Текст книги "Будут неприятности (сборник)"

Картина четвертая

Самая далекая лавочка на платформе. Сидит Клава. Возле нее цыганка. Клава отворачивается от нее, а та все норовит заглянуть ей в глаза.

КЛАВА. Ну, идите, ради Бога. Нет у меня денег.

ЦЫГАНКА. А я прошу? Личико у тебя, красавица, печальное. А я знаю почему.

КЛАВА. И я знаю.

ЦЫГАНКА. А я тебе скажу, что будет завтра. Давай руку. Не обеднеешь, красавица. От полтинника ты счастливей не станешь, а я стану.

КЛАВА (чуть не плача). Ну, идите, пожалуйста. Нет у меня полтинника.

ЦЫГАНКА (весело). Рубль есть!

КЛАВА (достает из сумочки рубль). Только уходите скорей.

ЦЫГАНКА (берет деньги). А дорога тебе, красавица, счастья не принесет. Ты, красавица, степенная. Тебе на месте надо сидеть.

Уходит. С котомками, деревянными чемоданами подходят к лавочке мужчины и женщины. Видимо, расторговавшиеся крестьяне после рынка. У всех завернутые в маленькие бумажки пирожки.

1-я ЖЕНЩИНА. Люблю я московские пирожки. Вот дома у меня такие не получаются.

2-я ЖЕНЩИНА. Их машина печет.

3-я ЖЕНЩИНА. Так что ж, от этого вкуснее, что ли? Ты их час на столе подержи – и никакого вкуса, они потому хорошо идут, что горячие.

МУЖЧИНА (смеется). Это точно. У каждого продукта есть своя лучшая пора. Клубника, на заре сорванная, пирожки горячие, молоко сразу из подойника (видит Клаву, заигрывая), а девушка в семнадцать лет.

4-я ЖЕНЩИНА. Ах, ах! Скажу вот твоей! (Рассматривает Клаву.) А девушка наша, видать, деревенская. Смотри, как сидит. Коленки спрятала. (Клаве.) Вы не городская, девушка?

КЛАВА (растерянно). А что?

4-я ЖЕНЩИНА (довольная). Сразу видно.

1-я ЖЕНЩИНА. Вы ее не слушайте. Ничего не видно. Сейчас все одинаковые.

4-я ЖЕНЩИНА (упрямо). Видно, видно! (Подходит к Клаве.) Или вам это обидно?

КЛАВА. Чего ж на правду обижаться? Какая уж есть!

4-я ЖЕНЩИНА (довольная). И я так считаю. (Принюхивается.) Ах, какой у вас одеколон хороший. Как называется?

КЛАВА. Да нет, что вы, очень плохой. Дешевый. «Нарцисс». Полтора рубля.

1-я ЖЕНЩИНА. Это теперь называется дешевый. Пятнадцать рублей старыми на чистую ерунду.

2-я ЖЕНЩИНА. А я какие-то нерусские видела. Посуда махонькая, а цена 18 рублей.

1-я ЖЕНЩИНА. Сто восемьдесят старыми! Мыслимое ли дело!

3-я ЖЕНЩИНА. Что ты все пересчитываешь? Кто их помнит, твои старые деньги? Вот ей (Клаве) это совсем непонятно. Она тогда дите была.

1-я ЖЕНЩИНА. Все, милая, помнить надо. Все. Чтоб разбираться. А деньги пока не отменили, и что ты там ни говори – а они главное. Бедный – он и есть бедный, и никому он не нужен. А богатый есть богатый во все времена. Значит, деньги считать и уважать надо. Вы куда, барышня, едете?

КЛАВА. Я? В Пермь. У меня поезд ночью.

1-я ЖЕНЩИНА. Далеко! В отпуск приезжали или как?

КЛАВА. Так, проездом.

1-я ЖЕНЩИНА. Вы случайно не слыхали, почем у вас дома продают?

КЛАВА. Дома?

1-я ЖЕНЩИНА. Дома. С усадьбой и без. Или на сруб. Пятистенка с садом, к примеру.

КЛАВА. Я не знаю.

4-я ЖЕНЩИНА. Тебе что, дом нужен? Что, ты уезжаешь, что ли?

1-я ЖЕНЩИНА. Интересно, что почем. У них там, должно быть, дешево, потому что, кто туда поедет? Я слыхала, там много домов заколоченных стоит. А тут-то теснота, а тут-то.

МУЖЧИНА (смеется). Пожалела кума народ, пожалела. Дураки, что уезжают. Там природа богатая и строительство идет большое. Я читал, там где-то нефть открыли.

КЛАВА. В Тюмени это. Это от нас далеко.

МУЖЧИНА. У вас там простор, есть куда человеку податься.

4-я ЖЕНЩИНА. Очень тебе тут тесно.

МУЖЧИНА. Мне ладно. А вот молодым там лучше. (С пафосом.) Необозримая фантастическая перспектива. Размах социалистического строительства и коммунистического движения за труд. Зримое будущее, которое вы своими руками строите. И никто вам не нужен. Чтоб не мешали.

