Текст книги "Тень Энвижен"

Грэгори, бывший десятью годами старше брата, с ранних лет отличался трудолюбием и делил с отцом все тяготы семейного бизнеса. Он рано женился, жил с женой в любви и согласии, и брак их омрачало лишь отсутствие детей. Что касается Мэтью, то его упрямая и необузданная натура постоянно приводила родителей в отчаяние. Подростком он увлекался азартными играми, часто становился зачинщиком драк и потасовок, вследствие чего неоднократно имел неприятности с полицией. Из-за этого между ним и отцом постоянно вспыхивали ссоры.

– В следующий раз я посажу тебя под замок, и ты шагу не сделаешь к своим приятелям, – грозил ему Дэвид.

– А я подожгу дом и убегу, – дерзко отвечал юнец.

После одной из ссор Мэтью ушел из дому, и три года Гримвэйды ничего не слышали о младшем сыне. Милли осунулась и похудела, часто во время разговора она вдруг умолкала, прервав на половине фразу, и устремляла взгляд вдаль. Неожиданно Мэтью объявился – повзрослевший, подросший, с потемневшим от солнца лицом. Обнимая плачущую от радости мать, он сказал отцу:

– Нет-нет, папа, ничего не говори, я сам знаю, что был во всем неправ и принес вам много горя. Теперь с этим покончено, я буду фермером и начну работать.

Хотя Дэвид и был сердит, но что оставалось делать после такого заявления? Ему, конечно, хотелось малость отвести душу, отругав сына за старые грехи, но ради жены он не стал омрачать радость встречи и даже дал Мэтью денег на покупку фермы. Правда, не удержался при этом от короткой наставительной речи.

– Я надеюсь, ты начнешь работать, женишься на порядочной девушке, и вместе с ней продолжишь наш род, – тут голос Дэвида дрогнул, и он, отбросив суровость, попросил: – Не тяни с этим, сынок, прошу тебя! Мы с твоей матерью уже немолоды и хотели бы увидеть внуков.

– Конечно, папа, – весело пообещал Мэтью.

Слово свое он сдержал – купив ферму, сразу же женился, хотя родители узнали об этом последними. Новость им сообщила жена одного из клерков, работавших в конторе Дэвида. Земля ее брата граничила с фермой Мэтью, поэтому, вернувшись в Сидней после визита к родственникам, она по просьбе Милли, зашла к Гримвэйдам, желавшим расспросить о жизни сына. Женщина эта, даже не предполагавшая, что Мэгги с Дэвидом понятия не имеют о женитьбе Мэтью, с первых же слов начала их успокаивать:

– Что ж теперь поделаешь, раз так вышло! Потом своих ему народит.

По лицам ошеломленных слушателей она поняла, что те ни сном, ни духом ни о чем не ведают. Разумеется, для нее это была манна небесная – как же, первой сообщить такое! Ну и, конечно, нельзя же было не расцветить рассказ от себя лично. По словам ее жена Мэтью, Джин, имела крайне сомнительную репутацию и была выслана из Англии за убийство своего любовника, лорда Бэвила. Поскольку Бэвил плохо себя зарекомендовал во время войны в Южной Африке, адвокат сумел доказать, что преступление свое Джин совершила, защищаясь от побоев пьяного лорда. К тому же она была беременна, поэтому смертную казнь ей заменили поселением в Австралии. Неизвестно, как эта ловкая обольстительница сумела окрутить Мэтью, однако факт остается фактом – он женился на женщине, беременной от другого, и спустя месяц признал новорожденного мальчика своим сыном.

В ту ночь Милли, плача, сказала мужу:

– За что такие беды свалились на нашу голову? Малыш связал свою жизнь с убийцей, а что если завтра эта женщина лишит жизни и его?

Дэвида волновало другое.

– Что же такое получается? Мальчишка этой девки по крови мне чужой, а по закону, выходит, он мой внук, и будет иметь все законные права на Энвижен?

Всхлипнув в последний раз, Милли вытерла слезы и уже чуть бодрее заметила:

– Однако раз она смогла родить, то опять родит. Может, скоро у нас и свои внуки пойдут.

