской Республики, а столицей является Каунас. Но нет! Людей судили за то, что они, находясь на территории Литовской ССР, будучи гражданами Литовской ССР, живя по законам Литовской ССР, совершили нечто такое, что противоречит законам другого государства – Литовской Республики… Ну вот представьте: в Амазонии есть племена, которые кушают своих ребят на завтрак. Мы вылавливаем одного туземца, везем в Вильнюс и судим его по своим законам, спрашивая: почему он кушает на завтрак своего неудавшегося соплеменника? Цирк. Во время суда я задавал вопрос: скажите мне фамилию того конкретного человека, советского военнослужащего, который убил вашего родственника, или хотя бы номер танка. Назовите – и я покаюсь и посыплю голову пеплом. Нет, говорят, мы не знаем… И все-таки меня осудили за то, что я будто бы оскорбил память погибших.

За свою книгу «Литовская тюрьма» Валерий Иванов получил год литовской тюрьмы дополнительно. Фото Г. Сапожниковой.

Мне их жаль: они ничего не могут доказать, потому что нет доказательств. Как их создать? Вот Лорету Асанавичюте (по официальной версии, погибла под гусеницами советского танка. – Г. С.) сделали образцово-показательной жертвой – а ее привезли в больницу живой, перед операцией она сама называла свой адрес, еще в семь утра 13 января ей делали кардиограмму, а в час дня она уже лежала на прозекционном столе… Я видел документы вскрытия – у нее ни одной косточки не было поломано. Как так можно танком раздавить человека, чтобы кости не раскрошились? Про снайперов, стрелявших с крыш, говорилось с самого первого дня после январской трагедии, а писатель Петкявичюс, с которым я сам беседовал не раз и не два, открыто говорил о 18 пограничниках-литовцах, которые якобы с этих крыш и стреляли. Не уверен, что в суде над СССР, который сейчас идет в Вильнюсе, эти факты будут озвучены.

«Требую найти убийц»

– Вам это интервью давать не опасно?

– А чего мне бояться? Сын взрослый, мама уже в лучшем мире. Если жить не по правде, так зачем жить? Я не отрицаю гибели людей в ночь на 13 января 1991 года. Я сопереживаю за их гибель и приношу соболезнования. Но я требую найти убийц этих людей. А их никто еще не назвал. Так же, как никто не доказал, что таможенников в Мядининкае убил именно тот несчастный омоновец из Риги, который сидит теперь пожизненно в литовской тюрьме. Его посадили, потому что так надо. Просто некий режиссер написал в сценарии, что в конце пьесы кому-нибудь следует сидеть…

– Правильным ли будет сказать так: в конце 80-х большое количество литовцев были вашими потенциальными союзниками и не хотели, чтобы Литва выходила из Советского Союза, однако их сознание перевернули одной исторической фальсификацией?

– Я бы не сказал, что сознание перевернули. Если бы его перевернули в пользу Литвы, то сейчас не было бы массового оттока ее жителей. Население Литвы до войны составляло 2,5 миллиона. В момент развала СССР – 3,7 миллиона. Сейчас мы уже перешли грань того, что было до войны. Но в интернете все равно продолжают писать, что бояться надо не вымирания страны, а русских. Литовцы не русофобы, я там родился, я знаю этот народ, я его люблю. Пока не было «Саюдиса» и надувания этого нацистского пузыря, все было нормально. У меня жена была литовка. Я, представьте, был женат на «Мисс Литве», и ее лицо было даже одним из символов «Саюдиса». Интернациональной организации, подобной той, что я возглавлял и за что был судим – «Венибе-Единство-Едность», – в Литве за последнюю четверть века больше так и не появилось.

Из тюремных дневников Валерия Иванова:

«…Итак, я в камере предварительного заключения по ул. Костюшко города Вильнюса. Прощаясь с Адрианом в группе, я еще не знал, что мне не позволят его взять вечером домой, как обычно я это делал в 18 часов. Я не знал, что буду в это время находиться в камере КПЗ № 1, с голым деревянным настилом – нарами, в 6 кв. м, через квадратное окно которой ничего не видно. Стеклоблоки, которыми заложено окно камеры, пропускают лишь тусклый свет. Выработанный за годы инстинкт встречи в 18 часов с ребенком в детсаде вчера вечером очень угнетал меня. Мысли были только об Адриане. Посчитал, моему сыну сегодня 5 лет, 10 месяцев и 4 дня. Вчера, когда меня уводили из Генпрокуратуры Литовской Республики, я успел передать друзьям, чтобы позаботились о моем малыше. Сегодня спокойней, т. к. уверен, сын не оставлен в беде, обласкан и накормлен. Надежда, что с сыном будет все в порядке, успокаивает меня. За дверями шум, в соседнюю камеру, справа, привели новоселов. Вывели и их снимать отпечатки пальцев. Они тоже русские. Вообще литовской речи почти не слышно. Наказание уже вершится, хотя еще никто не доказал, что я преступник. Это ли не свидетельство о здешнем тоталитарном государстве? Вместо того, чтобы дать активным представителям неэкстремистских политических организаций возможность высказаться в средствах массовой информации, оспорить с аргументами в руках политическую оппозицию и доказать свою правоту в происходящих действиях, – власть бросает людей в застенки. Это государственный политический терроризм!

…А выпускать – не выпускают. Просил сделать это во имя малолетнего сына, который сейчас страдает без отца. Адриашка хотя и маленький, но сколько ему уже пришлось перенести: смерть матери, лишения, унижения и травлю отца со стороны прессы и властей (слышал всё это), и теперь – арест отца. О Боже! Ведь писал великий Федор Достоевский «о слезинке ребенка»… Неужели мы еще настолько некультурны и нецивилизованны?

…Отмечу, на мой взгляд, одно важное наблюдение, сделанное той ночью. Машины скорой медицинской помощи имитировали массовый вывоз раненых с места событий около телерадиоцентра (КРТВ). Это выражалось в том, что медицинские машины, каждые пять минут приезжавшие на улицу Конарского, останавливались напротив, затем, постояв немного, быстро отъезжали, включив «мигалку» и звуковой сигнал. Причем они с улицы никого не брали, поскольку двери машин все то время, пока они стояли, оставались закрытыми. Думаю, эта дьявольски хитрая акция, по задумке ее организаторов, должна была показать сновавшим всюду с видеокамерами и фотоаппаратами иностранным корреспондентам массовость жертв «расправы военнослужащих СА с мирным гражданским населением». Журналистов, как ни странно, загодя очень много приехало к этой ночи в Вильнюс, и заняли они в отличие от нас очень точные позиции для своих репортажей с места предстоящих событий. Синий цвет «мигалок» машин «Скорой помощи» и кричащие звуковые сигналы, рев моторов военной бронетехники, редкие хлопки холостых выстрелов пушек танков – создавали соответствующий антураж, возбуждали эмоционально толпу литовских националистов, подогревая их стремление к протесту по поводу присутствия здесь военнослужащих Советской армии…