4-я ЖЕНЩИНА. От трепло. Ну, ладно. Поговорили – и хватит. Сейчас электричка подойдет, давайте к хвосту пробираться. (Мужчине.) Бери, бери узлы. (Насмешливо.) Своими руками. Чтоб никто не мешал.

МУЖЧИНА (Клаве). Вот! Разве она поймет человека? А я тоже строил, когда в комсомоле был. По возрасту теперь вышел. Но понимаю, где, что и почему.

КЛАВА (видно, что от всей этой болтовни у нее заболела голова). Да, конечно.

МУЖЧИНА. У меня такие взгляды, я свое протрубил, отдал, так сказать, сполна в молодом возрасте. Теперь я помню и о себе. Честно? Законно? Теперь ваша очередь отдавать все силы, пока не подрастет смена. Это и есть справедливость. Правильно? Человеку даны определенные годы для энтузиазма. В восемнадцать лет я за одно какое-нибудь слово умереть мог и этим был красив, а сейчас мне это и в голову не придет. Правильно я говорю?

КЛАВА. Не знаю!

МУЖЧИНА (убежденно). Знай. Одно кончается, другое приходит. (Игриво.) Ну, чтоб тебе было понятно – как любовь. Первая для вздохов, для душевного щекотания, а потом приходит та, что для жизни.

КЛАВА. Вы идите, вас женщины заругают.

МУЖЧИНА. Пойду! Пойду! А тебе счастливо. Строй там в Тюмени, что надо. Дерзай! Как мы в свое время.

Уходит. Опять возвращается цыганка.

ЦЫГАНКА. Все сидишь, красавица.

КЛАВА (испуганно). У меня больше нет денег.

ЦЫГАНКА. А я у тебя прошу? Ах, какие мы нервные стали! Где твои вещи?

КЛАВА (кричит). И вещей у меня нет. Не крутитесь возле меня!

ЦЫГАНКА (с интересом). Украли, что ли? (С удовольствием.) Ах, как теперь воруют…

КЛАВА. Нет. Не украли.

ЦЫГАНКА. А чего тогда шумишь? Непонятные люди, у них еще ничего не украли, а они шумят.

Уходит. Сталкивается с Наташей.

Дай погадаю, красавица! Что предстоит, что ожидает – все скажу!

НАТАША. Скажите постовому милиционеру. Ему это очень интересно. Он ждет вас на углу.

ЦЫГАНКА. Ай-ай-ай! Какая нервная! Лечиться надо!

Уходит. Наташа внимательно смотрит на Клаву.

НАТАША (тихо, неуверенно). Клава. Мы с Вилькой тебя ищем. Он пошел на Ярославский.

КЛАВА (обрадованна, испуганна, растерянна. Не знает, как вести себя с Наташей). Зачем? Давно ищете?

НАТАША. Да, в общем, нет. Мы вначале пошли по билетным залам. А потом разделились. Зачем ты убежала?

КЛАВА (испуганно). Ты меня не нашла. Слышишь, не нашла! У меня поезд скоро. Осталось немного. Уходи, слышишь, уходи!

НАТАША (гневно). Да как же ты его сейчас бросить можешь? Как? Он из-за тебя в милицию попал, а ты – ходу, да? Красиво, да?

КЛАВА. И с милицией пусть сам выпутывается. Мне ваши метры не нужны. Мне ничего от вас не нужно! И он мне не нужен! Подумаешь, какой хороший. Все его жалеют! И плевать мне на вас. Нет у меня другого платья, и духов других нет. И не цеплялась я ни за кого. Сам звал, сам просил. А у меня разве такой парень был? Разве ему кто был указ? Он ничего не боялся!

НАТАША (горячо). Вилька тоже такой.

КЛАВА. Такой-такой-разэтакий. Жалеют его только все, сопли ему все вытирают…

НАТАША (гневно). Как вам не стыдно!

КЛАВА (по-бабьи, нараспев). Стыд не дым, глаза не ест… Чего ж мне будет стыдно? Пусть он передо мной постыдится, как мне голову заморочил… Дома, говорит, строят. Люди, говорит, хорошие… А вы тут свои площади шагами меряете и боитесь, что кто-то у вас их отнимет.

НАТАША. Не знаю, про что вы… А я про Вильку.

КЛАВА. Что? Что про него-то?

Голос из динамика: «Клавдию Колпакову просят подойти к справочному Казанского вокзала».

КЛАВА (грубо). Ишь как громко орет. Да подите вы все к черту! Нет тут меня! Нету! (С ненавистью смотрит на сжавшуюся растерянную Наташу.) У! (Почти замахивается на нее.) У! Интиллигенты проклятые! (Убегает.)

Наташа растеряна, почти плачет. Выходит, торопясь, 4-я женщина. Смотрит на лавочку, где сидела Клава.

4-я ЖЕНЩИНА (Наташе). Тут девушка такая сидела в широком платье.

НАТАША. Ушла она.

4-я ЖЕНЩИНА. Жаль. У нее ж поезд еще не скоро. (Наташе доверительно.) Я тут по ее совету одеколон купила. «Нарциссом» называется. Очень хорошо пахнет. Вы себе купите. Там в киосочке есть.

НАТАША (непонимающе). Что? О чем вы?