Это их обоих немного утешило, подумав, они даже послали сыну письмо – поздравили с женитьбой и упрекнули, что скрыл от родителей свой брак. А Джин, как и надеялась Милли, в течение двух лет действительно родила от Мэтью – сначала дочь, потом сына.

Появление внуков смягчило стариков – ведь жена Грэгори так и не смогла родить. По их просьбе Мэтью и Джин с детьми приехали на Рождество, последнее в девятнадцатом веке, в Сидней. Малышка Адель, которой уже исполнилось полтора года, притопала к Дэвиду на своих толстеньких ножках и забралась к нему на колени, пятимесячный Бобби прыгал на руках у Милли и заливисто смеялся, а Тим, трехлетний сынишка Джин от лорда Бэвила, не отходил от Мэтью – видно было, что он обожает отчима. В тот день Дэвид Гримвэйд, которому уже перевалило за семьдесят, неожиданно понял, что перестал бояться смерти – ведь если у Грэгори, давно уже взявшего на себя руководство компанией, так и не будет детей, то Энвижен перейдет к малышам Мэтью. А этот мальчишка Тим, которого Джин в своем брюхе притащила из Англии… Да бог с ним, можно будет и ему подкинуть деньжат! Хорошей женой оказалась эта Джин, за два года двоих малышей родила, добрая и неглупая, а что прежде вела непутевую жизнь, так что теперь вспоминать – девчонка красива, осталась сиротой, а тут этот лорд-негодяй к ней подкатил.

Миновал Новый год, приближалось время отъезда дорогих гостей. При мысли о разлуке с малышами Милли затосковала, аж с лица спала. Джин, жалея свекровь, предложила:

– Почему бы вам, матушка, не отправиться с нами на ферму? Погостите с месяц, а в феврале Мэтт должен будет приехать в Сидней по делам, так вы с ним и вернетесь домой.

Милли вопросительно взглянула на мужа. Дэвид развел руками – как решишь, мол, так и будет. В сущности, он ее понимал – сам был бы рад каждый день видеть внучат, накануне даже намекнул Мэтью, что даст ему хорошо оплачиваемую работу в компании, если тот надумает продать ферму и перебраться в Сидней. Но ведь у сына такой характер, что к нему не подступишься – не хочет никому быть обязанным, даже отцу. Нужно будет поговорить и с Джин – похоже, в семье именно она всем вертит. Ладно, если не нынче, так через пару лет он перетащит их в город.

– Если ты не возражаешь, Дэвид, я и впрямь съезжу к Мэтту, – тихо сказала Милли и, глядя куда-то в сторону, прижала руки к груди.

В начале января она уехала к сыну, а спустя неделю запылали лесные пожары, газеты запестрели сообщениями об огненном смерче, бушевавшем западнее Сиднея. У жителей маленьких ферм не было возможности погасить или хотя бы остановить огонь, потому что из-за стоявшей жары эвкалиптовые деревья взрывались, создавая все новые и новые очаги возгорания, уцелевшим оставалось лишь бежать от пламени.

В течение двух недель Дэвид не имел никаких известий о своих родных, а когда, наконец, пошли дожди и пожары пошли на убыль, приехал незнакомый человек. Он привез маленького мальчика и сообщил страшную весть: Милли с сыном и его семьей погибли в горящем доме, из всех уцелел лишь маленький Тим, которому чудом удалось добраться до реки, где его подобрали спасатели.

Неизвестно, горе ли помутило разум Дэвида или хвативший его удар, но достоверно известно лишь, что, придя в себя, он велел позвать старшего сына Грэгори и сказал:

– Это же надо – из всей семьи выжил только этот мальчишка Тим! Позаботься, о нем, потому что Бог учит нас быть добрыми к сиротам, но наследником моим ему не быть – не для того я десятилетиями создавал Энвижен, чтобы компания перешла к узаконенному ублюдку.

– Папа, перестань, – укорил отца осунувшийся от горя Грэгори, – Тим ни в чем не виноват, он еще ребенок, а наш Мэтью любил его, как своего родного сына.

– Если бы у тебя были дети! – не слушая, говорил старик. – Когда ты умрешь, к кому перейдет Энвижен – к твоей бесплодной жене и ее родне? Этому не бывать, лучше пусть имущество достанется городу, пусть придет нотариус!

Оскорбленный до глубины души, Грэгори поднялся и, выйдя из комнаты, велел управляющему позвать нотариуса. В тот день Дэвид Гримвэйд составил знаменитое «завещание Гримвэйда».

«Владельцы Энвижен, – говорилось в завещании, – вправе завещать, дарить или продавать принадлежащие им акции компании только внутри семьи – имущество компании не отчуждается, Энвижен может принадлежать лишь потомкам Дэвида Гримвэйда, связанным с ним кровными узами и рожденным в законном браке. Мужья или жены владельцев компании не имеют права наследовать своим супругам. Опекуном малолетнего наследника может быть только один из владельцев Энвижен с одобрения независимого Совета директоров. В отсутствие живых кровных потомков Дэвида Гримвэйда компания переходит под опеку городского муниципалитета, а весь доход передается на содержание приютов и больниц».

Через неделю Дэвид Гримвэйд скончался почти счастливым – в его помраченном болезнью сознании до самого конца жила мысль, что месть удалась, и все виновные в его страданиях наказаны. Адвокаты советовали Грэгори оспорить завещание, но он отказался – потому, возможно, что жена незадолго до этого сообщила ему радостную новость: после двадцати лет бесплодного брака она ждала ребенка. Спустя семь месяцев на свет появились близнецы – Фрэнк и Делия Гримвэйд.

Шли годы, компания, благополучно пережив все войны и кризисы, богатела, близнецы подрастали, маленький Тим, пасынок Мэтью, воспитывался вместе с ними в семье Грэгори. Ни умом, ни прилежанием в учебе он не отличался, однако красотой пошел в свою мать Джин и с юных лет кружил головы женщинам. Малышка Делия, едва повзрослев, тоже пала жертвой его чар. Однажды, вытащив кузена на прогулку, она с упреком сказала:

– Неужели ты ничего не замечаешь, Тимми?

– А что я должен замечать? – удивился тот.

– Я думаю только о тебе и из-за этого не могу ни есть, ни спать! – отважно выпалила она.

Тим был поражен до глубины души – до сей минуты рыженькая веснушчатая кузина представлялась ему ребенком, к тому же, довольно уродливым. Он почесал затылок и подумал:

«Надо же! Хотя… может, все не так уж и плохо? Интересно, что скажет дядюшка Грэгори, если я женюсь на его девчонке? А то присвоил себе все, а мне кидает какие-то крохи, как нищему, хотя по закону я сын Мэтью Гримвэйда и ношу его фамилию. Никому бы и дела не было до того, кто мой родной отец, если бы не это идиотское завещание сумасшедшего старика».

Вслух же он нежно проворковал стандартное для такого случая признание:

– Дорогая, я любил тебя всю свою жизнь, и брак с тобой сделает меня счастливейшим человеком на свете! Только боюсь, дядя Грэгори будет возражать.

– Плевать я на все хочу! – тряхнув рыжими кудряшками, решительно заявила она. – Я хочу за тебя выйти и выйду! Сегодня же обо всем скажу папе.

Грэгори был ошеломлен.

– К чему торопиться? – увещевал он дочь. – Тебе только девятнадцать, Тиму двадцать четыре, вам следует немного подождать.

– Какая разница? – строптиво возразила она. – Я не могу без него жить!

– Следует проверить ваши чувства, мы с твоей матерью были год помолвлены перед тем, как вступили в брак. К тому же, есть обстоятельства, которые…

– Какие еще обстоятельства?! – закричала Делия. – Я люблю Тима, а все остальное мне неважно!

Грэгори чуть помялся, но потом решился говорить начистоту.

– После моей смерти ты станешь совладелицей компании и, разумеется, предоставишь Тиму возможность принимать участие в делах Энвижен – в хорошей семье иначе и быть не может, тем более, если у вас будут дети. Конечно, формально твой муж не получит никаких прав, но я должен быть уверен, что он достоин вместе с тобой трудиться на благо компании. Пока же я вижу только, что он еще ни за одно дело в жизни не взялся всерьез.