4-я ЖЕНЩИНА (обстоятельно). Девушка тут сидела. Одеколон присоветовала мне купить. Купи, говорит, он дешевый, но очень прекрасный. (Мизинцем мажет Наташе за ушами и брови. Наташа отшатывается.)

НАТАША. Да что вы, зачем? Фу! Я не люблю. Не надо.

4-я ЖЕНЩИНА (радостно смеясь). Да пахнет-то как! Рубль пятьдесят разве деньги? А что раньше это пятнадцать было – кто помнит? Ты вот небось про это и не знаешь. Чего ж поминать? (Уходит.)

Из динамика голос. «Клавдию Колпакову просят подойти к справочному Казанского вокзала».

НАТАША. Рубль пятьдесят было когда-то пятнадцать? (Плачет.) А я и не знала.

ЦЫГАНКА (входит радостно). Видать, только обворовали.

Занавес.

Играем вассу
Пьеса

Действующие лица

КРЮКОВ-ОТЕЦ

КРЮКОВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ

КРЮКОВА ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА

НАСТЯ, их дочь

ЭЛЬЗА, домработница

КУБИЧ, ответственный работник, сослуживец Крюкова

ВОЛОДЯ, сосед, друг детства Насти

ТОЛИК, шофер

ВЕРА, дочь Кубича

Действие первое

Довольно поздний вечер. Сцена представляет собой холл богатой современной квартиры в доме для избранных. Огромное зеркало в дорогой раме. Стереосистема. Бар. Низкие кресла. Входная дверь, оформленная в стиль рамы, кресел. Очень странно выглядят здесь большие фотографии Пашенной, Бирман и Чуриковой в роли Вассы Железновой. Это, наверное, оттого, что они черно-белые, тогда как все остальное здесь в насыщенном, ярком, можно сказать, аппетитном цвете. Холл хочется лизнуть языком, откусить от него кусочек. То ли так задумано, то ли просчет. Неясно. Из холла в недра квартиры ведут арочные проходы.

На кресле-каталке въезжает Крюков-отец. Он в защитном френче. Из-под пледа торчат блестящие сапоги. Он ловко, даже как-то спортивно ездит по холлу. Видимо, и мебель расставлена так, чтоб ему было удобно виражировать, что он и делает. В руке у него не то штык, не то стек, не то школьная указка. Он им манипулирует, если хочет достигнуть того расстояния, до которого не докатишься. Возможно, на конце штыка-стека есть крючочек. Может, бомбошечка. Во всяком случае, он способен и мягко включить магнитофон, и подтащить к себе книгу с полки. Короче, это хорошо экипированный паралитик. Прокатившись туда-сюда, прислушавшись к жизни квартиры, Крюков-отец включает телевизор. Какое-то время слушает.

КРЮКОВ-ОТЕЦ (с ненавистью выключает). Сволота недобитая… Слов они не понимают… Поймут тринитротолуол… Я им сделаю фейерверк. Этой зажиревшей твари… Они у меня умоются кровью… Все вы у меня под колпаком были, есть и будете!

Достает из-под пледа маленький магнитофон, меняет в нем кассету, включает и всовывает на полку за какие-то безделушки. Подъезжает к входной двери и резко открывает ее. Под дверью стоит Володя. Это странный юноша. С непропорционально большой головой, с приподнятым плечом, некрасивый, нескладный.

ВОЛОДЯ (виновато). Я ведь не звонил…

КРЮКОВ-ОТЕЦ (гордо). Я чувствую, когда за дверью прячутся…

ВОЛОДЯ. Я не прячусь… Я только подошел…

КРЮКОВ-ОТЕЦ. У меня чутье – во!

ВОЛОДЯ. Я понял… Насти нет? Нет… Я пойду…

КРЮКОВ-ОТЕЦ. Иди, иди… Придешь, посмотри на себя в зеркало…

ВОЛОДЯ. Не знаю, как с вами себя вести… (Уходит.)

Старик заглядывает в проем двери, где тихо ходят лифты. Жадно, страстно слушает тишину подъезда. Где-то звенит звонок. Прогремел мусоропровод. Включили музыку.

КРЮКОВ-ОТЕЦ (почти выехал из квартиры, кричит в темноту). Бляди!

Из глубины квартиры входит Крюков-сын. Ему «вокруг» пятидесяти. Он упитан до необходимости носить подтяжки. Сейчас он сверху голый (кроме подтяжек), брюки на нем дорогие. Идеально сшитые.

КРЮКОВ (строго). Батя! Не шуми!

КРЮКОВ-ОТЕЦ (разворачивается на колесиках). Все погубили! Все! Первыми под слом и пойдете! А как же? Закон природы.

КРЮКОВ. Кто-то приходил?

КРЮКОВ-ОТЕЦ. Калека…

КРЮКОВ. Это называется в своем глазу бревно…

КРЮКОВ-ОТЕЦ (криком). Не равняй нас! Я старый… Раненый… А он от роду…

КРЮКОВ. Значит, не виноват.

КРЮКОВ-ОТЕЦ. Гниль рожаете! Гниль! (Ловко подрулив, ударяет сына.)

КРЮКОВ (зло). Ты спятил, батя?

КРЮКОВ-ОТЕЦ. Еще мало. Вам всем! За все! (Уезжает.)

КРЮКОВ (потирая место, по которому попал отец). Старый маразматик…

Из глубины квартиры идет Эльза. Она тоже потирает руку.

ЭЛЬЗА. Как будто его черт водит.

КРЮКОВ. Опять в ЦК будет писать. Он перед этим всегда матерится и дерется.

ЭЛЬЗА. Мне плевать, куда он будет писать, а вот то, что он дерется…

КРЮКОВ. Перестань. За это тебе приплачивают. А мне вот нет. (Смеется.) Силы в нем еще невпроворот. Его бы на здоровые ноги…

ЭЛЬЗА. В танк бы его. И на полную скорость! И в заданном направлении!

КРЮКОВ (с уважением). Старая гвардия… Что – да, то – да…

ЭЛЬЗА. В этом году он написал двести сорок семь писем… Это только туда! (Показывает на потолок.)

КРЮКОВ. А количество ответов совпадает?

ЭЛЬЗА. Что они – идиоты? Но он и не ждет ответов. Он не бюрократ, ваш батя… Ему главное протрубить. Я ухожу… (Уходит.)

Крюков посмотрел на часы. Покачался на носках. Подошел к двери. Открыл. Там стоит Володя.

ВОЛОДЯ. Я не звонил. Я только подошел. Вы тоже почувствовали?

КРЮКОВ. Я в это не верю… Входи…

ВОЛОДЯ (страстно). Верьте! Человек больше, чем свое тело…

КРЮКОВ. Это хуже. Хорошо бы меньше…

ВОЛОДЯ. В чем-то вы правы… Место тела в жизни человека преувеличено… Все так его закаляют… Если вдуматься…

КРЮКОВ (ему стало уже безумно скучно). Насти нет…

ВОЛОДЯ (идет к двери). Я пойду… Извините…

КРЮКОВ. Потом поговорим… Про то, се… Больше-меньше… С отцом говорил на эту тему?

ВОЛОДЯ. С папой? Он не любит эти темы…

КРЮКОВ. Именно!

ВОЛОДЯ (смеется). Но вы все всегда чувствуете, когда я за дверью. Это факт. (Уходит.)

Крюков прислонился головой к двери. Насвистывает песню из фильма «Последний дюйм». Потом вдруг резко открывает дверь. Там Володя.

ВОЛОДЯ (печально). Вот видите!

КРЮКОВ. Какого черта? Извини… Но не делай так, ладно?

ВОЛОДЯ. Я не нарочно…

КРЮКОВ (закрыв дверь). Чертов калека…

(Свистит песню громко, с вызовом.) Входит Эльза. Она в белом блестящем плаще и таком же берете, с огромной сумкой на «молнии».

ЭЛЬЗА. Ухожу…

КРЮКОВ. Ну и иди…

ЭЛЬЗА. Свистишь?

КРЮКОВ. И хорошо!

ЭЛЬЗА. Ну-ну… (Идет к двери.)

КРЮКОВ. Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня… (Повторяет.) Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня… Я был стилягой с вывертом… Они все крутили тазобедром, а я им вжаривал это… Уважали… Имел у них медаль за отличие… От всех… Надо было идти по этой линии… Был бы Кобзоном… Бабы стелились бы из любви, а не по должности и за деньги… «Тяжелым басом гремит фугас»… Хорошо… Фугас… Слово вкусное. «Ударил фонтан огня. Боб Кеннеди пустился в пляс. Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня…» Бог ты мой. Когда это было! Молодые, здоровые, сильные… Будущее – светло и прекрасно!

ЭЛЬЗА. Все и сбылось… Ладно… Я пойду. Я наблюла…

КРЮКОВ. Что сделала?

ЭЛЬЗА. Наблюла… Наблюдение сделала. В нашей стране интернационал давно не действителен. Кто был никем – тот станет всем. Это песня полудурков. Был никем – никем и сдохнешь. Был всем – всем и останешься. Я в трех институтах училась, а все равно кончаю домработницей. Потому что у меня старт от родительской блевотины, которую я мыла-отмывала. А ты с фугасом, ты стиляга, ты с деньгой как начал – так и полный вперед… Замечательная страна. Родился. Посмотрел на себя в зеркало и живи, какой есть.

КРЮКОВ. Наблюла так наблюла… Хочешь, разобью в два счета.

ЭЛЬЗА. Устала. И потом я права. Мне собственный пример – самый убедительный… И твой… (Идет к двери. Крюков идет ей наперерез.)

КРЮКОВ. Что-то давно ты не звала в гости…

ЭЛЬЗА. Тебе мало? Тебе не хватает? Ты ведь уже переел… Всего…

КРЮКОВ (обнимая ее). Мало… Не хватает… По правилам тебе бы быть моей женой… У меня с тобой все тесемочки развязываются… Я делаюсь легкий, простой…

ЭЛЬЗА. Доступный народу…

КРЮКОВ. Ты язвишь, а мне не больно… А от Ольги даже комплименты неудобные…

ЭЛЬЗА (кивает на систему). Я никогда не знаю, фурычит она или не фурычит…

КРЮКОВ. Не фурычит. Нет еще огонька.