– Не хочу даже слушать, это скучно и мелко! – зажав уши, вспыхнула она. – Дед выжил из ума, когда составлял свое завещание, это несправедливо – по закону Тим его внук.

– Возможно, это действительно несправедливо, – сдержанно согласился Грэгори, – однако, будь добра, не говори о своем дедушке в подобных выражениях. Он своим трудом создал Энвижен и вправе был завещать компанию кому угодно, изменить тут что-либо не в моих силах.

– Папа, мне плевать на завещание, я хочу выйти замуж за Тима!

– Прости, дорогая, но ближайшее время согласия на ваш брак я дать не могу.

Делия знала: когда отец говорит таким тоном, просить, возмущаться и спорить бесполезно. Элементарный выход из положения нашел Тим – он просто-напросто соблазнил девушку. Когда обнаружились последствия, Грэгори был вне себя, но что ему теперь оставалось? Только дать согласие на брак. Тим же, не отличавшийся ни умом, ни дальновидностью уже через три месяца после свадьбы еще больше восстановил против себя и без того раздраженного тестя – открыто начал изменять жене с актрисой местного театра. Все это знали, кроме самой Делии, но та никому не хотела верить.

– Дорогая, неужели ты можешь сомневаться в моей любви? – вкрадчиво и нежно спрашивал ее Тим. – Нас с тобой хотят разлучить, неужели ты не понимаешь?

Нет, Делия не сомневалась в его любви.

– Вы все просто хотите поссорить меня с Тимом, – яростно шипела она на любого, кто пытался намекнуть ей на измены мужа, и глаза ее горели ненавистью, – можете говорить, что угодно, я верю только ему, он отец моего будущего ребенка!

– Нам лучше переехать в другой штат, – однажды заявил ей Тим, – здесь дядя Грэгори не оставит нас в покое, он сделает все, чтобы разрушить наше счастье.

Продав дом, купленный Грэгори на имя дочери, они переехали в Мельбурн, где и родился их сын Майкл. Спустя месяц после рождения ребенка Тим завел себе новую любовницу – хорошенькую певичку из кабаре. Дома он появлялся лишь тогда, когда нуждался в деньгах, выдумывал разные предлоги, чтобы оправдать свое отсутствие, и Делия вновь верила, потому что хотела верить. Грэгори, узнав обо всем, приехал в Мельбурн и потребовал, чтобы дочь развелась с мужем.

– Иначе ты больше не получишь от меня ни цента, – сухо заявил он, – я не желаю, чтобы твой бездельник-муж тратил наше состояние на любовниц.

– Никогда! – страстно возразила она. – Я люблю Тима и никогда с ним не разведусь. Не дашь мне денег – пойду работать, только и всего.

Чаша терпения Грэгори переполнилась.

В таком случае, я лишаю тебя твоей доли в Энвижен, – заявил он. – Треть акций получит твой сын Майкл, когда вырастет, до тех пор они будут под опекой семьи. Остальное получит твой брат Фрэнк.

Вечером Тим, узнав о визите тестя, явился домой, и Делия сообщила ему о разговоре с отцом.

– Папа сказал, что больше не станет давать нам денег и лишает меня моей доли акций Энвижен, но мне все равно! – обнимая и целуя мужа страстными короткими поцелуями, рассказывала она. – Я никогда от тебя не откажусь, любимый!

Тим высвободился из ее объятий, буркнул что-то невнятное, и через час, собрав свои вещи, навсегда покинул жену. Спустя месяц он уехал в Европу, последовав за отбывшей туда на гастроли любовницей. Как ни странно, но в предательстве любимого Делия обвинила отца и за всю жизнь больше не сказала ему ни слова – даже тогда, когда спустя три года приехала в Сидней на похороны матери. Отказавшись принимать от него помощь, она устроилась работать учительницей и жила в Мельбурне, воспитывая сына Майкла.

Во время Второй мировой войны Майкл Гримвэйд воевал в составе союзных войск и получил тяжелое ранение в голову. Вернувшись с фронта, он женился, успел порадоваться рождению сына Роберта, но в пятидесятом полученная рана дала себя знать, и здоровье его начало стремительно ухудшаться. Поскольку ни Делия, ни сам Майкл, с детства находившийся под влиянием матери, не поддерживали отношений с Грэгори, тот узнал о смерти внука из газет и немедленно внес коррективы в прежнее завещание: наследником одной трети акций Энвижен должен был стать сын Майкла, маленький Роберт, или Бобби, как ласково называли его родители.