Эльза идет к двери. Сумка тяжелая.

КРЮКОВ. Каждый день сумки прешь, прешь… Вот возьму сейчас и проверю.

ЭЛЬЗА (остановилась). Валяй…

КРЮКОВ (подошел к ней, снова обнял). Мне что, жалко? Носи! (Снимает с нее плащ, бросает на кресло. Ощупывает ее, как инвентаризирует.) Не пущу! Не бросай меня одного… Мне сегодня тошно.

ЭЛЬЗА. Тебя тошнит уже две недели… Что я, слепая?

КРЮКОВ. Неужели заметно?

ЭЛЬЗА. Весьма…

КРЮКОВ. Тем более не уходи…

ЭЛЬЗА. Уже одиннадцать… Давай тогда быстрей.

На ходу расстегиваясь, она уходит в недра квартиры. Крюков, пощелкивая подтяжками, идет следом. Потом подходит к двери и резко ее распахивает. Никого.

КРЮКОВ. Никого.

Выглянул, прислушался. Аккуратно, на все замки и цепочки запер двери. Погасил верхний свет. В проеме раздетая Эльза.

ЭЛЬЗА. Знаешь, или – или…

Уходят оба в глубину квартиры. Несколько секунд гнетуще тихо. Потом сразу крики и стук. Кто-то ломится и не может попасть в квартиру. Один поворот ключа, другой, третий. Одновременно слышится плач. Плач становится громче, потом звонок в дверь и стук кулаком, ногой. Полуголая Эльза пробегает через холл из одной арки в другую. Крюков, застегиваясь на ходу, идет открывать дверь. Спотыкается о сумку, стоящую на полу. Отшвыривает ее ногой. Прихрамывая, открывает дверь. Врывается Настя, зареванная, растерянная. С ногами прыгает в кресло, где лежит плащ Эльзы. Сжимается в комок и стонет.

КРЮКОВ (абсолютно спокойно). Что случилось?

НАСТЯ (рыдает, трясется). Собака… Трамвай собаку… Собаку… Такой щеночек… Выпусти его! О-о-о-о! Убить ее, гадину! Убить мало! Выпусти его!

КРЮКОВ. Кого?

НАСТЯ. Эту! Ну?! Водительницу. Бабища проклятая! Быдло лимитное! Ее бы детей – да по ним! Сволота-а-а… Да выпусти деда!

Из глубины квартиры выходит Эльза. Она уже в порядке. Видит, как толчется на ее плаще Настя. Начинает тащить его из-под нее.

ЭЛЬЗА. Ну, подыми задницу! Подыми!

НАСТЯ (она никого не видит). Вот если бы ее детей… А у нас – что? У нас собака – не человек? Собаку дави!

ЭЛЬЗА. Отдай плащ, дура!

НАСТЯ. Поехала морда, и хоть бы что! А когда я закричала, так эти пенсы меня же и в милицию!

Эльза наконец выдернула из-под нее плащ, мятый, грязный.

ЭЛЬЗА. Собаку ей жалко! Ты посмотри, что ты с плащом сделала? (Тут она замирает и начинает тянуть носом. Просто по-собачьи вынюхивает.) Чем пахнет? Чем пахнет? (Увидела лежащую на боку сумку. Кинулась к ней. Под сумкой лужа.) Боже мой! Это же французский коньяк!

КРЮКОВ. Да ну! Какой же именно?

Эльза, схватив плащ, сумку, уходит в квартиру. Крюков становится в лужу и топчется в ней.

КРЮКОВ. Так я не пивал. А что? Если босиком… Если хорошенько пошлепать… На подошве полно рецепторов, ведущих прямехонько в мозг… (Насте.) Я скажу, чтоб ее наказали… Водительницу… Наш маршрут? Ну и успокойся… Скажу честно. Мне тоже собак больше жалко, чем людей…

НАСТЯ (как ребенок). Папочка! Папочка! Они же не понимают! Они же беззащитные! Папочка! Папочка!

Крюков садится рядом, обнимает ее. Укачивает, как маленькую.

КРЮКОВ. Дурочка ты моя! Замуж пора, а все папочка, папочка… Надо, Анастасия, быть крепче духом… Я не всегда могу оказаться рядом…

НАСТЯ. Нет, всегда!

КРЮКОВ. Мало ли что…

НАСТЯ. Не говори! Не говори! Не говори! Фи! Воняет спиртом!

КРЮКОВ (вдыхая). Не разбираешься, детка… Это повыше!

Эльза пришла с тряпкой протирать пол. Она в другом плаще, серебристо-сиреневом, и таком же берете.

ЭЛЬЗА. Извините, с вас сорок пять рублей…

КРЮКОВ (не понимая). С меня?

ЭЛЬЗА. Извините, конечно… Но Настя свидетель…

КРЮКОВ. Свидетель чего?

ЭЛЬЗА. Вы толкнули сумку, в ней был коньяк. Брату, на юбилей…

НАСТЯ. Папуля! Ну как ты мог?