За год до своей кончины Грэгори распорядился в память о Майкле основать фонд помощи вернувшимся с войны больным и увечным ветеранам. Об этом он сообщил своей дочери Делии и вдове Майкла официальным письмом, пригласив их приехать на открытие памятника Майклу Гримвэйду в Сиднее. Делия отцу ничего не ответила, и смертельно обиделась на невестку, которая, с радостью приняв приглашение Грэгори, вместе с маленьким Бобби отправилась в Сидней.

– Мой Майкл не желал знать деда, который лишил его отца,– в пылу гнева заявила Делия молодой женщине, – а ты предала нас обоих, не желаю впредь видеть ни тебя, ни твоего сына!

Возможно, именно эта ссора и добровольный отказ от встреч с внуком лишили Делию желания жить – подхватив пневмонию, она отказывалась лечиться до тех пор, пока не стало слишком поздно. Грэгори пережил свою дочь всего на несколько месяцев.

После его смерти в течение четверти века Энвижен возглавил Фрэнк Гримвэйд, брат-близнец Делии. Единственный сын Фрэнка, Джон, в шестьдесят втором погиб во время военных действий в Индонезии, оставив дочь Сильвию. На эту девочку, Фрэнк Гримвэйд возлагал все свои чаяния и надежды. Перед смертью он пожелал остаться наедине с внучкой и сказал ей:

– Выслушай меня внимательно, Сильвия. Я всегда уважал своего отца Грэгори, твоего прадеда, но теперь я умираю, а умирающий имеет право высказаться откровенно. Мой отец Грэгори Гримвэйд сделал глупость, когда завещал треть акций Бобби, внуку сестры Делии, – лучше бы он назначил ему пожизненное содержание. После смерти моего отца, я сделал для мальчишки все, что мог, но Бобби глуп, как пробка, и упрям, как осел. Имея право голосовать своими акциями, он во все вмешивается, хотя ничего не понимает, постоянно что-то выдумывает и фантазирует. Меня он почитал хотя бы за возраст, да и то перепортил немало крови, а тебе он ровесник и, боюсь, начнет вставлять тебе палки в колеса.

Старик отчасти был прав – сын Майкла, романтик по складу характера, в университете предпочел изучать искусствоведение, а не бизнес, но при этом воображал, что разбирается во всем на свете. Он был ленив, мечтателен, и в голове его постоянно рождались нелепые идеи, приводившие старого Фрэнка в ужас. Однако Сильвия Гримвэйд, в замужестве Нортон, знала, что сумеет совладать с любым, кто встанет у нее на пути.

– Не бойся ничего, дедушка, – со спокойной улыбкой ответила она, – уж с кузеном-то Бобби я сумею поладить!

– Я знаю, ты умная девочка, – пробормотал старик, – и получила хорошее образование. Ты энергична, сильна, умеешь работать, но у тебя есть слабое место – твоя любовь к мужу.

Сильвия удивленно пожала плечами.

– Что плохого в том, что мы с Патриком любим друг друга?

– Ничего, – старый Фрэнк закрыл глаза и помолчал, – ничего, пока эта любовь дает тебе силы работать для Энвижен. Поклянись, что никогда не принесешь Энвижен в жертву своей любви к Патрику Нортону.

– Какую странную клятву ты от меня требуешь, дедушка!

В голосе Сильвии послышались нотки возмущения, но дед настойчиво затряс головой.

– Клянись, внучка!

– Ну… хорошо, клянусь. Хотя, если честно, не вижу смысла в этой клятве.

Он не ответил. Сильвия подождала немного, потом взглянула на деда и вздрогнула – глаза старика закатились и остекленели. Глава компании Энвижен Фрэнк Гримвэйд был мертв.

После смерти деда Сильвии довольно быстро удалось преодолеть разногласия со своим троюродным братом Робертом, превратить его в своего единомышленника и убедить в необходимости проводимой ею политики. Скупая контрольные пакеты фирм-конкурентов, компания Энвижен под руководством Сильвии постепенно превращалась в крупный конгломерат и к началу девяностых получила статус холдинга материнской компании.

В девяносто пятом Роберт Гримвэйд скоропостижно скончался от инфаркта, оставив безутешными жену Анну и маленькую дочь Мэгги. Смерть его искренне опечалила Сильвию – в последние годы она привязалась к этому слабому, но доброму человеку, последнему из оставшихся в живых родственников со стороны отца. После смерти кузена Сильвия всерьез задумалась о будущем Энвижен – в последние годы своей жизни Роберт, во всем на нее полагаясь, почти не вмешивался в дела компании, теперь же его акции и право голоса унаследовала Мэгги. До ее совершеннолетия акции находились под опекой Сильвии, но время летело быстро, и дочь Роберта, наследница одной трети контрольного пакета Энвижен, взрослела. Задумчиво поглядывая на рыжеволосую малышку, лицом, судя по фотографиям, сильно напоминавшую свою прабабку Делию, Сильвия размышляла и строила планы.

Глава первая. Когда-то в Москве

В Москве бурлила весна, наполняя все живое ощущением предстоящего чуда. Как правило, подобное состояние относится к чисто сезонным явлениям и не имеет логически объяснимых причин – просто на душе легко, и хочется петь. Поэтому лихо вращавший баранку грузовика Василий Проханов напевал себе под нос:

«Шаланды полные кефали в Одессу Костя приводил, ля-ля-ля-ля-ляля-ля-ля!»

«Ля-ля-ля-ля» заменяло все остальные слова, которых он не помнил. Сидевший рядом с ним грузчик Гена Сычев выглянул в окно и подивился:

– Чего ты по Садовому поехал? Через центр же быстрее.

– Через центр сейчас нельзя, – возразил Проханов, – там технику нагнали к параду. Доедем, куда торопиться.

– Успеем-то до вечера наряды по плановым перевозкам закрыть?

– План, Гена, не волк, в лес не убежит, – нравоучительно проговорил Проханов, – .сначала главные дела сделаем, а потом уже работать поедем.

– Да я-то ничего, мне только, чтобы нормально заплатили. А то один раз перевозили полковника милиции, так половину не доплатил. И не поспоришь с ним.

– Эти заплатят, не милиция. Мне знакомая из НИИ позвонила, уже в третий раз просит людей в новостройку перевезти. Знаешь, где на Вернадского от Академии наук кооператив заселяется? Туда интеллигенты и профессора въезжают, если правильный подход к ним найти, то и сверху заплатят.

– А в те разы с тобой какие грузчики перевозили?

– В те разы со мной Витька Смородин с напарником ездили, – Проханов сердито дернул плечом, – больше я их не возьму, сволочей. В первый раз-то они нормально, а во второй Витька начал: «Почему мы тебе должны четвертную отдавать, если мы грузим, а ты ничего не делаешь, в кабине сидишь?» И отдает только червонец. А ничего, что я им клиентов нашел и в рабочее время машину ради них гонял? Я ему сразу сказал: раз так, то оревуар, с другими буду работать.

Гена Сычев подхалимски закивал головой.

– Смородин всегда жопой был, а за нас ты не волнуйся, Васек, мы по-честному. Бери нас, если что подвернется.

Не ответив, Проханов напустил на лицо выражение, говорящее «это уж, как ты себя зарекомендуешь», включил радио, и в кабине грузовика зазвучал бодрый голос диктора:

«В соответствии с программой исследования космического пространства в Советском Союзе произведен запуск орбитальной научной станции «Салют»… Целью запуска является отработка элементов конструкции и бортовых систем, проведение научных исследований и экспериментов…»

– Видал как? – притормозив у светофора, Вася Проханов гордо глянул на Сычева. – Десять лет назад мы Гагарина в космос запустили, сегодня целую космическую станцию.

Настроение его, слегка омраченное воспоминанием о подлости бывшего компаньона Смородина, вновь поднялось, и он затянул теперь уже в полный голос: «Шаланды полные кефали…». Мощное пение его проникло в забитый домашней утварью крытый кузов грузовика, и хорошенькая блондинка лет тридцати с небольшим, ойкнув от неожиданности, испуганно прижала к груди сумочку.