КРЮКОВ (склочно). А ну показывай сумку! Я тоже хочу быть свидетелем!

Эльза выносит пустую сумку и осколки бутылки на совке.

КРЮКОВ (кричит). Сумка была неподъемная! Что в ней было? Что?

ЭЛЬЗА (тихо). В ней была бутылка коньяка за сорок пять рублей.

НАСТЯ. Папа!

ЭЛЬЗА. Мне вашего не надо. Но сорок пять отдайте тут же!

КРЮКОВ. Я где наш коньяк? Я хочу проверить наш коньяк!

Открывает бар. Там видимо-невидимо коньяка и прочих напитков. Набито до отказа. Крюков закрывает дверцу.

КРЮКОВ. Если продукт не считан, это вовсе не значит… Если тебе доверие, то не значит, что надо хапать…

ЭЛЬЗА (склочно). Уже скоро двенадцать, а я все еще у вас на работе!

НАСТЯ. Папа! Она права! Так стыдно… Она за нами убирает! А ты еще бьешь ее бутылки!

КРЮКОВ (саркастически). Я! Бью! Ее! Бутылки!

Достает из кармана 50 рублей.

На!

ЭЛЬЗА (с достоинством). Спасибо…

Достает пять рублей сдачи, кладет под чью-то мраморную голову. Распахивается дверь, и входит Крюкова. Она красавица, знающая и понимающая, что она красавица. За ней Кубич, хорошо упакованный мужчина в темных очках.

КРЮКОВА. Шофер за мной не приехал… Я целый час простояла в вестибюле. У меня замерзли ноги… Почему пахнет коньяком? Кто пил? Почему ты голый? Вчера он опоздал на пятнадцать минут. Сегодня вообще… Я позвонила, мне сказали, что он кончил работу… Спасибо Кубичу… Ноги ледяные… Эльза! Сделайте ванну! (Эльза уходит.) Отправь его куда-нибудь на самосвал… Такие вещи оставлять нельзя! Кубич, я права?

КУБИЧ. Ну!

Крюкова уходит. Настя сидит калачиком в кресле, и мужчины забывают о ее существовании.

КРЮКОВ. Значит, уже дошло до автобазы…

КУБИЧ. Это у нас мигом…

КРЮКОВ. Ты мне должен помочь.

КУБИЧ (смеется). Чем? Как?

КРЮКОВ. В конце концов, в смысле моей партийной честности, я думаю, сомнений нет?

КУБИЧ. Ты забываешь время…

КРЮКОВ. Какое там время! Если вы там скажете, чтоб меня не трогали, – не тронут.

КУБИЧ. Никто сейчас на это не пойдет…

КРЮКОВ. Ты пойдешь…

КУБИЧ. Во-первых, нет… Не пойду… Во-вторых, даже если бы… Мое слово не в счет… Мы приятели.

КРЮКОВ. Ну понизьте… Объявите выговор… Что, нет приемлемой системы наказаний?

КУБИЧ. Ты знаешь этих мальчиков, у которых 140 в месяц и которым сказали «Ату!».

КРЮКОВ. Переадресуйте их пыл. Мне вас учить?

КУБИЧ. Не надо.

КРЮКОВ. Если человека моего ранга, коммуниста без единого выговора, можно хватать и носить в зубах, то я не знаю, что будет завтра…

КУБИЧ. Я тебе так скажу: надо уметь проигрывать, ты потерял бдительность. На тебя такое досье!

КРЮКОВ. Откуда? Откуда оно взялось? Я такой же, как был пятнадцать, двадцать лет тому назад! Я живу и думаю точно так же! Ничто не изменилось! Понимаешь, ничто! Кроме того, почему-то именно в моих делах сочли нужным ковыряться, а не в твоих, к примеру…

КУБИЧ. Давай договоримся сразу. У меня с твоим делом – ничего…

КРЮКОВ. О!!!

КУБИЧ. И не вздумай! Не вздумай!

КРЮКОВ. А это я посмотрю… Мне ведь еще никто ничего не предъявлял… Досье! Интересно откуда? Развели сексотов, теперь сами хлебаем…

Выходит Эльза с сумкой. Видно, что сумка снова тяжелая. Она ее едва несет.

КУБИЧ. Идемте, Эльза, я вас подброшу.

ЭЛЬЗА. Такое вам спасибо, такое!

КУБИЧ (Крюкову). Обмозгуй всю картину со всех точек зрения… Даже самой крайней…

КРЮКОВ (гневно). И не подумаю!

Эльза и Кубич уходят.

НАСТЯ. Папа, а что случилось такого?

КРЮКОВ. Ты? А я думал, на кресле что-то лежит…

НАСТЯ. Я лежу… Лежу себе и лежу… Чего тебя Кубич пугал?

КРЮКОВ. Потому что пугало.

НАСТЯ. Я знаешь, что придумала? Эту тетку, что собаку переехала, надо отдать под суд. И судить по телевизору, чтоб все, все, все видели… И посадить ее лет на двадцать пять…

КРЮКОВ. Таких сроков уже нет.

НАСТЯ. Это почему же?

КРЮКОВ. У нас гуманный суд.

НАСТЯ. Ничего себе порядки! А сколько самые большие?