– Ой, Сережа, кажется, они выпимши, – прошептала она на ухо мужу, сидевшему рядом с ней на большой набитой вещами коробке, – у нас же гарнитур импортный, как они собирать будут? Вдруг испортят? Только купили.

Действительно, вся мебель была еще в магазинной упаковке, резко отличавшейся от обшарпанных коробок и ящиков, доверху набитых одеждой и книгами.

Сережа, немного сутулившийся мужчина с интеллигентным лицом, слегка пошевелил затекшими от неудобного положения длинными ногами и неловко покосился на дремавшего в другом конце кузова второго грузчика.

– Я тебе с самого начала говорил, Ксюша: нужно обратиться в службу перевозок, – таким же шепотом ответил он, – а ты заладила: Маша Савина обо всем договорится, Маша Савина поможет нам с переездом. Вот и результат.

– Так, Сереженька, ведь в государственных конторах на месяц очередь, все нормальные люди договариваются частным образом.

– Ну и все, теперь, уже ничего не изменишь. Положи голову мне на плечо и спи, ты всю ночь возилась с коробками.

Тяжело вздохнув, Ксения последовала совету мужа и, пристроив светловолосую голову на его плече, закрыла глаза. Пригревшись под обнимавшей ее большой рукой, убаюканная мерным движением грузовика, она не заметила, как задремала, погрузившись в обрывки сновидений и воспоминаний.

....Ей снилось, что опять стоит шестьдесят первый год, везде по городу развешаны портреты Хрущева и Гагарина, а они с Сережей, студенты третьего курса мехмата МГУ, отмечают в ресторане свою свадьбу. Целуясь с мужем под крик «горько!», Ксюша краем глаза видит выскальзывающую из зала мать Сережи. Куда это она, интересно, собралась? Впрочем, теперь не до этого – начинает играть музыка, пора идти танцевать.

Когда молодые, запыхавшись после танцев, вновь садятся за стол, возвращается свекровь, и лицо у нее довольное. Отец Сергея и мать Ксюши смотрят на нее вопросительно.

– Дозвонилась? – спрашивает свекор.

– Дозвонилась и договорилась, – лицо его супруги расплывается улыбкой.

– Сколько она берет? – озабоченно спрашивает мать Ксюши.

– Сказала, много не возьмет. Она не ради денег сдает, просто одиноко. Муж у нее был какой-то заслуженный, поэтому ей разрешили оставить три комнаты, одну она сдает. Целый час мне жаловалась – в прошлом году пустила студенток, так они ее обворовали.

– Сейчас молодые всякие бывают, – сочувственно вздыхает Ксюшина мать.

Ксюша соображает – свекровь ходила звонить насчет комнаты. Проблема жилья для вновь испеченных супругов сейчас стоит во главе угла – у родителей Сергея двухкомнатная хрущевка, там еще один сын и бабушка, а Ксюша с матерью живут в комнате в коммуналке. Свекровь рассказывает:

– Я уж ей наших по-всякому расписала, хорошие, мол, ребятки, умные, математики, честные, аккуратные. Москвичи, говорю, просто у нас места нет, где жить. Она даже растрогалась, говорит, пусть прямо завтра приходят и живут. Я, говорит, как добрая фея, буду стоять у истоков их супружеской жизни, – она смущенно поясняет: – Это у Евдокии Николаевны манера так заковыристо говорить. Ты уж, Ксюша, меня не подведи, смотри, чтобы везде чисто было.

– У меня Ксюшенька аккуратная, – в голосе матери Ксюши звучит легкий вызов – дочь она родила без мужа и очень гордится, что сумела одна ее вырастить и выучить.

Евдокия Николаевна на первый взгляд и впрямь казалась похожей на добрую фею – пухлая, седовласая, велеречивая. Вот только недобрый прищур ее глаз постоянно светился подозрением, и каждый вечер она демонстративно пересчитывала на кухне ложки и вилки, а по утрам проверяла стоявший под вешалкой ящик с ботинками – все ли на месте. Ксюша и Сергей при этом чувствовали себя пойманными с поличным преступниками и, краснея, отводили глаза. По ночам дверь комнаты хозяйки была полуоткрыта, и, стыдливо пробираясь в ванную, Ксения ощущала между лопаток ее сверлящий огненный взгляд. Спустя пять месяцев Евдокия Николаевна все же недосчиталась одной пары ботинок и с позором изгнала своих молодых жильцов. Живот у Ксюши к этому времени был большой и круглый, поэтому искать новое жилье было бессмысленно – беременных жиличек хозяйки к себе не пускали…

Грузовик резко притормозил у светофора, Сергей придержал жену, чтобы она не соскользнула с его плеча. Усталая Ксения не проснулась, и теперь ей снилась их комната в коммуналке на Красной Пресне.

…Комнату разгородили двумя шифоньерами – половина им, половина матери. Рядом с их диваном стояла подаренная друзьями еще до рождения Андрюши старая, но добротная детская кроватка. Однажды, прислушавшись к сонному сопению четырехлетнего Андрюшки, Ксения с Сергеем решили, что он спит крепко, и можно заняться любовью. Но на самом пике страсти они внезапно услышали:

– Мама, что вы с папой делаете?

И с ужасом увидели: мальчик сидит и с интересом на них смотрит…

От сдавившего горло кошмара, навеянного этим воспоминанием, Ксения очнулась и огляделась.

– Еще не приехали?

– Спи-спи, – Сергей ласково похлопал жену по плечу.

Она закрыла глаза, но сон к ней уже не шел, зато в голову полезли неприятные воспоминания.

…Маша Савина, приятельница Ксении и бессменный профсоюзный деятель института, куда их с Сергеем распределили работать, посоветовала:

– Сходи к начальству – сейчас кооперативный дом Академии наук будет строить. Правда, официально только для профессоров и заслуженных работников, но я точно знаю, что на некоторых наших тоже список подали, – она назвала Ксении несколько фамилий, – может, и вас включат. А что – Сережа в двадцать пять лет кандидатскую защитил, докторскую пишет, занятия с аспирантами ведет, у тебя тоже диссертация почти готова. Пусть в ваше положение войдут – молодые перспективные кадры, у вас ребенок.

Ксения записалась на прием к заместителю директора, но ничего хорошего из этого не вышло. Тот вежливо выслушал рассказ обо всех их жилищных невзгодах и развел руками.

– К сожалению, я ничем не могу вам помочь, уважаемая, м-м-м, – зам. директора бегло взглянул на заявление, – Ксения Петровна, кооператив организован для профессоров, членов-корреспондентов и действительных членов Академии наук, а также заслуженных работников с многолетним стажем.

Он перечислял всех, кто имел право на кооператив, очень вежливо и корректно, даже сочувственно. Не улови Ксения в его взгляде равнодушного нетерпения – мол, объяснили тебе все, так иди и не надоедай больше, – она покорно извинилась бы за беспокойство и ушла. Но этот взгляд неожиданно вывел ее из себя и лишил равновесия.

– Между прочим, я знаю сотрудников нашего института, которые не относится к данным категориям, однако вступили в этот кооператив, – нахальным тоном заявила она и перечислила услышанные от Маши Савиной фамилии, – среди них есть даже не кандидаты наук, так что не надо! Все у вас по блату делается!

Заместитель директора на миг порозовел, но быстро взял себя в руки.

– Ничего об этом не знаю, – сухо обронил он, – откуда у вас такая информация?

– Мне сообщили об этом в профкоме, и вы сами все прекрасно знаете! Я… я обращусь в ЦК!

– Что ж, это ваше право, – еще суше произнес заместитель, – до свидания.

На следующий день Маша Савина позвонила Ксении в отдел и попросила зайти к ней в профком, а там уже, наедине, отчехвостила почем зря.

– У тебя совести нет, Ксюха, зачем ты мне такую подлянку сделала? Меня с утра уже из-за тебя к директору вызывали. Я тебе по секрету сказала: этим, например, дают. Чтобы ты в ситуацию лучше вникла. А ты в кабинете у зама орешь, всех в голос пофамильно перечисляешь, да еще на профком ссылаешься – вообще что ли? Себе врагов наживаешь и меня решила подставить? Вообще тебе больше ничего не скажу!