КРЮКОВ. Пятнадцать лет.

НАСТЯ (разочарованно). Всего? Ну даете!

КРЮКОВ. Пятнадцать – что, мало?

НАСТЯ. За жизнь животного мало!

В халате, в чалме входит Крюкова.

КРЮКОВА. Какой здесь противный запах! Эти холлы абсолютно негигиеничны. Сейчас строят новые дома… В холле – стеклянный эркер. Нарядно и свежий воздух. Имей в виду. Мне тут уже надоело…

КРЮКОВ (насмешливо). Может статься, что твое нетерпеливое желание поменять обстановку будет удовлетворено много быстрее.

КРЮКОВА (радостно). Да? У меня сегодня была редкая игра… Редкая! Ты же знаешь, я не очень люблю своего комиссара… Эта вся роль через преодоление себя, женского… Мне просто бывает необходимо выйти из собственной шкуры… Я это не люблю! Мне холодно без шкуры! А тут… Ввели в спектакль на роль Алексея мальчика… Такой весь тоненький… А силища… Невероятно! И я почувствовала, что она – комиссар – тоже женщина. И так стало удобно, уютно… Так все пошло-поехало…

КРЮКОВ (задумчиво). Как все в жизни. Женщине – мальчика… Мальчику – ату…

КРЮКОВА. Какое ату?

КРЮКОВ. Свои мысли… Значит, пошел у тебя комиссар? Ну и слава Богу! Я тебя в этой роли не люблю… Кожаная, скрипишь, басишь… Рэ-во-лю-ци-о-нэр-ка…

НАСТЯ. А я видела, как собачку задавили… Такой ужас…

КРЮКОВА (с пафосом). Надо уметь видеть смерть…

НАСТЯ. Я была в морге… Абсолютно ничего… А вот когда собачка…

КРЮКОВА (не своим голосом). Прими порошок… Прими добровольно… Прими порошок, Сергей… (Она говорит это три раза. Каждый раз иначе.) Все! Спать! (Подошла к зеркалу. Посмотрела на фотографии актрис. Принимает позы под Пашенную, под Бирман, под Чурикову.) Вассу никто не играл красавицей. А я сыграю… Все трепещут перед ее красотой. Прими порошок, Сергей! Добровольно прими! (Уходит в арку.)

КРЮКОВ. Спать так спать. (Тоже уходит.)

НАСТЯ. Ура! Пятерочка моя. (Берет из-под головы деньги.) Думала, не дождусь. Мама деньги считает с пятидесяти… Папа с двадцати пяти… Эльза с десятки… Я тут одна нищенка…

Утро следующего дня. Входят Эльза с необъятной пустой сумкой и Толик с ключами. Все время вертит их на пальце.

ЭЛЬЗА (подходит к мраморной голове). Вот стерва… Стибрила…

ТОЛИК. Кто? Чего?

ЭЛЬЗА. Анестезия… Тут с вечера была денежка…

ТОЛИК. Твоя?

ЭЛЬЗА. Неважно.

ТОЛИК (восхищенно). Ты – зверь, Эльза.

ЭЛЬЗА. Ну, ты тоже не ботаник… Почему вчера за мадам не приехал? У нее ноженьки озябли, ожидаючи…

ТОЛИК. Не знаешь, что ли?

ЭЛЬЗА. Я и тебе не поверю, если скажешь, что знаешь… До последнего момента у нас никто ничего не знает. Такая мы страна…

ТОЛИК. Но это уже знают все! Я сегодня сюда приехал от себя лично… Как добрый… На самом деле я на профилактику.

ЭЛЬЗА. Ты только что был на ней…

ТОЛИК. Ну! А я что говорю? Машинка в полном ажуре… (Значительно.) Возить некого…

ЭЛЬЗА. Не верится мне. Тебе сколько лет?

ТОЛИК. Тридцать девять.

ЭЛЬЗА. А мне сорок два… Лет двадцать пять я уже все очень даже соображаю… Не может этого быть. С такими людьми, как Крюков, ничего не должно случаться… Иначе… Иначе, понимаешь что?

ТОЛИК. Я так думаю. За яйцо – извиняюсь, конечно, – можно взять любого… Даже там. (Показал на потолок.) Все дело в другом… До чего доведут? До какой черты?

ЭЛЬЗА. Перекинут в другой город. Или… Послом в какую-нибудь Африку.

ТОЛИК. Да? Видел одного переодетого чмыря из комиссии. Лет тридцать. Всего ничего – лейтенант, не больше. Но глазки! Эльза! Ты бы видела его глазки. (Смеется.) Как у тебя, когда ты денежку под головой искала…

ЭЛЬЗА (она уже забыла про это). Какой головой?

ТОЛИК. Ну этой вот… Между прочим, кто это? Я все не решаюсь спросить… Думаю, раз стоит, все знают… Зачем мне позориться вопросом?

ЭЛЬЗА (переворачивает голову). Ничего не написано. А, черт с ней! Какая разница! Я думаю, какой-нибудь древний грек.

ТОЛИК. А я думал, что это Энгельс…

ЭЛЬЗА. Энгельса они бы не вынесли в прихожую. Соображай!

ТОЛИК. Наоборот! Именно его… Так сказать… С чего начинается родина… (Смеется.) Все лопнуло, все! Запросто расстреляют.

ЭЛЬЗА (в ужасе). Спятил?

ТОЛИК. Я видел глазки. Они разглядывали очень большое дело. Очень! С шестью нулями, как минимум.

ЭЛЬЗА. Кубич вчера был… Кубич! Соображаешь!

ТОЛИК. Кубич, конечно, сила.

ЭЛЬЗА. Меня вчера довез до дома. Вежливый такой. Но вопросы были странные…

ТОЛИК. Кубич нырнет на дно… (Поет.) Чтоб не могли запеленговать…

ЭЛЬЗА. Тише! Ты что? Все же спят…

ТОЛИК. Пусть приучаются вставать рано… В тюрьме, знаешь, когда подъем?

Крюков появляется в арке.

КРЮКОВ. В тюрьме – в шесть.

ТОЛИК. Здрассте, Сергей Николаевич. Вот именно, в шесть. Побудка.

КРЮКОВ (Эльзе). Кофе не вари. Сделай английского чаю и ничего больше.

ЭЛЬЗА. Английского нету.

КРЮКОВ. А куда он делся?

ЭЛЬЗА. Что, коробка без дна, что ли? Выпили… (Уходит.)

КРЮКОВ. Ты почему вчера не заехал в театр?

ТОЛИК. Я на профилактике. (Радостно.) Одним словом – все!

КРЮКОВ. Ладно. Разберемся. Деятели.

ТОЛИК. Я все хочу у вас спросить… (Показывает на голову.) Это кто будет?

КРЮКОВ. Там написано. (Уходит.)

ТОЛИК (вертит голову). Тяжелая зараза, но ничего не написано.

Выходит сонная Настя.

НАСТЯ. Привет! Отвезешь меня в институт?

ТОЛИК (умильно). Настенушка ты моя симпапульная! Как китаезы? Даются?

НАСТЯ. Черти б их носили… Если б этот треклятый институт не давал возможности легально сбежать за границу, плюнула бы и растерла. Ушла бы в манекенщицы…

ТОЛИК (сочувственно). Ай-ай-ай! Какая ж ты манекенщица? Они все сорок четыре – сорок шесть, рост четвертый… Вешалки. А ты сорок восемь, две, а то если и три недели есть не будешь…

НАСТЯ (разглядывает себя в зеркале). Я пропорциональная.

ТОЛИК (прищуриваясь). Ты тю-тю-тюсенькая… Булочка с маком…

НАСТЯ. Ага! Точно! На меня облизываются. Мама сердится, но это так! Я сексапильная!

ТОЛИК. Отвезу я тебя, куда хочешь.

Настя уходит. Толик крутит-вертит голову. Входит Эльза.

ЭЛЬЗА. Поставь на место.

ТОЛИК. Ничего тут не написано.

ЭЛЬЗА. Как это интересно все будет?

ТОЛИК. Что ты имеешь в виду?

ЭЛЬЗА (оглядывается). Ну вот дом… Отнимут? Он сюда въехал, когда Мелихова увели на пенсию… Дом этот такой… Тут живут живодействующие.

ТОЛИК. Кто-кто?

ЭЛЬЗА. Живодействующие. Живые и действующие. Непонятно?

ТОЛИК. Мадам все-таки заслуженная артистка…

ЭЛЬЗА. Ой! Ой! Ой! Не смеши. В моем левом ботинке таланта больше… (Кивает на фотографии.) Учит роль по магнитофону. У Пашенной бас. Бирман курлычет. Чурикова шептунья. А у нашей – все от них. Своего – ничего…

ТОЛИК. Стерва ты, Эльза… Большая стерва.

ЭЛЬЗА. Ангел ты наш белокрылый. Кто за ней вчера не приехал? Ты! А стерва Эльза ей ножки парила. Точечный массаж делала… Давай разделим – слово и дело. Мух и котлеты…

Выходят одетый Крюков, Настя. Настя на ходу жует. Вместе с Толиком они покидают квартиру. Эльза хозяйски оглядела полочки, заглянула в бар. Встала перед актрисами, подбоченясь.

ЭЛЬЗА. Ну что, бабы? Интересное кино? (Дразнит.) Прими порошок, Сергей! Добром прошу, прими! А за что? Девочек трахнул, тоже мне – проблема. Наши хозяева жизни не то что девочек – мать родную трахнут. И не просто так! Обоснуют… Мол… надо… Из высоких… Идейных… Убеждений… Сволота! Я, бабы, такая же… Я сейчас снова на ваших глазоньках потрошить этот дом буду… Конфискация – дело темное. Кому она достается? Полагаю, из одних черных рук в другие. (Выборочно, чтоб незаметно, снимает с полок вещички, вынимает из бара бутылки. Уходит.)

На каталке въезжает Крюков-отец. Проверяет наличие магнитофона. Потом начинает лихо виражировать по холлу. Указку-стек он держит как винтовку и расстреливает подряд портреты актрис.

КРЮКОВ-ОТЕЦ. Бах! Бах! Бах!